03.05
Без пеги-парашюта Отто снижался по воздушным течениям, ускоряясь от слоя к слою навстречу мраморно-белому облаку Шамании. Его встречали, заметили даже без позывного свистка. Свист легко пропустить, вокруг неподвижной Шамании на удивление ветреное небо.
Без пеги-парашюта Отто снижался по воздушным течениям, ускоряясь от слоя к слою навстречу мраморно-белому облаку Шамании. Его встречали, заметили даже без позывного свистка. Свист легко пропустить, вокруг неподвижной Шамании на удивление ветреное небо.
Новый харон внимателен и одинок, новички редко оставляют свой пост. Встречал и направлял незваного гостя всеохватывающий, глубокий зов лунного бубна у Грома в руках.
Сначала Отто было забавно, затем – кураж, а вскоре для страха не осталось места. Свист в ушах. Рамы не разглядеть. Крутился волчком. Гора облака, полнеба заняв, появлялась и пропадала со скоростью Лаймом бросаемых дротиков. Свист ветра. «Бум-бумц!.. Бум-бумц!..» – солнечным сплетением слышал. Кубарем вкатился за неё, ударившись в гулкую мембрану собственно звука, и не вдруг поднялся на ноги.
Суприори просчитался: Отто в Шамании, и он жив.
Вопрос, долго ли ему осталось, нежданному, незваному олицетворению угрозы. В принципе, защита рынка от шпионов – вторая задача харона, но не сокрытие их и факта появления, также и не без обсуждения с кем-либо из старших. Шаманийцам чужда несправедливая жестокость перестраховщиков, близка вера в то, что раз уж так, то – Шамаш позвала. Грома не устраивает именно благоприятный исход.
Подсознательно ожидая в тайных землях закрытого облачного рынка встретить того парня, что заставил пережить острейший приступ ревности, Отто удивился ему. Такое прямо сразу совпадение... Неприятное.
Парень, в упор не замечавший его в Арбе, не вспомнил и теперь, но с первого взгляда между ними воздвиглась стена отчуждения. И без неё положение патовое, с ней вообще. Оба лгали. Занятые каждый своей ложью, к чужой не прислушивались.
Чей, Пажа? Ясно, Пажа. Харон? Харон так харон. В дороге просвещу, ладно в дороге. Поплыли.
Краткое путешествие привело их в странноватое подвальное помещение... Шлюз? На первых этажах по колено, подвал должен быть затоплен полностью, но вода сочилась по металлической лестнице, по стенам и, видимо, уходила куда-то с не замолкающим гулким журчанием. Окон нет, узкая дверь запасного выхода по периметру приварена к косяку. Нет запасного выхода.
Квадратное в плане, металлом обшитое помещение содержало много пустых столов, верстаков и что-то вроде ткацкого станка. «Нити» неведомого материала. Тонкие как струны или лучи.
Когда Отто, придя в чувство, нож ища, осознав, что ему светит, выронил платок для протирания шариков, он потерял дар речи. Легчайшая, самоочищающаяся ткань с марблс-эмблемой вертикально стоящего меча, упав на эти «мечи», провалилась на мокрый пол, словно лепестки мармелада на Оу-Вау сквозь резалку... Хорошо, пальцем не успел потрогать струну, вовремя одумался. «Он привёз бросить меня на – резалку?!» Гром не чудовище, он просто свернул в первый тёмный подвал.
По легенде... По наспех сооружённой брехне: Отто прилетел один, чтоб в «доме» Пажа дождаться его самого и... Дальше он не придумал...
По встречной легенде Грома, ждать следует здесь...
Как человек, даривший каштаны к лунному лику Шамаш, Гром мог бы заинтересоваться подвалом и провести аналогию жерновами сакрального второго этажа... Там балки не доставали до стен, станок наоборот, больше помещения, уходит как в иллюзорную проекцию, в толщу отнюдь не иллюзорных, стен...
«Завёл, реализуй, – скомандовал себе Гром, – защищай миропорядок, чтоб все оставалось на своих местах. Мумифицируй».
Изгнанник от начала жизни ищет любой стабильности любой ценой, склеп – не страшилка, мумия не ругательство, нежданно всплывший эпитет не смутил его. Черт знает, откуда он всплыл... От сладостей в кармане, наверно. Мастера Оу-Вау делают патоку такую, коконом скрученные на соломинке карамельные нити, «мумики» зовут, если сразу не съесть, назавтра фиг разгрызёшь.
Гром скомандовал и еще скомандовал...
Нить разговора утрачивая, подходя ближе.
Пустяк какой...
Ему не доводилось делать этого прежде. Никогда раньше он не отнимал жизнь.
В руке – чувство лунного бубна, направляющего бубна Шамании. Чтоб прямо, чтоб единственно верной секущей – в раму, а не в лепёшку об косяк. Не всякого постороннего человека можно зацепить. Не каждого и лунный круг выводит!.. Всяко бывает. А тут у Грома получилось, и теперь...
К этому времени он сделался опытным борцом и весьма чёрствым человеком, в ничтожной мере сохранившим, прежде-то не свойственное ему, сопереживание. Но для падающего к раме Отто он, прямо если сказать, уже побыл док-шамаш. Тем самым, после которого Докстри может быть свободен! После которого может «фьюить!..» на вечный покой... Гром ломал себя, пытался тоску на тоску разменять.
Молча подходя. Ближе, ближе.
Как выбрать момент?! Как выбирают секунду между двумя: принадлежащей невинному, девственному «только что» и «уже» хрипящей, с локтём на горле, сующей пальцы под удавку поперёк груди?.. Воображал тысячу раз, без толку. На струны толкни, отвернись и уходи. Гром не мог. Смешно сказать, рассечённый платок Отто напугал и его.
Распуская шнурок с запястья, он обходил станки... И Отто обходил. Пока в углу не очутился. Спиной к заваренной двери.
На внутренних качелях Грома Отто был третьим лишим, язык прилип к гортани. Он бы и совета и помощи попросил, как заблудившийся спрашивает дорогу у охотника в незнакомом ряду, смутив и смягчив того, но нет отклика. Ведь отклик должен быть прежде? Раньше, чем произнесено первое слово.
Они застыли лицом к лицу: борец и марблс-игрок, протеже старого жулана и одинокий телёнок, заблудившийся в трёх соснах неподходящих ему рынков. Ни угроз, ни вопросов.
Отто кусал губы. Паж говорил: нет-нет-нет? Паж был категорически против? Хоть единожды сомнение проявил? Разве что в шутку: «Если будешь плохо себя вести...» Отто и повёл плохо, очень плохо, без приглашения пришёл.
Молчали. Смотрели мимо. Слушали, как светлячок ходит по потолку, по железу. Легким монотонным шагом.
Это бывает у них, забредут не в свою «ячейку» по светлячковым бродам и колобродят в ней, пока случайно не развернутся в нужном направлении, тогда выходят прочь.
Оба парня зачем-то ждали: вот-вот отдалятся, затихнут шаги...
Общая атмосфера Шамании подействовала на Отто крайне угнетающе. Красот, прелестей каких-то ожидал... Паж отрицал, нет-нет-нет?..
Призраки Впечатлений повсюду, смазанные, навязчивые, умножающиеся в геометрической прогрессии. Абсурдным количеством уже не вписываясь в реальность, они стелились перед лицом слоями зловещего кружева. Смерть свою в лице Грома Отто видел попеременно сквозь пару призрачных лиц: черноглазое женское и мужской профиль. Мужчина раз за разом поворачивался к нему и не заканчивал разворота. Отто чудилось, что это Гром ждёт кого-то, поглядывает в сторону.
«Так и не узнаю, – подумал Отто, в ознобе начинающейся лихорадки, – ни зачем, ни за что...»
