Дроиды. Гелиотроп. Часть 3. Главы 1 и 2

Человек и дроид находились к юго-востоку, в местности так и названной, Зюйд-Вест. Сюда и разрастался, в сторону понижения рельефа и близости грунтовых вод. В южном направлении прореживали его, к востоку совсем чаща, с топориком надо идти, туда уже редко и заходили. На Зюйд деревья кряжистые, дуплистые, мощные корни на поверхность выходят, обломки скал выталкивают и огибают, тайнички устраивать удобно. Изгнанники, они как белки, а кто – мышь с кладовкой.

Доминировали на Зюйд-Вест нереально высокие, старые деревья сай, они же молодые заполонили второй ярус. Настоящий подлесок из трав и кустов не мог распространиться, ни света в достатке, ни воды. И свою-то поросль забивали тенью взрослые деревья. Лес это украсило: почва сухая, мхи да лишайники причудливых расцветок, узорами разбегались по ней. Расстояния между стволами, как между колоннами... Прогуливайся как крытой галереей... Впрочем, где как, к этой конкретно поляне сквозь южные буреломы приходилось проламываться, или восточными тропинками петлять. В пятнашки не поиграешь, не побегаешь тут, юные сай на подходе больно стегали раскидистыми вилками нижних ветвей.

Они мутировали от первоначального. Вместо двойной вилки расходится целый зонтик спиц-ветвей. Вытягиваясь, эти сай становились эффектны: пирамидальная крона, вознесённая ровным, стройным стволом, поднималась фонтаном из широкой зелёной чаши. Под такими уже гуляй, не пригибаясь, а вот мелочь не даёт и с дракона так сразу приземлиться...

Над полянкой по периметру её нависали и колыхались тяжёлыми веерами лапы громадных ветвей. Лепетала, в вышине гудела под ветром даль. «Кисточковые кедры» составили сай некоторую конкуренцию. Пучки игл длинны и мягки, они, в самом деле, используются некоторыми баями художниками для широких неровных мазков. Над поляной же кедры, набравшие зелени в хвою, пролили её безыскусно сумраком в мох, подчеркнув пятна рассеянного континентального света, хаотичным, подвижным узором разбросанные вокруг. Ощущение сводов нерукотворного шатра. Охотничьего, разбойничьего – с обрезанной верхушкой. И дроид соответствовал...

Дроид и человек, дай им волю, отменные бы соорудили друг на друга ловушки! Нет такой воли, нет физической возможности. Они ограничивались словесными сражениями. Провоцировал человек. Часто.

В мягкой, пляшущей полутени Густав решился оставить на время словесные дуэли. Обратится к дроиду с прямым вопросом, без заковырки, без утайки обстоятельств. А именно с просьбой о совете.

Он часто приходил сюда один. Потому что здесь о прошлом ровно ничего не напоминало. О Марике. А после того, как здесь же имел миллион препирательств с дроидом, триллион разбивающихся об его неуступчивость звонких, бессильных надежд, всё стало напоминать ему здесь о прошлом. Ещё чаще стал приходить, человеческая природа...

Негласно принято: господствующий над второй расой при посторонних людях слышит лишь её отклик, а в облике первую или вторую видит наедине, если нет на то отдельного, обоснованного запроса.

От ладони распространяющееся тепло, холод, стекающий со второй ладони, вместо букв предстали в них, раскрытых как книга. Густав без напряжения представил тем же манером, что людей искал: где Августейший, и гаер стал – здесь.

Серыми крыльями хлопнул, образовался на рыжем мху. Костюмчик кургузый, жабо пышное, плешь блестит, словно полирует он её, ярко-красные губы. Уравновешенный взгляд машины, без самодовольства удовлетворённой, равной сумме возможностей и притязаний. Одна бровь круто сбегает к переносице.

Густав хмыкнул и подумал, что с Турнирной Площади не видел его в той ипостаси, отнявшей Марика. Не видел августейшим Стражем. Безразлично подумал, его тоска не проходила, обостряться же ей некуда.

Руки скрестил на груди и прослушал обязательное приветствие:

– Выражаю своё почтение господствующему над первой расой...

Поклон гаера досмотрел... А вот не менее традиционное: «на этот раз постарайся формулировать конкретнее», пересёк:

– Четвёртый трон...
– Первый! – сходу поправил Августейший.
– Да хоть четырежды единственный!
– Твоими бы устами, да мёд пить! Востронюсь во главенстве, я тебя не на верхнюю ступеньку, к себе на колени посажу!.. Идёшь в мои дроиды?

«Небо и море!.. – Густав перенял изгнанническую лексику, ощущая себя таковым. – Шут-шут-шут!..»

– А как предпочитаешь, дроид, чтобы к тебе обращались?

– Никак! И не дёргали бы со скуки! Лиски себе купи, путь хвостом перед тобой вертит!.. Что я, джинн из лампы? Ты сказок перечитал, о, господствующий над первой расой?! Не обольщайся: захочу, приду, не захочу, не приду! Кстати, ты получил от вепря вирту по старым играм?

– Что-то ты всё хочешь, да хочешь!.. Да, получил, можно подумать вепрь не доложился тебе.

– Прохрюкал чего-то, я был занят... Получил, значит... Во, пересмотри повнимательней, тыща сто восемнадцатая картинка с конца. Он даже и похож на меня где-то!.. – гаер надул щёки. – Как там к нему обращаются? Во!.. И ты так ко мне обращайся! Они, правда, сразу в обморок хлопались, вместо поклона, так и я тебе не запрещаю! Валяй!.. Не стукнись, вот сюда, где помягче...

