02.35
Колосс... Громада... Нешуточно страшен.
В парчовом халате, обтекающем его как расплавленное красное золото, торс человеческий – валуны мышц и костяк плеч, ключиц, рёбер... Если сплести четыре пёстрые, морские змеи, каждая из которых толщиной ствол каменного дерева – таковы были его руки, тяжко лежащие в каменных нишах подлокотников.
Колосс... Громада... Нешуточно страшен.
В парчовом халате, обтекающем его как расплавленное красное золото, торс человеческий – валуны мышц и костяк плеч, ключиц, рёбер... Если сплести четыре пёстрые, морские змеи, каждая из которых толщиной ствол каменного дерева – таковы были его руки, тяжко лежащие в каменных нишах подлокотников.
Истёрся камень, потрескался под ними. Колени Ухо как человек согнул, посередине. И развалился... Когда так разваливался, мощь свою переживал вполне. Излучалось из демона это оправданное самодовольство... А лицо?
Лицо его был таково, что в одну из редких встреч Буро на прощанье бросил: «Не показывайся ты им, дроидского света ради, когда жрёшь их! Должно оставаться в нас хоть что-то дроидское?»
Ухо с трудом удерживал нейтральное выражение морды, но когда в глубочайшей задумчивости оно проступало само, то превосходило жутью обе крайности.
Для носа места осталось мало, он короткий и широкий, ноздрями наружу, вырезанными глубоко, как при гримасе. Под ним две трети правильного овала лица, – форма черепа сохранна, – занимал рот. Пасть. Либо ощерившаяся ухмылкой, так что углы губ – до глаз. Либо морда вытягивалась вниз подковой, и все непобедимые зубы, два плотных ряда представали миной горя и угрозы... Узкие, ссохшиеся от соли губы с трудом натягивались на них. Как выглядит бур горнопроходческий? Так и его частые зубы немного разнесены: один вперёд, другой поближе к глотке, чуть развёрнуты и наклонены.
Оставшуюся треть лица, то есть весь лоб, занимали два шара глазных яблок. Зрачки узкие, свободно вращающиеся.
Когда Паж протягивал что-то или начинал жестикулировать, Ухо вынимал то левый глаз, то оба и подносил поближе к нему. В такой момент Пажу представлялось, что глубокие провалы глазниц рады успокоению... Рады бы и так и остаться... Но Ухо возвращал белёсые шары на место.
Нет в Паже надменности, самовлюблённости ни на грош, ни на битую раковину. А ведь он, развалившийся в дивной архитектуре кресла-замка готического напротив, он – человечек, человечишко, каждодневно нырял туда, куда эта громада... Не мог? Ещё как мог! Боялся!..
Пловец Ухо идеальный. Четверные питоны рук, бёдра и голени, и линия хребта – дополнены невысоким сплошным плавником. Пловцу и ныряльщику конструкция идеально подходит. Гибкое, могучее, запредельно тяжёлое Чудовище Моря. Но Ухо ловил мелюзгу теней прибрежную. Караулил гонщиков под трассой... Туда, куда Паж нырял, даже не заглядывал!.. Глаза застил ужас, вываливались шары его глаз, когда обращал лицо к фиолетовой бездне, вдоль Синих Скал взглядом скользя...
А Паж нырял, и хоть бы что. Без осечки приносил заказанное. Иногда сюрпризы. Ну, что до сюрпризов, то и Ухо, живая каменоломня Морской Звезды, удивить способен...
Как-то раз, вечером не дождавшись своего цокки, и в ночь не дождавшись, а дождавшись к утру, Буро в сердцах сказал ему, ледяную одежду мнущему, пробиравшемуся до ледяного кармана и подарка в нём:
– В облаках и под облаками, Або-цокки-мой-Паж, лишь ты и чары мало-мальски ума не нажили, ничего не боитесь! Або мой, может, ты – чара? Может, я чего-то в тебе не доглядел, что-то несуществующее между ног примстилось?..
Паж рассмеялся, от холода его смех был абсолютно беззвучен.
– Я очень боялся, Буро! Я всякий раз страшно боюсь! Что ты вот это самое, пока я плыву и бегу, про актиньи-дёсны, ага, угадал, сидишь и думаешь! Боялся и очень-очень спешил, но мои руки и ноги замёрзли, плохо бежали!.. Они виноваты, Буро, я не виновен!..
– Ну, так дай я их за это согрею...
Ухо скучающий, жадный – стабильный заказчик для Пажа. Интересно на этот раз совпали их взаимные бонусы.
Пажу был заказан какой-нибудь скальп из «ежей», то есть, не сама тень, а скорлупа, оставшаяся от тени тела. Штука схожего порядка со скорлупой каштанов. Образуется на значительных глубинах. Как правило, не опасна и не нужна. Яд вымыт давно, худшее, наступив, уколешься. Но для способного разгрызть её, перетереть зубами, полезна в высшей степени, ибо усваивается без побочных эффектов, непосредственно тело укрепляя.
Помимо заказа Паж не принёс ничего, а бонус в том, что попался ему скальп «замочного ежа» – придонного монстра, на последней стадии представлявшего собой обратный клапан. Без чего бы то ни было в смысле резервуара. Просто клапан. Всё что перед ним – пища, позади – источник постоянного течения в Великом Море. Крепкий втройне: монстр живёт долго, передвигаться вовсе не может, и уж никак потревоженным быть ему не суждено!
По молодости лет Паж любопытствовал, выбирал течение и плыл против него. Порой течение пропадало, порой оказывалось круговым. Порой – завихрением от многотысячной стаи теней ро, от морского гиганта, который сам по себе система внутренних течений, полупрозрачный, дырявый, монументальный дом для кого ни попадя, переживший создателя на века. А случалось, течение приводило его к заднице, к тыльной части замочного ежа. Понаблюдав за окрестной мелюзгой, очень скоро Паж разобрался, что подплывай с боков хоть вплотную, а вокруг ни-ни!..
Поскольку этим монстрам годится в пищу всё, от несчастных гонщиков, до подобных ежей, осевших на мелководье, теней всякого рода, комков, останков, а на излёте и свободные Впечатления великого моря сгодятся, монстры-ежи неуклонно растут, достигая размеров, когда их легко принять за элемент пейзажа морского дна. Гору. Шипы обычных ежей - всасывающие жала, они длинны, иллюзию разрушают. А у замочных ежей, походящих на гору с пещерой, внешние шипы, за ненадобностью истончились, стали как покров кристаллический, как шерсть зверя под инеем, поверхность блистающего камня. Замочный ёж кушает внутренними шипами, они у него как обоюдоострые ножи. Но снаружи-то не видно, что там в гроте!
Задача Пажа была сложна необходимой проверкой: дохлый ли ёж. Поскольку, давно устоявшееся, некогда им порождённое, течение благополучно движется и сквозь скальп. Нужно подплыть со входа. И заглянуть.
Паж привязал себя верёвкой с белому стволу каменного дерева, узлов навязал на ней, и по узлам перебираясь, очутился на входе в грот, в пасть. Течение мотало и било его, но скальп был стар и необитаем... Повезло.
Как Паж принёс в шкатулке гору со дна Великого Моря? Он принёс замок от замочного ежа. И несколько иголок, дабы не разочаровывать голодного, ждущего что погрызть.
