Поезд-то пришёл по расписанию, это электричка ушла раньше. Следующая только вечером…
Накануне пили коньяк. Угощал сосед по купе, начинающий коммерсант с мешком растворимого кофе. Потом видео-бар и пиво. Много пива. Голова гудит, словно это меня всю ночь метелили Шварценеггер и Сталлоне…
Зал ожидания полон. Фанерные кресла завалены багажом. Не очень-то и хотелось садиться в это «орудие инквизиции». И без того тошно…
На привокзальной площади выгнулась дугой огромная гусеница, ощетинившаяся рогами токосъёмников. Утро. Не по летнему свежо. Поёживаясь, сажусь в незабвенную «четвёрку», к окну. Какое-то время ещё пытаюсь собирать воедино расплывающиеся перед глазами силуэты…
Просыпаюсь на конечной, у родного, когда-то, завода. Из окна проходной на меня злорадно пялится вахтёр – принял за опоздавшего. Не оправдав его садистских ожиданий бреду прочь…
Ещё рано, и все питейные заведения, поди, закрыты. Вспомнил кабак, куда частенько прежде заглядывал. Фирменное блюдо на обед – цыплёнок табака. Под водочку…
Во рту горькая слюна – размечтался…
Возле остановки меня нагоняет троллейбус. «Лучше плохо ехать, чем…», – вспомнилась народная мудрость.
Смотри, опять не усни, ты, «перекати-поле»! – беззлобно подшучиваю сам над собой…
Эх, город моей юности! Сколько приятных воспоминаний связано с тобой. Вот в этот ДК мы ходили на танцы. Три друга музыканта в одинаковых джинсовых костюмах, пошитых на заказ в местном ателье. Себя именовали высокопарно: Пол, Джон и Ринго. Назар-Ринго, играл на ударных. Щука – басист, но выбрал для себя имя Джон. Мне достался Пол, но я не возражал – McCartney, как музыкант, мне нравился больше других. Был с нами ещё Цыган, но он ни на чём не играл, он был просто друг. Стоя в перерыве в курилке, в затяг дымили гаванскими сигарами, вызывая нескрываемое восхищение приверженцев Примы и Беломора. Здесь, на танцах, меня познакомили с эффектной девчонкой…
Всё теперь в прошлом, и друзья, и первый неудачный сексуальный контакт. Как же её звали-то? Склероз! Вот тебе и память. Где теперь та девчонка, где друзья-товарищи? Оборвались ниточки. Осталась одна «ностальжи».
Что-то болезненно кольнуло. Ещё чего! Вспомнились когда-то написанные строки:
Корить себя и душу в клочья рвать,
И всуе приговаривать – О, боже!?
Ну, нет, спокойствие – оно дороже!
Не дай тоске с собою совладать.
Ату их, воспоминания. Затолкать назад, в колодец подсознания, на самое дно, да утрамбовать, что б нервы не трепали. Ишь ты – Память… Лучше бы помогла кабак найти. В нескончаемом ряду зданий ни одной вывески. В сердцах чертыхнулся: – Мать вашу…
Нашёл-таки открытый «гадюшник». В полумраке три столика, за стойкой крупная, ярко накрашенная дама.
– Водка есть? Сто грамм, и закусить.
– Только колбаса, – сочувственно ответствовала дама и, почему-то радостно, добавила, – хлеба нет!
Колбаса была холодная, скользкая и жутко солёная…
Звякнул колокольчик. Вошли двое – старик и девушка. Сколько же ей лет? По виду, за тридцать, хотя, пожалуй, всё-таки моложе. Никогда не умел, даже приблизительно, определить возраст женщины.
Сели за свободный столик, заказали водки. Девушка глянула в мою сторону:
– Можно у Вас соль взять?
Мне соль была не нужна, ей, разумеется, тоже. Испросив разрешения, пересел к ним.
– Как тебя зовут? – на деда я не смотрел.
– Антон.
Ничего мальчишеского в её фигуре не было. Увидев моё недоумение, пояснила:
– Вообще-то Антонина, но для друзей – Антон.
Я понимающе кивнул…
У деда был праздник – он шёл получать пенсию, Антон его сопровождала. Праздник длился третий день и грозил затянуться. Я заказал ещё по пятьдесят, и дед окончательно скис. Антону одной его не дотащить…
Идти было недалеко. Дед, как мог, пытался нам помочь, с трудом перебирая ногами. Его жилище подействовало на меня угнетающе. Старый, перекошенный шифоньер, времён моего детства, в углу панцирная кровать, на полу матрас, прикрытый верблюжьим одеялом, на столе «nature mort» из грязных стаканов. Бунгало старого холостяка. Раздевать его не имело смысла, положили, как есть. Дед поворочался, отвернулся к стене и затих.
