Дроиды. Гелиотроп. Часть 2. Главы 17 и 18

Его шуточный финт напомнил чередование фаз дроидов желания: либо появляются, либо исчезают. Не замахнувшись, не покачнувшись, как ножницами из киноплёнки вырезан этот момент, Докстри указательным пальцем легонько чиркнул по мощной шее Грома, сопроводив:

– Фьюй-йить!.. Чик, так сказать...
И негромким смехом. Лишь тогда Гром заметил каштан на тыльной стороне руки. А после ничего уже не заметил... Марионетка с обрезанными нитями, покачнулся и ухнул вниз. Силы ушли из живота, нитки, видимо, там крепились...

– Вот, как это работает, хех, если тебе интересно, – сказал Докстри. – Потянись руками-ногами, отгони тузика.

Невозможно привыкнуть к этому постоянному упоминанию среди шаманийцев смерти с идиотской кличкой! Вместо того, чтоб привыкнуть, начинаешь озираться. Высматривать... И оно высматривает! Не собака, совсем не собака! Не тузик, тьфу.

Докстри Гром с некоторого времени слушался, как дроида. Кто бы ему напророчил, что такое возможно! Потянулся, ощутив себя резиновым, предела в растяжении не знающим, вдохнул ладонями и стопами, и якобы утерянные силы – вернулись!

Зная эффект, Докстри отметил:
– Запомни, вполне может пригодиться. Если навостриться, притом, твёрдо верить, и медянка тебя не задушит! Она – поперёк старается лечь груди, а руки-ноги как бы в Огненный Круг непосредственно вдыхают, не дают его затормозить.

– Док, признателен.
– Не за что.

Докстри разглядывал каштан на обтянутых костяшках. Шипы уткнулись в акварельные, сиреневатые разводы, кожа огоньками дроидов мерцала едва-едва... Смотрел на указательный палец, словно режущая кромка стрижиного крыла была видна ему.

Гром поинтересовался:
– А тебе это фокус что-то даёт?
- Попробуй. Вот я, вот шея... Не, жизни не прибывает. Или прибывает, но не мне. Это для самой Шамаш. Тут всё для неё, ты до сих пор не понял? Каштаны вроде как подношение, а это – жертвоприношение... Возьми каштан, да чиркни по шее, прежде чем ей преподнести, то же самое... Можно развлекаться без них, с пустыми руками, мы развлекались, я по-молодости... Не борцовское, не кулачное, такая выходит забавная специфика... Танцы-пятнашки, хех... Догнать, изловчиться... Чиркнуть по шее, от локтя до пальцев, чтоб соскользнуло... Но тогда сутки не встанешь, и никакие потягушки не помогут.

Поднялись на второй этаж.
Докстри бросил каштан. Жернова перевернулись, открыв под тонкой, яркой штриховкой ночь до Великого Моря.

Гром испытал предложенное.
Интересное дело, царапнувший шею каштан ту же самую, мгновенную слабость как жажду произвёл. Жажду и удовольствие. Удовольствие жажды... От неё не хотелось избавиться, её хотелось продлить, распространить за пределы себя, на жернова, на здание, на город и весь облачный рынок, чтоб окружающее разом сложилось как марионетка и полетело каштаном в негромкое отражение полной луны... Туда... Насовсем...

В ореоле жемчужного, переливчатого сияния обозначились тончайшие черты... Ожили... Улыбнулись... На какой-то неуловимый, драгоценный миг предстали в нормальном положении, принимая дар...

Снова Гром забыл о страховке, снова Докстри тяжело и крепко держал его за плечо. Немножко ругал, сердился.

На выходе, очнувшись, Гром спросил:
– Ты так держишь, словно я не отвлёкся, а прыгнуть собрался.

Докстри не ответил ему... Гром притормозил, в лицо заглянуть. Что за молчанки опять?

– Бывало?
– Чего только в Шамании не бывало, хех...
– Твой любимый ответ! Это вас роднит с ней, да?
Докстри снова промолчал, и Гром понял, что попал второй раз подряд, не целясь.

Не сиделось.
Гром кружил по цеху, удостоверяясь, что держится на ногах, что за рамой Шамании его не настигнет, что после первого каштана настигло. Постоял у края, попинал киббайк, усмехаясь, прикидывая размер его всадника, лилипутом себе представляясь.

Хотел пнуть резаки, рядом валялись... И вдруг замер. Не решился. Никчёмные, нелепые. Раскрытые и мёртвые. Страшные.

Как нечто бывшее живым, так были страшны они, не похороненные. В положении, раскрытом для «фьюить...», неуспокоенное железное тело серпа посередине сходилось в двойной герб погон. Нетронутые тленом лезвия думали о нём, стрижином гербе, о том, чтоб сойтись в него, кануть, забыться... Серп упивался в своём параличе этой нечеловеческой и недроидской мыслью.

Грома буквально загипнотизировало... Но тут их позвали.

К Шамании не подлетают Белые Драконы. Ни вплотную, и не ближе, чем за двенадцать «лепестков» – двенадцать позиций для облачных миров, можно оказаться от неё, оставаясь верхом. Порядочное расстояние. Как же попадают в неё? Падают. Шамания имеет сильное притяжение.