Замок это лишь по названию. Это вещество на входе. Вещество феноменальной тяжести, плотности, роднящей его с заказчиком. Сравнить можно с песком, который останавливает течения, который достаточно рассыпать, чтоб течение над ним не прошло, начало огибать. Ёж имеет его как предохранитель, на случай ему лишь ведомый. Держит под спудом обычного песка. Но морские обитатели про удивительные свойства замка осведомлены, раскопать грунт под скальпом считают за невероятную удачу.
Ухо улыбался подковой страшной пасти, превзошедшей в изгибе высоту глаз. Два шара лежали в ней, как пузырьки на краях чаши. Цокал языком, нюхал кубик черными, глубоко вырезанными ноздрями. Паж вертел в руках свой гонорар: мешочек каштанов не шаманийских, с Горьких Холмов принесённых, пил и развлекал демона рассказом про клинчей, про близящуюся игру.
За рассказ, за дороговизну принесённого замка он получил в подарок ключ. Этот уже не по названию, настоящий ключ. Докуда Ухо дорылся под землёй, круша гранит, пемзу, кремень и обсидиан? Ужас гнал его время от времени, иррациональный ужас гнал вглубь земли. В иные дни ради любопытства рылся горизонтальными ходами, объединяя в сеть случайные открытия.
Передавая Пажу ключ в виде штопора или сверла, Ухо сказал приметы, где дверь искать:
– Найти место можно Ос-са, если от огньков др-родов, чк-чк, где сужаются они, а не текут, заворачивают обратно...
Есть такое место, демону пройти неприятно, но реально, Чистая Вода забвения там сильно разбавлена морской, образовала крошево ледяное.
– ...и по расщелине вниз.
– Благодарю, Ухо, готов тебя выслушать. За чем нырять?
Демон задумался, на весы замок положив, бутылку коктейлем заполняя по каплям. Бордовые густые капли... Ради этого ингредиента изредка встречался с ним Буро.
Щедро, но Пажа больше заинтересовал ключ. С брелком. Паж увидел кнопку встроенного брелка. Не для кармана, а в тело втыкающегося. Значит – кибер-механика. Кнопка не работала, эмблему на ней этими зрачками не разглядеть. На ощупь – выпуклая, неровная полоска. Паж подышал на кнопку, покачал ногтём... И она выстрелила.
Промазала, в полудемона прицелиться не смогла. Ключ с открывшимся брелком лежал на колене Пажа, ослепительный и простой. Буква «тэ», столбик штопора и перекладина с закругляющимися вниз концами. «От-как... Оно и на кнопке, уверен». Шаманиец сразу и без сомнения узнал в брелке – расправленные стрижиные резаки.
Они услышали глухие хлопки и оба вздрогнули. В такие моменты Ухо срывался вглубь земли. Стучались как белым днём на рынке! Чьи шуточки? Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Как совпадения, действительно не может. А как визит, оно уже случилось.
Хозяин и гость плечом к плечу пошли отрывать, ну, плечом к бедру, Паж мелочь рядом с ним. Вцепившись в плиту, Ухо отодвинул её со скрежетом, повторяя про себя: «Надир, больше некому, это Надир». И Паж подозревал, что он.
Ни с какой стороны не Надир.
За дверью, на фоне подземных разломов, маленькие куколки с фонариками в руках, стояли две девушки. Одна закутана до глаз. Вторую Паж знал по Архи-Саду. Блондинка с фарфоровой кожей, с переливчатым перламутром глаз, демон моря, возлюбленная того, с кем не сталкивался ни в плохом, ни в хорошем смысле, надеясь нейтралитет и впредь сохранить.
Селена поздоровалась молчаливым общим поклоном, не решив, кому первенство следует отдать, знакомому или хозяину. Педантизмом Густав заразил её навсегда.
И сразу призналась:
– Прошу просить меня, Паж, я следила за тобой.
– Чему обязан?
– Нуждой в знакомстве.
– Вас представить? Извольте, сумасшедшие красавицы... Ухо...
Ауроруа сбросила накидку с головы и протянула вверх чудовищному колоссу руку первой:
– Рори, очень приятно.
«Уважаю таких! – восхитился Паж, припомнив с тенью стыда себя в момент их знакомства. – Платиновое солнышко. Две блондиночки... Полночь... Километр вниз под прибрежной равниной... Или это сон, или что-то невообразимое!»
– Чк-чк... – поцокал демон, задвинув плиту и увлекая гостей за собой. – Не я же, о ёжи, ёжи, чк-чк, придонные, предмет твоего поиска, Рори? Про какие сокровища недр земных вы пришли сюда? За какими?..
Селена улыбнулась. Паж, представив её, сказал:
– Видишь ли, Ухо, не похоже, чтоб речь пошла о сокровищах. У принцессы Великого Моря всё море – её сокровищница.
Ухо пощёлкал рядами плотных зубов ещё уважительней и отвесил Селене поклон:
– Чёрному Господину полезен быть рад. Рад быть полезным. Злой Господин может рассчитывать на меня.
С улыбкой Селена покачала головой, речь не об этом, и кивнула:
– Передам.
А Рори сказала:
– Господин, это я, не она. Я пришла пригласить тебя. На игровой Южный. Позволь пригласить тебя!.. На тиры, на карусели. Позволь купить для тебя билетик...
От парней-то их ускользнуть посложней было, чем за Пажом проследить! Обманщицы торопились, слиняли с Мелоди, на него и вернулись, оставив Чудовище Моря с полудемоном наедине. Под сильным впечатлением от своего визита оставив. Молчаливыми. Обоих повлекли реки памяти вспять.
Ухо - в те годы, когда прелестные девушки звали развлечься, повергая его в смятение потому лишь, что не привык ещё к обществу прелестных девушек... Так и не довелось привыкнуть, не успел... Но тогда их появление не означало экстраординарных обстоятельств.
Знал бы он, как страшен со стороны, погрузившийся в невинные помыслы чудовища, скрежеща зубами, которым досталось столько голубок, тогда как губам... – одна, да и та... Чего вспоминать. Голубка и есть голубка, притворщица.
Зубы демона... Ссохшиеся губы, мерзкая оправа, из неё наружу вышедший бор алмазный... Грязный, корозийный, ржавый в промежутках, бликующий на гранях... Сложный, функционально совершенный инструмент... Челюсти скрипели, скрежетали в задумчивости под шарами глазных яблок, запавшими тёмные в пазы.
Собутыльника, расслабленно возлежащего в кресле, их вид отрезвил от тысячелетнего хмеля: «Зачем?!»
Две куколки, словно отражённый свет проникли в пещеру, где не бывает солнца.
Они и – это...
Вот так и трезвеют вдруг, узрев несочетаемое.
Не на Ухо Паж взирал, прикладываясь то бутылке, то ко фляжке ноустопщика, на себя... Кубик вязкого льда, катал во рту, омывал тёплым питьём ача, холодной тоской Ноу Стоп. Мешанина обыкновенного человека сбила бы с ног при первом глотке. Как на рынках «карусельной гравитации» жил бы несколько дней, ни рукам, ни ногам, ни языку своему не хозяин! Демону – хоть бы хны, фон, привычка. На фоне запретных и остывающих Впечатлений, режут тьму хвостатыми ромбам теней ро, косяки настигающих его вопросов... Зачем?!
