02.15
На последних словах тема, поднятая Докстри, вдруг соприкоснулась с изгнаннической, постоянно возникающей в Архи-Саду: можно ли сожалеть, не зная о чём? Если не Собственный Мир, а облачный эскиз был утрачен? Возможно ли в принципе совершить действие, поиметь эмоцию в отношении неизвестно чего?
На последних словах тема, поднятая Докстри, вдруг соприкоснулась с изгнаннической, постоянно возникающей в Архи-Саду: можно ли сожалеть, не зная о чём? Если не Собственный Мир, а облачный эскиз был утрачен? Возможно ли в принципе совершить действие, поиметь эмоцию в отношении неизвестно чего?
С появлением Ауроруа проблема и горечь изгнанников облеклись в умные слова!
До неё существовали два лагеря.
Один, условно говоря, лагерь «смирения»...
По сути верное, по окрасу феноменально неподходящее слово! Эти – яростно готовы идти вперёд. Лагерь изгнанников, смирившихся с тем, что не знали и не узнают, каково это – быть хозяином Собственного Мира. А раз так, то и горевать не о чем! Смысла нет, предмета нет! Лидер – Мурена, сторонники – ищущие альтернативу утраченному.
Их антипод, лагерь «продроидский», вместивший тех, которые желают всё-таки узнать, а что потеряли? Вернуть всё-таки. Лагерь не смирившихся.
Разница меж подходами наглядно проявлялась в характере людей.
«Продроидские» в Великое Море, на крупные рынки вовсе не лезли. Не пытались освоить, обосноваться в новых и опасных местах. Небо, драконья спина, маленькие мирные рынки и Архи-Сад, вот места их обитания.
Когда же им удавалось найти какой-то источник информации, дроида на встречу призвать, противоположный лагерь – тут как тут! Что говорит о том, что пока жив, никто не смирится с утратой окончательно.
Ауроруа, по близкой ли дружбе со своим телохранителем, или потому, что ей повезло стать хозяйкой в Собственном Мире любимого, увидеть, чего изгнанники лишены, отстаивала продроидскую позицию.
Сопровождая до отвращения неопровержимыми комментариями свои действия, аргументировала наглядно, так...
– Смотрите. Мне, положим, требуется на ароматизацию чашки один лепесток...
Брала шарик, какие они в Архи-Саду на продажу катали, из трёх жёлтых лепестков, свежий, не успевший высохнуть до бело-голубого.
Демонстрировала его всем:
– Я, как вы слышали, знаю лишь две вещи: свою цель и его состав. Мне надо один, он состоит из трёх...
Она закрывала глаза, вдобавок поднимая мальчишески строгое, девичьи нежное лицо к пасмурному небу над Архи-Садом, заставляя Дабл-Пирита замирать как в день их встречи... Катала, разбирая на ароматные лепестки, и показывала ту щепотку, в которой оказался один:
– Видите? Я понятия не имела, сколько в какой останется руке. Но с лёгкостью достигла желаемого результата. Не обязательно... А я считаю, что и невозможно... Контролировать процесс... И даже отслеживать его! Достаточно знать исходную и конечную точки.
Карат Биг-Фазан, ради неё объявлявшийся в Архи-Саду, согласный с проделанным милым парадоксом, на последнее среагировал едва не возмущённо! Притом, едва не заискивающе, что так изумляло приятелей его из Арбы, в отношении этой девушки.
Ладно б его, Карата была девушка, так ведь чейная и чужая! Две, на Селену отношение тоже распространялось. И заумь такую несут промеж себя подруги... В четыре руки играя партию марблс против Карата, разговаривая как дроиды – сплошь цифрами, пока катится шарик! На победы, на поражения не реагируя вообще! А он... Перед ними... Как курсики перед ним, стелется прямо!..
– И всё-таки, почему? – возмутился он. – Ну, действительно, зачастую вполне довольно, знать исходную позицию и цель. Но невозможно-то отслеживать, невозможно – с твоей точки зрения, почему?!