Обособить что-либо – взаимный процесс, и означает для обособляющего утрату власти. Дроиды отстранились от Шамании, совершенно по-человечески решив, если исправить положение не в силах, чего зря и огорчаться. Доминго отогнал рынок на пограничные лепестки высокого неба, установил ему орбиту-не-чередования, без визитёров чтобы, да и забыл. Ну, нельзя уничтожить место, в котором есть хоть один человек, а выкурить их оттуда не представлялось возможным.

Влияние Юлы несильно на этих высотах, законы природы брали верх над дроидскими законами, а именно – гравитация, притяжение огромного тела. Замедление времени... «На слабой Юле», так положение называется...

Со спины Белого Дракона прыгнув, падать начнёшь, не к земле, а к Шамании... Сильно, очень сильно разгоняясь. Необходим маяк, голос Харона. Его бубен и больше ничей находиться у рамы, остальные – в Шамаш. Этот бубен почти не светится. Он велик, громок. Кто бы рядом, в который раз не стоял, поражается, как можно, чтоб такая ширь и глубина, бесконечность исходила из конечного... Весь в царапинах и трещинах, того гляди развалится.

Без бубна Харона, человека размажет об раму сразу на подлёте. И останавливает сразу за рамой глухим «бумммм...», обретая новую трещину.

Белые Драконы всеми силами препятствовали сокращению дистанции между собой и Шаманией. Но если бесполезно? Индивидуально. Чем старше шаманиец, тем с большего расстояния позовёт его притяжение облачной земли.

Если прыжок начат рановато, противоборство человека с дроидом заходит на очередной виток. Если вовремя, дракон уже не поймает. Оба они кружат в тягучем, замедленном падении, как в сиропе, пахнущем сладкой мятой высокого неба... Оба – драконы... Зубами за ухо?.. Но бесполезно если? Не вечно драконам повторять игру, которая не игра для всадника. Прыгай, человек, твоё дело... В конце концов, Белые Драконы, независимые навсегда, сами никому не подчиняются, понять чужое упрямство им не трудно.

Вблизи облака полёт ускоряется до свистящего ветра в ушах. Несколько лет пройдёт, прежде чем новый шаманиец с открытыми глазами на ноги будет приземлятся, а не кубарем в раму залетать. Сердце сжимается, внезапный выход из-под давления, как обухом по голове. Чудовищные скорости содержанию каштанов – очевидная рифма. Шаманиец влетает за раму, как самый настоящий стриж. Завершающий полёт вокруг кучевого облака, до неестественности круто сбитого, непрозрачного кучевого облака, как «фьюить!..» стрижа вокруг чьей-то шеи.

Рама – дверь в непритязательный, затопленный домишко. Проход насквозь, с той стороны у крыльца на воде лодочка Харона, по стенам развешены личные лодки.

На фоне Белого Дракона, таявшего постепенно увеличивая размер и прозрачность, на фоне его зубчатого гребня хребта и хвоста, фигурка спрыгнувшего, притяжением Шамании влекомого всадника смотрелась крошечной галочкой, какими бай-художник соломку под лупой расписывает. Две чёрточки рук... Крыльев? Соединённые, наверное, но точки соединения не видать.

Летящий в Шаманию и спешил, и играл. Крылья то прижаты, острым углом в облако нацелены, давая ускорение, то раскрываются и по синусоиде кидают вправо-влево резко, плавней... Вновь сложены, вновь ускорение.

Харон терял крылатого гостя из виду, когда тот совершал облёт рынка.

Мерные удары бубна от рамы разносились по небу, заполненному размытыми, бесформенными облаками, гулко и далеко. Диссонировал Рынок Шамания, круто замешанный, с этими облаками. Белый, света не отражающий, для света не проницаемый, монолит.

Некто совершал за облётом облёт, сопротивляясь ускорению, выглядел правильным крестом, с тонкой линией тела и треугольными парусами крыльев. По мере приближения, передняя линия крыльев обнаружила вогнутость.

«Стриж? – подумал Харон. – Наяву? Так вот как сходят с ума...»

Эмоции в его наблюдении и выводе, однако, отсутствовали, кроме лёгкого любопытства, явь ли, бред ли, посмотрим, что будет дальше.

Дальше «стриж» с характерным «фьюить!..» пропал из виду, заходя на ближний круг.

«Буммм!..» – безошибочно подхватил Харон, и визитёр вкатился за раму, поднявшись на ноги, раньше, чем бубен замолк.

Перепонки сложенных крыльев на диво тонки, под опущенными руками почти не видны. Одеяние из того же мерзкого пластика, но планерная часть структурирована мелкими сотами, без ожидаемых рёбер жёсткости, без каких-либо спиц и видимых защёлок-креплений.

Едва глянув в лицо, Харон приложил руку к груди и поклонился:

– Док-галло!.. Доброй нескончаемой ночи. Приветствую, док-шамаш.

– Лодки не нужно, пройдусь.
- Пришли мне смену ради твоего визита! Хочу слышать и видеть, хочу из каштана сопровождать тебя! Ребята не откажут.

Расправляя перепонку крыла, худая рука док-шамаш потрепала его по голове:

– Будет, будет... Когда настоящий, пришлю, в лунном кругу когда, а это не визит, а так...

Будто призрак каштановый исчезла док-галло в сумраке затопленной улочки.

По пояс в бурлящей мути. По колено. По шею... Дальше – светлячковый брод, лишь перепрыгивай кое-где, где-то в окна залезай, карнизами проходи, в иных местах ровно и не выше колена.

Ни опасений, ни брезгливости.
Сквозь призраки, как сквозь толпу во сне лежал путь, краткая остановка случилась...