«Зачем?! Ради чего?! День за днём, год за годом... Лакричное небо, опрокинутое небо Аволь, отчего я сразу не спросил себя: где ты, Паж?! Ты ныряешь, ты мчишься, полосами расчертив морду... Не нападут, настолько тупы, настолько! Ты уходишь на глубину, где похолодание каждого следующего течения говорит, что на этом ярусе нет уже и таких тупых... Ты выныриваешь с добычей, и отдаёшь её таким же на материке! Где же я?! Паж, ты в море? Ты на суше? Где ты?.. Много ли успел собрать счастья за такой жизнью? Док стрижиный? Приблизился ли к собственному имени? Зря лунный круг зовёт тебя док-шамаш! Ничего не успел, ничего не распутал. Как шло, так и продолжается угасание каждого шаманийца, кто всего лишь хочет кайфовать и знать. Девять из десяти кайфовать, десятый – знать. И те, и другие в своём праве. А кому из них ты помог? Никому! Сколько лунных братьев тузик увёл у тебя на глазах? Ты помешал ему? Что ты сделал? Ничего! Ты нырял ради демонов и пил на Ноу! И ты док-шамаш?! Ты тупая соляшка Великого Моря, промёрзшая и просолившаяся тень! Ради демонов, от демонов к демонам, вот вся твоя жизнь! Ой ли, они тупы, те что ловят в океане, на суше нанимают тебя? Не тупей ли ты, мечущийся промеж?.. Я должен собраться. Я должен упорядочить свою жизнь. Хотя бы те записки, что собраны по каштанам. Каковы бы ни были пусты и однообразны, попав к человеку более толковому, чем я, они могут направить его, указать направление дальнейших поисков. Упорядочить и передать... Докстри, Чуме... Буро копию, и копию для кого-нибудь, кому он сочтёт нужным... Есть у него... Всякие... Изгнанников сообразительными считает, будто время жизни их не обрезано, а сжато, сконцентрировано, вместе и соображалка... Я так не думаю, но Буро виднее. И этот ключ. Не зря же он пришёл ко мне».
Лунные бубны стучали у него в ушах с упрёком? Солнце Собственного Мира звало? Впрямь разрозненные бумаги записок напоминали о себе?.. Нет, нет и нет!..
Угощение почти остывшей, позавчерашней магмы ача, было питко до жути. Совпало с нормальной температурой тела. Горлышко бутылки Паж брал губами всё нежней. Задумчивей. Казавшаяся безумием перспектива: радикально сменить образ жизни ради бестолкового приятеля, единократного цокки, – сделав сальто-мортале, приземлилась с головы на ноги. Устоявшийся образ жизни – жуть и дичь!.. Анисовые, тёплые губы – мир и рай...
Стараясь не думать о том, кто позавчера был телесным теплом, остывающим в бутылке, Паж, глотнув, оставлял её прижатой к губам, и походил так на, прямо скажем, недорогую, откровенно неопытную кокетку, внутри голубятни удерживающую визитёра, раскрутить на сплетни, на подарки. Что поделать, искренность простовата. Фигня, некому за ним следить, что целует: бутылку или брусочек упрямых, обиженных, избегаемых губ своего единократного цокки?
«Аут! Довольно! Отнырял, отплавал своё. Закрываю счета, и...»
Паж всегда-то думал словами немногим лучше, чем говорил, тут кончилась всякая упорядоченность, остались искры, подобные Свободным Впечатлениям...
«Губы-бёдра-стройное-округлое-упругое-доступное-тёплое-сколько-угодно-насовсем-всегда-тёплый-милый-мягкий-телёнок-со-всех-сторон-мой-иди-ко-мне... Аут!.. Морской холод, прощай!"
Если так, то остались считанные дни холода и одиночества. Затем начнутся несчётные. Не считаемые...
«Я ведь знал. Едва прикоснулся к нему, я тогда уже знал...»
02.36
Тут как получилось... Никто ни с кем ничего не разочка не заговаривал про третий угол в треугольнике: Паж, Отто, Буро.
Канун марблс-поединка у Гранд Падре, одинокий, однорукий марбл-асс коротал на Мелоди, внезапно переполнившийся грустными песнями чар.
Босые, вместо красных сапожек красными лентами перевязавшие щиколотки, они разорванной цепочкой хоровода обтекали группы, пары, другие хороводы. И заводили грустную песню там, где умолкала музыка или певец. Лица закрыты масками-бабочками. Увидевший их впервые, принял бы за небесных танцовщиц, что охотницы не поверил бы.
Отто на драконьей спине, качая ногой, кружил посреди медуз, змейкой пролетал между лимонного света шаров, внимал то с северной, то с южной, то с западной, то с восточной стороны Мелоди знакомому припеву из Пяти Прощаний: «Как же мне, как поверить, как мне поверить в это?.. Весь я остался в прошлом, нет меня, нету, нету...»
Лучшие, всеми любимые песни простоваты, да, откровенно просты. «Нету... Нету...» – Нежными голосами пропеваемые, эхом носимые звуки казалось заклинанием и одновременно явлением природы. Они странным образом утешали. Было в них какое-то освобождение.
Тосковал, воображал, как уже следующим вечером уступает у всех на виду, сдаёт партию. Его печать одна на календарной стене до решающего дня зависла.
Паж о встрече Отто с Буро не подозревавший, считал, что уговор, естественно, в силе. Обнаружив телёнка именно там, уговору согласно, откуда и в прошлый раз отправились на Цокки-Цокки, вынырнул зигзагом из-за жёлтого шара, из бенгальских лимонных искр, со словами:
– Ждал? Я вот. Полетели?
Крепкое объятие холодной руки за шею и поцелуй в щёку.
Отто обалдел. Выяснять, спрашивать, ничего не стал. Удачу спугнуть? Кто их знает, какие там отношения, между ними, демонами. Может, поссорились. А может просто Буро знать не обязательно. Или... «Да нет же! Наивный я дурак! Гарантии ради, что не передумаю! Говорили же мне, что Паж прилетает на печати глядеть!»
Отто молча, послушно направил дракона в небо, в сторону Цокки-Цокки.
Чуткий к настроению всадника, дракон летел не торопясь. Едва крыльями махал.
Паж думал: «Может, ему так хочется, растянуть дорогу?.. В тёплый, анисовый Аут...»
В один прекрасный, по крайней мере, пейзажно-прекрасный момент, их Белые Драконы вовсе прекратили движение и зависли крылья распластав. Всадники переглянулись Отто, поднявшись чуть выше, соскользнул на дракона Пажа.
Металлом, воронёной синью отливали волны беспредельного моря... Над половиной горизонта занимался новый день.
По-видимому, нижние тучи оказались сильно плотней верхних слоёв. На месте полосы рассвета восток всей огромностью небес от неба до головокружительной выси разгорался горячим светом, пунцовым, карминным... Зарево кострища величиной с материк.
– Помнишь, – тихо спросил Отто, едва слышно сквозь отдалённый шум моря, – сухую траву кто-то жёг? Это огненный пожар, ты думаешь?
Не перестал добавлять «огненный», и после того, как Дикаря лекцию по лингвистике выслушал.
«Огненный – пожар... Телёнок упрямый, ну, что ты будешь с ним делать!..»
Паж улыбнулся:
– А лисички... Взяли спички... К морю синему пошли, море синее зажгли...
Потрепал отросшую шевелюру.
– Ты серьёзно? Я не слышал этой песенки. Зверодроиды поджигали море?..
Ну, как не смеяться над ним? Не ирония ведь, впрямь настолько доверчив.
– Это не песенка, цокки, это старый-старый стишок! Речь о не живых артефактах – а о настоящих лисицах!..
– И кто его, как его потушили, море?
– Кардинал поднялся из каменного леса, взмахнул крыльями и погасил.
– Большущий...