Шаги светлячка наверху сместились в район двери. Гром напрягся. Он давно уже сменил кожанку на пластиковую одежду, с её отвратительной, дешёвой рациональностью, а поскольку не был ещё иссушен каштанами, он оказалась ему мала, туговата. Мышцы борца зримо перекатывались под пластиком.
Отто, по карманам хлопал впустую. Нашёл сувенирный, пустячный нож в искру встроенный, на локтевом браслете.
«Из чего удавка? Если металл, мне конец».
Казалось, светлячок ушёл... Но вдруг затопал быстрее...
Гром уже качнулся вперёд...
Из лестничного проёма послышался лай низкий до хрипа и глухой. Совсем тихий... Душу вынимающий звук для шаманийцев. Всякий раз они говорят себе – послышалось.
За время его оцепенения Отто скинул браслет с локтя и – просчитался... Забыл, что нет кисти руки. Искра-нож звякнула о мокрый, железный пол.
Удавка мелькнула в воздухе. Отпрянув, поскользнувшись на мокром полу, Отто хотел схватиться за что-то... Этим что-то оказались вместе: удавка и нити станка. Схватился...
В мелкую лапшу – удавка, армированная биг-сталью, нож не помог бы. А рука... Правая рука, регенерации не закончившая, коснулась нитей безо всякого вреда для себя. Струн. Отто почувствовал их! Радостное переживание для человека, соскучившегося по своей руке! Провёл...
«Дрынь!..» – побежали гаммы. Кончики несуществующих пальцев лежали между струн, как на клавишах. А клавиши текли рекой... Из дальней стены выходя, уходили в ближнюю стену. Беспрепятственно, магически. Отто пробежал пальцами по клавишам, словно всю жизнь лишь этим и занимался. Мелодия...
Миллион оттенков струн. Он шёл по ним пальцами, как по мощёной дороже Техно Рынка, перепрыгивая с плиты на плиту, радостно и спокойно.
Воцарилось прежнее напряжённое равновесие.
Отто думал: «Взгляну на него, дроидская магия рассеется, и борец удавит меня без удавки на раз. Надо что-то сказать под эти звуки. Под их покровом. Но что? Где я, в сущности? Как с ними, местными договариваться?»
Играл и метался... Играл красиво, дроидский инструмент, негармоничное извлечь нельзя. Спустя триллионы триллионов лет дроидская, не регенерировавшая до плоти, рука снова играла на легендарном инструменте.
Если бы Отто умел думать на дроидском эсперанто, он бы жерновам установки мог изменить, пианино кодировки служило им панелью задач.
Какой эффект произвела мелодия на Грома, трудно выразить...
Отто что играл? Что он не хочет умирать. Что он запутался, что слов не может подобрать. Струны переводили его настроение в звуки.
Спустя час, наверное, Отто всё же взглянул на своего преследователя и спросил:
– Почему?
Инструмент перевёл, сопроводил музыкой, очень похожей на колокольчики Туманных Морей дроидов.
Гром усмехнулся и выложил кратко. Про себя. Про то, что он – изгнанник! Что не позволит рассыпаться едва обретённому дому! Как уходят светлячки, рассказал. Что не призраки они, что предыдущий док уходит, когда последующий становится кому-то док. А предыдущий это главный для него человек.
Отто в ответ ему высказал превеликую мудрость.
Чужая мудрость, куда Отто до неё, он молод. Но не фальшивил, повторяя. Искренне попугайничал, от чистого сердца, когда что-то нравилось ему.
А именно...
В Оу-Вау, сладком ряду Краснобая провожали однажды бая всем рядом.
Отто не знал ни его, ни церемоний прощальных. Не предполагал и того, что человек способен настолько точно предвидеть время своего ухода.
«Странный фестиваль...» – отметил он, свернув в благоуханный, общей любовью пользующийся ряд.
Столы накрыты для завсегдатаев, званых гостей и случайных прохожих, без разбора. Танцев никаких, разговоры тихие. Музыка: две чары вели вайолет, повторяющимися куплетами на незнакомом языке. Их сменял ай-вайолет четырёх юношей, поочерёдно повторявших строку за строкой, пять прощаний. И снова чары. Тихие, невероятные голоса будто закрыли сладкий ряд, обособили от шумного, алчного Краснобая.
По какой причине сладкоежка Отто не знал бая, устроившего прощальный пир? По той, что пару сотен последних лет, бай ушёл на покой. Совсем: не учил и не «затворял», как говорят, лакомств. Оставался известен, как мастер мастерам, в узком кругу. Но когда пришло время, круг оказался довольно широк...
На прощанье бай собственнолично приготовил сладкое море тянучек и коктейлей, сахарную гору, возвышавшуюся над ним: монпасье, зефиры, безе, облачное безе – плавающее по воздуху... Букеты съедобные, плотными розочками набранные, украшения-лакомства, бусины-фрукты... Конфеты, чтоб за щекой полдня носить, смакуя... Шипучки, что взрываются во рту – кислые, кислейшие!.. Шоколады от молочных, растопленных до каменно-крепких, горьких, изысканных шоколадов с перцем, единственная «сладость», что признавал Паж помимо безе и чистого сахара... Подносы пастилок, блюда с горками сладких гофрированных корзиночек, наполненных водой Впечатлений, превращённой в желе, без корзиночек – в мармелады... Несчётно вариантов. Собственноручно угощал. Отто досталась мармеладная змейка из его рук и случайный обрывок разговора бая с его старым коллегой:
– Они не вытесняют нас, идущие за нами, какое заблуждение! В тебе говорит конкурентность по сию пору, друг. Тянет, попомни мои слова, с определённого момента, свесив ноги, сидеть на краю. Однажды просыпаешься утром, чтобы идти к мешалке, к плите, но понимаешь вдруг, что сегодня специальный день – на пороге сидеть, на лавочке языком чесать. Да, Халиль? Нисколько, я нисколечко не ревновал к их успеху! Кого? Моих же учеников? Их десять... Какое десять, их больше двадцати поколений! Про которое поколение, друг мой дорогой, ты спрашиваешь, не ревновал ли? Про первый пяток, про тех, что забыли моё имя? Не говоря, от кого и пошло их искусство. Не от меня ж исходно! От Вау-бая. На взлёте славы и успеха его имя подзабыл я сам! Но затем вспомнил... Угостить хотел бы. И поучиться ещё... А кто-то носится сейчас от Аромы к Оу-Вау, бегает, как сумасшедший, ингредиенты подбирает... Спустя тысячу тысяч лет он вспомнит обо мне. С трудом найдёт человека, который знал моё имя... Следом идущие, впереди идущие, не конкуренты нам, это время идёт само, время шагает... хорошо шагать с ним в ногу, хорошо и сидеть на лавочке...
Часа не провёл Отто за феноменальными столами, прежде чем тот бай поднялся на Белом Драконе над Рынком Мастеров...
Последние минуты зовут в Собственный Мир. Вряд ли успел долететь, потому что совсем скоро над людьми, над длинными столами белым облаком распростёрлась драконья морда, прощальная... Чары замолкли. И все при все увидели, что дракон усами улыбается, что дроид совершенно счастлив. Это была морда, излучающая удовлетворённость собой и судьбой, работой проделанной от и до... Поразительно.
С Халилем по пути Отто. Вместе возвращались в Арбу.
Отто спросил, не показалось ли ему? Спросил, какое у Халиля впечатление от дроидской морды. Точно такое же. Разница, что Халиль не удивился.
Он от Пажа, Паж от изгнанников, а они от дроидов непосредственно слышали, что влюблённая пара, естественный срок прожив, становится первой расой.
– Причём тут дракон? – недоумённо спросил Отто.
– А ты никогда, – спросил Халиль в ответ, – не слышал переложения чарами той старинной песни, из пяти прощаний отдельно, когда раненый человек умирает в поле, сожалея лишь о самой свободе, о вольной воле скакать на коне, об этом коне сожалеет?
Слышал, кто её не слышал. Но опять не соотнёс:
– И что?