Толики внимания не уделяя светлячкам, естественно – тут и там попадавшимся на системе своих именных бродов, к одному из них, она, внезапно застыв, вернулась на несколько шагов...

Светлячок не манил, он разглядывал свои руки... Ладонь – тыльную сторону. Тыльную сторону – ладонь... Правую – левую. Левую – правую... Поочерёдно. С неподдельным, нечеловеческим вниманием. Ужасающим.

Черты обезличены до полной светлячковости. Кому они могли что-то сказать? На лицо – эталон светлячка. Однако чередование жестов ещё сохранилось. Присутствовал и дополнительный компонент: взглядом и на ощупь светлячок исследовал линию от ногтя указательного пальца до плеча... Линию резака стрижиного. Заторможено, с не возрастающим, не убывающим интересом он проводил по ней, как по реально острому лезвию, и в конце жеста тень изумления нарушала картину...

Лицом к лицу, вплотную они очутились. Галло впилась взглядом во тьму глаз состоящих из одних зрачков, в светящуюся паутину лица. Слабые руки светлячка скользили по ней, она мешала его пасам, зарево следовало за движениями... Горит...

Напоследок галло прижалась лбом к яркой, неоново-синей груди, к радиальному сплетению, за которым не виден Огненный Круг. И вместо горьких каких-то слов, с застарелой холодной ненавистью сказала:

– Мадлен. Мадлен...
После чего уже не задерживалась на пути.

Даже где кончились города, где на тоскливой, водной равнине огромные пузыри, бухая, исходили с неведомых глубин, её шаг не замедлился.

В сухой, невысокой, спешащей фигурке было что-то от ребёнка, выбежавшего на луг. На грязные лужи, которые не грязны, а чертовски привлекательны! Шлёпать, бродить на воле, в настоящем одиночестве, в уединении!.. Не беседки опостылевшей, а города. Уединение под куполом небесным, хмурым, перед чертой не потревоженного горизонта.

Горный пик. Цель пути.

Лунный круг был завершён, наступило время сладостей.

Оставленные в отдалении, на сухих ветвях, луны бубнов горели ярким, опустившимся на землю созвездием, обводя шаманийцев яркой чертой контражура. Выхватывали профили, рисовали белым по чёрному. Рассыпанными бликами лежали в зрачках. Подсвечивали на удивление не резко того, кто, не расставшись с бубном, подушечками пальцев как шёпотом подбирал какой-то незатейливый ритм.

Шамания особенное место, чем дальше от людей, тем крупнее её луны, тем пронзительней их свет и громче звучание. В руках же – прирученные они, домашние лунные звери. Ритмы не заглушали шорох вытянувшегося за день ковыля. Скоро увянет. Не статична эта земля, эта вечная ночь. Свои периоды имеет. Исследована-то на сотую долю едва.

Ребята разливали по чашкам чистую воду миров, к пустым сахарным осколкам и нитям сахарных капель – пустую воду. Кто-то из основателей принёс и оставил на общее пользование набор чашек, и тем заложил традицию. Они были квадратны. Из нескольких штук уцелела одна, со щербинкой возле ручки, но и все позже появившиеся – квадратны. Шамнийцы разливали воду, и в белых квадратах чашек отражалась белая круглая луна, та, которой нет над их головами. Грома, как новичка, этот пустяк озадачивал в Шамании больше других чудес.

Мир, покой, один бубен шепчет, тихо вторит незримый ковыль...

Сухощавая тёмная фигурка возникла резко, вскинула обе руки. Летучая мышь с пробитыми светом перепончатыми крыльями. Бросила почти скороговоркой, полу-благословением, полу-приказом:

– Доброй ночи Шамаш – добрую ночь.
Сделав паузу перед повтором «доброй», добавив слову веса.

Приземлилась, складывая перепонки, возле чьей-то до краёв полной чашки, к поваленному дереву спиной.

Пригубила её беспардонно, с запоздавшим:
– Чьё? Не обделю?..
– Мема?

Хозяин чашки, лежавший на животе, в земляном тайнике порядок наводил, встал, пригляделся, темно... Всё лежбище зашевелилось, собирая для неё сахарное блюдо, передавая целый кувшин прохладной воды.

– Надо же, меня ещё помнят в Шамании!
Уступивший ей место и чашку парень вернул:
– Быть не может, Шаманию ещё помнят в Гала-Галло!
– Ха-ха, – сказала Мема, не засмеявшись и не улыбнувшись. – В Галло и дел-то, кроме как вспоминать. Каракули выводить, бумажки складывать... Есть хрумкнуть чего? Я без претензий.

Ей протянули каштан.
Мема и в самом деле давненько тут не была... Плохо знавшие её шаманийцы собрались возвращаться на лунный круг, те, что постарше, махнули им, сидите.

– Постучи, – кивнула Мема парню с бубном в руках, – маячка ради.

Каштан можно обкатать слегка, человеку – в камнях, как в ступке, Паж руками мог, обломать самые длинные шипы, самую остроту их. Такой каштан слабей проявляет корень Впечатления, но легче глотается. А хранить их надо в полной шипастости, она, кстати, самопроизвольно восстанавливается, от сломов уходит последнее, ничтожное количество заключённой там влаги.

Мема не обкатала, а дали ей лучшее, крупный каштан. Кинула в рот и одним ударом грубо расколола, женственности лишённая, не заботясь, как выглядит со стороны, опустив челюсть на колено. И проглотила, словно колотый сахар...