– А то... Они знаешь, какие бывают!
– Ух... А что такое, кардинал?
– Тридакна в стадии бабочки.
– Ишь...
Синие Скалы медленно приближались, из вертикальной черты на фоне алого горизонта превратившись в узкий, зубчатый треугольник.
– Не тянет в лодочку Цокки-Цокки? – спросил Паж, заранее направляя к скалам дракона.
Отто кивнул. Музыкой он пресытился, публика им не нужна, а скалы уединённей каморки.
На самой вершине лежал туман обычного облака. Редко бывает.
Отто принюхался, прислушался...
Если заключены Впечатления в этой влаге, то неуловимые. Впечатления настроений. Облако рафинированное наоборот: грубая информация ушла, тонкая осталась, грусть какая-то. Зато тут тепло. На вершине Синих Скал всегда тепло.
Паж развернул телёнка лицом к себе. "В непонятном он всё-таки настроении". Обнял, тогда лишь заметив широкий... Пустой рукав...
Однажды из актиньих дёсен, ниже уступа, где Паж собирал кристаллики льда, вырвался шип и ударил его в грудь. На груди висло перекрестье, пучок таких же, загодя обезвреженных, шипов. Очнулся, на волнах качаясь. Удар, полученный им тогда, был во сто раз слабее.
Паж задохнулся, его распорола вдоль, от живота до позвоночника, эта бессильная, обрубленная рука. Огненный Круг замер.
– Дроиды, Отто, светлые дроиды, Отто!!! Ты – нырял?! Один?! С кем?! Цокки мой, Отто, что ты учудил вдруг?.. Зачем, зачем, зачем? Отто, я требую, отвечай, зачем?! Почему ты немедленно, сразу, в тот же день мне не рассказал?!
«Как, почему в тот же день, сразу... Потому – что. А в следующие дни тебя ещё найти надо было...»
Разглядывая регенерацию, Отто поднял культяпку и рукав сполз до локтя.
– Да всё в порядке, Паж, чего ты? Мало ли рук теряют и отращивают. Никуда я не нырял. На Южном с ро-глассами неудачно поигрался.
Регенерация благополучно дошла до кисти и замедлилась, произведя характерный эффект...
Дроиды регенерации по схеме внимания ориентируются. Где нет его, идут по-прямой, а где есть – от главных точек. В результате, при отсутствии кисти руки, те места, где подушечки пальцев уже наметились, горели маленькими созвездиями огоньков дроидов. Двигались, будто пальцы есть. Но взять ничего не могли. Не скоро ещё смогут. Эти пять созвездий, как пять лезвий царапнули Пажа по сердцу, когда с ребяческой непосредственностью Отто ими подвигал: вот, смотри, прикольно регенерирует.
Паж очень ждал, очень сильно хотел Отто. До этого момента. Почувствовав, Отто глубже прежнего провалился грусть.
– Не хочешь с уродом, да? Давай отложим снова. На потом... Надеюсь, мой обрубок забудется, не отобьёт у тебя охоту насовсем.
Как будто уголёк предельного льда из ада Морских Собак доставал, Паж взял его руку и положил на Огненный Круг, под лохмотья жилетки. Прижал пять точек, как пять рогов ача, к Огненному Кругу. До чего же больно может быть от такого, в сущности, пустяка.
– Помолчи, а...
Левая мысль утешительно мелькнула краем его сознания: «Зато уж теперь-то безобманное поле Гранд Падре марбл-асс пролетает со свистом! Одной левой сделать клинча? Даже оливкой опившемуся, марблс-мании такое не приснится».
Кострище зари подёрнулось дымком угасания, началом пасмурного дня. Стало моросить.
Отто лёг щекой ему на плечо, брусочком тёплых губ – в жилистую шею, в худое плечо. Смотрел, как на спектр разбивают свет чёрные с зеленоватым отливом волосы. Как отсыревают пряди, лохмотья. Впечатлений дождя не замечал.
Он думал: «Что мне отдать тебе? Не отталкивай меня...»
Вдыхал, запоминая. Глубоко вдыхал запах кожи, необратимо проникнутой морем.
«Не отнимай у меня этого, Паж, я пропал. Не лишай меня дыхания жизни. Света дроидского ради, незабвенного дроидского манка, Паж, дай мне какой-нибудь выход... Дай послужить тебе. За раз в сезон, за раз в году... Слугой, вещью, приманкой в море. Марионеточным игроком на продажные партии. Фальшивые, заказные, мерзость... Голубем. «Голубем-при-пологе»... Только где твои шатры? В Шамании? Надежды нет... Что мне пообещать?! Во что не вмешиваться?! Не появляться где?! Чтоб ты не отталкивал меня, чтобы оставил себе?.. Паж, оставь меня себе. Оставь меня себе, оставь, оставь... Я не знал, что всё так сложно. А ты знал! Ты знал, но взял. Теперь оставь, это же правильно? Ну, чем, понять не могу, чем я вам помешаю, изредка, иногда прикасаясь к тебе?..»
– Ты мне не доверяешь совсем, – тихо констатировал Отто. – Ты следил, чтоб у Гранд Падре я заранее вышел из календаря. Глупо, некрасиво.
И Паж не различал Впечатлений в дожде. Он таял под моросью тёплой для него, ныряльщика, таял под сопение тёплых губ. Таял и обратно собирался пружиной, готовый защищать своё до последнего дыхания, своего цокки, своё счастье. Жилые шатры на тех и этих рынках поднимал для двоих, фантазировал, защиту придумывал, охрану, от морского и человеческого, случайностей и коварства, от старых своих приятелей и неизвестных разбойников... От всего, что не угрожало отнюдь!.. Как демон, нашедший жемчужину:
«Кто бы ни сунулся, демоном море сделало меня навсегда. Пусть только сунутся. Буро всё поймёт, на остальных плевать, авось наймут себе нырка. Прощайте друзья-заказчики, дьяволы сухопутные, счастливо оставаться! Сахарный цокки, мой Собственный Мир ты превратишь до былинки по-своему, как захочешь, как душа пожелает, мой анисовый цокки... Мой Або-Аут, свет Лакричной Аволь, до последней былинки!.. На Краснобае район отгорожу и ворота поставлю. Личный клуб тебе: арба два. Специфику позаковыристей удумаем, чтоб гостей поменьше, оу, ха-ха! Научусь палками в марблс играть, Восходящим мечтал, да не собрался, как бишь его... А – биллиард!.. Умеешь? Наверняка. А нет, так мы купим вирту и вместе научимся, я плохо, ты сразу... У нас бездна времени впереди. Больше, чем существовал мир, больше чем ему осталось. Есть крутая волна, Отто, волна не ограниченная морем. У него – берега, а у неё – нет. Идёт себе и идёт. Вздымается, падает. Кто запретит ей вздыматься и падать? Выше высокого и ниже низкого. Кто остановит её, идущую сквозь тебя и меня? Чувствуешь, как она идёт сквозь тебя и меня? Юноша Кит на её гребне заплыл через Двое Врат прямо в Аволь, золотой мой, анисовый, за белую скорлупу... Значит, он подчинил её, Отто, превзошёл её, крутую волну, и мы превзойдём... Никто к нам не сунется, я не позволю. Прощайте, тугие змеи на каменных ветвях, пёстрые змеи в фиолетовом мраке, я нашёл объятия крепче ваших, я нашёл Аволь».
– Конечно, не доверяю, – ответил он, – и на безобманное поле, уговор, приду.
– Кто бы сомневался.