– Не все счастливы в любви, – Халиль поправил очочки и добавил скороговоркой, – а возможно, без неё счастливых и побольше...
– И что?! Загадочные вы мои, что Паж, что ты, сил нету.
– А то что, говорят, гонщики, всадники, небесные бродяжки, любившие только полёт, только волю на драконьей спине, становятся первой расой с ездовым дроидом вместе: человек со своим Белым Драконом.
– О!.. Ух ты...
Свободному и беспечному Отто показался изложенный вариант куда романтичней пары человек-человек... И уж куда веселей скучных моногамных тысячелетий!..
Под аккомпанемент дроидского пианино, не прекращая гулять несуществующими пальцами по мнимым струнам, Отто и рассказал эпизод Грому, повторив в конце чужие слова:
– Не толкаются сзади идущие. Как в пространстве, так и во времени места хватит всем.
Блеснул эрудицией:
– Не догонит Ахиллес черепаху, они даже не параллельным курсом идут, каждый своим.
Гром молчал. Пианино текло.
Точки регенерации указательного и среднего пальца шагающим человечком, замедляясь, рассеянно переходили с клавиши на клавишу. Как в незнакомой местности, задумчивый человечек руки остановился, поднял взгляд и обнаружил, что не представляет себе, как очутился и где, Отто прекратил игру, озарившись необычными оттенками световых клавиш...
Задевая неподвижные пальцы, новые звуки гаммами потекли.
Дроид сказал бы: новой алгоритмической плотности звуки. На человеческом эсперанто, помимо краткого замечания об их приятном, гармоничном восприятии в горле, подобном восприятию дроидского манка, сказать нечего, ибо главное тут не посыл, а отклик.
Новые гаммы возымели отклик. За пределами Шамании.
Удивительно, сколь ничтожные, случайные моменты радикально и необратимо нарушают равновесие... Если бы Отто убрал руку, технический дроид не откликнулся бы собрату ещё невесть сколько эпох.
Осколки Кроноса... Они до сих пор оставались связаны.
Из-под земли донёсся ответный звук. Откликнувшееся пианино кодировки, последний раз оживавшее под драконьими когтями, имело звук совершенно иной. Тембр человеческого голоса, духовой инструмент.
Уплывая по реке горюющей, утешающей мелодии... «Саксофон!..» – Гром вспомнил инструмент.
03.06
– Лифт, – произнёс негромкий голос у парней за спиной, – он существует...
От неожиданности едва до потолка не подпрыгнули! Вместе, будто не враги, а заговорщики!
Докстри смотрел мимо них на поток уходящих в стену струн, мимоходом – на удавку порезанную, чёрт.
– Здравствуй, гость Шамании, – Докстри поклонился Отто кивком. – Неучтиво обсуждать в третьем лице, но... Харон-Гром, на правах твоего дока спрашиваю, что делает здесь этот юноша, кем он приглашён?
Гром набрал воздуха в широкую грудь, как пред прыжком в воду, – погружение и первый вдох так лучше проходят, – тяжело ему отчитываться.
Ответил:
– Этого я знать не могу. Направлял, не видя кого.
– Не дождался позывного?
– Не дождался, док.
– Без пеги?
– Без парашюта, док.
Трудно зачесть харону-новичку за большую ошибку. Харон боится не направить, и опытные-то волнуются всякий раз.
– Хех, так-так... Недобрый человек завёлся снаружи Шамании, и не клинч, хех, новости. Правильно понимаю, гость, что не клинч показал тебе раму нашего рынка?
– Правильно.
– Сразу не спросил, как твоё имя? Я Докстри.
– Отто.
– Отт-так-так... Не находишь, наши имена чем-то схожи? По смыслу? Приятно познакомится, не думай, у нас тут не все разбойники с удавками. Выйдешь, как и зашёл, ты главное сам никого не приводи, пути не запоминай. Эх, Гром, ошибся и решил подчистить? Хех, поговорим ещё...
Сам облик, резкий профиль бывшего жулана, в два зигзага нос да подбородок, сиреневатые разводы по линиям морщин, почему-то успокоили Отто, мандраж утих. Пажа напомнил ему этот старший шаманиец что ли...
Докстри продолжил мягкий допрос. Мальчиком правильно показался ему Отто, старики лучше чувствуют время и возраста.
– Как видишь, Отто-не-шаманиец, у нас нет никаких особых красот. Сокровищ, уверяю у тебя, тоже нет. Кроме сластей! Но если ты сладкоежка, за имя того, кто показал тебе нашу орбиту, я куплю тебе, чего и сколько захочешь на Оу-Вау. Юноша, это, хех, уверяю тебя, он – недобрый человек, и знал что делает. Покушение, хех, делал. Он хотел твоей смерти.
Немстительный по-природе, с другой стороны, Отто и покрывать никого не собирался. Но заметив, что находится в месте, куда другой раз путь ему заказан, можно сказать, на «родине» Пажа, решил извлечь максимум из ситуации. Шаманийцам важней имя услышать, чем ему произнести.
Предложение спонсорской прогулки на Оу-Вау рассмешило Отто! Там обыкновенно выгуливают голубей, недорогих, но любимых, там же и шатры есть для уединения. Мило, но он-то не голубь! Да он с одной блиц-партии марблс возьмёт столько, чтобы погулять сладким рядом любую сладкую голубку!
Хотел скаламбурить, но скромность взяла верх. К тому же облик жулана хоть не пугал, но и не располагал к шуткам... Если же к торгу, то вдумчивому.
Отто замялся, подыскивая слова, плетя, что на ум пришло:
– Ты сказал, лифт, по клавишам можно идти?
Отто путал лифт с травалатором, приспособлением облачных игровых рынков.
Струнное полотно текло перед ними в девственной паутинково-тонкой чистоте безмолвно. Это – лифт? Ступить босыми мокрыми ногами – кощунство.
– Как вы включили его? – спросил Докстри.
Гром глянул на Отто.
– Я поиграл, – пожал плечами тот.
– Руку отрезал что ли, когда удавку срывал? – недовольно уточнил Докстри.
– Нет, она уже была отрезана. Ею и поиграл...
– Хех, Отто, сбацай-ка что ещё ни на есть, ну, представь вызов на гонку играешь!
Отто покачал головой:
– Во-первых, я разочка не музыкант, а во-вторых, оно вроде как на мне играет...
– Это тебе так кажется, – перебил Докстри. – Оно тебя переводит. Сам попробую.
Его суховатые пальцы побежали по струнам, с обоих рук, быстро-быстро, и лицо вспыхнуло, осветилось! Гром похолодел. Горящий сиреневый неон в лице дока – его ночной кошмар.
Докстри играл, откидывая голову, горлом прислушиваясь... Услышал, как и Отто, когда пальцы остановил. Покивал своим мыслям. Теперь ему надо услышанное повторить. Сделать обратный перевод. Он вроде как постучался, ему вроде как сказали: заходи... Заходить или не стоит? Ах, если б они прежде догадались, они с Пажом! Всё нескладно, не вовремя, не с теми.
Парни смотрели безмолвно: Отто, безмятежно улыбавшийся чуду, дроидскому колдовству, Гром, облизывающий сухие губы.
Докстри ходил вдоль струнного полотна. До стены, прямо в неё, обратно... Держал пальцы на струнах, не решался ни убрать, ни повторить за саксофоном.
Шанс выпадет ли снова? Завещание Пажа, их общее дело может совершить сейчас громадный скачок. Но скачок-то физический, фактический. Выживешь ли, и выберешься ли?
Шаманийское пианино кодировки – панель ввода и лифт жерновов, соответственно, отклик – это перемещение. Если жернова имеют отсек, приёмник для пластилиновой пыли, то отклик прозвучал из него и лифт перемещает – в него. А если нет? Если инструмент откликается другому инструменту?