«Ничего себе!.. Нереально...»
Да, фокус Грому уже известный. Паж, ноустопщик использовал этот способ, умел. Но и он – иногда. И его эта сногсшибательная боль отвлекала на пике.

Провал и затем – Впечатление раскрывается вдвое быстрей и десять – острей, из-за соли, разъедающей, жгучей. И через иглы, и разом в горло. Жгучая смесь соли и битого стекла.

Мема не билась в агонии, не танцевала светлячком и не потеряла сознание, как некоторые, чей танец похож на судорожные движения во сне. Правда, он стала двигаться и говорить замедленно, как Халиль, когда он подглядывает за Арбой в очки. Плавно, слепым канатоходцем, дошла до ближайшей луны и сняла её с ветки... Могла попросить кого, не попросила... Вернувшись, прикрыла глаза...

Ритмы бубнов её и сопровождающего скоро нашли гармоничное равновесие и остались в нём. Изредка, как впустую, сглатывала. Вдыхала трудно и глубоко.

Агрессивный след её, внешне непримечательного, вторжения развеялся, позволив любопытствующим беспрепятственно рассмотреть шаманийку и галло.

Сухощавая, неравномерно смуглая от всех излучений когда-либо пролившихся на неё. Правая скула как под направленным светом, всё же лицо – коричневое. На плечах полосы, будто рябь, на руках как брызги, пятна, есть светлее её смуглой кожи, есть темней. Кисти рук вообще пёстрые сплошняком, рябые. Руками лазит, куда не надо. Сколько раз она начисто лишалась их! Эти рябые – уже последние восстановившиеся! Да здравствуют дроиды регенерации.

И голос стал сухой при разговоре у певицы вайолет. Вдохнула, наклонившись над модулятором, который закончил работу, но продолжал самоочистку. Связки не регенерировали до исходного.

Неравномерно выгоревшие волосы связаны на затылке. Пучком, жёстким веником торчат, словно голова – зверь, а это – его хвост. На завязке горит подлинный пурпурный лал, минимальная из рабочих модификаций.

За что Шамания имеет почтительность выше среднего к галло, появляющейся раз в сто лет? За то же, что и ко всем в лунном кругу: надёжность, взаимовыручку. Поначалу, когда никто ещё не знал, беря каштан, вернётся ли живым из головокружительного приключения, Мема, благодаря опыту певицы вайолет, вывела многих. Она умела, прислушавшись к ритму дыхания, к судорогам, напоминавшим предсмертные, уловить в них биенье живого пульса, подстроиться под него, заставить свой бубен услышать, и вывести наружу из положения безнадёжного на первый взгляд.

Становившийся всё более хриплым, её голос заменял вытащенному с того света и воду и сахар. К жизни возвращал. Не будучи сладким, он был очень чистым, прозрачным и жёстким, да, как правда, изложенная без завитушек.

Мема и саги коллекционировала такие, сухие, где перечисляется подобно формулам: кто, с кем, чего, кто на царство, кто в могилу... Но в её исполнении, кто бы ни оказался вайолет-партнёр, они звучали захватывающе до полного погружения...

В Галла-Гало у неё был канал связи со своими на такой случай. Неизвестный даже Мадлен! Замаскированный ловко и изящно.

Пирамидка Харона представляла собой лист манжетки, трава с резным краем, вроде бокала для мартини. В ней лежала невысыхающая капля росы: капля голубого топаза. Если: «На помощь», то будет лежать королевский топаз. Заменить в этом глухом уголке сада – одна секунда.

А если Мадлен и доложат, пусть попробует слово против сказать!..

Последний раз Мема экстренно понадобилась шаманийцам невесть сколько столетий назад. Тем не менее, не было дня, чтоб утром и вечером она не прошла в густой тени стриженных, непроглядных крон мимо манжетки.

Харону же было сказано, что если воспользуется входом, чтоб увидеть свою док-галло, получит по ушам... Из естественного возмущения, он сразу же так и сделал!.. Но не получил! Кто же не скучает и в лунном кругу по док-шамаш?.. Не получил, и впредь не повторял.

Коричневые, рябые пальцы сместились к краю бубна, начали бродить вопросительно, ускоряясь, сбиваясь. На выход, значит. Сопровождавший подхватил ритм.

Докстри набросал сахарных шариков в чашку без воды, и покачивал её, размешивал... Звякал в ритм...

Сбитый с толку увиденным, Гром тихо обратился к нему:

– Вы говорили, девушек в Шамании не бывает... Ревнивая Шамаш, всё такое... Говорили?

– Гром... – прошептал его док. – Тут, конечно, темно, но где ты видишь девушку?..

Во всю пасть драконом осклабился, беззвучно смеясь, и резкий зигзаг профиля прямым текстом сообщил, каков был этот жулан когда-то... Многим и многим латникам из враждебных кланов нечеловечески повезло, что Докстри сменил поля войны на полночную степь Шамании.

– Это не девушка! Это чёрт рогатый, глубоководный... С перепонками... А как каштаны грызёт... Видал?

Ещё б не видал... Гром обернулся, из-за плеча на предмет рогов... Показалось ему, что вон они, полумесяцем!..

Но то был скорей уж нимб, оказавшейся за Мемой, луны. Луна в руках у неё, луна за головой...

Докстри добавил:
– Если уж галло тут, то по веской причине. Что-то стряслось или что-то должно произойти.