– Юбку испачкала, – сказала Антон.
Вышла. Послышался шум льющейся воды. Немного погодя вернулась, всё в той же юбке. Юбка была мокрая.
– Да ты сними её, что в мокрой-то сидеть, – наглости мне было не занимать.
– А ничего? – с детской непосредственностью спросила она.
Повесив юбку на холодную батарею, вернулась к столу. Молчание затягивалось, пришлось достать бутылку «Сибирской» – брату вёз. Чокнулись, выпили.
– Жарко! – Антон сняла блузку.
Не удержавшись, прижал к себе её упругое манящее тело, поцеловал в губы. Она многозначительно посмотрела на матрас. Быстро раздевшись залезли под колючее одеяло.
– Не торопись, – прошептала она.
Я недовольно поморщился, но притормозил. Спешить мне было некуда.
Не одеваясь вернулись к столу, выпили ещё. И опять под одеяло. Дед заворочался, с трудом разлепив веки долго и непонимающе глядел на нашу возню. Потом что-то одобрительно хрюкнул, подняв кверху большой палец, и снова отключился.
– Я два раза кончила, – безо всякой интонации сказала Антон.
– Я тоже.
– Я бы почувствовала, – с ноткой сомнения протянула она.
Спорить я не стал. Антон плотнее прижалась ко мне.
– Я хочу от тебя ребёнка, – голос ровный, спокойный.
Я посмотрел на неё – лицо отрешённое, взгляд устремлён куда-то в даль.
– Мальчика или девочку – неважно. Но только от тебя. Мне с тобой хорошо.
Я молчал, не зная, что ей ответить. Да она и не ждала моего ответа, она просто ставила меня в известность.
Я вспомнил, как Антон долго не выпускала меня, сцепив ноги за моей спиной – этот нехитрый женский приём был мне знаком. Дела… Хотя, мне-то что? Наше дело не рожать… Но на душе было противно – меня использовали.
– Здесь можно где-нибудь поблизости перекусить?
– Тут недалеко пивной бар недавно открыли.
По дороге купил у какой-то бабульки букетик. Люблю дарить цветы непутёвым девочкам. Их это ошарашивает – меня веселит. Не тут-то было! Приняла, как должное. Молодец!
Бар располагался в помещении так и не найденного мной кабака. Сквозь клубы табачного дыма бродили какие-то стриженые личности. Бритоголовых мне только и не хватало. Ясен день, все тут друг друга знают, такие чужаков не любят. Антона здесь тоже знали, уже легче. Потеснились, освободили место. Мы взяли «комплекс» – пиво и манты.
В проходе сцепились двое. Никто не вмешивался. Со стойки на пол полетела кружка, разбилась. Выбежала буфетчица, ей сунули какую-то купюру, она успокоилась. Драчуны как ни в чём не бывало сели допивать пиво.
Парень из-за соседнего столика подозвав Антона, что-то ей сказал.
– У тебя деньги есть? – без тени смущения спросила она, – долг требует, двести рублей, – и покосилась на парня.
Однако пора сматываться, – подумал я, но денег дал.
– Пойдём, времени уже много, я на электричку опоздаю.
– А ты останься, завтра утром уедешь.
– Не могу.
Троллейбусов не было, автобусов – тем более.
– Дай мне денег, – чуть смущённо попросила Антон.
– Я же тебе дал! – сказал я, с трудом скрывая возмущение.
– Так то же не мне! – вполне искренне удивилась она.
Можно подумать, мне от этого было легче.
– У меня мало осталось. Если автобуса не будет, придётся ловить такси.
– А ты останься, у нас будет ещё целая ночь, – она смотрела на меня умоляюще, ещё на что-то надеясь.
– Нет. Не могу. Не проси. К брату нужно заехать. И назад. У меня билет на самолёт.
Антон как-то вся сникла, отвернулась. Помолчала.
– Купи мне вина, красного, оно дешёвое…
Я махнул проезжающему такси:
– Шеф, на поезд опаздываю, полчаса осталось, успеем?
Отъезжая, я оглянулся. Антон, опустив голову, исподлобья смотрела мне в след. Во всей её позе читался укор. Мне стало неуютно.
– Сколько до вокзала?
– Триста.