Подлинные древние артефакты принадлежали управляющей стрижиной верхушке. В каштанах Докстри видел и слышал пианино кодировки не раз, а отклик – впервые. Они с Пажом знали, если и уцелело при взрыве Морской Звезды, покоится где-то в лаве на континенте. Лифт их попросту размажет о земную твердь. Как дурачков, не пойманных Астартой.
Кто знал, что Троп вьёт лунное гнездо и прокладывает новым сквозной тракт? От самого верха, до самого низа обитаемых сфер тракт вёл ровненько через Шаманию.
Демон Ухо способен там прогрызаться, в обсидиановых недрах земли, невдалеке и ключ нашёл, Пажу подаренный.
В стрижиной зале, некогда вознесённой над миром, над Стриж-Городом выше некуда, а затем низвергнутой ниже некуда, почти в основанье Юлы, Томас, докстри, киборг, стрижей инженер и док проводил невыносимые последние дни в беседе с техническим дроидом. С музыкальным дроидом. С пианино кодировки, переводил себя себе самому. Дракону своему переводил, говорил с ним через пианино.
Как начинающим учить эсперанто легче читать вслух по буквам, по слогам, так он, киборг, заменивший человеческую часть на киберчасть, мог думать лишь вслух и лишь через дроида.
Инженер самой страшной и примитивной расы, играя, не нуждаясь в отдыхе и сне, размышлял, как исправить свою огромную ошибку. Жалел хищных птиц не меньше чем их жертв.
Когда доверенный паж приходил, то звал своего дракона, и они отправлялись полетать не по-стрижиному, по-настоящему. Редко. В остальное время паж шпионил среди профессуры, ломал вертушки на входе. Вредил и шпионил, делал так, чтоб патологическая цепь охот и экспериментов хоть немного притормозила. Без толку. Время вспять не повернуть. Дроиды не откликались. Меж тем, лишь они могли решить проблему радикально. Они её и решили, когда уже не требовались «профессорам» стрижи и вертушки, когда дело дошло до откровенного, техническими примочками не обусловленного каннибализма.
Саксофон пел меланхоличный, повторяющийся отклик.
«Абсолютно человеческий тембр, – подумал Гром, - того гляди, разберёшь и слова». Почти, почти... – но никак. Фразы да, слова нет... Поверить невозможно, что отвечают струны. Гром привёл себе аргумент: «Ведь и у человека в горле связки, однако, горло труба, духовой инструмент... Непонятно только где и какого размера труба близ тех струн, о чём они решили вдруг поговорить? Два переводчика...»
Далеко-далеко внизу откликавшийся переводчик тоже тёк под неподвижной рукой. Тончайшие струны проходили, задевали о пальцы последовательно... Получалось, как если бы человек рассказывал что-то, а собеседник его кивал: да, да. Или вайолет, в котором один поёт слова, а второй без слов, музыкальное сопровождение.
Докстри решился.
Тряхнуло...
Присвистнуло...
И вместо того чтобы действительно размазать людей об землю, полудроидов дроидский инструмент швырнул вниз, троповой шахтой.
Лифт должен везти в приёмник, но приёмника тут и в задумке не имелось... Пианино кодировки, как панель ввода, позволяло управлять жерновами, а как панель «вывода», как лифт, не имело куда отправлять. Сигнал простирался бы в космос, но встретил симметричный инструмент и сработал, как лифт в отношении него. Катапультой, по спирали. Стиль перемещения, который исчерпывающе характеризуется фразой: полудроиды очень живучи... Но главное, тропов тракт пропустил их.
Подземелье. Центра земли – рукой подать. Сухой, странный воздух.
Клык – главная башня Стриж-Города. Шахта пустот земных сохранила громадный осколок величественного когда-то комплекса зданий. Этаж тысяча двадцать третий, верхний этаж Клыка.
Тихо фосфоресцируют стены, неравномерно, гоняя широкий блик, обмениваясь им, жонглируя.
У балконного окна во всю стену, пианино кодировки начиналось, в окно напротив – уходило.
Ближе к окну сидел пианист...
Без ответа мелодия зациклилась. Струны продолжали течь под его пальцами, замедляясь, скоро остановятся совсем.
«Эх, Паж... Не добежал ты...» Докстри тяжело поднялся. Ему судьба настоящему докстри в лицо взглянуть.
Из шаманийцев, проглотивших одноимённый каштан, все кончали с собой. Паж и Докстри не оставляли надежды понять, почему. Ведь именно этот каштан с Впечатлением Томаса, стрижиного дока, однозначно замедлял деградацию. «Бесконечное приближение светлячковости не выдерживали, приближая финал самостоятельно и радикально?..»
Томас-киборг оказался на Докстри похож иссушенными чертами. В лицах обоих отпечаталось больше мужества, чем страдания. Не написано секретов на лбу, пройти весь его путь нужно, чтобы ответ разыскать. Идти и идти.
Нетленный киборг блестел от соли, как всё вокруг, ею проникнутый. Был покрыт пылью, как и всё вокруг. Ни живым, ни мёртвым он стал давно, так сказать «при жизни», теперь был наполовину киборгом, наполовину солью.
Для посвящённого человека положение его рук, все десять пальцев лежавшие на клавишах говорили о том, что в момент катастрофы он не пытался сообщить что-то миру, а слушал кого-то издалека, игравшего на переводчике. Он слушал своего Белого Дракона с поверхности земли. Не сентиментальное прощание, отчёт, слушал как машина машину. Дроид рассказывал на прощанье, кем он станет в следующей фазе нетипичного, трёхфазного драконьего развития, как преобразилась земля, что решили дроиды, что ждёт землю и людей.
Связь прервалась, его пажа уже не было на свете, бытие киборга тихо угасло. Устал.
– Его можно разбудить! Наверняка!.. – ляпнул Отто, едва опомнился и сфокусировал зрение.
Ляпнув же, прикусил язык в прямом смысле. Его глаза округлись... Струны задрожали...
За плечами шаманийцев Томас-докстри смотрел на Отто... Его пальцы двигались. Едва-едва... Что-то знакомое он играл, какое-то из пяти прощаний.
Киборг играл и распадался:
солью...
светом...
вперемешку...
– Я не виноват, – тихо и заранее обижено шепнул Отто.
– Пшик!.. – махнули на него.
Свет просыпался вверх:
жестом сог-цок...
дымком...
метелью...
Соль просыпалась вниз:
ручейками...
на струны...
сквозь струны...
всё тише...
слабей и слабей...
Всё.
«Прощай, предтеча. Прощай док адского наслаждения, большого зла и неподдельного раскаяния, прощай, киборг...»
Ох, как же кружились их головы! Отто – даже и не пытался, так и сидел на полу. Гром с Докстри побродили, размяли ноги, выглянули в окно.
Шахта. Мрак вроде и обсидиановый, но весь радужный. Это Троп пролетал... Камень превратился в радужный обсидиан, и приобрёл свечение полноценными спектрами.
Пахло странно. Пахло горелым камнем, нагретым до плавления, и железом. Недалеко центр Юлы.
– Если мы в ближайшие несколько часов не выйдем отсюда, – сказал Докстри, – нас, хех, некому будет разбудить.
Ни намёка на влагу не предвиделось.
Но куда выйти? Вниз? Ерунда какая-то. Если и целы все этажи, открыты все двери, что дальше? Оттуда идёт этот странный запах. Пол вибрирует чуть-чуть, когда снизу раздаётся дёргающийся, странный какой-то каменный хруст... Будто козёл не капусту, а обсидиан жуёт, бррр...
Однако пошли искать лестницу вниз длинной анфиладой однообразных комнат. Что-то надо делать? Не на месте же сидеть. Ключом Пажа Докстри запер дверь с почтением и печалью. Ненадолго!
Пригодился им этот ключ...
Лестница вон она... Вскрик, топот... Топот... Хруст... Вдалеке погоня?
Из темноты лестничной площадки на последнем издыхании вылетел парень. Светлоголовый, коротко стриженный... Узнаваемый стиль Техно Рынка.