– Придурок!
– Сам придурок, к Стражам не обращаются! Зачем? И когда?

– Вирту я разглядел внимательно. А когда обращаются?.. Ну, например, когда Страж продует...

– Чего?
– Игру, игру продует.
Паяц напыжился, не факт, что притворно. Жабо поправил... Перо выплюнул...

– Гейм овер? Тогда... Они просто исчезают! Показать как?..

– Нет! – воскликнул Густав и расхохотался. – Скажи лучше, как тебя называют там? Свои, не Стражи, а дроиды?

Густава вдруг пробило на упрямство, нос в небо задрал, прищурился, дроидскую сферу силясь разглядеть!..

– Внутри семейства? – настаивал он. – Вокруг трона стоящие? Тот же вепрь, как называет тебя? Хрюкни, я пойму! Что это, великая тайна, что ли?!

Августейший-таки хрюкнул на его нежданный энтузиазм, но Густава было уже не остановить:

– Да-да, и сформулируй конкретнее! На каком языке к тебе обращаются, с какой орбиты, с которой целью... Давай, в порядке исключения, ты сначала ответишь, а потом я продолжу формулировки подбирать!

– Ха-ха, неплохо! Припомнить бы... В самом деле, как?.. Память моя, память... Дырявая...

– Постарайся, дроид! А то я ведь по-твоему сделаю: стану биться в падучей каждый раз, пока ты «выражаешь почтение»... Тебе ведь это, глядишь, за нарушение зачтётся!..

– Аха-ха!.. Совсем неплохо! И кто же вызовет меня на Турнирную Площадь? Гелиотроп, братик мой? Доминго?.. О нет, только не он! Я помру на месте от умиления!..

– Я вызову.
– Ты неповоротлив и краткосрочен, человек. Если я замедлюсь в воротах... Если я, с трибунами по порядку раскланиваясь, круг перед боем сделаю, срок твоей жизни выйдет быстрей, чем сможешь занести меч. Сейчас я серьёзен.

– Я тоже, шут. Я буду серьёзен и там, и я буду – верхом... Дроид безымянный, четвёртый трон, знаешь, когда-то давно я видел необычного дракона во сне... Крылья его простирались, охватывая землю, и не было окончанья крыла, он смотрел как орёл поверх бытия... И, кажется, однажды, где-то... Не припомню, когда и где, – память, память моя дырявая... – видал наяву этого дракона. Так на нём и выйду против тебя!

– Оч-чень жду! – Августейший сверкнул стальными глазами.

До угроз скатившееся препирательство внутри себя имело необычный диссонанс, возможный лишь в таком взаимодействии, меж дроидом и человеком, внутри обеих сфер нет. Они говорили одно, а позами выражали другое. Не зыркали исподлобья, не бычились, а неторопливо прогуливались краем поляны, остановившись в тенистом уголке.

Густав взобрался на нижнюю ветку сай, изогнутую, продавленную, и упёрся в подлокотники изгиба, на трон вроде как залез!

«Тронный, неизначальный... – подумалось Августейшему. А что, вроде Доминго, вполне возможно... Сейчас точно от умиления помру! Как уроборос смешной, ха-ха. Надеюсь, ты не очень скучаешь там, в его Собственном Мире, Джем-Марик, пока мы тут развлекаемся?! Ничего не поделать, начудил, плати... Тронный-уроборос, вызывай меня, хоть дроидом, хоть человеком, я тебя не обижу!..»

За время их вынужденного, обоим небезынтересного знакомства Августейший успел оценить выбор владыки Там. Его возлюбленный и в глазах автономного дроида получил оценку очень высокую. Ум. Способность быстро собраться в любой ситуации, сложить факторы, как бы много не было их. И ещё что-то трудно выразимое, вроде внутренней силы. Если человек в принципе – трон, уплотнённые до трона орбиты, то Густав – титановый трон, на степень превосходит обычных людей.

Так что препирательства препирательствами, но по-сути они говорили на равных, когда говорили на отвлечённые темы. Одна же из них была не совсем отвлечённой. Её избегали. Не всегда. Порой тоска становилась невыносима, и Густав начинал по касательной... Впрочем, ради того, чтоб перескочить на секущую. Чтоб коснуться... Упомянуть... Гаер делал вид, что резко стал туповат, глуховат, не заметил.

Густав заводил разговор о первой расе, почему выходит так, что люди не влюбляются дважды. Прежние вирту и книги полны любовных треугольников, а начиная с эпохи высших дроидов, как отрезало. Попали в запретные? Этот вопрос до истерики рассмешил паяца.

– Нееет!.. Вздооор!..
Почему же? Вслух размышлял Густав:
– Дроид, ты считаешь, кому стать первой расой, это предопределено? Они не могут не полюбить друг друга? Или это чувство всё-таки вырастает из причин? Может вырасти или не вырасти.

– Я знать-то не знаю... Но я думаю, что из причин. Но вы ведь полу-дроиды... Думаю, человеческая часть накапливает причины, а наша, дроидская – однажды связывает пару накрепко. Она такова, мала перед вами, ничтожна, что на два раза не хватает. Разорвать можно. Повторно связать нельзя. С другим связаться кем-то. Кончики короткие остались, ха-ха...