02.18
Кувшин пригодился, сахарное блюдо Мема лениво перебирала, отхлёбывая лишь воду.

Открыв глаза, но ещё видя перед ними лишь муть, она спросила именно про Докстри:

– Что, шаманийцы, док-то стрижиный сияет уже где-то на бродах? Позвал его тузик глюков ловить?

Лица повернулись к нему, и Докстри, неторопливо вставая, откликнулся:

– Зовёт, Мема, что ни день приходит, сахарком откупаемся пока...

– Ха-ха, – сказала галло, не рассмеявшись.
Они обнялись. Мема вгляделась в проступившее из мути знакомое лицо человека, вытаскивавшего её из пропасти. Не в лунном круге, в степи. Не раз. Два, пять... Как находил, удивительно? Бывший жулан, кого хочешь, в любых просторах найдёт. Клинчи не поняли бы поговорку про иголку в стоге сена. Что может быть проще? Больше десяти раз подряд находил и вытаскивал.

Был у Мемы такой период...
Добыв из бурлящей мути каштанов с избытком, она уходила в степной мрак, на расстояния, откуда луны уже не кажутся огромными, а лишь далёким заревом. Пропадает его черта, распластанная над горизонтом, так долго, что устаёшь, спотыкаясь, идти... Идти с твёрдым намерением не возвращаться. Податливой оказалась твёрдость галло. Или твёрдость жулана оказалась высшей пробы. Однако в десятую, пресечённую им попытку Мемы тузика найти, Докстри сказал ей, что на этом баста, он уважает её выбор, одиннадцатой не будет. И её действительно не было.

А ведь жуланы, как сказали бы про зверей, природные враги Мемы.

Дорогое, значимое лицо... Мерцания нет, но акварельные разводы очевидны, и как морщины резки, от сиреневого к серому. Глаза не светлячка, волчьи, приземлённые, живые, невыразительные глаза хищника.

«Придёт ли тузик за волком?.. Глаза, чёрт дери тебя, док стрижиный, без перемен – настоящего жулана!»

– Что, тоже красавица? – усмехнулась она его встречному разглядыванию – Мы пара с тобой, старик.

Докстри кивнул:
– Где шатёр ставим? Кто кого за битые ракушки показывает?

– На байском рынке?
– Чего так слабо?! Для избранных, на Жуке!..
Мема без «ха-ха» рассмеялась, двоим понятной, шутке, мило погуляли когда-то...

– Там, Докстри, гости робки... Толку-то...
– Зато не бедны! Ох, Мема, что их упрекать, от нас с тобой тузик и тот драпает... Ты звала? И я звал!.. Не подходит близко, боится!.. Бросишь ему сахарку, и вовсе убегает... А на Жуке сделаем просто, поставим пирамидки у входа, ты с одной стороны, я с другой. Путь за выход платят!

– Ох, не любишь ты до чего свою бывшую братию!
– А за что их любить? Да не в них дело, разницу прочуял...

– И какую же?
– А ту, что на корточках, светлячком, люстрой в воде по колено, глюков манить – реаль... И покой... А в жестянке на байке скакать – пшик, пустышка. Чушь и галлюцинация.

Не то он говорил, что на самом деле было. Хотя покой, да, в его устах – аргумент. Но разницу-то почувствовал между кое-чем другим... А после увидел лицо Шамаш... А вскоре и тот каштан, что дал ему имя «Докстри». Как всё было...

Аргументы, иллюстрации приведённые Грому для самого Докстри, для док-шамаш не значили абсолютно ничего! Он за дроидскую сторону аргументацию фантазировал. По разные они стороны: Гром через каштаны глядел на хищничество, Докстри из лютого прошлого борца и клинча на стрижиные радости. Что для Грома смыкалось, для латника, потерявшего счёт своим жертвам – пропастью разделено!

На Жуке Докстри вдруг понял разницу между запретным каштаном и войной. В каштане не надо ничего решать. Там всё сделано, совершено. Ты невиновен... Как стриж ты выбираешь очередное горло, как шаманиец, ты просто «фьюить!..» Удар и вокруг... Кайф стекает и повторяется...

Пешеход с булавочную головку размером. Кайф – размером с невинность. Свобода. Ничего не теснит в груди. Быстрина разгладила, стёрла рябь сомнений, толкучку противоречивых порывов, откаты рефлексии. Неразделимый сплав яростной скорости и покоя.

Никто ничего не решает. Так назначено. Он – меньше чем призрак, ты – немногим больше чем светлячок. Его ущерб равен нулю, твоё приобретение пало ниже его, в область отрицательных чисел, но это твоё дело. Те, что встречают твой смертоносный, невесомый удар, исходно предназначены тебе. Отданы тебе, ты не виновен...

А если попадётся каштан, в котором, поворачиваясь спиной к последним лучам заката, стриж одевает резаки и планирует на тёмный бульвар, стрижиной дуэли навстречу... Если такой каштан по недомыслию, по неосторожности уже проглочен, то надо – перешагнуть. Через непонятное что-то. Выйти на стук лунного круга, сказать: «Не повезло...» Услышать: «В другой раз». Услышать: «Я завтрашний круг тебе уступлю». И почувствовать себя счастливей, чем до ошибки. «Нет, спасибо, не нужно. Сам не доглядел, пустяки».

Докстри ощутил эту разницу всей кожей. И оставил маску жулана.

