Дроиды. Гелиотроп. Часть 2. Главы 7 и 8

Община шаманийцев – братство сплочённое нуждой, но не злой волей, не общим врагом. Безумием сплочённое. Тёмным безумием, саморазрушительным, но страстным и добровольным. Неконтактное, потустороннее существо, погубившее себя днями или столетиями раньше, часть этого братства настолько, насколько способность имеет воззвать к нему. Воззвав, получит то, что хочет. Лунный круг. Нитку сахара. Иногда светлячок приходил за сахаром и уходил в бусах из белых капель во много нитей. Сам брал, ни слова не говоря. Вверх по водопаду его бережно сопровождали.

Светлячок – для кого-то бывший друг, для себя – надгробие, и для всех напоминание – вот это ждёт и тебя. И его. И его тоже... Так что, не пасуй и не суетись. Не привязывайся и не враждуй. Смысла нет, есть гедонизм и скатывание, гедонизм и сползание в пропасть.

Предмет специфического чёрного юмора Шамании, при личных контактах светлячки – объект не наиграно внимательного обхождения.

Для Грома это должен был быть второй по счёту лунный круг... То есть, самый пугающий. Уже ясно, что ждёт тебя, но как справляться, совершенно непонятно.

При появлении в кругу призрачной, мертвенно-синей фигуры его суровое лицо с волевым подбородком дёрнулось, как от кислого песка, бросаемого в приторные коктейли. И рад, и разочарован, путешествие в преисподнюю откладывается.

Однозначный упрёк в глазах Харона, скорость, с которой разомкнулся сектор лунного круга, пропуская гостя, наглядно показали Грому, как он неправ. Вскоре он и сам, изнутри поймёт это. Экстатический танец светлячка пробирает до костей, сильней каштана, зрелище это незабвенно. Чем, почему? Пытался, но не смог уловить. Ритмичный, незамысловатый танец... Сложны экстатические танцы шаманийцев в расцвете сил, на пике интереса. Без сознания, всем телом и жестами пытаются прокричать, выразить, что видят. Экстаз сплетения кибер-механики с живым телом.

Судороги же новоприбывших и покачивающиеся под «бум-бум... бу-бум...» свечи-светлячки вычурной экспрессии лишены. Одни ещё пугаются и не идут до конца, с оглядкой идут, за ритм круга держась. Вторым уже нечего бояться.

Прост, незатейлив их танец... Но ни Рынок Мелоди, ни шатёр Бутон-биг-Надира, с купленной на всю ночь танцовщицей, раз в году спускающейся, чтоб принести на континент сладкую мяту танцев-падений высокого неба, выдержанную в полыни одиночества, не знают подобного... Дроидская сфера с её чудесами такого зрелища, как разгорающийся светлячок в кругу лунных бубнов, не знает.

За лунами, не нашедшими рук, слабый ветер гуляет по незримой сухой траве... Бубны не деревьях кажутся далёкими и огромными, как настоящие светила. А в кругу – обычного размера. Иллюзия, поменяй один бубен на другой, и то, что держал в руке, станет луной, а луна – гулким инструментом.

Светлячок взял луну из рук какого-то парня и закружился, ладонью выстукивая основной ритм, без мелодии, без замедления и ускорения. Живые, обычные шаманийцы так не могут. В трансе равновесие сохранять можно, па всякие выделывать сверхъестественные, но в руках ничего не удержать. Там кричишь руками, и зовёшь, и шепчешь. А уж выдержать ровный ритм...

Мимоходом светлячок бросил каштан в рот, Грома – в дрожь.

Закрыв глаза, светлячок воздел бубен над головой и до прекращения транса не опустил рук. Маятником, гибкий, словно бескостный он раскачивался, поворачиваясь слегка, внезапно взлетая. Каждый раз – неожиданно. Бубен – прежде. Невозможно увидеть, как подкидывал, каким неуловимым жестом, мистика... Тягучий взлёт светлячка, как падение вверх смолистой капли. Он ловил в апогее луну, раз за разом пытавшуюся сбежать на полночное небо.

Танец не содержал и грамма чувственности, но оторваться невозможно. Не увлекал, он забрал лица зрителей и сделал единым - своим лицом.