Густав умолкал. Ему нечего больше спросить и нечего сказать.

Многократно, чуть не с первого дня, и между делом, откликаясь на некоторые просьбы практического порядка, на долгую регенерацию от морских ранений, Густав нырял, от оливок, и он бывал небрежен, Августейший повторял ему:

– Человек! Лекарство для вас: сон, вода и Собственные Миры!.. Уйди, отдохни, красивой воды кувшин захвати с собой!

Кто виноват, что Густав отрицательно качал головой?

Общим азимутом был Августейший для Густава и для бывшего владыки Там. Актуальным и бездействующим. Тихий азимут.

Густав утвердился на древесном троне, Августейший остался стоять, чесать затылок с остатками пегой шевелюры... Звонко хлопнул ладонью по лбу и воскликнул:

– Вспомнил! Турнир отменяется, я вспомнил, как красавицы мои звали меня буквально вчера! Память короткая, позавчера уже не припомню... Это ничего?

– И как же? – Густав наклонился вперёд.
Озираясь, холодные, холод источающие, руки сложив рупором, паяц бочком подходил к нему, всем обликом выражая неуверенность: признаться, не говорить? А вдруг услышит кто?

– Как? – повторил Густав.
Холодный, щекотный вроде мурлыканья Ухаха, ответ перетёк ему в ухо, сбросив с лесного трона!

– Пупсиком и... Муси-пусиком... Что выбираешь?
В первую секунду Густав даже разозлился на идиотскую, плоскую шутку. Но в следующую: дроидское влияние, магия шута! Он хохотал как чокнутый, явственно представив у костра Августейшего, приземлившегося, сложившего серые, трёпаные крылья. «Выражаю своё почтение...» – «Привет, муси-пусик!..» Рухнул с ветки сай и покатился, держась за живот, красный, пунцовый! «Шут-шут-шут, чёртов паяц!..»

Утирая слёзы, фыркая по-драконьи на довольного, приосанившегося шута, Густав раскачивался на мху. Сине-зелёный мох, на морское дно в Каменном Лесу похожий. А он – ныряльщик сквозь абсурд ситуации. Как Августейшему удавалось, – а удавалось непременно, за визит хоть раз, – взбесить и насмешить, полностью отвлечь его?!

Вынос мозга и рикошет... «Зачем? Ты? Отнял у меня?.. Марика? Чёртов шут, добей!.. Отнял - добей! Зачем?! Что я сделал тебе плохого? Зачем ты уничтожил одного и оставил второго, зачем мне жить? Не могу... Мне не поднять следующий день... Тяжёлый, невесомый, пустой... Положить бы в него что-нибудь, в этот мешок огромного дня, стал бы легче... Пустым не поднять... Шут, чёртов шут, что у вас были за счета?! Ненавижу, верни... Завтра я точно сойду с ума...»

Да, и в этот раз, впустую Страж повторил:
– Регенерация – брызги насущного. Лечит вас сон и влага, и Собственные Миры. Кувшин красивой воды – в Собственном Мире.

Гаер снова не был услышан, ведь Густав не спрашивал, он молчал...

Дрёма хитрый, тёплый, закоренелый нарушитель сказал бы: тут в сердечнике нужен парадокс. Есть пружины в механизмах, на которых базируется сила, когда они туго закручены, а есть – когда растянуты. Нужен парадокс при взаимодействии с людьми несчастными и глухими. Если бы Густав говорил, а дроид промолчал всё, что произнёс, то был бы услышан. Тут надо наоборот. Но стремился ли Августейший к этому?

– Я зачем звал тебя, дроид... Мне надо вынырнуть, а не вынырнуть. Я про яд, старый яд.

– Солёная вода – не наша стихия, – живо, встревожено отозвался дроид.

– Я знаю, помню.
– Обрисуй ситуацию.
И Густав рассказал ему про корень Впечатления Гарольда, который не проходит, не усваивается, не даёт покоя. Про сплавление тени, необходимость найти равновеликое древнему ужасу, ненависти равное, с противоположным знаком Впечатление.

– Знаю эту историю, у нас её не позабыли, – Августейший кусал перо и хмурился, – сразу сказал, не наша стихия. Дроиды регенерации не извлекают связанного с водой. Выпитое лишь Огненный Круг испаряет, да, но не он, а он – постольку поскольку, воля-то ваша, не его. А соль, конечно, не испарить, естественно... Ну, начал пить, пей дальше, что тут сказать...

– Когда хочешь, всё ты понимаешь, нормальным языком выражаешься, скотина! - весело отреагировал, ни на что не надеявшийся, Густав.

Паяц замотал плешивой башкой и поправил его:
– Пупсик!.. Масипусик!..
- Буэээ... - Густав перегнулся через ветку, изображая, что морской водой тошнится. – Прекрати! Ухи отвалятся сейчас!..

– Как угодно господствующему над первой расой...
– Угодно на будущее – вот как сейчас: я попросту спрашиваю тебя. А ты, можешь, подскажи, не можешь, не выкручивайся.

– Господствующий, «конкретнее» потребовать было бы сейчас – самое оно, как раз пришлось бы кстати... Тебе не понятен твой вопрос, а значит и мне, но на ошибку я укажу. Нашими, дроидскими словами, тут извини, как умею. Тут ты мне можешь вернуть «конкретнее»... Впрочем, без толку.