Базовое для людей качество проявилось в совершённом им кульбите, тенденция экономить. Сокращать, упрощать. За счёт углов, разумеется, за счёт поворотов. Но если перемены неизбежны, лучше уж одна крутая и очевидно выгодная. Длина прямого пути считается за «один», слагаются повороты. Утомляют повороты. Особенно внезапные. Особенно напряжённое ожидание, то есть сам факт непредсказуемости следующего.

Латник экономит, закрывая лицо, экономит целую палитру эмоций, все не вспыхнувшие чувства, все не принятые решения. Только драка, только позиционные решения, позиционные связи, перестановки.

Докстри повернул от линии фронта клинчей, не имеющей шанса в обозримом будущем на исчезновение, туда, где всё предопределено, да корня засолено, и там ощутил: свобода! Страстная же натура не удивительно, что скоро заставила перегореть. Не тормозил, не оглядывался. В будущее не смотрел. В лик Шамаш, и на бульвары с клыка – фьюить!..

– Где бываешь сама, дружок? Смуглую, палёную Мему боятся ещё на правом крыле, не забыли?

– Вот уж не знаю. Док стрижиный, чего мне там делать? Как улетел Большой Фазан, – нос индюшачий у него отрасти, и чтоб по земле волочился! – разве это борцовское крыло? Культяпка. Затрудняюсь решить: ясли или богадельня? Старики пялятся, как младенцы младенцев мутузят. А сами ни-ни... Тьфу! К скамейкам задами приросли? Слюни пускали и к подушкам прилипли? Те, которые раньше без скрипа зубов друг друга видеть не могли, в дёсны целуются, ученика перепродавая. А уж если уступит кто на битую ракушку в цене, так вообще любофф. Тьфу и тьфу, из одной фляжки лакают, а как запретное не булькает в ней, так им уже и смотреть... – скууушно... Глаза продерут на минутку, и по-новой, голубя посылают: где ноустопщики? Не торгуют, а с борцами поделятся, свои, да и тише выйдет... Заходила, Докстри... Видала. Боюсь другой раз идти!.. Боюсь увидеть через пару лет, что голубки, кроме как фляжки подносить, будут и слюни им вытирать, и сопли.

– Ох, Мема, – тихо смеялся Докстри, – у тебя язык, как шип ядовитый! Кто на правом-то тебя так разочаровал? Из знакомых кто-то?

– Разочаровал?! Когда это я ими очаровывалась? Скажи ещё, одолел! В этот музей восковых фигур кто пришёл, тот сам себя и разочаровал. Хорошо еще, вход бесплатный. Жадные твари, меркантильные, одна выгода в уме. Небось, пытались и платным сделать, да билетёра били каждый день!

– Ох, Мема!..
– Чего? Не согласен, что ли?
– Спорю, ты ставила на кого-то, но промахнулась!
Мема хмыкнула и не ответила ему.
Сам некогда из борцов перешедший в клинчи, Докстри не мог не признать, что правое крыло много потеряло с уходом Пепельного Фазана. Он, конечно, держал их в тонусе.

– Но неизменны луны Шамаш... – лиричным, почти пропетым, нежданным переходом завершила уничижительную речь галло. – А Паж здесь?

- Хех, мы уж засомневались, не впрямь ли за лунами ты пришла!

– Шамаш зовёт иногда... За ними тоже. Так что?
– Нету Пажа. Не балует он нас.
– А Чума?
– Привет, Мема, – отозвался парень из-за её спины.
– Привет, разбойник. Видитесь с ним на Южном? Как Паж?

– Цветёт и пахнет.
Докстри пожурил:
– Галло, ты давай, всем рассказывай, зачем искать пришла. Шаманийцы понадобились на континенте или оттуда кто просится к нам?

– Ни то, ни то. Приём намечается у Гранд Падре?.. Срок близится.

– Тоже мне, новость. Ежегодная.
– А на приёме ойл будут разносить...
– Что?!
– Ха-ха. Разыгрывать. Я и размышляю: с кем мне, галло, под ручку пойти?

– Ойл?! Мема, давай серьёзно. Марлблсы магнитные что ли? Опять с Техно? Тупицы-технари очередной модулятор разломали, шарики бросили в игру? Или тряпку внутри нашли, которой в прошлую эпоху дроид шестерёнки протёр? Неужели у клинчей так плохи дела, что они польстились на эти ставки?

– Флакон ойл.
– Мема, откуда?!
– А вот этого никто не знает.
Шёпот промчался в кругу парней.
– Да, галло, ты можешь удивить...
– На этот раз меня саму ещё как удивили. Клинчи сторожат на байском рынке флакон, ровно коршуны, как щупальца актиньи сжались вокруг. Я, Докстри, столько клинчей за всю жизнь не видала, в смысле разнообразия кланов. Там атмосфера сейчас... Ооо!.. Чиркни искрой, и Краснобай взлетит до высокого неба! Взорвётся, как есть, до Шамании взлетит!

– Нам тут байский рынок не нужен...
– А Шаман?
Спросила Мема про брата из лунного круга, заинтересованная в ойл безмерно.

Парень, чья чашка осталась в её руке, сказал:
– Помним мы, хех, наши играют. Но ты же прекрасно понимаешь... Обыграть их, гадов, нельзя! Мы за своего так и так встанем но... Им и ставка, и развлечение, противно развлекать...

– Без вариантов, – согласились несколько голосов.
Шаманийцам доводилось наблюдать клинчевы победы у Гранд Падре.