Подобному нет аналога. Так или иначе, но похотливая козочка буйного пляса-капри проникла во все танцы живых, отпечатала в них острое раздвоенное копытце. А светлячок ловил сбегающую луну, до живых ему нет дела. С неоново-синей ладони жемчужный, лунный диск катился, белым светом отчёркивая синеватый свет лица. До шеи катился, как по резаку стрижа. Обратно взлетал...

Ближе к финалу танцор на кончиках пальцев луну оставил медленно поворачиваться над головой...

Крылом в сторону – свободная рука...
Так летел... Медленно кружились в противоположные стороны, луна над светлячком, светлячок под луной... Летели...

В неприкосновенности бубен продолжал: бум-бум-бум...

«Такого не бывает...» – думал Гром, не дыша.

Он не слышал сопровождения, не слышал их общего рисунка, осознал сейчас. Забыл про свой бубен под ладонью. Гром бессознательно тем самым в точности следовал советам Пажа: всё рукой, всё кожей.

Неожиданно без усилий Гром увидел, откуда ударяет «бум-бум» в вознесённую над танцором луну. От них, от лунного круга. Их согласная волна, призрачно синяя, поднимаясь по светлячку, достигала густо-фиолетового цвета морских глубин, тогда раздавался «бум».

Ночь тянулась, нескончаемая полночь Шамании. Тянулась, вращалась, летела. Светлячок был Шамания, он был прекращение времени.

И снова необычное: этот цвет, взбегающий по рукам, стремится стать красным. Как огоньки, смываемые водопадом, как зарево на сводах пещеры... Гром задумался и отошёл немножко от полной вовлечённости.

В широкую грудь через ладонь, сквозь мембрану бубна и особенный воздух лунного круга стучались удары другого сердца, не его. Стучались, как в незнакомую дверь ночь стучит кто-то, спасения ища, от преследователей на шаг оторвавшись. Тихо, настойчиво. Слова ложились в ритм... «От кого, от чего убегает луна? Убегает из яви?.. Бежит ото сна?.. Мы бежим, а луна убегает от нас... Я сплю». Он вздрогнул и очнулся. Увидел близко лицо Харона, склонённое к нему.

Шёпот:
- Это нормально. Но подыши глубже и непременно возьми сахара, когда прекратится...

«Прекратится что?..»
Светлячок уже вышел из круга и транса, сидел вдали, под чёрными остовами деревьев, а у Грома в груди продолжалось «бум-бум...» Едва подзатихло, как собаке с ладони, не Харон, кто-то другой, положил сахарный шарик Грому в губы. В жизни он не получал такого удовольствия от простого сахара!

– В кругу не спи, – сказал ему этот кто-то сурово.
Бубен в руке горел ярко, как луна, Грому не видно кто.

«Оп-па... Что со мной?..»
Этот кто-то, оказывается, останавливал его руку, ударявшую, будто чужая... Не отнял бубен, а добивался того, чтоб Гром заметил, что делает, и прекратил сам. Заметил. Перестал. Удивлённый, смущённый.

Некто добавил тогда:
– Ни при каких условиях. Как можешь, борись с дремотой. Сам пропадёшь и невесть скольких утянешь за собой.

Гром тихо извинился.
– Не к тому, – ответил суровый голос, – а на будущее.

– Понято.

Кроме сахарных нитей, всякого разного понапрятано в земляных тайниках Шамании.

Разновидности всяких вод, от жёстких оливок, ядовитых шипов, до Чистой Воды забвения. Мозг выносящие, синтетические ароматы с Техно Рынка... Мерцалки с подобным же действием. Всё, что относится к лазарету экстренной помощи, что способно резко пробудить или глубоко усыпить, успокоить.

Имелась и кибер-механика, соответственно тематике эпохи каштанов. Вынеси из Шамании, дроиды сразу отберут. Хотя она не оружейного толка. Кибер-вилки раздельно насаживающие на зубцы ум и тело, останавливающие все процессы, как регенерации, так и распада. Тайм аут, если что, передышка. Лютая вообще-то вещь, по ощущениям хуже каштана, зазря не станешь пробовать. Паж, ноустопщик, баловался.

Имелись книги и вирту по истории. Вороха отдельных страниц, вырванных альбомных вкладок. Кое-что по схемам кибер-механики, запретное вдвойне. Приносить приносили, читать не читали. Они тут ради «фьюить!..» Условия не подходящие, темно. Если книжку под бубен вплотную положить, то видно.