Рори пожала плечами: ещё технарь, называется.
Селена ответила за неё:
- Динамика, господин Карат, она вещь как бы аналоговая. Её как волны, схватить нельзя, схватить – значит остановить. А предметы, равно идеи, равно намерения – они цифровые, дискретные. Их схватить можно. И они могут схватить нас. Собственно оно и не прекращается... Плацебо – единственный нектар, достигающий заданной цели. Любое настоящее противоядие приводит к непредсказуемому результату.
– Как сказал бы дроид... – начала Рори.
– ...а дроид именно так и сейчас и скажет, – подхватил Чёрный Дракон, обвивший её хвостом, – противоядие плюсуется к яду. Вектор к вектору. Зачёркиваний нет.
Биг-Фазан развёл руками:
– Я балдею с вас... То есть вы как-то разделяете саму динамику и то, с чем она происходит! Лихо.
– А она, господин Карат, ни с чем не происходит. Она начинается и заканчивается. Прежде начала её что-то умерло. По завершенье – возникло. Пустышка лопнула. Пустышка образовалась. Плацебо.
– Преснота?
– Зачем?
Селена навострилась за годы, проведённые с Изумрудом, лечить, да и с Оливом была на короткой ноге, методы разрабатывая прямо противоположные.
– Отнюдь, господин Карат. Пресное озадачивает, тревожит. Не целит... целует... – рассмеялась. – Не исцеляет, хотела сказать! Ну, да, не целится и не попадает! И не целует! В плацебо сахар кладут.
Когда Гром последнюю часть Докстри пересказал, тот попросил о знакомстве с девушками.
Карат вздрогнул, когда Рори подхватила:
– Не схватишь динамику. Как дракона над волнами, ни за нос, ни за хвост. А середины-то самого дракона и нет. Нет корпуса, седла, сбруи плетёной так тщательно! Всё кануло на дно! И он тает в брызгах. Поэтому в ситуацию, вызывающую сомнение, элементарно не следует заходить. Единственный способ справиться с нею! Не заходить.
Но Карат как раз собирался зайти... И не справиться...
– Как же грива? – единственное, что на ум пришло. – Вы так говорите, будто из моря не взбираются на драконов обратно! Ну, девочки... Все аналогии шатки, но не до такой же степени!
Его вопрос не смутил их. И не заставил задуматься. Продолжать разговор они тоже не собирались, будто однажды всё для себя решив. В насмешку или, наоборот, из вежливости, сворачивая беседу, Селена ответила ему:
– А как же те, которые не смогли схватиться за гриву?
Карат поклонился им уходящим, не вставая, и тихонько выругался двусложным, злым «ач-ча...»
Рассеянно он скатал в непротиворечивый, очевидный шарик два ароматных, доставшихся ему лепестка. «Этот мне... И этот мне... Оба тебе, Карат и Фазан... Разделю, глядя в упор. С открытыми глазами, какой захочу, такой и выберу. Ач-ча, выберу?! Когда они одинаковые!..»
Успевшие высохнуть лепестки, раскрошились в его пальцах, аромат оставили.
Таким образом, сложилось, что первый собственноручно вытащенный Громом каштан он посвятил Шамаш. Преподнёс Шамаш.
Докстри напутствовал его:
– Не тормози. Вынырнул, на ладонь, и сразу костяшками бей. Удачи, хех, шаманиец.
Спускаться по хлипкой лестнице в туманном подёрнутую, бурлящую муть над широко разнесёнными балками, где никакой Белый Дракон не услышит тебя, не то же, что карабкаться наверх... И вдруг почудилось: «Спущусь, а поднявшись обратно, увижу хламовный цех пустой, и всё... И Докстри, который скажет, что я перенюхал испарений каштановых, почудилось мне... Если вообще всплыву. Если и сейчас не морок меня толкает».
Тусклый свет снизу. Бурлящие испарения каштанов.
Конечно, оказавшись в воде, он первым делом уставился наверх и, конечно, ничего кроме сквозного потолка не обнаружил.