– Ха-ха, – сухо откликнулась Мема. – А мне не противно, я не прочь их развлечь. Разнообразие внести.

– Мема, ты технарь, ты, что ли не знаешь, латник наполовину человек, наполовину латы, – возразил Докстри. – Ты надеешься обдурить – кого? Кибер-панцирь? Снулую черепаху в нём? Как бывший латник тебе говорю, всё так отчётливо, напряжено и безразлично... Если враг на горизонте, хлоп, срабатывает инстинкт, оживают затворы, прочее – на автомате. Черепахе побоку, она просыпается, когда на горизонте другие латники, а панцирю всё вообще по бокам, по сочленениям...

– ...по ойлу в них. Пройдёт как по ойлу. Я сама не игрок...

– Я игрок, – сказал Чума, – но берега вижу. Берега реальных возможностей. Ущелья навроде. К ним на лодочке не подплыть. Клинч – полумашина, Мема.

- Кому говоришь? Лучше тебя это знаю! Не подплыть... Вам виднее, вы ноги боитесь замочить, я светлячковыми бродами пришла. Рычаг у меня есть. Врать не буду, в разработке. Но что я задумала – в четыре руки играют. Компаньон мне нужен, шаманиец.

Чума возразил:
– Хочешь, как хочешь: Гранд Падре неподкупен. Что поле его, то и птенцы. Некуда рычага применить. Ну, не к чему, гладко! Мема, я игрок, я ж этот рынок – насквозь!

– К воздуху, Чума... Он тоже гладкий? Не к полю, не к птенцам... Ойл беспрепятственен, ты это знаешь?

– Все это знают. Тем ценен.
– Ага, всепроникающ... И для панциря снулой черепахи... Она ещё не выиграла флакона, а ойл уже в ней, в сочленениях... Так?

– Ты хочешь отравить ойл в воздухе?!
– Чуть-чуть, – улыбнулась Мема. – Насколько смогу, что б едва-едва... Чтоб голова не закружилась у латника. Не ослабела рука... Пальчик один дрогнул бы при броске...

Сорвала аплодисменты и недовольно бросила:
– Рано!
Суеверная галло.

Открытая речь её – клеймо свидетельства об отсутствии примесей в золотом слитке шаманийского братства, о принципиальной монолитности его. Нет щели, поддеть замок лезвием предательства, ни узких кругов, ни личных фаворитов, всё в полный голос.

Голос, смутно знакомый галло, возразил ей из отдаления, из темноты. Кто-то в степь уходил, вернулся только что, и сразу возразил со знанием дела:

– Латники не дураки, Мема. И не ты одна охотишься на флакон. Крупная птичка с Техно Рынка нацелилась на него же. Скромная птичка, которой достаточно нескольких капель. Нескольких зёрнышек. За работу клинчи обещали в клюв положить. За контроль над игрой и залом Гранд Падре. Да, Мема, и латники не стесняются нанимать как бы телохранителей!.. Карат Биг-Фазан, Мема, на их стороне.

– Ач... – поперхнулась Мема и выплюнула ругательство. – Ач-ча!..

У кого на сердце при упоминании врага не посвежело от радости, тот не имел хорошего врага! Крупного, сочного! Не пакостников и мелких подлецов, которых минуют, ноги отряхивая...

– И того... – подытожил парень в китайском, шёлковом костюме, выходя на свет двух бубнов. - На нашей стороне, как понимаю, ты и Секундная Стрелка. Так, Чума?

– Так.
У них были одинаковые косоворотки. Одинаково по булавке вместо верхней пуговицы. Они были похожи на людей, объединённых прошлым, и некогда мирно переставших общаться. Этим прошлым были вычурные, для полудроидов непрактичные, со всеми разновидностями отнесённые к кулачному бою, единоборства. Пока коллекционировали, общались, по пункту применимости разошлись. Приятель, Тао, ушёл бы на левое крыло Южного фазаном, если б шаманийцев тянуло в принципе куда-то помимо Шамаш.

«Пепельный Фазан...» – повторила Мема по себя, наблюдая, как из персонажа, мимоходом упомянутого ею самой, в качестве легенды правого крыла, он фениксом восстаёт, преображается в неизбежное «завтра», в плоть и кровь завтрашнего дня.

«Чертовски давно не пересекались! Каков он стал? Что утратил, что приобрёл?..»

Большой Фазан... Ряд их последних встреч представлял собой моментальные, незапланированные дуэли с оружием собственного изобретения. Удавок в основном. Удавки Мемы бросались клубком, с его стороны – разновидности отододи. Дуэли удавок, всякий раз завершались прискорбной утратой свежесозданного: ноль – ноль, ноль – ноль!..

Рычаг, упомянутый Мемой, задуман был не вчера, не с пропажей Шамана.

В Гала-Галло действительно неимоверная скука. Складывающей оригами, выдумывающей сто сорок пятый каллиграфический шрифт, Мема себя не представляла.

Её небольшой модулятор, хрипящий, чадящий, – подумать, инструмент предпоследней эпохи! – Мадлен вышвырнуть не посмела, но изгнала в дальний угол сада. Рядом беседка с библиотекой техно-вирту, уголок Мемы. Кто имел неосторожность сунуть любопытный нос, того она считала законной добычей, для испытания новой удавки и бессчётных сторожевых ящериц. Не насмерть, конечно, но желающие перевелись сразу и навсегда. Двойная выгода.