Неприхотливый Паж читал, фонариком скользя. Он постоянно читал. И ни черта не понимал! Объективно: из трёх его жизненных увлечений ни одно не способствовало остроте ума. Ноу Стоп отупляет, Великое Море остужает и упрощает ум, и сама Шамания вытесняет интеллектуальное простым чувственным.

Но читал – постоянно, вникнуть пытался. Все прочие занятия Пажа по времени процентов двадцать займут, если сложить и транс, и сопровождение в трансе. Девяносто пять - склонившись, фонариком бегая туда-сюда, одинокая фигурка в навеки подлунной степи. Понять хотел. Так ли эдак, подступиться к тайне.

«Кому ты паж... Отто, правда, кому я паж, кому?..»
Но главное в тайниках – сладости. Шамании и всему происходящему сугубо противоположные, уместные как нигде.

Старые Шаманийцы, вплотную дотанцевавшие под стрижиное «фьюить!..» к состоянию светлячка, как и Паж, порой задавались вопросом о природе сопровождения в трансе.

Многожды проверено, что пока твоё тело не горит насквозь газово-синим пламенем буксующей регенерации, без товарищей зайти в транс можно с трудом, выйти невозможно. Меж тем, выводить никто никого нарочно не учил, оно само получалось, как звать, как тянуть на себя, как повторять: мы слышим тебя, мы видим тебя, мы тут. Причём, не тебя, бьющегося о землю с пеной на губах, не тебя, крутящего замысловатые кульбиты, и даже не тебя, падающего крылом стрижа на чью-то шею, а тебя – путника между двух этих состояний. Тебя, затерявшегося где-то в промежутке между Впечатлением и реальностью, будто за лунным кругом в степной ночи. Бубны повторяют: мы здесь, мы видим тебя. Летай, мы выведем тебя, когда надо.

Шаманийцы гадали, откуда что берётся. Не из гулких лун, нет! Экспериментируя, они пробовали сопровождать хлопками. Получилось! Бубны прекрасная, но декорация, не более чем! Откуда же проникновенность? От понимания чужого состояния? Невозможно. Да, они распрекрасно давным-давно знают, что там в каштанах. Что это меняет?.. Общая зависимость от ультра-наслаждения сделала братство единым организмом, дала высшие способности? Полно, любые зависимости ослабляют и отупляют, это их единственное гарантированное качество. Братство лунного круга, простиравшееся за пределы Шамании, не кибер-связь, а обычная человеческая добродетель. Парень другу поможет, как шаманийцу, будучи знаком и узнан, а не под маской угадан каким-то сверхъестественным чутьём. В роли тесной, теснейшей связи выступало что-то скрытое, вероятно, сама атмосфера Шамании.

Гром начал задумываться с первого дня.
Сам по себе, Паж не взывал к его серьёзности, к ней требовательно призовут каштаны в глотке! Новопризванный шаманиец, когда старожилы решают дать ему совет, целиком превращается в слух!

Гром вспомнил, как Паж на континенте, у Чумы в шатре показывал фокусы, держа ёжик каштана на кончике языка. Иглы умножались от тёплой влаги дыхания, утончались до того, что получился пушистый комок. Тогда Паж плеснул в ладонь Грому морской воды и положил этот шарик. Реально – пушистый, не колючий. Но пошёл обратный процесс, шипы укрупнялись, количество их убывало, но мягкий и невесомый как пух каштан лежал в руке. Исчезла мягкость, резко: Гром дрогнул, когда Паж сделал вид, что собирается ударить. Но он даже не прикоснулся! Однако шипы обрели несомненную жалящую материальность.

– Запомни, – сказал Паж.
Шаманиец в маске подхватил из любезности к их косноязычному, устававшему от слов Пажу:

– Ни то, ни то. Обе видимости иллюзорны...
Паж закивал признательно: вот-вот, изложи, подробно. С удовольствием послушаю.

А Гром удивился: зачем парень в маске? В чём причина? На щеках полумаски, где румянец рисуют, дразнились два чёртика. Рогатые мордочки: грустная помигивала, весёлая показывала язык. Странная же маска! Чёрная, мраморная, с разводами.