– Дай мне, – прошептал Паж, перебираясь поцелуями от уха к склонённому лицу, – дай мне твои губы.
– Бу... – сказал Отто.
Тёплое, примирительное «бу...»
«Дроиды светлые, каково же мне будет не видеть тебя. Уже завтра, Паж, уже сегодня, прямо сейчас. Каково же мне будет видеть тебя на Ноу... Весь я остался в прошлом, нет меня, нету, нету...»
Лицо его был таково, что в одну из редких встреч Буро на прощанье бросил: «Не показывайся ты им, дроидского света ради, когда жрёшь их! Должно оставаться в нас хоть что-то дроидское?»
Ухо с трудом удерживал нейтральное выражение морды, но когда в глубочайшей задумчивости оно проступало само, то превосходило жутью обе крайности.
Для носа места осталось мало, он короткий и широкий, ноздрями наружу, вырезанными глубоко, как при гримасе. Под ним две трети правильного овала лица, – форма черепа сохранна, – занимал рот. Пасть. Либо ощерившаяся ухмылкой, так что углы губ – до глаз. Либо морда вытягивалась вниз подковой, и все непобедимые зубы, два плотных ряда представали миной горя и угрозы... Узкие, ссохшиеся от соли губы с трудом натягивались на них. Как выглядит бур горнопроходческий? Так и его частые зубы немного разнесены: один вперёд, другой поближе к глотке, чуть развёрнуты и наклонены.
Оставшуюся треть лица, то есть весь лоб, занимали два шара глазных яблок. Зрачки узкие, свободно вращающиеся.
Когда Паж протягивал что-то или начинал жестикулировать, Ухо вынимал то левый глаз, то оба и подносил поближе к нему. В такой момент Пажу представлялось, что глубокие провалы глазниц рады успокоению... Рады бы и так и остаться... Но Ухо возвращал белёсые шары на место.
Нет в Паже надменности, самовлюблённости ни на грош, ни на битую раковину. А ведь он, развалившийся в дивной архитектуре кресла-замка готического напротив, он – человечек, человечишко, каждодневно нырял туда, куда эта громада... Не мог? Ещё как мог! Боялся!..
Пловец Ухо идеальный. Четверные питоны рук, бёдра и голени, и линия хребта – дополнены невысоким сплошным плавником. Пловцу и ныряльщику конструкция идеально подходит. Гибкое, могучее, запредельно тяжёлое Чудовище Моря. Но Ухо ловил мелюзгу теней прибрежную. Караулил гонщиков под трассой... Туда, куда Паж нырял, даже не заглядывал!.. Глаза застил ужас, вываливались шары его глаз, когда обращал лицо к фиолетовой бездне, вдоль Синих Скал взглядом скользя...
А Паж нырял, и хоть бы что. Без осечки приносил заказанное. Иногда сюрпризы. Ну, что до сюрпризов, то и Ухо, живая каменоломня Морской Звезды, удивить способен...
Как-то раз, вечером не дождавшись своего цокки, и в ночь не дождавшись, а дождавшись к утру, Буро в сердцах сказал ему, ледяную одежду мнущему, пробиравшемуся до ледяного кармана и подарка в нём:
– В облаках и под облаками, Або-цокки-мой-Паж, лишь ты и чары мало-мальски ума не нажили, ничего не боитесь! Або мой, может, ты – чара? Может, я чего-то в тебе не доглядел, что-то несуществующее между ног примстилось?..
Паж рассмеялся, от холода его смех был абсолютно беззвучен.
– Я очень боялся, Буро! Я всякий раз страшно боюсь! Что ты вот это самое, пока я плыву и бегу, про актиньи-дёсны, ага, угадал, сидишь и думаешь! Боялся и очень-очень спешил, но мои руки и ноги замёрзли, плохо бежали!.. Они виноваты, Буро, я не виновен!..
– Ну, так дай я их за это согрею...
Ухо скучающий, жадный – стабильный заказчик для Пажа. Интересно на этот раз совпали их взаимные бонусы.
Пажу был заказан какой-нибудь скальп из «ежей», то есть, не сама тень, а скорлупа, оставшаяся от тени тела. Штука схожего порядка со скорлупой каштанов. Образуется на значительных глубинах. Как правило, не опасна и не нужна. Яд вымыт давно, худшее, наступив, уколешься. Но для способного разгрызть её, перетереть зубами, полезна в высшей степени, ибо усваивается без побочных эффектов, непосредственно тело укрепляя.
Помимо заказа Паж не принёс ничего, а бонус в том, что попался ему скальп «замочного ежа» – придонного монстра, на последней стадии представлявшего собой обратный клапан. Без чего бы то ни было в смысле резервуара. Просто клапан. Всё что перед ним – пища, позади – источник постоянного течения в Великом Море. Крепкий втройне: монстр живёт долго, передвигаться вовсе не может, и уж никак потревоженным быть ему не суждено!
По молодости лет Паж любопытствовал, выбирал течение и плыл против него. Порой течение пропадало, порой оказывалось круговым. Порой – завихрением от многотысячной стаи теней ро, от морского гиганта, который сам по себе система внутренних течений, полупрозрачный, дырявый, монументальный дом для кого ни попадя, переживший создателя на века. А случалось, течение приводило его к заднице, к тыльной части замочного ежа. Понаблюдав за окрестной мелюзгой, очень скоро Паж разобрался, что подплывай с боков хоть вплотную, а вокруг ни-ни!..
Поскольку этим монстрам годится в пищу всё, от несчастных гонщиков, до подобных ежей, осевших на мелководье, теней всякого рода, комков, останков, а на излёте и свободные Впечатления великого моря сгодятся, монстры-ежи неуклонно растут, достигая размеров, когда их легко принять за элемент пейзажа морского дна. Гору. Шипы обычных ежей - всасывающие жала, они длинны, иллюзию разрушают. А у замочных ежей, походящих на гору с пещерой, внешние шипы, за ненадобностью истончились, стали как покров кристаллический, как шерсть зверя под инеем, поверхность блистающего камня. Замочный ёж кушает внутренними шипами, они у него как обоюдоострые ножи. Но снаружи-то не видно, что там в гроте!
Задача Пажа была сложна необходимой проверкой: дохлый ли ёж. Поскольку, давно устоявшееся, некогда им порождённое, течение благополучно движется и сквозь скальп. Нужно подплыть со входа. И заглянуть.
Паж привязал себя верёвкой с белому стволу каменного дерева, узлов навязал на ней, и по узлам перебираясь, очутился на входе в грот, в пасть. Течение мотало и било его, но скальп был стар и необитаем... Повезло.
Как Паж принёс в шкатулке гору со дна Великого Моря? Он принёс замок от замочного ежа. И несколько иголок, дабы не разочаровывать голодного, ждущего что погрызть.
Замок это лишь по названию. Это вещество на входе. Вещество феноменальной тяжести, плотности, роднящей его с заказчиком. Сравнить можно с песком, который останавливает течения, который достаточно рассыпать, чтоб течение над ним не прошло, начало огибать. Ёж имеет его как предохранитель, на случай ему лишь ведомый. Держит под спудом обычного песка. Но морские обитатели про удивительные свойства замка осведомлены, раскопать грунт под скальпом считают за невероятную удачу.
Ухо улыбался подковой страшной пасти, превзошедшей в изгибе высоту глаз. Два шара лежали в ней, как пузырьки на краях чаши. Цокал языком, нюхал кубик черными, глубоко вырезанными ноздрями. Паж вертел в руках свой гонорар: мешочек каштанов не шаманийских, с Горьких Холмов принесённых, пил и развлекал демона рассказом про клинчей, про близящуюся игру.