Нырнуть в мутную взвесь с головой оказалось психологически сложней, чем расколоть каштан и даже чем проглотить его. Зато легко обнаружил на ощупь.
Слабо бурлящий, годный каштан был как живой. Хватая, Гром подумал: «Они-то и есть жители Шамании! Аборигены, предыдущие захватчики. Затопили рынок, чтоб поселиться в нём. Но – не спрятались...»
От неожиданности и остроты шипов Гром глотнул грязной воды. Вынырнул, отплёвываясь, и тормознул, наставленья забыв. Как то не решился сразу ударить каштан, продолжавший бурлить в мокрой руке.
Оглянулся. Докстри сидел на лестнице, замахал на него:
– Поздно, закаменел! Бросай и ныряй за следующим.
Но Гром же упрямый, нет? Паж умеет выбирать, как верно заметил Харон? Упрямый, гордый. И... – сильный!
Под костяшками хрустнула скорлупа. Шипы обе руки прошили насквозь, пронизав их огоньками дроидов.
Докстри присвистнул, с тихим, поощрительным смехом, – «...молодчина, хоть с головой и не дружишь», – обеспокоился:
– Надеюсь, Гром, на континенте ты не карточный шулер и не марбл-асс?.. Хех, попортишься, карты придётся локтём зажимать или между двух ладоней!
Корень Впечатления предъявил Грому стрижа, пикирующего ранним утром над пустынным бульваром, чётко выходящего на низкий круг... Пикирующего... Но прежде стриж обернулся... Впечатление немедленно скрылось. Обросло на воздухе нежными колючками, новыми, пушистыми как ватная поволока опунции, но удлиняющимися на глазах.
– Не игрок я! – и никто я! – на континенте! – могу вовсе туда! – не возвращаться!..
Гром шипел, приплясывал и дул на руки. Но каштана не уронил, подбрасывая как горячий пирожок.
– И чего там? – спросил Докстри.
– Щас, щас...
Задумался. Стриж... Бульвар... А прежде, когда обернулся? Куда обернулся, на что за широкий, приподнятый погон резака?
– Забыл? Бывает... Бывает, что и сразу забудешь. Да чего там помнить, всё одинаковое: фьитть, да фьить... Летать да... А помнить чего тут?
– Дверь, – Гром нарушил своё затянувшееся молчание. – Дверь-окно, козырёк снизу, не балкон, огражденья нет... По размеру – ворота. А в окне... – ты...
– Это наложилось у тебя, – небрежно возразил Докстри, – Впечатление стрижьих врат, чтоб с утра из них – фьить!.. Ласточки береговые, из норок вылетали, из окон. Годный каштан, не стыдно преподнести. Пошли.
Поднялись...
Сердце Грома бухнуло в груди, Огненный Круг ускорился, запылав сквозь тело, мокрую кожаную куртку, оттого лишь, что второй этаж предстал неизменным. Прозрачная, атласно-чёрная, под ноги тонкой параллельной штриховкой раскатанная ночь...
Круг лунных бубнов...
Бездна пространства...
Пятно отражённой луны...
Огоньки регенерации ещё не затихли и прочертили световой след, когда Гром бросил каштан. Выпустил. Шипение, свист, преходящий в трель...
Шамаш состоит из сахара...
Когда чуть улыбается...
Кто выпустил каштан, того окатывает этим...
Плацеб, услышав поэтическое сравнение, перевёл его в практическую плоскость.
Клещи Докстри, бывшего жулана, держали Грома за плечо, зигзаг профиля, не менее похожий на клещи улыбался его сдержанному, очевидному восторгу.
– Докстри, – прошептал Гром, – я скорее поверю, что я сам глюк, голография, страница в гига-вирту, чем то, что Она...
– Понимаю... Не забывай, никогда не забывай про мостик руки. А если когда надумаешь провести сюда жулана настоящего, чего только не бывает на свете, знай, что их латы – не твоя куртка. Их обмундирование не подходит чтоб мостик сквозь него держать... Хех, с жулана надо перчатку снять! Или палец в глаз ему сунуть, хе-хе!.. Никогда не забывай, что стоишь на мостике, слышал?