– Слушаю.
– Молодец... Так вот... Безрассудно выпитое, это как бы установившаяся орбита. «Буэээ...» – потребность выблевать его, как бы намерение орбиту изменить... У нас нет понятия полного уничтожения, выброса вовне. Понимаешь ли, проблема в том, что проблемы вовсе нет: бери, меняй! Любое изменение – изменение. Раз – и всё! Всё!.. Двинул её, сжал, исказил, точку фокусировки переместил, орбита и пропала. Любая не она – уже не она. Но ты задаёшь характеристики: равное по модулю, противоположное по знаку... А откуда ты взял, что они возможны? Не для задачи, а в принципе? По-нашему, по-дроидски если, изменения орбит не меряются ни в каких единицах. Услышал? Нет шкалы для измерения орбит. Полным-полно на свете вещей, которые не вопрос искусности, а только решимости.

– Ой, у таких, решительных, мильён раз я выигрывал, которые, голову очертя... Скажи уж ещё проще – вопрос силы. Ни искусства, ни решимости особой не понадобится.

– Не услышал ты меня. Не про то речь, что думать не надо, а про то, что не сосчитать не пройденное. Нельзя одну орбиту изменить многократно. А значит нельзя – на сколько-то. Единожды можно. Совсем изменить можно. Только так... А чтоб цель из виду не упустить, на то существуют азимуты... То есть орбиты чужие, такие, к которым не прикасаешься, в чём их для тебя смысл...

– Яснее некуда, – вздохнул Густав. – Всё равно, спасибо, я запомню. Пупсик... Масик...

Лесное эхо дроидским колдовством Августейшего паяца подхватило и разнесло оба слова. Неискажённым голосом Густава, до самого Архи-Сада, как подумалось ему, с досады врезавшему себе кулаком в ладонь, со всей дури, под аплодисменты удаляющихся, растрёпанных, серых крыльев. «Шут-шут-шут!..»

03.02

Где невозможно увидать ясного голубого неба, сразу под дроидской сферой и над верхними лепестками розы ветров, украшенной Собственными Мирами, как бессчётными каплями росы, дроиды курсируют по делу. «Через-ступенчатые» метки носятся, это, те которые способны взять промежуточный азимут, «через-обратные» – те, которым проще вылететь за пределы контуров, и обратно вернуться, чтобы адресата почуять из ничейного пространства, вепри рыщут, крики выпей разносятся иногда, ушам людей не слышные, но зовущие смутным беспокойством. Приняв общую форму, дружбу с Белым Драконом сведя, из Туманных Морей пролетают верхом одиночки 2-1, как порядочные, на Йош, на Турнирную Площадь или к тронам за какой-либо надобностью.

В целом же это пространство принадлежит дроидам 2-2, непосредственно сопровождающим Восходящего от тучи к туче, и Белым Драконам.

Простор над Пухом Рассеяния в высоту не превышающий храма Фортуны, под бесцветным космическим небом, яркими звёздами в созвездии Кушака, и вся человеческая сфера – есть, белодраконий простор службы и игры. Не два разных, один, потому что эти крылатые ящерицы просачиваются сквозь Лабиринты Бегства свободно, минуя Улиточий Тракт. Простота базовой схемы позволяет им, лишь сквозь Турнирную Площадь Белый Дракон не в состоянии просочиться.

Вопрос, почему дроиды мирятся с довольно жёсткой обусловленностью, перемещаясь подобно людям, а не уходят всякий раз в необщую форму, чтобы собраться в нужной им точке, имеет единственный ответ. Кому бы из второй расы он не был задан, если дроид снизошёл до ответа, а не «человек, спроси конкретнее», их реакция полна недоумения:

– Причина, что мы – высшие! Мы летаем и ходим как люди, потому что мы высшие дроиды.

Звучит так, будто нарядившись ради представления, они поклялись вовеки не заканчивать и без надобности не прерывать игру.

Однако Чёрный Дракон ответил Ауроруа по-другому, и свежий взгляд его многое прояснил. Ответил без заковырок, ясно, как автономный представитель служебной третьей расы.

– В какой же «нужной» точке должны мы собраться? – переспросил дракон.

Рори кивнула Густаву, уточняй, ты хотел что-то выспросить.

– Ммм... – озадачился Густав и глуповато загнул. – У вас плохо с ориентированием? Потребность в компасах? Их недостача?

Он серьёзен, и Чёрные Драконы невеликие юмористы, что позволило продолжиться разговору, обречённому с любым дроидом 2-2.

– У нас, о господствующий над первой расой, – неторопливо басом произнесла тёплая гора чешуи, плеснув голубоватыми белками глаз на Рори, «что за дурак подле тебя, как достался ему его статус?» – недостача пространства. По все его «точки» включительно. Вздумаешь поговорить со второй расой, на дроидском эсперанто не произноси это «точки пространства», не позорься. Всё чего ты добьёшься от них – внеочередного осмотра дроидами регенерации, не препятствует ли что у тебя в мозгах контурам базовой логики.

Отповедь так отповедь!
Густав не отчаялся, зашёл с другой стороны:
– Ладно, не в точке, а относительно. Подальше от кого-то, – его голос самопроизвольно упал, – поближе к кому-то...

Дракон кивнул:
– Для этого общая форма и предназначена. Чтоб не промахиваться.