За рассказ, за дороговизну принесённого замка он получил в подарок ключ. Этот уже не по названию, настоящий ключ. Докуда Ухо дорылся под землёй, круша гранит, пемзу, кремень и обсидиан? Ужас гнал его время от времени, иррациональный ужас гнал вглубь земли. В иные дни ради любопытства рылся горизонтальными ходами, объединяя в сеть случайные открытия.
Передавая Пажу ключ в виде штопора или сверла, Ухо сказал приметы, где дверь искать:
– Найти место можно Ос-са, если от огньков др-родов, чк-чк, где сужаются они, а не текут, заворачивают обратно...
Есть такое место, демону пройти неприятно, но реально, Чистая Вода забвения там сильно разбавлена морской, образовала крошево ледяное.
– ...и по расщелине вниз.
– Благодарю, Ухо, готов тебя выслушать. За чем нырять?
Демон задумался, на весы замок положив, бутылку коктейлем заполняя по каплям. Бордовые густые капли... Ради этого ингредиента изредка встречался с ним Буро.
Щедро, но Пажа больше заинтересовал ключ. С брелком. Паж увидел кнопку встроенного брелка. Не для кармана, а в тело втыкающегося. Значит – кибер-механика. Кнопка не работала, эмблему на ней этими зрачками не разглядеть. На ощупь – выпуклая, неровная полоска. Паж подышал на кнопку, покачал ногтём... И она выстрелила.
Промазала, в полудемона прицелиться не смогла. Ключ с открывшимся брелком лежал на колене Пажа, ослепительный и простой. Буква «тэ», столбик штопора и перекладина с закругляющимися вниз концами. «От-как... Оно и на кнопке, уверен». Шаманиец сразу и без сомнения узнал в брелке – расправленные стрижиные резаки.
Они услышали глухие хлопки и оба вздрогнули. В такие моменты Ухо срывался вглубь земли. Стучались как белым днём на рынке! Чьи шуточки? Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Как совпадения, действительно не может. А как визит, оно уже случилось.
Хозяин и гость плечом к плечу пошли отрывать, ну, плечом к бедру, Паж мелочь рядом с ним. Вцепившись в плиту, Ухо отодвинул её со скрежетом, повторяя про себя: «Надир, больше некому, это Надир». И Паж подозревал, что он.
Ни с какой стороны не Надир.
За дверью, на фоне подземных разломов, маленькие куколки с фонариками в руках, стояли две девушки. Одна закутана до глаз. Вторую Паж знал по Архи-Саду. Блондинка с фарфоровой кожей, с переливчатым перламутром глаз, демон моря, возлюбленная того, с кем не сталкивался ни в плохом, ни в хорошем смысле, надеясь нейтралитет и впредь сохранить.
Селена поздоровалась молчаливым общим поклоном, не решив, кому первенство следует отдать, знакомому или хозяину. Педантизмом Густав заразил её навсегда.
И сразу призналась:
– Прошу просить меня, Паж, я следила за тобой.
– Чему обязан?
– Нуждой в знакомстве.
– Вас представить? Извольте, сумасшедшие красавицы... Ухо...
Ауроруа сбросила накидку с головы и протянула вверх чудовищному колоссу руку первой:
– Рори, очень приятно.
«Уважаю таких! – восхитился Паж, припомнив с тенью стыда себя в момент их знакомства. – Платиновое солнышко. Две блондиночки... Полночь... Километр вниз под прибрежной равниной... Или это сон, или что-то невообразимое!»
– Чк-чк... – поцокал демон, задвинув плиту и увлекая гостей за собой. – Не я же, о ёжи, ёжи, чк-чк, придонные, предмет твоего поиска, Рори? Про какие сокровища недр земных вы пришли сюда? За какими?..
Селена улыбнулась. Паж, представив её, сказал:
– Видишь ли, Ухо, не похоже, чтоб речь пошла о сокровищах. У принцессы Великого Моря всё море – её сокровищница.
Ухо пощёлкал рядами плотных зубов ещё уважительней и отвесил Селене поклон:
– Чёрному Господину полезен быть рад. Рад быть полезным. Злой Господин может рассчитывать на меня.
С улыбкой Селена покачала головой, речь не об этом, и кивнула:
– Передам.
А Рори сказала:
– Господин, это я, не она. Я пришла пригласить тебя. На игровой Южный. Позволь пригласить тебя!.. На тиры, на карусели. Позволь купить для тебя билетик...
От парней-то их ускользнуть посложней было, чем за Пажом проследить! Обманщицы торопились, слиняли с Мелоди, на него и вернулись, оставив Чудовище Моря с полудемоном наедине. Под сильным впечатлением от своего визита оставив. Молчаливыми. Обоих повлекли реки памяти вспять.
Ухо - в те годы, когда прелестные девушки звали развлечься, повергая его в смятение потому лишь, что не привык ещё к обществу прелестных девушек... Так и не довелось привыкнуть, не успел... Но тогда их появление не означало экстраординарных обстоятельств.
Знал бы он, как страшен со стороны, погрузившийся в невинные помыслы чудовища, скрежеща зубами, которым досталось столько голубок, тогда как губам... – одна, да и та... Чего вспоминать. Голубка и есть голубка, притворщица.
Зубы демона... Ссохшиеся губы, мерзкая оправа, из неё наружу вышедший бор алмазный... Грязный, корозийный, ржавый в промежутках, бликующий на гранях... Сложный, функционально совершенный инструмент... Челюсти скрипели, скрежетали в задумчивости под шарами глазных яблок, запавшими тёмные в пазы.
Собутыльника, расслабленно возлежащего в кресле, их вид отрезвил от тысячелетнего хмеля: «Зачем?!»
Две куколки, словно отражённый свет проникли в пещеру, где не бывает солнца.
Они и – это...
Вот так и трезвеют вдруг, узрев несочетаемое.
Не на Ухо Паж взирал, прикладываясь то бутылке, то ко фляжке ноустопщика, на себя... Кубик вязкого льда, катал во рту, омывал тёплым питьём ача, холодной тоской Ноу Стоп. Мешанина обыкновенного человека сбила бы с ног при первом глотке. Как на рынках «карусельной гравитации» жил бы несколько дней, ни рукам, ни ногам, ни языку своему не хозяин! Демону – хоть бы хны, фон, привычка. На фоне запретных и остывающих Впечатлений, режут тьму хвостатыми ромбам теней ро, косяки настигающих его вопросов... Зачем?!