Гром считал, что момент вовсе не подходит для поучений, и что Докстри не схватил, а кольцо продел ему в плечо железное, но кивнул. Докстри повторит это ещё сто раз или больше.
– Устал, – неожиданно признался Докстри.
Его лицо в сиреневатых разводах действительно казалось иссушённым, глаза обведённые тенью.
– Предлагаешь уйти? – тревожно переспросил Гром.
– Не, отдохнуть.
Они сели, а затем легли на соседние балки. Докстри выше, не доверял, и оставил клещи руки на его плече. Выпытывать начнёт, забудется, руками станет размахивать...
Примерно так и вышло.
Надо всей розой ветров, всеми рынками и мирами, над Великим Морем и огромной луной неплохо и молча полежать.
Изредка Докстри выпускал с шипением, со свистом раскрывающуюся лазурь каштанов, с продолжительной трелью, затихающей. Перевёрнутый лик Шамаш прояснялся и улыбался им. Разговаривали шёпотом. От легенды к легенде тянулся разговор. Тянулся, самого Докстри тщательно обходя...
Придёт сюда Гром и с лунным кругом, и с Пажом, с покуда неизвестной ему, Мемой.
Со своим док-шамаш придёт много раз... При каждом последующем визите тайны Шамании будут Грома всё меньше интересовать, безысходная тайна времени – и всё сильней. Ощутимо слабеют железные клещи руки, пальцы становятся прутьями, ещё стальными, но уже с перемычкой сустава... Полупрозрачные, сиреневатые веки не скрывают движенья зрачков... Из потерь, из утрат состоит мир! А мир изгнанника состоит из них от начала и до конца!
Докстри заметит, а Гром нет, как забавно они поменяются местами. Его плечо, его рука, скрученная из сплошных сиреневых вен, оказывается в крепких клещах, словно это он, Докстри способен забыться пред ликом Шамаш.
Побратима, Бурана часто вспоминал Гром: всем делились, разошлись на «фьюить!..» и Шамаш... Остро сожалел, но ни за что не позвал бы. Не его. Не сюда.
02.16
Самый эффектный фокус над жерновами Грому показал Паж, даже к этому месту относившийся без особого пиетета, несентиментальный Паж. Слишком многих у него забрала Шамания.
Чудный миг её пробуждения лика Шамаш, переворота, с ответной полуулыбкой он комментировал иронично:
– Подглядывает: что-то ещё ей принесли?
Гром поразился... шёпотом:
– Ты говоришь о ней, как о земной! Как о девчонке с Мелоди!
– А как надо?
– Не знаю.
– Тогда пусть остаётся так. Видишь ли, Гром, она никогда на танец, в парный танец не пригласит тебя живого. Шамаш и есть девчонка из хороводов. Без компании к ней не подойти.
Фокус из серии «какое счастье, что Отто не видит». Но реально ни капли эротизма не предполагалось в этом жесте, в воде, которой Паж напоил Грома. Каштаном изо рта. Как птенца.
– Почему-то считается, – начал Паж, не торопясь, обуздывая своё косноязычие, – что нравится ей, ей – Шамаш, когда всё – ей. Достаётся... Не уверен. А я читаю, что и она, она – Шамаш, считает вдруг, то, чтобы разделить удовольствие...
Гром слушал и вежливо немного кивал, следуя его мыслью как заросшей тропинкой.
– Разделить, но как же с ней, с Шамаш разделить? Во времени только, Гром. Мы мостик? Мы – мостик над Шамаш... А кто на нём? Никого. Меж собой и разделим, оу, Гром? С Шамаш?
Он расколол зубами некрупный каштан, предварительно обкатав в ладонях.
Уронил в атласный мрак жерновов сквозь штриховку каплю с губ...
Остальное дал выпить Грому струйкой изо рта...