Тусклый свет между стен Клыка, переходил от стены к стене: справа померкнет, слева разгорится, как пойманная, бьющаяся о стены птица. Отто, предстал в нём привидением нечистой совести, заставив Суприори решить, без шуток, что он сошёл с ума. Что видит ангела отмщения.
Сначала Отто было забавно, затем – кураж, а вскоре для страха не осталось места. Свист в ушах. Рамы не разглядеть. Крутился волчком. Гора облака, полнеба заняв, появлялась и пропадала со скоростью Лаймом бросаемых дротиков. Свист ветра. «Бум-бумц!.. Бум-бумц!..» – солнечным сплетением слышал. Кубарем вкатился за неё, ударившись в гулкую мембрану собственно звука, и не вдруг поднялся на ноги.
Суприори просчитался: Отто в Шамании, и он жив.
Вопрос, долго ли ему осталось, нежданному, незваному олицетворению угрозы. В принципе, защита рынка от шпионов – вторая задача харона, но не сокрытие их и факта появления, также и не без обсуждения с кем-либо из старших. Шаманийцам чужда несправедливая жестокость перестраховщиков, близка вера в то, что раз уж так, то – Шамаш позвала. Грома не устраивает именно благоприятный исход.
Подсознательно ожидая в тайных землях закрытого облачного рынка встретить того парня, что заставил пережить острейший приступ ревности, Отто удивился ему. Такое прямо сразу совпадение... Неприятное.
Парень, в упор не замечавший его в Арбе, не вспомнил и теперь, но с первого взгляда между ними воздвиглась стена отчуждения. И без неё положение патовое, с ней вообще. Оба лгали. Занятые каждый своей ложью, к чужой не прислушивались.
Чей, Пажа? Ясно, Пажа. Харон? Харон так харон. В дороге просвещу, ладно в дороге. Поплыли.
Краткое путешествие привело их в странноватое подвальное помещение... Шлюз? На первых этажах по колено, подвал должен быть затоплен полностью, но вода сочилась по металлической лестнице, по стенам и, видимо, уходила куда-то с не замолкающим гулким журчанием. Окон нет, узкая дверь запасного выхода по периметру приварена к косяку. Нет запасного выхода.
Квадратное в плане, металлом обшитое помещение содержало много пустых столов, верстаков и что-то вроде ткацкого станка. «Нити» неведомого материала. Тонкие как струны или лучи.
Когда Отто, придя в чувство, нож ища, осознав, что ему светит, выронил платок для протирания шариков, он потерял дар речи. Легчайшая, самоочищающаяся ткань с марблс-эмблемой вертикально стоящего меча, упав на эти «мечи», провалилась на мокрый пол, словно лепестки мармелада на Оу-Вау сквозь резалку... Хорошо, пальцем не успел потрогать струну, вовремя одумался. «Он привёз бросить меня на – резалку?!» Гром не чудовище, он просто свернул в первый тёмный подвал.
По легенде... По наспех сооружённой брехне: Отто прилетел один, чтоб в «доме» Пажа дождаться его самого и... Дальше он не придумал...
По встречной легенде Грома, ждать следует здесь...
Как человек, даривший каштаны к лунному лику Шамаш, Гром мог бы заинтересоваться подвалом и провести аналогию жерновами сакрального второго этажа... Там балки не доставали до стен, станок наоборот, больше помещения, уходит как в иллюзорную проекцию, в толщу отнюдь не иллюзорных, стен...
«Завёл, реализуй, – скомандовал себе Гром, – защищай миропорядок, чтоб все оставалось на своих местах. Мумифицируй».
Изгнанник от начала жизни ищет любой стабильности любой ценой, склеп – не страшилка, мумия не ругательство, нежданно всплывший эпитет не смутил его. Черт знает, откуда он всплыл... От сладостей в кармане, наверно. Мастера Оу-Вау делают патоку такую, коконом скрученные на соломинке карамельные нити, «мумики» зовут, если сразу не съесть, назавтра фиг разгрызёшь.
Гром скомандовал и еще скомандовал...
Нить разговора утрачивая, подходя ближе.
Пустяк какой...
Ему не доводилось делать этого прежде. Никогда раньше он не отнимал жизнь.
В руке – чувство лунного бубна, направляющего бубна Шамании. Чтоб прямо, чтоб единственно верной секущей – в раму, а не в лепёшку об косяк. Не всякого постороннего человека можно зацепить. Не каждого и лунный круг выводит!.. Всяко бывает. А тут у Грома получилось, и теперь...
К этому времени он сделался опытным борцом и весьма чёрствым человеком, в ничтожной мере сохранившим, прежде-то не свойственное ему, сопереживание. Но для падающего к раме Отто он, прямо если сказать, уже побыл док-шамаш. Тем самым, после которого Докстри может быть свободен! После которого может «фьюить!..» на вечный покой... Гром ломал себя, пытался тоску на тоску разменять.
Молча подходя. Ближе, ближе.
Как выбрать момент?! Как выбирают секунду между двумя: принадлежащей невинному, девственному «только что» и «уже» хрипящей, с локтём на горле, сующей пальцы под удавку поперёк груди?.. Воображал тысячу раз, без толку. На струны толкни, отвернись и уходи. Гром не мог. Смешно сказать, рассечённый платок Отто напугал и его.
Распуская шнурок с запястья, он обходил станки... И Отто обходил. Пока в углу не очутился. Спиной к заваренной двери.
На внутренних качелях Грома Отто был третьим лишим, язык прилип к гортани. Он бы и совета и помощи попросил, как заблудившийся спрашивает дорогу у охотника в незнакомом ряду, смутив и смягчив того, но нет отклика. Ведь отклик должен быть прежде? Раньше, чем произнесено первое слово.
Они застыли лицом к лицу: борец и марблс-игрок, протеже старого жулана и одинокий телёнок, заблудившийся в трёх соснах неподходящих ему рынков. Ни угроз, ни вопросов.
Отто кусал губы. Паж говорил: нет-нет-нет? Паж был категорически против? Хоть единожды сомнение проявил? Разве что в шутку: «Если будешь плохо себя вести...» Отто и повёл плохо, очень плохо, без приглашения пришёл.
Молчали. Смотрели мимо. Слушали, как светлячок ходит по потолку, по железу. Легким монотонным шагом.
Это бывает у них, забредут не в свою «ячейку» по светлячковым бродам и колобродят в ней, пока случайно не развернутся в нужном направлении, тогда выходят прочь.
Оба парня зачем-то ждали: вот-вот отдалятся, затихнут шаги...
Общая атмосфера Шамании подействовала на Отто крайне угнетающе. Красот, прелестей каких-то ожидал... Паж отрицал, нет-нет-нет?..
Призраки Впечатлений повсюду, смазанные, навязчивые, умножающиеся в геометрической прогрессии. Абсурдным количеством уже не вписываясь в реальность, они стелились перед лицом слоями зловещего кружева. Смерть свою в лице Грома Отто видел попеременно сквозь пару призрачных лиц: черноглазое женское и мужской профиль. Мужчина раз за разом поворачивался к нему и не заканчивал разворота. Отто чудилось, что это Гром ждёт кого-то, поглядывает в сторону.
«Так и не узнаю, – подумал Отто, в ознобе начинающейся лихорадки, – ни зачем, ни за что...»
Шаги светлячка наверху сместились в район двери. Гром напрягся. Он давно уже сменил кожанку на пластиковую одежду, с её отвратительной, дешёвой рациональностью, а поскольку не был ещё иссушен каштанами, он оказалась ему мала, туговата. Мышцы борца зримо перекатывались под пластиком.
Отто, по карманам хлопал впустую. Нашёл сувенирный, пустячный нож в искру встроенный, на локтевом браслете.
«Из чего удавка? Если металл, мне конец».
Казалось, светлячок ушёл... Но вдруг затопал быстрее...