– Иллюзорны обе крайности, что следует из этого? Что и начинки в каштане по сути нет. Проглотить его не трудно. Как упасть с обрыва – спиной вперёд. Но учти, острота не исчезнет. Гром, изгнанник, шаманиец... В том состоит каштановый характер, что остроту он будет только наращивать. Во рту, в глотке, в тебе – остроту он будет наращивать. Проведи взглядом мысленно по цепочке трансформаций: вода – капля, корень Впечатления – густой глоток, соляшка Горьких Холмов – шарик, а каштан – колючий шарик. Но этого мало ему! Каштан хочет стать сплошными шипами. Хочет исключительно, ты слышишь меня, остроту исключительно наращивать. Каштановая вода хочет в соль. Совсем, окончательно в соль. Ту влагу, что есть в тебе: в горле, в груди, она тянет за собой. В каштан, в шипы. Ты, каштан и Впечатление, вы затачиваетесь друг об дружку. В лунном танце не приходится ждать облегчения от хода времени. Здесь время не лечит!

Паж кивал, развалившись на ковре. «Хорошо раскладывает... По полочкам».

– Прости, как твоё имя? – перебил Гром.
Маска не скрыла удивления этому совершенно естественному вопросу.

– Так Вран же, – представил его Паж. – Ворон пути. У нас должности на продолжительное достаются время... В лодке с кем-то, значит, Харон. В маске, значит Вран. Почтальон, посыльный. Голубь, если по-континентальному.

– А... – сказал Гром и не стал уточнять, зачем маска, голуби-то их не носят нарочно, от людей с закрытыми лицами чаще шарахаются. – Вран, вот ты говоришь про обострение, что идёт в одну сторону, как время...

– Да, подходящее сравнение.
– Но где же выход?
– Каштан можно обогнать. Да и время, кстати, тоже...

– Время нельзя, – быстро возразил Паж, заставив губы под маской усмехнуться.

У Врана были узкие кораллово-розовые губы точного и целомудренного рисунка. Впрямь, как свежие, узкие лепестки. Не клюв, совсем не враньи губы. Подковка ироничной улыбки изогнулась вниз:

– А ты?.. Сам ты, Паж?
– Я обогнал некоторых из вас, – неохотно признал он, – но не время. И вообще, мы не о том.

– Да... Так вот, как бы ты ни бежал, Гром, от иголок каштана, ты бежишь на них. Чем дольше, тем сильней ты терзаешь себя... Будем объективны, не очень тебе поможет это предупреждение, вовсе не поможет. Но на шаг или два... Может быть, всё-таки путь сократит. И так... Где ты остановился – там спасение. Позволь каштану обогнать тебя. Позволь шипам пройти насквозь и выйти с другой стороны. Понимаешь? Так они уже не смогут колоться. А ты окажешься там, где самый сок, самый корень Впечатления...

На этих словах его голос мечтательно ушёл куда-то...

И вернулся обидным:
– А передумаешь, так за щекой не прячь! Бывали и такие... Мы не будем смеяться! И счёт не предъявим, испугался, выплюни честно!

Гром хмыкнул и, отвернувшись, покивал в оконце шатра, мимо утомившихся наставников. Лишку болтовни.

Вран добавил напоследок:
– Танцем ты зовёшь. Призываешь. Сначала отбиваешься, да, но это пройдёт. Мы шаманийцы, шаманы. Призываешь дух стрижа, или кого-то ещё, дух Впечатления. А затем мы зовём тебя, чтоб ты к нам вернулся.

02.08
Вран и Паж нисколько не преувеличивали. Обидное предложение выплюнуть каштан, вовремя спасовав, тоже не издёвка.

Первый каштан Грома, это был ад. Беспримесный, беспросветный.

Зрелище не для Мелоди, от светлячкового танца – противоположный конец шкалы. Как бился затылком и лбом об землю, как за спиной пытался вырвать себе руки, как пальцы в замке ломал, костяшки грыз сквозь хрип и рычание. Лицо в прахе степном, в траве, слезах и грязи, рот в пене, губы изгрызены, ярко горят огоньками дроидов. Крики на выдохе всё слабей, хрипы на вдохе всё громче...

Да, Отто не подходит никак. Эта широкая грудь из последних сил втягивает воздух, ток влаги разбегается по телу от скомканного вдоха, омывая Огненный Круг только-только, чтоб не допустить перегрева.