Скорлупу же проглотил с очевидным удовольствием, поморщившись, ноустопщик.
Редко проделывал. Ни континент, ни поддержка в лунном кругу таких фокусов не позволяют, зайдёшь, не выйдешь. А здесь, как промеж двух магнитов, иногда можно.
Корни Впечатлений в принципе коварны, образование их случайно, употребление их нормальным людям ни к чему. Не вкусно, не увлекательно. Они плохо усваиваются, оказывая изнутри действие, соответствующее свое тематике. А так неправильно, вода должна усваиваться как вода, информация в ней – пища уму, равная впечатлениям от органов чувств. Корень не таков. Он диктует, мешает.
В случае каштанов Шамании, не имея возможности последовательно через иглы в тело прейти, вода обжигает рот, нёбо, горло такой солью... Так безальтернативно бросает в своё содержание... Но до... До того как обожжёт, пока травма не сказалась есть промежуток абсолютной реальности, наблюдаемой... Изнутри, как со стороны. Наблюдение чистого, недроблёного будущего прежде первого шага в неё. Чувство: я могу. Я – есть.
Впечатление ещё не началось.
Получив его влагу от чужих щедрот, Гром попал на секунды, – чертовски весомые секунды! – в состояние протобытия... Он знал, что всё будет, знал, что всё может... Как уроборос за миг до появления на свет! То есть не было ничего и было всё – в потенциальности. Вот-вот она рассыплется на мелкий бисер и драгоценные камни последовательного бытия.
Бульвар перед глазами стрижа, ударившееся в его плечо, стекающая по лезвию резака жизнь, это всё будет непременно, но будет позже, вперемешку с обжигающей солью, судорожными вдохами через нос, ярким восторгом и ужасом удушья. Но прежде...
Паж Грому не док-шамаш, как и задумывалось, не стал и близким другом, но Шамании в целом стал давным-давно.
В Архи-Саду, где редко видели его с некоторых пор, Гром случайно упомянул Шамаш при Индиго.
Отметил вскользь, что странна ему ненависть дроидов к этому магическому рынку, где пребывает лик Шамаш, с самими дроидами сравнимый по красоте, особенной, пробуждающей красоте. Как образ Царя-на-Троне раскрывает всё ясно и просто, секунду назад смутное, заслонённое страстями.
Где отдыхал в одиночестве Гром, Индиго, по дроидским законам избегавший контактов, ждал Беста, перехваченного кем-то на полпути, как всегда. Индиго неторопливо бродил, земли не касаясь, среди зелени, сквозя через неё подобно невозможному пятну синего неба...
Жутко резко дроид ответил ему, аж старые грехи помянув:
– А чего ты вообще понимаешь?! С того самого дня, как Лелий Селену привёл к «чаше воды и слов»? Помню тебя, девочку прогнать хотел! Не поумнел, ничего не понимаешь!
И сплюнул искрой по-драконьи! В дроидах нет воды.
Гром не понял, не обиделся, не рассердился.
Некая пустота гнездилась у него в груди, прутики свивала, щели пухом затыкала. Он бездумно спросил. Ему что-то ответили. Ощущение связей ослабевало. Индиго мог бы понять его, сравнить с теми минутами когда падал в хранилище запретного, когда четырёхпалая рука зримо обрывала связи, как нити...
Сильные чувства Гром оставлял как тапочки за порогом, за рамой Шамании. Они ждали его там. Невыносимо сладострастные «фьюить...» Если бы предложили большее, на пробу, даром, отказался бы! Дослушивать не стал! Большее вообразить не мог.
«Куда ему поместиться? Каштан иглами изнутри занимает человека целиком, кончики игл изнутри протыкают кожу. Почему оно так сильно, ясно. Но почему так свежо? Каждый раз, каждый-каждый-каждый!..»
Дроид наблюдал лишь ему видимую рябь неподвижных, волевых черт... И сплюнул в сторону горячей!