Гром уже качнулся вперёд...
Из лестничного проёма послышался лай низкий до хрипа и глухой. Совсем тихий... Душу вынимающий звук для шаманийцев. Всякий раз они говорят себе – послышалось.
За время его оцепенения Отто скинул браслет с локтя и – просчитался... Забыл, что нет кисти руки. Искра-нож звякнула о мокрый, железный пол.
Удавка мелькнула в воздухе. Отпрянув, поскользнувшись на мокром полу, Отто хотел схватиться за что-то... Этим что-то оказались вместе: удавка и нити станка. Схватился...
В мелкую лапшу – удавка, армированная биг-сталью, нож не помог бы. А рука... Правая рука, регенерации не закончившая, коснулась нитей безо всякого вреда для себя. Струн. Отто почувствовал их! Радостное переживание для человека, соскучившегося по своей руке! Провёл...
«Дрынь!..» – побежали гаммы. Кончики несуществующих пальцев лежали между струн, как на клавишах. А клавиши текли рекой... Из дальней стены выходя, уходили в ближнюю стену. Беспрепятственно, магически. Отто пробежал пальцами по клавишам, словно всю жизнь лишь этим и занимался. Мелодия...
Миллион оттенков струн. Он шёл по ним пальцами, как по мощёной дороже Техно Рынка, перепрыгивая с плиты на плиту, радостно и спокойно.
Воцарилось прежнее напряжённое равновесие.
Отто думал: «Взгляну на него, дроидская магия рассеется, и борец удавит меня без удавки на раз. Надо что-то сказать под эти звуки. Под их покровом. Но что? Где я, в сущности? Как с ними, местными договариваться?»
Играл и метался... Играл красиво, дроидский инструмент, негармоничное извлечь нельзя. Спустя триллионы триллионов лет дроидская, не регенерировавшая до плоти, рука снова играла на легендарном инструменте.
Если бы Отто умел думать на дроидском эсперанто, он бы жерновам установки мог изменить, пианино кодировки служило им панелью задач.
Какой эффект произвела мелодия на Грома, трудно выразить...
Отто что играл? Что он не хочет умирать. Что он запутался, что слов не может подобрать. Струны переводили его настроение в звуки.
Спустя час, наверное, Отто всё же взглянул на своего преследователя и спросил:
– Почему?
Инструмент перевёл, сопроводил музыкой, очень похожей на колокольчики Туманных Морей дроидов.
Гром усмехнулся и выложил кратко. Про себя. Про то, что он – изгнанник! Что не позволит рассыпаться едва обретённому дому! Как уходят светлячки, рассказал. Что не призраки они, что предыдущий док уходит, когда последующий становится кому-то док. А предыдущий это главный для него человек.
Отто в ответ ему высказал превеликую мудрость.
Чужая мудрость, куда Отто до неё, он молод. Но не фальшивил, повторяя. Искренне попугайничал, от чистого сердца, когда что-то нравилось ему.
А именно...
В Оу-Вау, сладком ряду Краснобая провожали однажды бая всем рядом.
Отто не знал ни его, ни церемоний прощальных. Не предполагал и того, что человек способен настолько точно предвидеть время своего ухода.
«Странный фестиваль...» – отметил он, свернув в благоуханный, общей любовью пользующийся ряд.
Столы накрыты для завсегдатаев, званых гостей и случайных прохожих, без разбора. Танцев никаких, разговоры тихие. Музыка: две чары вели вайолет, повторяющимися куплетами на незнакомом языке. Их сменял ай-вайолет четырёх юношей, поочерёдно повторявших строку за строкой, пять прощаний. И снова чары. Тихие, невероятные голоса будто закрыли сладкий ряд, обособили от шумного, алчного Краснобая.
По какой причине сладкоежка Отто не знал бая, устроившего прощальный пир? По той, что пару сотен последних лет, бай ушёл на покой. Совсем: не учил и не «затворял», как говорят, лакомств. Оставался известен, как мастер мастерам, в узком кругу. Но когда пришло время, круг оказался довольно широк...
На прощанье бай собственнолично приготовил сладкое море тянучек и коктейлей, сахарную гору, возвышавшуюся над ним: монпасье, зефиры, безе, облачное безе – плавающее по воздуху... Букеты съедобные, плотными розочками набранные, украшения-лакомства, бусины-фрукты... Конфеты, чтоб за щекой полдня носить, смакуя... Шипучки, что взрываются во рту – кислые, кислейшие!.. Шоколады от молочных, растопленных до каменно-крепких, горьких, изысканных шоколадов с перцем, единственная «сладость», что признавал Паж помимо безе и чистого сахара... Подносы пастилок, блюда с горками сладких гофрированных корзиночек, наполненных водой Впечатлений, превращённой в желе, без корзиночек – в мармелады... Несчётно вариантов. Собственноручно угощал. Отто досталась мармеладная змейка из его рук и случайный обрывок разговора бая с его старым коллегой:
– Они не вытесняют нас, идущие за нами, какое заблуждение! В тебе говорит конкурентность по сию пору, друг. Тянет, попомни мои слова, с определённого момента, свесив ноги, сидеть на краю. Однажды просыпаешься утром, чтобы идти к мешалке, к плите, но понимаешь вдруг, что сегодня специальный день – на пороге сидеть, на лавочке языком чесать. Да, Халиль? Нисколько, я нисколечко не ревновал к их успеху! Кого? Моих же учеников? Их десять... Какое десять, их больше двадцати поколений! Про которое поколение, друг мой дорогой, ты спрашиваешь, не ревновал ли? Про первый пяток, про тех, что забыли моё имя? Не говоря, от кого и пошло их искусство. Не от меня ж исходно! От Вау-бая. На взлёте славы и успеха его имя подзабыл я сам! Но затем вспомнил... Угостить хотел бы. И поучиться ещё... А кто-то носится сейчас от Аромы к Оу-Вау, бегает, как сумасшедший, ингредиенты подбирает... Спустя тысячу тысяч лет он вспомнит обо мне. С трудом найдёт человека, который знал моё имя... Следом идущие, впереди идущие, не конкуренты нам, это время идёт само, время шагает... хорошо шагать с ним в ногу, хорошо и сидеть на лавочке...
Часа не провёл Отто за феноменальными столами, прежде чем тот бай поднялся на Белом Драконе над Рынком Мастеров...
Последние минуты зовут в Собственный Мир. Вряд ли успел долететь, потому что совсем скоро над людьми, над длинными столами белым облаком распростёрлась драконья морда, прощальная... Чары замолкли. И все при все увидели, что дракон усами улыбается, что дроид совершенно счастлив. Это была морда, излучающая удовлетворённость собой и судьбой, работой проделанной от и до... Поразительно.
С Халилем по пути Отто. Вместе возвращались в Арбу.
Отто спросил, не показалось ли ему? Спросил, какое у Халиля впечатление от дроидской морды. Точно такое же. Разница, что Халиль не удивился.
Он от Пажа, Паж от изгнанников, а они от дроидов непосредственно слышали, что влюблённая пара, естественный срок прожив, становится первой расой.
– Причём тут дракон? – недоумённо спросил Отто.
– А ты никогда, – спросил Халиль в ответ, – не слышал переложения чарами той старинной песни, из пяти прощаний отдельно, когда раненый человек умирает в поле, сожалея лишь о самой свободе, о вольной воле скакать на коне, об этом коне сожалеет?
Слышал, кто её не слышал. Но опять не соотнёс:
– И что?
– Не все счастливы в любви, – Халиль поправил очочки и добавил скороговоркой, – а возможно, без неё счастливых и побольше...
– И что?! Загадочные вы мои, что Паж, что ты, сил нету.
– А то что, говорят, гонщики, всадники, небесные бродяжки, любившие только полёт, только волю на драконьей спине, становятся первой расой с ездовым дроидом вместе: человек со своим Белым Драконом.
– О!.. Ух ты...