– Вы слепы в необщей?
– Скорее наоборот: мы зрячи в необщей. Представь, ты в планшете с песком, где вы чертите, удерживаешь взгляд на одной песчинке так, что остальных не видишь. Ты собираешься её выудить. А тебе советуют: закрой глаза и руку протяни! Зачем закрывать-то?! Для нас, это звучало бы как: открой глаза и возьми. В необщей форме мы видим весь бисер сразу. Легко ли? Проще лапами подойти, крыльями долететь. Видеть всё разом и мимо кого-то одного не промахиваться, могут автономные. Страж, Хелий – в отношении кого угодно. Мы автономные и чёрные и белявки можем в отношении их и вас, но не своей третьей расы. Мы на азимуты ориентируемся, на состоящие из орбит азимуты, а пока уходишь в необщую, пока собираешься, мир переменился уже!

– О, так вот почему!.. – воскликнул Дабл-Пирит.

Рута, ученик и друг, с некоторого времени приобщил его к драконьим покатушкам. Драконьи сражения безмерно привлекали Пирита, как борца, пока вплотную не столкнулся! Учителю неимоверные усилия понадобились, чтоб перед учеником сохранить лицо. Одно дело, когда твой собственный, сердечно связанный с тобой дроид мчит на гоночных скоростях, и совсем другое, когда стая Белых Драконов играет тобой как мячиком. Но и это показалась ему цветочками когда увидел их, промеж собой затеянную, белодраконью свару! Фортуну на дроидском эсперанто возблагодарил, что смотрит со стороны.

Если имела бы название эта куча-мала, это ослепительно белое и оглушительно грозовое, плюющееся молниями облако когтей, клыков, воя, хрюканья, рычаний, назвалась бы... «Угадай, кто водит!» А водят все! Вопрос, кто из них – не – водит... Он проиграл! «Царь горы» рядом с этим безобразием – шахматная партия по переписке! Но правила у игры есть, куда же без правил, и они проще простого: за драконом, что первый сдрейфил, сиганул не вглубь кучи, а из неё, она и ринуться в полном составе! Победителей окажется столько, сколько смогут его за хвост и за нос кусить, не обязательно двое!

Самый позорный вариант завершенья игры тот, после которого несчастный белый беглец на год клеймён прозвищем «ди-уробороса». То есть обязанностью представляться любому и каждому, – включая вторую расу! – зажав хвост в зубах, словами «да, я уроборос». Заключался он в том, что устав, перепугавшись, или будучи загнан под перекрёсток, в ущелье сомкнувшихся лепестков, что держат облачный рынок, дракон берёт хвост в зубы. Как уроборос: я маленький, не трогайте меня. Тогда лишь один преследователь символически тяпнет его одновременно за хвост и за нос. Какой это позор для дракона, выразить невозможно. Но какая их игра страшнота!

Твёрдо уверенный, что с ним на спине дракон в бой не вступит, не первый раз наблюдая это зрелище, Рута был безмятежен. Слегка скучал, пока перебесятся, пока вернуться... Когда же под Дабл-Пиритом, забыв крыльями махать, ездовой дроид нетерпеливо перебирал лапами, и волна походила по хребту от гривы до кончика хвоста, волна походила и по спине всадника! Оставаясь холодом межу лопаток, заставляя сильней пятками сжимать драконьи бока. Когда ездовой зверь не реагирует на тебя, само по себе неприятное переживание.

Пирит удивлялся, содрогаясь при очередном визге из гущи сражения, почему они не пропадут прямо там и не соберутся далеко-далеко?! Не похоже, чтоб все были в восторге. Более того, не все и желали вступать в игру! Но честь, знаете ли... Тогда почему не пропасть под чужой раззявленной пастью и не собраться у чужого же хвоста? А вот, понял почему: не разглядеть из необщей формы бисерину в куче, и не прицелиться и не успеть! Мимо всей стаи, конечно, не промахнёшься, но внутри неё положение можно серьёзно ухудшить.

Беличья сфера помнит интересный случай, когда в самом разгаре сражения Дарующий-Силы позвал совершенно искусанного Белого Дракона, который и вырваться-то не факт что мог, но хвоста в зубы брать не собирался. Позвал служить Восходящему.

Это дракон был слабоватый, элегантный и храбрый. Стая сошлась во мнении, что и такой элегантный выход он заслужил. Хотя их, собственно, никто не спрашивал.

Изо всех дроидов наиболее «объёмны» в необщей форме могущественные, высокоспецифичные одиночки, расширившиеся не за счёт наружных орбит движения. Не за счёт «выпадов» этих орбит, то есть искажений, вытягиваний до эллипсов и до параллельных линий.

Искажениями пользуются обычно поисковики, как резинку натягивают, чтобы выстрелить ею. Тогда разноситься по дроидской сфере бег визжащих вепрей и проникающий на громадные расстояния голос неподвижных, незримых выпей...

Одиночки растут за счёт прибавления в числе «подкожных» орбит, хранилищ информации. Создай дроид на их основе семейство, оно обретёт имя его специфики, а они совершат фазовый переход уплотнения до трона. Но почему-то далеко не все стремятся к этому, расширяя внешние орбиты до пределов, в общем-то, и не нужных одиночке 2-1.

