Еду домой

К середине декабря их полон дом: взрослых мужчин, сыновей, дедов. Разные и чертовски похожие. Я своего кровного отца увидел.
Всякий знакомился со мной – по-другому, отдельно. Племянники, сыновья ревниво, с прохладцей. Старшие задерживали рукопожатие, подтверждая кивком. Выдавая кредит под миллион процентов годовых: «Межич, нашего рода». Понятно, что я как бы достопримечательность. Не передать, насколько это согревает и душит. От прибывающей, физически спаянной силы рода я ходил полупьяный и...

На пороге сижу. В лопатки из сеней холодом тянет, а двор за день набрал пасмурного тепла. Большой дом, старый. До сентябрьских заморозков целиком его не протапливают, кухня в другой стороне.
Облачная августовская хмарь. Вдоль забора трава вровень с яблоньками, за всё лето не кошеная. Под ногами сорные колоски. Мысли такие же: обычные, неважные: «Мне до сих пор одиннадцать лет или уже тринадцать? Или засчитывается только половина?»
Кончается вторая суббота по мёртвой луне, после неё наступит...

– Я так соскучился… Я так люблю тебя…
Мать Рая держала мою руку, гладила по щеке, и я решил, что всё предыдущее было просто горячечным бредом. Через две недели он повторится. Ещё через две я решился заговорить про него. Раньше не смог. Помирать не страшно, а вот обнаружить, что ты умом тронулся, немного ссыкотно.
Отец, Сева Вячеславович, лестницу ремонтировал, ножовку долго искал. Я обмолвился, что дед её позавчера брал в ящике с гвоздями.
– Угу… Ах да, точно, – сказал отец, на секунду не...

Межичи на вид: собранные, жилистые. Черноволосые, с фамильными хмурыми бровями, спокойные очень. Кто улыбнётся, то разом и нахмурится. Не нарочное действие, а улыбка такая. Межичи клёвые, дикая порода!
Покидать родину для нас поступок достойный… упрёка. Что-то типа временного помешательства. Надо лишь подождать, и образумившийся Межич вернётся. Все до одного, когда придёт срок.
А ведь где только ни раскидало нашей родни!
Есть Межичи богатые, такие, что по пять, по десять особняков за границей...

Едва проснувшись, я рванул обратно в Баронский Парк.
Зря, конечно. Тишь да гладь, весь город пустой, кроме знакомых бабулек, успевших помереть в последние годы. Так и торгуют у вокзала яблоками и осенними цветами, так и сидят на перевёрнутых ящиках. С одной из них я заговариваю о парковых райских яблочках. Как называются, китайка, не? У неё банка компота из них. Странно щурится, подозрительно… Да и товарки её не лучше. Будто я власть над ними имею.
На Ярика так не косятся. Его бабки смородиной...

Род и впрямь собирался…
Мать Рая перестирывала залежалое постельное бельё, мыла окна и полы. Вынула из шкафов для торжественных случаев хранимую посуду. Я помогал, Полька кобенилась, но тоже участвовала – сервиз побила наполовину. Фыркнула и умотала со словами:
– На счастье! Всё, меня тут больше нет!
Ноябрь ещё потягивался в крайних солнечных деньках, когда Межичи начали съезжаться.
К нам полетели мейлы. Одни сообщали дату приезда, другие требовали ответа по мёртвой луне: спроси то, вызнай...

Ноябрьский вечер – дно времени. Она уехала.
Всё оказалось не так просто…
Катрина уже собирала эти пазлы до меня. Потом разобрала и обратно упаковала. Тщательно запечатала голографическим скотчем пакет и коробку. Мне бы подумать…. Я бы их, кровь из носа, никому не показал по живой луне, а закопал в Баронском Парке! Да что теперь…
Собрал, намазал клеем, перевернул. На обороте – смайлик отвернувшийся, уходящий вдаль, показывающий окей на прощанье, и его реплика: «Всё сложится!» А поверх...

Хорошо быть дураком. Майкрофтом Холмсом тоже неплохо. Серединка на половинку – капец. Я извёлся в догадках. Лего без инструкции по сборке.
И так…
Век за веком Агнешка мелькала в доме тревожным призраком, опасаясь и мёртвых, и живых. Секунду оглядится, минуту протанцует, и нет её. Это никого не волновало. Но затем появился я, который видел Агнешку постоянно, разговаривал с ней. Уверившись, что для воображаемого друга здесь лишку совпадений, Межичи отравили меня и полгорода заодно. Преступление...

В доме два телика, пять гитар, пианино, бильярд, вытащенный с чердака, карты, накрытые столы, выпивка и под три сотни мужиков.
Необъяснимая тишина в большом зале, где только мы вдвоём: Слава Румын и я.
Деньгами от него – пахнет. Конкретней – приглушённым лоском не дурака. У него хмурость Межича, глубоко вырезанные ноздри, и это выражение родственного кредита. Ещё – Слава Румын очень высокий. Мы садимся, но сразу встаём и так продолжаем разговор. Зал кажется тесным.
У Славы Румына такие глаза...

Слава Румын что-то перебирает на столе, зачерпывая и медленно высыпая. Это мои пазлы, надвое разорванный пакет валяется рядом. Он взял чужую вещь без спроса, война.
– Я тоже в детстве любил…
Клянусь, он говорит не про пазлы. Нарочно произносит – «в детстве»!
– И когда разлюбили?
– Когда научился и стало неинтересно... Помочь тебе?
Война. Флангов у меня нет, окопов и тыла с артиллерией. Ничего у меня нет, одна только ошалевшая конница:
– За что вы получили по башке, Слава?
– Мы свои, – не...