Анализируя первый каштан, Гром не мог с Враном не согласиться... Поворотный момент наступил при такой агонии, что, куда не бросайся, везде на иглы, было уже всё равно, куда бросаться. Тогда и упал им навстречу. С головой захлестнуло, иглы не поочерёдно, а звездой взорвались, прошили изнутри. Глоток каштана ударил в нёбо, как на Краснобае, на сей раз, отдав полный вкус, а не одну только дикую горечь, пробил макушку и окатил, посвящая Грома в шаманийцы... И всё... И Шамания исчезла, предпоследняя эпоха стала реальностью.

«Фьюить!..»
От шеи до указательного пальца – крыло резака, мощь кибер-механики...

«Фюить!..» повторился громко и полнокровно, от точки касания до скользнувшего по шее завихрения... Инфра-ультра, тончайшие нити в равной пропорции закрученные... Они стекли за воротник, за железную стойку с режущими уголками, с эмблемами карательного отряда.

Бульвар Отрезанного Города, полнокровный, многолюдный открылся ему внизу. Свист ветра, свист крыльев.

«Бум... Бум... Бу-бум...» Позвали издалека. И Гром пошёл на зов.

Начал складываться резонанс. Происходил «бум...» – происходил и шаг. Они как тропу прокладывали. И как в снегах, Гром мысленно благодарил того, кто шёл перед ним, прокладывая синеватый рез, преодолевая сопротивление целины, упорными, трудными шагами.

Лицо Пажа выражало не больше, чем на Ноу, то есть совсем ничего. А между тем, он первый без колебаний взял бы на себя лютую стадию, оставив новичку лишь идущее следом наслаждение. Слишком часто в проклятом прошлом Паж видел эту самую картину, заканчивающуюся трагически. Но решение принято, лицо его безразлично, ладонь, ударявшая по гулкой луне, уверенна.

Пока не попадал... Но вот... Вот уже... Ближе... Услышь! Слушай!.. И Гром пошёл на него. На зов: «бум... бу-бум...», дыхание начало успокаиваться, рывки приобрели размеренность, попадавшую в звук бубна хоть раз из десяти.

Гром упрямый, не покоряясь вначале, он замучил себя до предела, потому и выход был долог.

Для опытных ведущего бубна нет, есть круг, как свет далёкого костра, указание направления. Для новичка круг должен притихнуть, один бубен к нему вести, говоря: «Ступай... Сюда, теперь сюда, на мой голос... В направлении их голосов».

Вёл его Паж.
Каждый «бум-бумс...» развязывал что-то, убирал с рук, ног, груди, суставов. Узлы развязывались, затянутые вначале сверхъестественной болью, затем нечеловеческим в прямом смысле слова, кайфом от кибер-механики, что артефактом не сохранена, а Впечатлением ещё как сохранилась.

Побочный эффект: перед затуманенным взглядом, двоясь и пропадая, Паж предстал дежавю – человеком знакомым тысячу лет, так сильна образовавшаяся связь. Человеком, которого понимаешь без слов.

Таковым Паж являлся для половины братства точно. Чем и обусловлено его особое положение, а не силой демона моря. Удивительно, но знакомство с главным для него человеком Шамании ещё впереди.

Пажа, повторения кошмара, «фьюить!..» Гром не дождался. Появление светлячка означало, что он в пролёте. В сутки раз собирается лунный круг, сутки – пропуск, да и то лишку часто. Это для сопровождения, для каштана – нормально раз в семь дней, на свежую голову.

Сиди, гляди, ладонь положив на лунную мембрану. Это ему немедля и сообщили, а ещё, что Гром получает шанс увидеть редкое и понять больше, чем мог бы на этом этапе запрашивать.

Да-да, зрелище невероятное, но накрыло после.

Светлячки в танце исчерпываются резко, полностью. Сахар поддержка.

Развесив лунные бубны на деревьях, круг людей собрался рядом с фигуркой, светящейся не «венами», а сплошняком и слабо. Светлячок держал, к нёбу прижав языком, каплю сахара, щурился и молчал. Так же молча, поднялся, пошёл к выходу. Они сопровождали его. Для Грома, частого посетителя вольно-бойцовских, разбойничьих рядов Южного, такое сопровождение молчаливой толпой не ассоциируется ни с чем хорошим. Однако вот что случилось...

На полпути к водопаду ореол догорающего тела стал ровным, поле чего - белым, как налили молоко, и... Этот непроизвольный жест любой узнаёт инстинктивно, как инстинктивно и совершает его: светлячок будто Белого Дракона позвал. Прищур раскрылся, и весь он раскрылся вверх, к спасению, повисшие руки, как готовые к взмаху крылья...