«Не заслонённое страстями??? Раскрывает ясно??? Дурнем родившись, дуболомом, им и прекратишься! Нет Гелиотропа в людской сфере, чтоб перековать тебя, надеть ошейник. Нет Доминго, чтобы тебя укротить! Страстями... Не заслонённое... Конечно! Как вепрем несущимся, одной страстью. Дубина, Гром, метка безвыборная! На стократное влияние дроида желания, вот на что это похоже: и рябь в межбровье, и дрожь в голосе».
Позже, за сахаром, их полуночи...
– Дроиды ненавидят... Ну, хех, да... Причина в том, – сказал Докстри, с дроидами отнюдь не знакомый, – что ты делаешь это «фьить!..» Не просматриваешь, делаешь. «Фить!..» как стрижа, так и твои. Хех, Гром, недоумение в твоём взгляде граничит с несогласием. Спорить не буду. Когда придёт твоя очередь, нарочно не спеши, не забегай вперёд, возьми каштан, уйди в него, и попробуй остановиться.
Какой странный аргумент. Что выпил, просматриваешь до конца именно потому, что это не твои Впечатления. Выпил же. Максимум отвлечься, но остановиться нельзя, это в реальной жизни можно.
Странный, не странный... Гром осуществил то, что его док посоветовал и так как посоветовал.
Очередь его на момент разговора недавно прошла. Ждать долго, любопытство копилось, результат не разочаровал. Напугал.
Всю жизнь почитавший трусость за вершину и квинтэссенцию пороков, попытавшись остановиться Гром на месте стрижиного кайфа обнаружил вопль отчаянья, крик о помощи. SOS! SOS! SOS! Стриж не помышлял остановиться, стриж больше всего на свете хотел остановиться. Не мог. Не хотел большей частью существа. Решающей, обусловленной кибер-механикой. Совсем не удивительный и не новый поворот. Удивительна сила отчаянья. Те слова, что над водопадом подземным горели и повторялись забытой аббревиатурой: "S" указывали стрелками в «О» – спасай себя – безмолвный призыв карателя, серпа свистящего, бульварной толпе: спасайтесь!
Что напугало Грома? Попытался и неудачно?.. Будучи стрижом, он потерпел неудачу в противоборстве своим крыльям? Нет! Вот это и ужаснуло: не попытался! Не попробовал! Он хочет «фьюить!..», он дорого платит за «фьюить!..», долго ждал его и не откажется!
Едва проглоченный каштан утратил остроту и облёк его в свист, режущий ветер, Гром понял, до какой степени... До каких «ни-за-что» может дойти хищник...
Нееет... Он не притормозит... Он не остановиться ради представлений о добре и зле, о самоконтроле и саморазрушении, ни ради чего. До светлячковых бродов... До момента, когда настигает запоздалое прозрение и остаётся в последнем человеческом – в человеческих глазах. До тузика, поджидающего на кривых лапах с тяжёлой, страшной головой. Он будет взлетать и замирать над случайным прохожим в сладострастном мгновении неограниченной власти...
«Идеально сказал док-шамаш: «Власть – это возможность безнаказанно причинять зло».
Грому и шаманийцам не надо душных столетий чьей-то покорности. Им нужна пиковая власть, очищенная от всего наносного, чистое зло, секундное «фьюить!..», ударяющее коротким финальным объятием, шея в шею, прокатывающее по резаку... Он – будет – летать. Он будет окручивать эти шеи. Стриж – Гром.
«Ты делаешь это... Докстри, док-шамаш, я делаю это. Как элегантно твоё доказательство. Как страшна твоя победа».
На фоне прочих шаманийцев, экспериментаторов, перестраховщиков, историков, Гром будет «стриж-мания» – фанатичным, одержимым, оглядки не знающим стрижом. На своего дока каждый чем-то похож.
Однако...
Момент пережитого бессилия застрянет в нём до горечи солёной иглой каштана, не обломанной заранее, и не растворяющейся в процессе. Заставит то с одной, то с другой стороны присматриваться, а как живут другие? Как заходят в экстатический транс, какими выходят из него? А на континенте люди радикально не таковы? Он забыл, что за жажда бывает у коллекционеров, как скачет Мелоди, как печальные песни поёт. Забыл или понял, что не знал никогда, не задумывался. «Фьюить!..» – игла тревожного недоумения: что есть свобода воли, и есть ли она, док?