Замечание к теме.
Почему поисковики так ценны? Потому что их мало. А почему мало? Потому что их устройство полезное тронам не несёт выгоды самим вепрям и выпям. За пластичность орбит движения, за высокие поисковые качества они платят внутренней пустотой. Нечего сжимать, нет хранилищ, вот и пластичность. Нет своей темы, нет памяти, кроме актуальной на момент запроса. Существующие поисковики на свою жизнь не жалуются, но вступить в их ряды никто из высших дроидов, – а драконов тем более! – не горит желанием. Создать же поисковика с нуля, задача трудная даже для Гелиотропа. По аналогии: как создать сложно организованную оболочку на пустоте, без костяка и без постамента. Августейший не зря встревожился: Айн счётчик, но практически – поисковик, сразу шагнувший от технического дроида на ступень сильнейших высших.

Пересекаясь орбитами как кругами, хоть это далеко не круги, по секущей в двух точках, дроиды не мешают один другому, даже и не замечают. А вот попав внутрь целиком - беспокоятся. Эти их реакции легко описать в человеческих словах.

Если окружёнными оказываются внутренние орбиты внимания, дроида это беспокоит как навязываемое общение.

Если промежуточными, подкожными орбитами хранилищами – как подглядывание, потенциальное воровство.

Если их наружные, орбиты движения оказались окружены, это подобно плену, это дроид уже в чьём-то семействе.

Немного сложней выразить эмоции того, чьи орбиты оказались снаружи, а сделать это он мог как намеренно, так и случайно.

Если поймал внутренними орбитами внимания, вариант крайне редкий, это равнозначно приглашению в семейство, так Доминго понравившегося и предложившего себя дроида порой с Йош уводил. Не тронный дроид лишён такой возможности. Негативного продолжения такая пойманность по определению не имеет.

Захватив дроида промежуточными орбитами, информ-контур-азимутом, дроид как бы словами поймал, угрозой, соблазном, правдой или ложью. Это требование чего-то действия или информации. В случае тронов это равносильно приказу. Равносильно и запросу от Восходящего.

Пленение внешними орбитами движения ничего не значит. Это игра. Призыв к игре, провокация. Противоположно пленению внутренними. То: «Иди ко мне насовсем. Серьёзно...» А это: «Убегай! Лови!..»

Малые орбиты форм, всей совокупностью, форм-контур-азимутом оказавшись в чьих-то пределах, это уже практически стычка. Она возможна лишь в человеческой сфере, в дроидской – на Турнирной Площади, там малые орбиты обретают вид турнирного оружия. Остальные же уровни дроидской сферы до пуха Рассеяния и храма Фортуны недаром называются Лабиринтами Бегства, по ним кто-то убегает, кто-то догоняет, но драка невозможна между ними, только захват. Либо прекращение дроида на месте.

Поймать и пойманным быть можно произвольными сочетаниями внутри орбит-категорий: внимания, хранения, движения, форм. Описывать их нюансы слишком долго.

В Туманных Морях дроидов свободнее чем в верхней дроидской сфере, но тесней, чем в человеческой. Там из четырёх категорий следует вычесть информ-контур-азимуты. Ими не захватывают, их тоже. Недаром называются – одиночки 2-1, недаром в Туманном Море представший человеку дроид присваивает и преображает всё море, весь лес. На время разговора человека с дроидом окружающее их Туманное Море предстаёт лесом и подчинено лишь его специфике.

Автономные могут в любой момент поймать любого из высших дроидов в свой внутренний контур внимания. Но предпочитают делать это по взаимному согласию. Тут человеческие слова бессильны: приглашение, приказание?

В случае Гелиотропа с его Чёрными Драконами, тоже автономными, требуется приложить орбиты малых форм – клещей, тисков, горна, молотов и самого У-Гли.

В случае Августейшего с его красавицами, помогает контур движения, паяц каждый момент в движении, не даёт заскучать, на опережение играет.

А в случае Тропа... Лучше спросить тех белок, которые повстречались ему в Обманке, в Пуху Рассеяния, тех чернушек, телохранителей не при деле, которые в Великом Море натолкнулись на него... Да они уже ничего не расскажут.

Кто-то из высших считал, Троп – весь внимание, что свойства всех слоёв орбит передались внутреннему контуру. Кто-то наоборот считал, Троп весь форм-контр-азимут, набор зубов и когтей, весь оружие, что иллюзорны два нескончаемых крыла, потому и нескончаемы, что иллюзорны...

Но все сходились во взгляде на его ужасающую цельность и на то, что голос Тропоса исходит ото всех слоёв и контуров, представляя собой отдельное явление в дроидской сфере.

Внимательный, феноменальный Тропос, бумц – и аварию устроил! Над Шаманией, над её мраморным облаком.

Внедорожно-аварийная ситуация сложилась на верхних лепестках человеческой сферы, куда случайно относит немногие Собственные Миры, нарочно – чаще относит... А так-то обычно спокойное, хорошее место – верхние лепестки.

Облака усеяны огоньками дроидов, синими огоньками Доминго. Размытые, рассеянные облака Впечатлений, из Великого Моря первым делом сюда взмывающие, в самую ввысь, слишком лёгкие, чтоб пролиться в ближайшие годы.

Облачный рынок и вовсе один... Не кружит, как на якоре встав, пребывает, монолитно мраморный, и Белые Драконы не подлетают к нему. Если с земли горами кажутся низкие, чёткие облака, то в небе он кажется горой взлетевшей, есть в нём какая-то тяжесть...

Аварийная ситуация сложилась как раз над ним и прекратилась – разом. Раньше, чем, попавшие в неё, успели осознать, что разбросало их в разные стороны?

Тесно, что ли в небе? Тесно. В некоторых определённых местах.