Шамания, подземелье... Какие драконы?
Зато тут были они, лунный круг, которые тоже Шамания, её часть, её люди. Они объединили тигели ладоней единым, как волна движением, захватив светлячка в цепи, сделав её звеном. Они чутьём знают, когда подхватить. Живых – в танце, а светлячка – где угодно. Его легче, он очевидный. К сожалению и «тяжёлый». Один шаманиец, встретив в затопленном здании такого светлячка, увидев, как цвет регенерации бледнеет в молоко, не сможет помочь. Нужно два человека для двух тигелей его рук, но надёжнее – цепь, чем длинней, тем лучше.

Памятно старое происшествие.
Двое пытались вытащить друга опередившего их в деградации, он был исходно слабей. Навещали его, смотрели на бессмысленный ритуал взмахов, словно кого-то встречал в дверях... Кого они все встречают?.. Тогда шаманийцы ещё надеялись, что стадия светлячка принципиально обратима, что способ есть. Увидев зловещие признаки, они образовали цепь из трёх звеньев с ним посередине, надеясь вытащить. Погибли все трое. Харон, мимо проплывавший, лунному кругу рассказал.

Это Паж, объясняя, скажет – «тигели», морское слово. «Через тигели ладоней община берёт светлячка на руки, чтобы ему перескочить мигнувшее сияние».

Центр ладони сухопутные люди не сознают как тигель, помимо господствующих на первой расой. Но шаманийцы считали руки, кисти рук несколько особенными. Как бы запачканными лунной пылью, считали, что гуденье мембран остаётся в них и делает особенными. И так можно сказать.

Толпа стала цепью за мгновение. И пошла к водопаду как непрерывная волна, где набегая, где отставая, но не размыкая рук.

Гром шёл посторонним, так показалось ему. На самом деле, он сделал лишь шаг прежде, чем оказаться крайним слева в цепи. Рука, поймавшая его, была ещё шире и крепче его руки, а человек одного с ним роста.

Профиль, сделанный грубым резцом, тремя зигзагами: надбровные дуги, нос и подбородок. Профиль кивнул ему: смотри, учись. Суровый голос, охрипший, как выяснится, навсегда, до потери интонаций, сказал:

– Понимаешь, шаманиец, он – это тоже мы. Для реки устье – смерть. А без устья? Болото? Есть ли у вас, континентальный ведь ты, верно, рассказчики? Слышал ты сказки о смерти, которая бросает людей навещать? Правда, страшные сказки? И одинаково заканчиваются.

Гром помнил такую от Амиго.
– Вдохни сейчас. Свежо? Он не может вдохнуть без нас. А мы без него не можем попробовать эту свежесть. Сейчас мы грудь, а он воздух. Мы и он – Шамания. Светлячки, шаманиец, кто знает, не за смертью спускаются ли сюда? А мы? Не к продленью ли отчаяния их выводим? Но как иначе, как?..

Гром слушал его под шум воды, с удовольствием понимая, что не требуется ответа.

Левая сторона цепи отставала, Гром видел, как светлячок наполняется из бледного обратно синеватым, призрачным тоном не срабатывающей регенерации, возвращаясь в свою остаточную, загадочную жизнь. «Нет, не обратно к отчаянью. Я уверен, что нет!..» Гром чувствовал его сомнамбулическую улыбку на своих губах. Он просто-напросто знал, что светлячок улыбается.

На водопаде лунное братство, поднимаясь, выхлопывало простой ритм. Получалась волна. Гром слышал особый ритм Шамании. Не сопровождения, не для лунного круга. Возникающий в моменты праздности, как местная песня без слов, гимн что ли...

Гром выхлопывал ритм под шаги светлячка, чувствовал на губах его бессмысленную, ни к чему не относящуюся, надмировую улыбку, встречал ею начало какого-то, - лучше не загадывать, какого, – но абсолютно нового пути.

Хлопал, и руки казались в лунном тальке.
Уносимые водопадом, красные, размытые огоньки отражались на сводах, рисовали «sos, sos, sos...». Иногда обе «s» загибались в центральное «о» и кричали: «Беги! Спасай себя!»

«Я остаюсь...» – сказал Гром-шаманиец Грому-изгнаннику на верхних ступенях водопада. Сказал обширной, подземной, во мраке оставшейся степи. «Я здесь навсегда. И будь, что будет».