– Хех, Гром, есть свобода? Хех, Гром, есть воля?
А ему нечего ответить, вернуть вопрос. Если нет, тем более, что его смутило до содрогания, до холодного пота?
– Док-шамаш, что другие люди имеют внутри? Я всё забыл, как они живут, как чувствуют... Почему, док, жуланы бежали?.. Понять не могу.
– Хех, деталь, Гром... Не суть, но посмейся. Перчатки у клинчей, они дырявые, на подушечках пальцев прорезаны. Жуланы туда мембрану поставили. Чтоб пульки для рогаток сами в щепоть ложились, нож по мановению руки прилетал, шик-блеск... Плохо – решить, что ты самый умный! Хуже некуда! Мембраной закрыли прорези, хех!.. Жернова сказали: «Нет, не годиться!.. Мостик из них не получился, Гром. А мука получилась! Пыль пластилиновая. Умные – частью упали, частью драпанули сразу! Самые упёртые – погодя. «Мистика, – решили, – рынок возненавидел именно нас, жуланов». Хех, смешно получилось. И драпанули.
– А ты – сбросил панцирь.
– Хех, да.
Возвращались. Грому – на выход, к раме.
– Док тебе – Паж, – сказал Докстри по пути. – По большому счёту. Раньше так было, что приводящий и док – одно лицо. Но нескладно получалось... А что меня Докстри зовут, так это простое совпадение! Если б не оно...
– Я б ничего не узнал.
– Даже не заподозрил!
Докстри был не в форме. Не оставалось сомнений, что ему трудновато и говорить, не то, что смеяться в голос.
– Суть в следующем... От начала идёт, что есть дроид у Восходящего. Ведущий бубен... Манок ведущий. Человек так устроен, что выбирает. Выделяет. А лунный круг, он должен быть кругом, понимаешь? С одинаковыми звеньями. Без изгибов, утолщений. Чтоб всякое звено смотрело на все. Когда пары, любовники, цокки, оказывались в кругу, они ломали круг. Не звучал, не так слышался... Они друг друга слушали, друг с другом были, а не с тем, кто в каштане, внутри... Вот... Да... И когда не пары, а приводили кого-то, и он после пробного каштана выживал, он слушал приведшего... Держался за него. Чем лучше бубен слушался таких, тем хуже ломали круг... Вот... Ну не совсем ломал, не как пара, которая сог-цок, вместе пара... Но да... Вот... И тогда решили, решилось, что док-шамаш, он нужен старый... Старики наставничают, понимаешь?.. Которым... Которые, да...
– Скоро заполыхают светлячками?
– Вот... Да...
Докстри отложил ненадолго весло:
– Понимаешь, Шамания сама учит. Здесь словами не научить... Но если уж человек не может не цепляться, пусть – за того, кто скоро умрёт и освободит его. Пусть за рамой с ним не гуляет, жутким видом своим Шамании и нового шаманийца не выдаёт! Я идеальный док! – он засмеялся беззвучно и прикрыл глаза. – Ты не думай, что я задаюсь там, пренебрегаю, пшик, хех, на Мелоди чхать хотел. Я с удовольствием, прошлое вспомнить, да сил нет уже... Вот...
«Док» – обыкновенное дружеское обращение в лунном кругу.
Словосочетание, смутившее Грома, наименование должности – «док-шамаш» употребляется новичком в отношении наставника. К Пажу – кем угодно.
Подвоха тут нет, «док-шамаш» не внутренняя полиция, не внутри-групповой охотник. Однако трагическая нота в его должности есть, ещё как есть, и Гром её уловил. Так сложилось за последние тысячелетия, что док-шамаш на всю Шаманию действительно один, потому что и новичок – один, численность поддерживается, не пополняется.