«Зачем?! Ради чего?! День за днём, год за годом... Лакричное небо, опрокинутое небо Аволь, отчего я сразу не спросил себя: где ты, Паж?! Ты ныряешь, ты мчишься, полосами расчертив морду... Не нападут, настолько тупы, настолько! Ты уходишь на глубину, где похолодание каждого следующего течения говорит, что на этом ярусе нет уже и таких тупых... Ты выныриваешь с добычей, и отдаёшь её таким же на материке! Где же я?! Паж, ты в море? Ты на суше? Где ты?.. Много ли успел собрать счастья за такой жизнью? Док стрижиный? Приблизился ли к собственному имени? Зря лунный круг зовёт тебя док-шамаш! Ничего не успел, ничего не распутал. Как шло, так и продолжается угасание каждого шаманийца, кто всего лишь хочет кайфовать и знать. Девять из десяти кайфовать, десятый – знать. И те, и другие в своём праве. А кому из них ты помог? Никому! Сколько лунных братьев тузик увёл у тебя на глазах? Ты помешал ему? Что ты сделал? Ничего! Ты нырял ради демонов и пил на Ноу! И ты док-шамаш?! Ты тупая соляшка Великого Моря, промёрзшая и просолившаяся тень! Ради демонов, от демонов к демонам, вот вся твоя жизнь! Ой ли, они тупы, те что ловят в океане, на суше нанимают тебя? Не тупей ли ты, мечущийся промеж?.. Я должен собраться. Я должен упорядочить свою жизнь. Хотя бы те записки, что собраны по каштанам. Каковы бы ни были пусты и однообразны, попав к человеку более толковому, чем я, они могут направить его, указать направление дальнейших поисков. Упорядочить и передать... Докстри, Чуме... Буро копию, и копию для кого-нибудь, кому он сочтёт нужным... Есть у него... Всякие... Изгнанников сообразительными считает, будто время жизни их не обрезано, а сжато, сконцентрировано, вместе и соображалка... Я так не думаю, но Буро виднее. И этот ключ. Не зря же он пришёл ко мне».
Лунные бубны стучали у него в ушах с упрёком? Солнце Собственного Мира звало? Впрямь разрозненные бумаги записок напоминали о себе?.. Нет, нет и нет!..
Угощение почти остывшей, позавчерашней магмы ача, было питко до жути. Совпало с нормальной температурой тела. Горлышко бутылки Паж брал губами всё нежней. Задумчивей. Казавшаяся безумием перспектива: радикально сменить образ жизни ради бестолкового приятеля, единократного цокки, – сделав сальто-мортале, приземлилась с головы на ноги. Устоявшийся образ жизни – жуть и дичь!.. Анисовые, тёплые губы – мир и рай...
Стараясь не думать о том, кто позавчера был телесным теплом, остывающим в бутылке, Паж, глотнув, оставлял её прижатой к губам, и походил так на, прямо скажем, недорогую, откровенно неопытную кокетку, внутри голубятни удерживающую визитёра, раскрутить на сплетни, на подарки. Что поделать, искренность простовата. Фигня, некому за ним следить, что целует: бутылку или брусочек упрямых, обиженных, избегаемых губ своего единократного цокки?
«Аут! Довольно! Отнырял, отплавал своё. Закрываю счета, и...»
Паж всегда-то думал словами немногим лучше, чем говорил, тут кончилась всякая упорядоченность, остались искры, подобные Свободным Впечатлениям...
«Губы-бёдра-стройное-округлое-упругое-доступное-тёплое-сколько-угодно-насовсем-всегда-тёплый-милый-мягкий-телёнок-со-всех-сторон-мой-иди-ко-мне... Аут!.. Морской холод, прощай!"
Если так, то остались считанные дни холода и одиночества. Затем начнутся несчётные. Не считаемые...
«Я ведь знал. Едва прикоснулся к нему, я тогда уже знал...»
02.36
Тут как получилось... Никто ни с кем ничего не разочка не заговаривал про третий угол в треугольнике: Паж, Отто, Буро.
Канун марблс-поединка у Гранд Падре, одинокий, однорукий марбл-асс коротал на Мелоди, внезапно переполнившийся грустными песнями чар.
Босые, вместо красных сапожек красными лентами перевязавшие щиколотки, они разорванной цепочкой хоровода обтекали группы, пары, другие хороводы. И заводили грустную песню там, где умолкала музыка или певец. Лица закрыты масками-бабочками. Увидевший их впервые, принял бы за небесных танцовщиц, что охотницы не поверил бы.
Отто на драконьей спине, качая ногой, кружил посреди медуз, змейкой пролетал между лимонного света шаров, внимал то с северной, то с южной, то с западной, то с восточной стороны Мелоди знакомому припеву из Пяти Прощаний: «Как же мне, как поверить, как мне поверить в это?.. Весь я остался в прошлом, нет меня, нету, нету...»
Лучшие, всеми любимые песни простоваты, да, откровенно просты. «Нету... Нету...» – Нежными голосами пропеваемые, эхом носимые звуки казалось заклинанием и одновременно явлением природы. Они странным образом утешали. Было в них какое-то освобождение.
Тосковал, воображал, как уже следующим вечером уступает у всех на виду, сдаёт партию. Его печать одна на календарной стене до решающего дня зависла.
Паж о встрече Отто с Буро не подозревавший, считал, что уговор, естественно, в силе. Обнаружив телёнка именно там, уговору согласно, откуда и в прошлый раз отправились на Цокки-Цокки, вынырнул зигзагом из-за жёлтого шара, из бенгальских лимонных искр, со словами:
– Ждал? Я вот. Полетели?
Крепкое объятие холодной руки за шею и поцелуй в щёку.
Отто обалдел. Выяснять, спрашивать, ничего не стал. Удачу спугнуть? Кто их знает, какие там отношения, между ними, демонами. Может, поссорились. А может просто Буро знать не обязательно. Или... «Да нет же! Наивный я дурак! Гарантии ради, что не передумаю! Говорили же мне, что Паж прилетает на печати глядеть!»
Отто молча, послушно направил дракона в небо, в сторону Цокки-Цокки.
Чуткий к настроению всадника, дракон летел не торопясь. Едва крыльями махал.
Паж думал: «Может, ему так хочется, растянуть дорогу?.. В тёплый, анисовый Аут...»
В один прекрасный, по крайней мере, пейзажно-прекрасный момент, их Белые Драконы вовсе прекратили движение и зависли крылья распластав. Всадники переглянулись Отто, поднявшись чуть выше, соскользнул на дракона Пажа.
Металлом, воронёной синью отливали волны беспредельного моря... Над половиной горизонта занимался новый день.
По-видимому, нижние тучи оказались сильно плотней верхних слоёв. На месте полосы рассвета восток всей огромностью небес от неба до головокружительной выси разгорался горячим светом, пунцовым, карминным... Зарево кострища величиной с материк.
– Помнишь, – тихо спросил Отто, едва слышно сквозь отдалённый шум моря, – сухую траву кто-то жёг? Это огненный пожар, ты думаешь?
Не перестал добавлять «огненный», и после того, как Дикаря лекцию по лингвистике выслушал.
«Огненный – пожар... Телёнок упрямый, ну, что ты будешь с ним делать!..»
Паж улыбнулся:
– А лисички... Взяли спички... К морю синему пошли, море синее зажгли...
Потрепал отросшую шевелюру.
– Ты серьёзно? Я не слышал этой песенки. Зверодроиды поджигали море?..
Ну, как не смеяться над ним? Не ирония ведь, впрямь настолько доверчив.
– Это не песенка, цокки, это старый-старый стишок! Речь о не живых артефактах – а о настоящих лисицах!..
– И кто его, как его потушили, море?
– Кардинал поднялся из каменного леса, взмахнул крыльями и погасил.
– Большущий...
– А то... Они знаешь, какие бывают!
– Ух... А что такое, кардинал?
– Тридакна в стадии бабочки.
– Ишь...
Синие Скалы медленно приближались, из вертикальной черты на фоне алого горизонта превратившись в узкий, зубчатый треугольник.
– Не тянет в лодочку Цокки-Цокки? – спросил Паж, заранее направляя к скалам дракона.
Отто кивнул. Музыкой он пресытился, публика им не нужна, а скалы уединённей каморки.
На самой вершине лежал туман обычного облака. Редко бывает.