Где бурлила река на ярком дневном свету, светлячок ушёл по ней вброд.

Парни разбирали подвешенные лодки.
Спутник Грома, человек с резким профилем обернулся к нему на свету... Оп, что ни шаг на этой земле, то неожиданность. Впалые щёки, круто вырезанные ноздри. Если присмотреться, – и это у полудроида! – видна сеть морщин, как сиреневые разводы наметившейся регенерации... Без пяти минут светлячок! А держался, будто тронный дроид. Среди старейших борцов бывают такие, флегматики, кряжисто стоящие на ногах, как ухватив ими землю.

Реакцию его мгновенную, сразу подавленную, шаманиец считал, конечно, хмыкнул.

На Харона глядя, у Грома спросил:
– Что, безлодочный брат, с проводником загробным на выход поплывёшь? Или затопленную Шаманию с иного ракурса предложу тебе посмотреть?

Снаружи Грома никто не ждал, и ничто не ждало. Как там жить, зачем туда возвращаться? Напомни ему сейчас про пляски на Мелоди, не поверил бы.

Он выбрал этот, пересохший от каштанов голос. Эти сиреневатые морщины и новую жизнь.

Харон пожал плечами и раскланялся, отплывая.
– Докстри, – представился шаманиец.

Они плавали вместе. Они читали вместе. Молчали, говорили.

Докстри много говорил. Без вдохновения, как по обязанности, и в то же время, как одинокий человек, привыкший сам с собой разговаривать. Брюзжал, ностальгировал, открывал Шаманию новичку.

– Шаманиец родился, когда попробовал. Если сразу не умер, то направился к смерти... Зря Паж суетится... Он всё думает, нельзя ли как-то исправить... Нельзя. Проба запускает порчу регенерации. А затем... Всякий ведь знает, что начал умирать, каждый из нас знает. Не имеет сомнений... Один Паж суетится зачем-то. Чего суетится, когда всё понятно?.. А поняв, каждый, кто как может... В меру своих, как говорится, сил и возможностей... Кто – «фить-фить...» – навстречу Шамаш летит. В объятья Шамаш. А бывало, что и прочь от неё летят, перепугавшись... Только почему-то имя её берут! Гром, я шесть человек знал, пытавшихся не возвращаться, всех их на рынках, на континенте звали Шаманами! Смешно, нет?! Я не такой. Я навстречу летел. Я... «Фить!..» Безоглядно упивался, каждым каштаном, не оглядывался вообще, вперёд, назад, что там было, что будет... Но в один прекрасный момент, видишь ли, все одинаково перегорают... И те, что бежали прочь, и те, что хотели захлебнуться в каштане, не выныривать из него... И тогда начинают бежать быстрей. Из последних сил. И добегают быстрей! А я остановился... Я как-то совсем перегорел. Ну, и оно замедлилось... И регенерация, и её упадок... Сижу вот, смотрю, наблюдаю распад... Как смерть приближается... Подходит... На тебя вот взглянул, а она ещё два шажочка подошла. На неё – глядь! Она – стоп! И стоит... Хитрющая! После первого глотка... Первого горла окрученного... После первого «фить», всё, назад пути нет. Теперь я чаще вспоминаю «фить», чем беру следующий каштан. Не из страха, нет. Не чтоб отодвинуть светлячовую пору, а мне стало почти вровень. Почти всё равно, как «фить, фить»... И ей, кажется, всё равно, не торопит... Но и не отступает... Замечтался, она, бац, ещё ближе стоит... Не могут люди, Гром, прямо на жизнь, прямо на смерть смотреть, а то б не умирали...»

– И не жили, – добавил Гром.
– Ну, это как взглянуть!.. – тихо смеясь, Докстри не согласился и не возразил. – С какой стороны взглянуть.

– А где тут другая сторона?
– А если нет её, о чем спорить?
Хитрющий! Не поэтому ли она и медлит.

Его дразнили – «док», того, кто придумал резаки, эту кибер-механику, считай, всё племя стрижей... Долгие годы в школе его дразнили так и за спиной и в лицо. Ибо был никакой не «док», был никчёмен. На побегушках у всех. А потом он придумал стри-кибер, кибер-ножницы, которые превращают человека в летающий серп, и над ним больше не смеялись.

Стрижиный док. Док-стри... Докстри.