Обогнать Карата – её неизменный интерес, но надо на что-то и отвлекаться, отупеешь вконец, маньяком станешь. А на что?

Мема окинула мысленным взором просторы рынков континентальных и небесных, и узрела наиболее крупную, сложную добычу: латников. Стала изучать их. Изучать их обмундирование. Искать слабое звено. Поиски упёрлись в ойл. Главное, оно же слабое.

Отдельный компонент, дроидская субстанция, в модуляторе не изготовишь, левой рукой в Собственном Мире не превратишь, нет схем для него. Но если Ойл нельзя сделать, может быть есть способ его испортить? Ага...

Поскольку это масло – связующее в латах клинчей, предмет своих поисков Мема обозначила «рычагом», фомкой, ключом, который их вскроет. Широкие перспективы, кстати, открывались ей в случае успеха: полностью отвоёванный рынок, вместо уголка в мокром, стриженом саду, целый рынок! Возможно со своими, неотделимыми от него модуляторами.

Ещё вариант: присоединение к одному из кланов. Смутное подозрение маячило тут, что получится шило на мыло, но всё-таки разнообразие в жизни. И драться можно сколько угодно, и просторы...

Сомнение же в том... Мема холодно, глухо ненавидела Мадлен, но Мадлен – круче латников, этого невозможно не видеть. Латниками при всей их невообразимой красе, Мема пренебрегала как технарями даже, за ограниченность целей. За явное нежелание работать головой, сменить целиком парадигму, если уж отвоёванный рынок цель, якобы цель, не зайти ли с другой стороны... «Врут себе. Им попросту нравится продолжать. Нравится всё, как есть. Понимаю, и загодя скучно. Но скучно и в Гала-Галло...»

Узнав про очередную дурость Техно Рынка, Карат был в гневе. Кое-кто, не сумев разобраться, – с личным, правду сказать, модулятором, имел право, – разобрал и не нашёл ничего умней, как пустить начинку в игру. Карат обрушил столько и таких эпитетов на родной Техно, издевательские характеристики Мемы – ласкательные прозвища на их фоне! Шарики он частью отыграл, частью выкупил. Ради клинчей же, его постоянных заказчиков. И тогда услышал про целый флакон ойл...

Не поверил вначале. Когда увидел аншлаг латников вокруг и внутри Шафранного Парасоля, разом удостоверился. Не клинчи нашли его, он их. И сразу получил предложение от всех кланов, следить за чистотой места.

Под солнечно-жёлтым тентом чеканный флакон ждал своего дня, и что пуст он, знали дракон и Отто.

Четыре огромные тучи сгущались с четырёх сторон...
Клинчи, особо – Жуланы.
Секундная Стрелка, не вполне понимавшая, что с латниками равняет их лишь скорость. Группа, ищущая хорошей драки, вне рыночных условностей Южного, вне индивидуализма правого крыла, всей стаей изловить клинча хотели, как минимум!

Третья туча – Гала-Галло.
Четвёртая – лично Биг-Пепельный-Фазан, так мало нуждавшийся, хоть и знающий цену ему, в ойл... Зато всеми фибрами души не желавший возвращенья Шамана... Желавший... Фибрами... Незакрытая тема, бой-кобры на прежних условиях, маячил перед ним как сама эта кобра, затмевая дневной свет.

О, если бы тот струсил! Как и решил Карат вначале. Вызов аннулирован навсегда, без вопросов. Нет же, нет! Не струсил, и, вернувшись, он в ту точку вернётся, с которой ушёл, это факт. Как же боялся этого Карат, как мучительно ждал этого, как предвосхищал в неуправляемых, навязчивых мечтах. Боялся помимо своей воли противникам клинчей подыграть! Его разрывало.

Как Отто советовал Пачули, как Паж – самому Отто, так говорил здравый смысл: отвернись, в сторону отойди, пусть без тебя разрешится! Во всех трёх случаях без толку! Карат ждал возвращения Шамана, как прибытия поезда или корабля, смены сезона, как чего-то от его воли не зависящего, с отчаяньем, с жадной надеждой. До дрожи. Ни за что не открыл бы заново подобную страницу! Открытую не закрыл, вот в чём проблема. Она не отпускала его.

«Борец год среди клинчей... Не на цепи же? Не на цепи. Он вполне может вернуться возросшим, как борец. Сверх моего. Я небесный, верховой борец. А клинчи – борцы универсальные. Он может выиграть у меня кобру...»

Прокручивал и сам себе не верил. Огненный Круг ускорялся, пылая. «Возросший как борец» Шаман, вернувшийся на погибель, сгорал в воображаемой схватке. В медленно сжимающемся захвате Шаман погибал, как сочный, беззвучно треснувший плод. Как гранат взрывался, липким, грязным, наичистейшим, терпким, гранатовым соком исходил, зерно за зерном. Отдавал каплю за каплей, секунду за секундой, безвозвратно отдавал ему свою бессмысленную и превосходную, как его, Шамана жестокость – бессмысленную, как его львиное тело – превосходную, свою заканчивающуюся жизнь. Гранатом в горсти. Косточками незримо стучат в ладонь, в железные мускулы Карата красные огоньки, и палёный запах, как у Буро в шатре, до исступления усиливает жажду... «Чёрт! Он-не-вернётся! Не-вернётся-не-вернётся! Я не вернусь в этот чёртов шатёр! Дьявол!.. Ач-ча!»