Свободному и беспечному Отто показался изложенный вариант куда романтичней пары человек-человек... И уж куда веселей скучных моногамных тысячелетий!..
Под аккомпанемент дроидского пианино, не прекращая гулять несуществующими пальцами по мнимым струнам, Отто и рассказал эпизод Грому, повторив в конце чужие слова:
– Не толкаются сзади идущие. Как в пространстве, так и во времени места хватит всем.
Блеснул эрудицией:
– Не догонит Ахиллес черепаху, они даже не параллельным курсом идут, каждый своим.
Гром молчал. Пианино текло.
Точки регенерации указательного и среднего пальца шагающим человечком, замедляясь, рассеянно переходили с клавиши на клавишу. Как в незнакомой местности, задумчивый человечек руки остановился, поднял взгляд и обнаружил, что не представляет себе, как очутился и где, Отто прекратил игру, озарившись необычными оттенками световых клавиш...
Задевая неподвижные пальцы, новые звуки гаммами потекли.
Дроид сказал бы: новой алгоритмической плотности звуки. На человеческом эсперанто, помимо краткого замечания об их приятном, гармоничном восприятии в горле, подобном восприятию дроидского манка, сказать нечего, ибо главное тут не посыл, а отклик.
Новые гаммы возымели отклик. За пределами Шамании.
Удивительно, сколь ничтожные, случайные моменты радикально и необратимо нарушают равновесие... Если бы Отто убрал руку, технический дроид не откликнулся бы собрату ещё невесть сколько эпох.
Осколки Кроноса... Они до сих пор оставались связаны.
Из-под земли донёсся ответный звук. Откликнувшееся пианино кодировки, последний раз оживавшее под драконьими когтями, имело звук совершенно иной. Тембр человеческого голоса, духовой инструмент.
Уплывая по реке горюющей, утешающей мелодии... «Саксофон!..» – Гром вспомнил инструмент.
03.06
– Лифт, – произнёс негромкий голос у парней за спиной, – он существует...
От неожиданности едва до потолка не подпрыгнули! Вместе, будто не враги, а заговорщики!
Докстри смотрел мимо них на поток уходящих в стену струн, мимоходом – на удавку порезанную, чёрт.
– Здравствуй, гость Шамании, – Докстри поклонился Отто кивком. – Неучтиво обсуждать в третьем лице, но... Харон-Гром, на правах твоего дока спрашиваю, что делает здесь этот юноша, кем он приглашён?
Гром набрал воздуха в широкую грудь, как пред прыжком в воду, – погружение и первый вдох так лучше проходят, – тяжело ему отчитываться.
Ответил:
– Этого я знать не могу. Направлял, не видя кого.
– Не дождался позывного?
– Не дождался, док.
– Без пеги?
– Без парашюта, док.
Трудно зачесть харону-новичку за большую ошибку. Харон боится не направить, и опытные-то волнуются всякий раз.
– Хех, так-так... Недобрый человек завёлся снаружи Шамании, и не клинч, хех, новости. Правильно понимаю, гость, что не клинч показал тебе раму нашего рынка?
– Правильно.
– Сразу не спросил, как твоё имя? Я Докстри.
– Отто.
– Отт-так-так... Не находишь, наши имена чем-то схожи? По смыслу? Приятно познакомится, не думай, у нас тут не все разбойники с удавками. Выйдешь, как и зашёл, ты главное сам никого не приводи, пути не запоминай. Эх, Гром, ошибся и решил подчистить? Хех, поговорим ещё...
Сам облик, резкий профиль бывшего жулана, в два зигзага нос да подбородок, сиреневатые разводы по линиям морщин, почему-то успокоили Отто, мандраж утих. Пажа напомнил ему этот старший шаманиец что ли...
Докстри продолжил мягкий допрос. Мальчиком правильно показался ему Отто, старики лучше чувствуют время и возраста.
– Как видишь, Отто-не-шаманиец, у нас нет никаких особых красот. Сокровищ, уверяю у тебя, тоже нет. Кроме сластей! Но если ты сладкоежка, за имя того, кто показал тебе нашу орбиту, я куплю тебе, чего и сколько захочешь на Оу-Вау. Юноша, это, хех, уверяю тебя, он – недобрый человек, и знал что делает. Покушение, хех, делал. Он хотел твоей смерти.
Немстительный по-природе, с другой стороны, Отто и покрывать никого не собирался. Но заметив, что находится в месте, куда другой раз путь ему заказан, можно сказать, на «родине» Пажа, решил извлечь максимум из ситуации. Шаманийцам важней имя услышать, чем ему произнести.
Предложение спонсорской прогулки на Оу-Вау рассмешило Отто! Там обыкновенно выгуливают голубей, недорогих, но любимых, там же и шатры есть для уединения. Мило, но он-то не голубь! Да он с одной блиц-партии марблс возьмёт столько, чтобы погулять сладким рядом любую сладкую голубку!
Хотел скаламбурить, но скромность взяла верх. К тому же облик жулана хоть не пугал, но и не располагал к шуткам... Если же к торгу, то вдумчивому.
Отто замялся, подыскивая слова, плетя, что на ум пришло:
– Ты сказал, лифт, по клавишам можно идти?
Отто путал лифт с травалатором, приспособлением облачных игровых рынков.
Струнное полотно текло перед ними в девственной паутинково-тонкой чистоте безмолвно. Это – лифт? Ступить босыми мокрыми ногами – кощунство.
– Как вы включили его? – спросил Докстри.
Гром глянул на Отто.
– Я поиграл, – пожал плечами тот.
– Руку отрезал что ли, когда удавку срывал? – недовольно уточнил Докстри.
– Нет, она уже была отрезана. Ею и поиграл...
– Хех, Отто, сбацай-ка что ещё ни на есть, ну, представь вызов на гонку играешь!
Отто покачал головой:
– Во-первых, я разочка не музыкант, а во-вторых, оно вроде как на мне играет...
– Это тебе так кажется, – перебил Докстри. – Оно тебя переводит. Сам попробую.
Его суховатые пальцы побежали по струнам, с обоих рук, быстро-быстро, и лицо вспыхнуло, осветилось! Гром похолодел. Горящий сиреневый неон в лице дока – его ночной кошмар.
Докстри играл, откидывая голову, горлом прислушиваясь... Услышал, как и Отто, когда пальцы остановил. Покивал своим мыслям. Теперь ему надо услышанное повторить. Сделать обратный перевод. Он вроде как постучался, ему вроде как сказали: заходи... Заходить или не стоит? Ах, если б они прежде догадались, они с Пажом! Всё нескладно, не вовремя, не с теми.
Парни смотрели безмолвно: Отто, безмятежно улыбавшийся чуду, дроидскому колдовству, Гром, облизывающий сухие губы.
Докстри ходил вдоль струнного полотна. До стены, прямо в неё, обратно... Держал пальцы на струнах, не решался ни убрать, ни повторить за саксофоном.
Шанс выпадет ли снова? Завещание Пажа, их общее дело может совершить сейчас громадный скачок. Но скачок-то физический, фактический. Выживешь ли, и выберешься ли?
Шаманийское пианино кодировки – панель ввода и лифт жерновов, соответственно, отклик – это перемещение. Если жернова имеют отсек, приёмник для пластилиновой пыли, то отклик прозвучал из него и лифт перемещает – в него. А если нет? Если инструмент откликается другому инструменту?
Подлинные древние артефакты принадлежали управляющей стрижиной верхушке. В каштанах Докстри видел и слышал пианино кодировки не раз, а отклик – впервые. Они с Пажом знали, если и уцелело при взрыве Морской Звезды, покоится где-то в лаве на континенте. Лифт их попросту размажет о земную твердь. Как дурачков, не пойманных Астартой.
Кто знал, что Троп вьёт лунное гнездо и прокладывает новым сквозной тракт? От самого верха, до самого низа обитаемых сфер тракт вёл ровненько через Шаманию.