Я прикинул в уме свои расходы. Нет, столько я не потяну…
Сидя в троллейбусе, опять же у окна, невидящим взглядом провожал уплывающие назад дома. Перед глазами стояла Антон – поникшая, опустошённая. Чем-то разбередила она мою огрубевшую в житейских баталиях душу. Открытая и наивная – как ребёнок. Простая. И с горьким сарказмом подытожил – как три рубля. Позже понял – а ведь она просто бесконечно одинока. Как и я…
К брату в тот день я так и не попал…
Накануне пили коньяк. Угощал сосед по купе, начинающий коммерсант с мешком растворимого кофе. Потом видео-бар и пиво. Много пива. Голова гудит, словно это меня всю ночь метелили Шварценеггер и Сталлоне…
Зал ожидания полон. Фанерные кресла завалены багажом. Не очень-то и хотелось садиться в это «орудие инквизиции». И без того тошно…
На привокзальной площади выгнулась дугой огромная гусеница, ощетинившаяся рогами токосъёмников. Утро. Не по летнему свежо. Поёживаясь, сажусь в незабвенную «четвёрку», к окну. Какое-то время ещё пытаюсь собирать воедино расплывающиеся перед глазами силуэты…
Просыпаюсь на конечной, у родного, когда-то, завода. Из окна проходной на меня злорадно пялится вахтёр – принял за опоздавшего. Не оправдав его садистских ожиданий бреду прочь…
Ещё рано, и все питейные заведения, поди, закрыты. Вспомнил кабак, куда частенько прежде заглядывал. Фирменное блюдо на обед – цыплёнок табака. Под водочку…
Во рту горькая слюна – размечтался…
Возле остановки меня нагоняет троллейбус. «Лучше плохо ехать, чем…», – вспомнилась народная мудрость.
Смотри, опять не усни, ты, «перекати-поле»! – беззлобно подшучиваю сам над собой…
Эх, город моей юности! Сколько приятных воспоминаний связано с тобой. Вот в этот ДК мы ходили на танцы. Три друга музыканта в одинаковых джинсовых костюмах, пошитых на заказ в местном ателье. Себя именовали высокопарно: Пол, Джон и Ринго. Назар-Ринго, играл на ударных. Щука – басист, но выбрал для себя имя Джон. Мне достался Пол, но я не возражал – McCartney, как музыкант, мне нравился больше других. Был с нами ещё Цыган, но он ни на чём не играл, он был просто друг. Стоя в перерыве в курилке, в затяг дымили гаванскими сигарами, вызывая нескрываемое восхищение приверженцев Примы и Беломора. Здесь, на танцах, меня познакомили с эффектной девчонкой…
Всё теперь в прошлом, и друзья, и первый неудачный сексуальный контакт. Как же её звали-то? Склероз! Вот тебе и память. Где теперь та девчонка, где друзья-товарищи? Оборвались ниточки. Осталась одна «ностальжи».
Что-то болезненно кольнуло. Ещё чего! Вспомнились когда-то написанные строки:
Корить себя и душу в клочья рвать,
И всуе приговаривать – О, боже!?
Ну, нет, спокойствие – оно дороже!
Не дай тоске с собою совладать.
Ату их, воспоминания. Затолкать назад, в колодец подсознания, на самое дно, да утрамбовать, что б нервы не трепали. Ишь ты – Память… Лучше бы помогла кабак найти. В нескончаемом ряду зданий ни одной вывески. В сердцах чертыхнулся: – Мать вашу…
Нашёл-таки открытый «гадюшник». В полумраке три столика, за стойкой крупная, ярко накрашенная дама.
– Водка есть? Сто грамм, и закусить.
– Только колбаса, – сочувственно ответствовала дама и, почему-то радостно, добавила, – хлеба нет!
Колбаса была холодная, скользкая и жутко солёная…
Звякнул колокольчик. Вошли двое – старик и девушка. Сколько же ей лет? По виду, за тридцать, хотя, пожалуй, всё-таки моложе. Никогда не умел, даже приблизительно, определить возраст женщины.
Сели за свободный столик, заказали водки. Девушка глянула в мою сторону:
– Можно у Вас соль взять?
Мне соль была не нужна, ей, разумеется, тоже. Испросив разрешения, пересел к ним.
– Как тебя зовут? – на деда я не смотрел.
– Антон.
Ничего мальчишеского в её фигуре не было. Увидев моё недоумение, пояснила:
– Вообще-то Антонина, но для друзей – Антон.
Я понимающе кивнул…
У деда был праздник – он шёл получать пенсию, Антон его сопровождала. Праздник длился третий день и грозил затянуться. Я заказал ещё по пятьдесят, и дед окончательно скис. Антону одной его не дотащить…
Идти было недалеко. Дед, как мог, пытался нам помочь, с трудом перебирая ногами. Его жилище подействовало на меня угнетающе. Старый, перекошенный шифоньер, времён моего детства, в углу панцирная кровать, на полу матрас, прикрытый верблюжьим одеялом, на столе «nature mort» из грязных стаканов. Бунгало старого холостяка. Раздевать его не имело смысла, положили, как есть. Дед поворочался, отвернулся к стене и затих.
– Юбку испачкала, – сказала Антон.