В высоком небе три дроида оказались на его пути случайно. А вместе – далеко не случайно.

Троп вовсе летит сквозь сущее, не исключая артефакты и земную твердь. Магматическая капля, с тяжестью которой несоизмерима тяжесть всей земли. За ним как вода смыкается чёрный обсидиан, повредить ему Троп не может.

При необходимости без труда носящий всю землю на хребте, Троп, разумеется, не нуждался в общем поле Юлы, как в опоре. Как в ручке и то не нуждался. Но как в ориентире – да. Можно сказать, Юла – его контур-азимут. Траектории снижения он выбирал, обтекая чужие орбиты, внимательно вёл себя. Что поделать, бывают осечки. Бывают специальные места, в которых лично уверен, и в которых никто не может быть твёрдо уверен. Так сказать, два пограничных варианта свободы, совсем ничейное и совсем своё. Обломы в отношении последнего наиболее огорчительны.

В пустоте между этих двух лепестков Тропос был уверен, как хозяин мира в том, что за его рамой находится его прихожая. Всегда тут снижался. Каплей падал, ядром пушечным, не глядя. На пути же его в этот раз что происходило...

Как пёс тряпичного щенка, Белый Дракон трепал за шкирку дроида второй расы 2-1. Не упрощая до сугубой образности: дракон вцепился во внешнюю орбиту 2-1 закручивающим, рвущим ухватом. Но не мог или не хотел разорвать её.

Дроиды боролись в постоянной смене общих форм на необщие. Едва Белый Дракон становился видим, обруч в его зубах делался мячом. Удержать в пасти – невозможно. Дракон, раскручиваясь, вышвыривал его и ещё добавлял ускорения хлёстким ударом хвоста. Шар летел человечком, изнутри пропадавшим, до контура, контур расплывался в тот самый обруч орбиты. На периферии дракон ловил его заново, как необщая форма необщую. В реальности не отпускал, это и есть «кручёный хват», ведь они дроиды, держание в руке для них не статика.

Четырёхконечной звездой, ласточкой на пружинящей верёвке смотрелся высший дроид, то появляясь, то исчезая вокруг крылатого ящера, туманного смерча.

Дракон играл и сердился. Дракон не помнил, с кем играет, и не понимал: что ему препятствует сильней сдавить дроида поперёк, связать его же внешними орбитами. Рвать, да действительно не собирался. Есть разница, связать или крылья оторвать.

На что сердился? На точнейшее совпадение по месту и времени при их общем начальном такте сборки из необщей формы. Столкнулись. Надо же такому совпасть! Притом, что они разных рас, разных схем сборки, размеров. Казус. Все дроиды без исключения не выносят такого. Перед вторым тактом сборки внутренняя орбита внимания как бы выглядывает, осуществляет грубую фиксацию на произвольно выбранном объекте, как на временном, доли секунды необходимом азимуте для сборки. Ими-то и совпали. Как столкнуться в дверях, с поправкой: оба заходили к себе домой!

Белый Дракон не помнил одиночку, не узнал новыми глазами, после обнуления. Прежнее же своё имя дракон не обнулил, но дополнил и звался теперь – Амаль-Лун. Дроида звали Айн. Могла ли Фортуна не свести?

Пикирующий Троп разбросал их как галопом несущийся на пастбище бык, заигравшихся в траве щенков. Не грудью, не копытами, ветром от своего приближения, дрожью земли, грохотом копыт. Заметил, конечно. Но возвращаться он не счёл нужным. Все живы-здоровы и ладно, под лепесток низлежащего перекрёстка канул, под мраморную глыбу облачной Шамании.

Айн подобной ему каплей тут же пал в Туманное Море. Освобождённый, замученный. Дракон Амаль не смогла одолеть ею же одарённого когда-то.

Она никуда не канула, вернулась пронюхать след: что за дела? И третий дроид, ожидавший развязку трёпки, от ураганного Тропа вовремя отшатнувшийся, вернулся...

Третьим был Страж.
Наглядная демонстрация относительности понятий «случайность» и «свобода выбора». Фортуне принадлежит не один лишь храм её, а все на свете «ничейные поля».

Буквально накануне по причине дозавершённости Айн вышел из-под опеки тёплого трона, обретя свою нишу в Туманных Морях дроидов, свой абсурдный лес, образованный вычитанием из всех существовавших когда-то лесов.

Августейший караулил этот момент с пристальностью хищной птицы. Не пропустил. Но и воспользоваться не удалось. В итоге оказался нос к носу с прекраснейшей и поныне, с бывшей из своих королев! С Белым Драконом, на минуточку, не ведавшим стадии уробороса, воплощённым не временем и не чьим-то ковальским мастерством, а собственной волей.

Фантазия, которую дракон приложил к конструированию своей общедраконьей формы, была достойна бывшего владыки!.. Вдобавок, как выяснилось, гигантоманией Амаль страдала не слегка... Дроид желания, в нескончаемой череде фаз проявления-исчезновения, под неисчислимыми покровами, вуалями, скрывал всю жизнь изящество непрерывной изменчивости... Могло ли не наскучить ей? Уж драконом, так драконом!

Вот они-то с Августейшим мигом узнали друг друга! Амаль, дрянь, порву? С первого взгляда в паяце здравомыслие взяло верх! В конце концов, самосохранение дроидов установлено второй наружу от сердечника орбитой!

Её внешность...
Незаурядная внешность Амаль-Лун, это фигня! А вот очи...