Отто принюхался, прислушался...
Если заключены Впечатления в этой влаге, то неуловимые. Впечатления настроений. Облако рафинированное наоборот: грубая информация ушла, тонкая осталась, грусть какая-то. Зато тут тепло. На вершине Синих Скал всегда тепло.
Паж развернул телёнка лицом к себе. "В непонятном он всё-таки настроении". Обнял, тогда лишь заметив широкий... Пустой рукав...
Однажды из актиньих дёсен, ниже уступа, где Паж собирал кристаллики льда, вырвался шип и ударил его в грудь. На груди висло перекрестье, пучок таких же, загодя обезвреженных, шипов. Очнулся, на волнах качаясь. Удар, полученный им тогда, был во сто раз слабее.
Паж задохнулся, его распорола вдоль, от живота до позвоночника, эта бессильная, обрубленная рука. Огненный Круг замер.
– Дроиды, Отто, светлые дроиды, Отто!!! Ты – нырял?! Один?! С кем?! Цокки мой, Отто, что ты учудил вдруг?.. Зачем, зачем, зачем? Отто, я требую, отвечай, зачем?! Почему ты немедленно, сразу, в тот же день мне не рассказал?!
«Как, почему в тот же день, сразу... Потому – что. А в следующие дни тебя ещё найти надо было...»
Разглядывая регенерацию, Отто поднял культяпку и рукав сполз до локтя.
– Да всё в порядке, Паж, чего ты? Мало ли рук теряют и отращивают. Никуда я не нырял. На Южном с ро-глассами неудачно поигрался.
Регенерация благополучно дошла до кисти и замедлилась, произведя характерный эффект...
Дроиды регенерации по схеме внимания ориентируются. Где нет его, идут по-прямой, а где есть – от главных точек. В результате, при отсутствии кисти руки, те места, где подушечки пальцев уже наметились, горели маленькими созвездиями огоньков дроидов. Двигались, будто пальцы есть. Но взять ничего не могли. Не скоро ещё смогут. Эти пять созвездий, как пять лезвий царапнули Пажа по сердцу, когда с ребяческой непосредственностью Отто ими подвигал: вот, смотри, прикольно регенерирует.
Паж очень ждал, очень сильно хотел Отто. До этого момента. Почувствовав, Отто глубже прежнего провалился грусть.
– Не хочешь с уродом, да? Давай отложим снова. На потом... Надеюсь, мой обрубок забудется, не отобьёт у тебя охоту насовсем.
Как будто уголёк предельного льда из ада Морских Собак доставал, Паж взял его руку и положил на Огненный Круг, под лохмотья жилетки. Прижал пять точек, как пять рогов ача, к Огненному Кругу. До чего же больно может быть от такого, в сущности, пустяка.
– Помолчи, а...
Левая мысль утешительно мелькнула краем его сознания: «Зато уж теперь-то безобманное поле Гранд Падре марбл-асс пролетает со свистом! Одной левой сделать клинча? Даже оливкой опившемуся, марблс-мании такое не приснится».
Кострище зари подёрнулось дымком угасания, началом пасмурного дня. Стало моросить.
Отто лёг щекой ему на плечо, брусочком тёплых губ – в жилистую шею, в худое плечо. Смотрел, как на спектр разбивают свет чёрные с зеленоватым отливом волосы. Как отсыревают пряди, лохмотья. Впечатлений дождя не замечал.
Он думал: «Что мне отдать тебе? Не отталкивай меня...»
Вдыхал, запоминая. Глубоко вдыхал запах кожи, необратимо проникнутой морем.
«Не отнимай у меня этого, Паж, я пропал. Не лишай меня дыхания жизни. Света дроидского ради, незабвенного дроидского манка, Паж, дай мне какой-нибудь выход... Дай послужить тебе. За раз в сезон, за раз в году... Слугой, вещью, приманкой в море. Марионеточным игроком на продажные партии. Фальшивые, заказные, мерзость... Голубем. «Голубем-при-пологе»... Только где твои шатры? В Шамании? Надежды нет... Что мне пообещать?! Во что не вмешиваться?! Не появляться где?! Чтоб ты не отталкивал меня, чтобы оставил себе?.. Паж, оставь меня себе. Оставь меня себе, оставь, оставь... Я не знал, что всё так сложно. А ты знал! Ты знал, но взял. Теперь оставь, это же правильно? Ну, чем, понять не могу, чем я вам помешаю, изредка, иногда прикасаясь к тебе?..»
– Ты мне не доверяешь совсем, – тихо констатировал Отто. – Ты следил, чтоб у Гранд Падре я заранее вышел из календаря. Глупо, некрасиво.
И Паж не различал Впечатлений в дожде. Он таял под моросью тёплой для него, ныряльщика, таял под сопение тёплых губ. Таял и обратно собирался пружиной, готовый защищать своё до последнего дыхания, своего цокки, своё счастье. Жилые шатры на тех и этих рынках поднимал для двоих, фантазировал, защиту придумывал, охрану, от морского и человеческого, случайностей и коварства, от старых своих приятелей и неизвестных разбойников... От всего, что не угрожало отнюдь!.. Как демон, нашедший жемчужину:
«Кто бы ни сунулся, демоном море сделало меня навсегда. Пусть только сунутся. Буро всё поймёт, на остальных плевать, авось наймут себе нырка. Прощайте друзья-заказчики, дьяволы сухопутные, счастливо оставаться! Сахарный цокки, мой Собственный Мир ты превратишь до былинки по-своему, как захочешь, как душа пожелает, мой анисовый цокки... Мой Або-Аут, свет Лакричной Аволь, до последней былинки!.. На Краснобае район отгорожу и ворота поставлю. Личный клуб тебе: арба два. Специфику позаковыристей удумаем, чтоб гостей поменьше, оу, ха-ха! Научусь палками в марблс играть, Восходящим мечтал, да не собрался, как бишь его... А – биллиард!.. Умеешь? Наверняка. А нет, так мы купим вирту и вместе научимся, я плохо, ты сразу... У нас бездна времени впереди. Больше, чем существовал мир, больше чем ему осталось. Есть крутая волна, Отто, волна не ограниченная морем. У него – берега, а у неё – нет. Идёт себе и идёт. Вздымается, падает. Кто запретит ей вздыматься и падать? Выше высокого и ниже низкого. Кто остановит её, идущую сквозь тебя и меня? Чувствуешь, как она идёт сквозь тебя и меня? Юноша Кит на её гребне заплыл через Двое Врат прямо в Аволь, золотой мой, анисовый, за белую скорлупу... Значит, он подчинил её, Отто, превзошёл её, крутую волну, и мы превзойдём... Никто к нам не сунется, я не позволю. Прощайте, тугие змеи на каменных ветвях, пёстрые змеи в фиолетовом мраке, я нашёл объятия крепче ваших, я нашёл Аволь».
– Конечно, не доверяю, – ответил он, – и на безобманное поле, уговор, приду.
– Кто бы сомневался.
– Дай мне, – прошептал Паж, перебираясь поцелуями от уха к склонённому лицу, – дай мне твои губы.
– Бу... – сказал Отто.
Тёплое, примирительное «бу...»
«Дроиды светлые, каково же мне будет не видеть тебя. Уже завтра, Паж, уже сегодня, прямо сейчас. Каково же мне будет видеть тебя на Ноу... Весь я остался в прошлом, нет меня, нету, нету...»
Обсуждения Дроиды. Гелиотроп. Часть 2. Главы 35 и 36