Вышла. Послышался шум льющейся воды. Немного погодя вернулась, всё в той же юбке. Юбка была мокрая.
– Да ты сними её, что в мокрой-то сидеть, – наглости мне было не занимать.
– А ничего? – с детской непосредственностью спросила она.
Повесив юбку на холодную батарею, вернулась к столу. Молчание затягивалось, пришлось достать бутылку «Сибирской» – брату вёз. Чокнулись, выпили.
– Жарко! – Антон сняла блузку.
Не удержавшись, прижал к себе её упругое манящее тело, поцеловал в губы. Она многозначительно посмотрела на матрас. Быстро раздевшись залезли под колючее одеяло.
– Не торопись, – прошептала она.
Я недовольно поморщился, но притормозил. Спешить мне было некуда.
Не одеваясь вернулись к столу, выпили ещё. И опять под одеяло. Дед заворочался, с трудом разлепив веки долго и непонимающе глядел на нашу возню. Потом что-то одобрительно хрюкнул, подняв кверху большой палец, и снова отключился.
– Я два раза кончила, – безо всякой интонации сказала Антон.
– Я тоже.
– Я бы почувствовала, – с ноткой сомнения протянула она.
Спорить я не стал. Антон плотнее прижалась ко мне.
– Я хочу от тебя ребёнка, – голос ровный, спокойный.
Я посмотрел на неё – лицо отрешённое, взгляд устремлён куда-то в даль.
– Мальчика или девочку – неважно. Но только от тебя. Мне с тобой хорошо.
Я молчал, не зная, что ей ответить. Да она и не ждала моего ответа, она просто ставила меня в известность.
Я вспомнил, как Антон долго не выпускала меня, сцепив ноги за моей спиной – этот нехитрый женский приём был мне знаком. Дела… Хотя, мне-то что? Наше дело не рожать… Но на душе было противно – меня использовали.
– Здесь можно где-нибудь поблизости перекусить?
– Тут недалеко пивной бар недавно открыли.
По дороге купил у какой-то бабульки букетик. Люблю дарить цветы непутёвым девочкам. Их это ошарашивает – меня веселит. Не тут-то было! Приняла, как должное. Молодец!
Бар располагался в помещении так и не найденного мной кабака. Сквозь клубы табачного дыма бродили какие-то стриженые личности. Бритоголовых мне только и не хватало. Ясен день, все тут друг друга знают, такие чужаков не любят. Антона здесь тоже знали, уже легче. Потеснились, освободили место. Мы взяли «комплекс» – пиво и манты.
В проходе сцепились двое. Никто не вмешивался. Со стойки на пол полетела кружка, разбилась. Выбежала буфетчица, ей сунули какую-то купюру, она успокоилась. Драчуны как ни в чём не бывало сели допивать пиво.
Парень из-за соседнего столика подозвав Антона, что-то ей сказал.
– У тебя деньги есть? – без тени смущения спросила она, – долг требует, двести рублей, – и покосилась на парня.
Однако пора сматываться, – подумал я, но денег дал.
– Пойдём, времени уже много, я на электричку опоздаю.
– А ты останься, завтра утром уедешь.
– Не могу.
Троллейбусов не было, автобусов – тем более.
– Дай мне денег, – чуть смущённо попросила Антон.
– Я же тебе дал! – сказал я, с трудом скрывая возмущение.
– Так то же не мне! – вполне искренне удивилась она.
Можно подумать, мне от этого было легче.
– У меня мало осталось. Если автобуса не будет, придётся ловить такси.
– А ты останься, у нас будет ещё целая ночь, – она смотрела на меня умоляюще, ещё на что-то надеясь.
– Нет. Не могу. Не проси. К брату нужно заехать. И назад. У меня билет на самолёт.
Антон как-то вся сникла, отвернулась. Помолчала.
– Купи мне вина, красного, оно дешёвое…
Я махнул проезжающему такси:
– Шеф, на поезд опаздываю, полчаса осталось, успеем?
Отъезжая, я оглянулся. Антон, опустив голову, исподлобья смотрела мне в след. Во всей её позе читался укор. Мне стало неуютно.
– Сколько до вокзала?
– Триста.
Я прикинул в уме свои расходы. Нет, столько я не потяну…
Сидя в троллейбусе, опять же у окна, невидящим взглядом провожал уплывающие назад дома. Перед глазами стояла Антон – поникшая, опустошённая. Чем-то разбередила она мою огрубевшую в житейских баталиях душу. Открытая и наивная – как ребёнок. Простая. И с горьким сарказмом подытожил – как три рубля. Позже понял – а ведь она просто бесконечно одинока. Как и я…
К брату в тот день я так и не попал…
Обсуждения Её звали Антон