Демон Ухо способен там прогрызаться, в обсидиановых недрах земли, невдалеке и ключ нашёл, Пажу подаренный.
В стрижиной зале, некогда вознесённой над миром, над Стриж-Городом выше некуда, а затем низвергнутой ниже некуда, почти в основанье Юлы, Томас, докстри, киборг, стрижей инженер и док проводил невыносимые последние дни в беседе с техническим дроидом. С музыкальным дроидом. С пианино кодировки, переводил себя себе самому. Дракону своему переводил, говорил с ним через пианино.
Как начинающим учить эсперанто легче читать вслух по буквам, по слогам, так он, киборг, заменивший человеческую часть на киберчасть, мог думать лишь вслух и лишь через дроида.
Инженер самой страшной и примитивной расы, играя, не нуждаясь в отдыхе и сне, размышлял, как исправить свою огромную ошибку. Жалел хищных птиц не меньше чем их жертв.
Когда доверенный паж приходил, то звал своего дракона, и они отправлялись полетать не по-стрижиному, по-настоящему. Редко. В остальное время паж шпионил среди профессуры, ломал вертушки на входе. Вредил и шпионил, делал так, чтоб патологическая цепь охот и экспериментов хоть немного притормозила. Без толку. Время вспять не повернуть. Дроиды не откликались. Меж тем, лишь они могли решить проблему радикально. Они её и решили, когда уже не требовались «профессорам» стрижи и вертушки, когда дело дошло до откровенного, техническими примочками не обусловленного каннибализма.
Саксофон пел меланхоличный, повторяющийся отклик.
«Абсолютно человеческий тембр, – подумал Гром, - того гляди, разберёшь и слова». Почти, почти... – но никак. Фразы да, слова нет... Поверить невозможно, что отвечают струны. Гром привёл себе аргумент: «Ведь и у человека в горле связки, однако, горло труба, духовой инструмент... Непонятно только где и какого размера труба близ тех струн, о чём они решили вдруг поговорить? Два переводчика...»
Далеко-далеко внизу откликавшийся переводчик тоже тёк под неподвижной рукой. Тончайшие струны проходили, задевали о пальцы последовательно... Получалось, как если бы человек рассказывал что-то, а собеседник его кивал: да, да. Или вайолет, в котором один поёт слова, а второй без слов, музыкальное сопровождение.
Докстри решился.
Тряхнуло...
Присвистнуло...
И вместо того чтобы действительно размазать людей об землю, полудроидов дроидский инструмент швырнул вниз, троповой шахтой.
Лифт должен везти в приёмник, но приёмника тут и в задумке не имелось... Пианино кодировки, как панель ввода, позволяло управлять жерновами, а как панель «вывода», как лифт, не имело куда отправлять. Сигнал простирался бы в космос, но встретил симметричный инструмент и сработал, как лифт в отношении него. Катапультой, по спирали. Стиль перемещения, который исчерпывающе характеризуется фразой: полудроиды очень живучи... Но главное, тропов тракт пропустил их.
Подземелье. Центра земли – рукой подать. Сухой, странный воздух.
Клык – главная башня Стриж-Города. Шахта пустот земных сохранила громадный осколок величественного когда-то комплекса зданий. Этаж тысяча двадцать третий, верхний этаж Клыка.
Тихо фосфоресцируют стены, неравномерно, гоняя широкий блик, обмениваясь им, жонглируя.
У балконного окна во всю стену, пианино кодировки начиналось, в окно напротив – уходило.
Ближе к окну сидел пианист...
Без ответа мелодия зациклилась. Струны продолжали течь под его пальцами, замедляясь, скоро остановятся совсем.
«Эх, Паж... Не добежал ты...» Докстри тяжело поднялся. Ему судьба настоящему докстри в лицо взглянуть.
Из шаманийцев, проглотивших одноимённый каштан, все кончали с собой. Паж и Докстри не оставляли надежды понять, почему. Ведь именно этот каштан с Впечатлением Томаса, стрижиного дока, однозначно замедлял деградацию. «Бесконечное приближение светлячковости не выдерживали, приближая финал самостоятельно и радикально?..»
Томас-киборг оказался на Докстри похож иссушенными чертами. В лицах обоих отпечаталось больше мужества, чем страдания. Не написано секретов на лбу, пройти весь его путь нужно, чтобы ответ разыскать. Идти и идти.
Нетленный киборг блестел от соли, как всё вокруг, ею проникнутый. Был покрыт пылью, как и всё вокруг. Ни живым, ни мёртвым он стал давно, так сказать «при жизни», теперь был наполовину киборгом, наполовину солью.
Для посвящённого человека положение его рук, все десять пальцев лежавшие на клавишах говорили о том, что в момент катастрофы он не пытался сообщить что-то миру, а слушал кого-то издалека, игравшего на переводчике. Он слушал своего Белого Дракона с поверхности земли. Не сентиментальное прощание, отчёт, слушал как машина машину. Дроид рассказывал на прощанье, кем он станет в следующей фазе нетипичного, трёхфазного драконьего развития, как преобразилась земля, что решили дроиды, что ждёт землю и людей.
Связь прервалась, его пажа уже не было на свете, бытие киборга тихо угасло. Устал.
– Его можно разбудить! Наверняка!.. – ляпнул Отто, едва опомнился и сфокусировал зрение.
Ляпнув же, прикусил язык в прямом смысле. Его глаза округлись... Струны задрожали...
За плечами шаманийцев Томас-докстри смотрел на Отто... Его пальцы двигались. Едва-едва... Что-то знакомое он играл, какое-то из пяти прощаний.
Киборг играл и распадался:
солью...
светом...
вперемешку...
– Я не виноват, – тихо и заранее обижено шепнул Отто.
– Пшик!.. – махнули на него.
Свет просыпался вверх:
жестом сог-цок...
дымком...
метелью...
Соль просыпалась вниз:
ручейками...
на струны...
сквозь струны...
всё тише...
слабей и слабей...
Всё.
«Прощай, предтеча. Прощай док адского наслаждения, большого зла и неподдельного раскаяния, прощай, киборг...»
Ох, как же кружились их головы! Отто – даже и не пытался, так и сидел на полу. Гром с Докстри побродили, размяли ноги, выглянули в окно.
Шахта. Мрак вроде и обсидиановый, но весь радужный. Это Троп пролетал... Камень превратился в радужный обсидиан, и приобрёл свечение полноценными спектрами.
Пахло странно. Пахло горелым камнем, нагретым до плавления, и железом. Недалеко центр Юлы.
– Если мы в ближайшие несколько часов не выйдем отсюда, – сказал Докстри, – нас, хех, некому будет разбудить.
Ни намёка на влагу не предвиделось.
Но куда выйти? Вниз? Ерунда какая-то. Если и целы все этажи, открыты все двери, что дальше? Оттуда идёт этот странный запах. Пол вибрирует чуть-чуть, когда снизу раздаётся дёргающийся, странный какой-то каменный хруст... Будто козёл не капусту, а обсидиан жуёт, бррр...
Однако пошли искать лестницу вниз длинной анфиладой однообразных комнат. Что-то надо делать? Не на месте же сидеть. Ключом Пажа Докстри запер дверь с почтением и печалью. Ненадолго!
Пригодился им этот ключ...
Лестница вон она... Вскрик, топот... Топот... Хруст... Вдалеке погоня?
Из темноты лестничной площадки на последнем издыхании вылетел парень. Светлоголовый, коротко стриженный... Узнаваемый стиль Техно Рынка.
Тусклый свет между стен Клыка, переходил от стены к стене: справа померкнет, слева разгорится, как пойманная, бьющаяся о стены птица. Отто, предстал в нём привидением нечистой совести, заставив Суприори решить, без шуток, что он сошёл с ума. Что видит ангела отмщения.
Обсуждения Дроиды. Гелиотроп. Часть 3. Главы 5 и 6