Очи именно то, чем неугоден, по мнению Гелиотропа, новоявленный дракон должен был стать Доминго. И что в действительности заставило Доминго влюбиться с первого взгляда!

Дракон стоил того, и зависть в главном троне накопилась, лишку созерцал, как владыка Порт гарцует на вороном, блистающем Георге. Один в своём роде. Отнять никак. Такого же запросить? Для держащего безусловное турнирное лидерство и пешим, и конным, чрезмерно мелочно! Хоть бы потребность была, так нет, фактически выпрашивать у Гелиотропа игрушку. Доминго хотел что-то подобное, только круче. Не мог бы сказать, что, пока не увидел... недопустимые драконьи глаза.

«Оранжево-красные, ооо... Оррранжево! Лун, ты будешь принадлежать мне!..»

Хорошо, что дроиды не умеют читать мысли! А что люди не умеют - вообще основа миропорядка. Принадлежать?.. Забавное слово!.. Но порезвиться на Турнирной Площади Амаль-Лун не прочь!

Красный цвет в принципе не дроидский. Зелёный морской ещё туда-сюда. А красный – человеческий, пурпурно-лаловый цвет преображающего и запретного. Левую руку людей, превращающую в мирах, дроиды видят красной. При регенерации она восстановится немного позже правой. Притом, наличествуя физически или нет, за рамами собственных Миров своей функции левая рука не утрачивает, держать ёю нельзя, превращать можно.

Оранжевые, формой как лепестки ивы, глаза Амаль-Лун имели непостоянное количество красных зрачков: от трёх до семи. Их ряд бегал по черте нижнего века. Один зрачок в ряду крупней, ярок и сочен как Пурпурный Лал, им смотрел дракон. Что делал остальными, второй расе оставалось догадываться! Небывалое устройство.

«Мне необходима такая турнирная лошадь. Любой ценой...» Жадный, прозорливый Доминго.

Если бы дракон Амаль-Лун разлёгся между отрогами Морской Звезды, на значительной протяжённости чешуйчато-переливчатого тела с высоты мог быть принят за реку, блестящую под светлыми облаками, так велик, так гибок. Крылья Амаль-Лун задумала себе узкие и длинные настолько, что ножницами складывались над спиной. И морда длинная.

«Он, она» – говорить про дракона неправильно, но по старой памяти и по грации, «она» на подбородке имела теперь рыжеватую, жёсткую, вперёд торчащую бородку... Увидев это украшение, Августейший нервно сглотнул и перевёл взгляд выше, где насмешливо морщился розовый нос, постоянно мокрый, веснушчато-краплёный. Брови гневные, курчавые. Усы сверх всякого благоразумия длинные вились, вились и терялись где-то в пространстве!.. Хвост с шипом, несвойственная белкам черта, для Чёрных Драконов обычная.

Зависнув в небе со сложенными крыльями, дракон так сильно бил этим хвостом, что самого чуть швыряло из стороны в сторону. Августейший отдалился и вобрал дроида орбитой внимания.

«Ни кисточки на хвосте, ни гривы. Амаль - ящер. Тяготила её жизнь под покровами...»

Шут виляет, Амаль-Лун нагоняет... Он пятится, дракон бьёт хвостом, бросающим в зигзаг, наступает...

«Меч-дискрет владыка обнажит против меня?» – сомневался Белый Дракон.

Огонь перекатывался в пасти за клыками. Уррс не подумал бы сдерживаться, Амаль умна: изрыгнуть пламя – подарить его.

Язык облизнул крапчатый нос. Пламя гнева проглотилось, прокатилось внутри до шипа на хвосте, произведя утробное шипение, не с глоткой, а шорохом сдвигающееся чешуи. Дракон отметил, что и меч-дискрет остался в ножнах.

На каждой белоснежной, зеркальной чешуйки крылатый паяц, плешивый, в кургузом пиджачке то отразиться, то пропадёт... Дракон беспокоился и разминался, так борец, поигрывая мускулами, выходит на арену. Так дроид, из малых орбит заранее меча не образовавший, выходит на Турнирную Площадь, широко вскидывая руки, трибуны приветствует, чтобы выхватить меч из ниоткуда в самый последний момент.

До тошноты и мелкой дрожи несдержанного смеха, утыкаясь снова и снова ему в лицо, Августейшего взбесила пегая, рыжая бородёнка, восхитила!

«Дёрнуть? Выдрать метёлку из крокодильей морды?.. Только этого и ждёт, или я не Стаж Закрытого Семейства!..»

Разводя руками, Августейший снова попятился, хлопнул крыльями, и серое перо закружилось, чтоб опуститься волчком в острые зубы паяца. Змея саркастичных губ искривилась, бровь круче к широкой переносице, и древняя машина попрекнула сбежавшего из-под её воли дроида, независимого отныне и навсегда:

– Стой, Амаль, дрянь! Дай на тебя полюбоваться!
Не останавливаясь, дракон отрицательно помотал торчащей щёткой бородёнки:

– Стой, Аффф-густейший, владыка! Дай я тебя обойму!..

«Ох...»
Драконий подбородок лёг ему на плечо.
Всё вернулось на круги своя. С белками Августейший по природе дружит. В таком облике, не напоминающем владыке Фортуну-Августу, бывшая королева ему куда приятней.

После взаимных нежностей обнаружилось, что оба косятся на перекрёсток, под лепестками которого Троп исчез.