Имя же Докстри не имеет к наставничеству отношения, хотя и оно повторяется в Шамании, принадлежит ряду людей, которым достался совершенно конкретный каштан, возвращающийся как дежавю.
Хуже самых дурных предположений встала Грому его откровенность.
– И что?.. - придушенно, глухо спросил он. – Ты ждёшь срока? Или выбираешь, когда проглотить последний каштан?
– Ждать долго! Ждать – свихнёшься. Но когда-то Паж позовёт следующего... Ну, или не Паж. Может – ты! Тогда и мне на волю...
– Я?!
– Почему нет? Кто-то ему будет док...
– Нет!
Докстри лежал вдоль плоскодонки, вытянувшись с удовольствием, безмятежный. А Гром стоял над ней во весь не сожранный пока деградацией рост, в гневе и смятении. Как только она не переворачивалась?
«Нет. Не позову. Пусть обезлюдеет Шамания».
Шшшам... М-м-мания... Шшш... Мутная вода отозвалась всплытием пузырей, бух и шипение...
Докстри сел и сказал:
– Отдохнул. Знаешь что, я недавно нашёл ключ тюльпанный, родничок. Мне сегодня нормально, покажи мне, как теперь скачет Рынок Мелоди! Я его поющим помню... Вайолет... Майны вайолет... Вот и прокатимся напоследок... Да...
«Да, да, да... Тысячу раз – нет! Не будет следующего званого Шаманией, не дождёшься, Докстри. Навечно отодвигаю твой последний каштан. И мне плевать, поняли!.. Я совсем не Бест, а Гром с правого крыла. Не нужны мне с левого ваши вирские заморочки! А не стать ли мне вместо Харона... Хароном?.. Кого приведут, задушу на пороге Шамании... Нет, док, тысячу раз нет».
Что Гром хочет стать Хароном для братства шаманийцы были осведомлены. Ничего странного в этом желании нет. Препятствующих обстоятельств тоже нет, Харон нынешний свою должность невзлюбил, и ядовитость на языке отсюда. Пусть Гром немножко ещё освоится с бубнами, с направляющим к раме бубном, и в его плоскодонку встаёт.
Среди шаманийцев не нашлось изгнанников, способных заподозрить, понять, уловить, что такое док – для изгнанника, как тесно обретённый приют связан с ним. Меньше всего на свете изгнанник желает впускать в него новых людей, но ещё меньше – потерять тех, что встретили его за рамой.
Пустым порывом решение его не было. Первое, что сделал, оказавшись на Южном, Гром раздобыл удавку, надёжную отододи.
Лучше бы Докстри рассказал ему заодно происхождение своего имени, а не скромничал, представляясь, как рядовой док-шамаш. Ведь он был первым совместившим эту должность с этим именем. Экспромт. Не собирался, увидел Грома, и как-то получилось само. Он действительно и ждал и выбирал, хочет ли жить дальше. Человека проглотившего «каштан докстри» течение времени не столкнёт на стадию светлячка, пока он находится в Шамании. Но каждый кончал с собой. Отчего? Оставалось тайной. Каждый в определённый момент начинал остывать к каштанам в лунном кругу, но и взятый каштан не ухудшал состояния. Докстри был живой эксперимент для себя и Пажа, предмет наблюдений. Незаурядному по силе человеку достался последний каштан, человеку с любознательным умом, с шаманийской выдержкой, помноженной на храбрость латника.
Ничего этого Докстри Грому не рассказал. Подразумевается, что новичка зовут в закрытый клуб исключительного кайфа, а не историю изучать. Не эксперименты по регенерации ставить.
Докстри, никого, и Пажа не спросив, взял роль док-шамаш на себя, починившись и для него сильному импульсу к прекращению. Пусть оно уже закончится, пусть у меня будет формальный предлог покинуть Шаманию и жизнь. Не такой он человек, не бросил бы ни дела, ни друга, влияние момента. Одиночество, любопытство. Перемена образа жизни. Столько молчал, за каштанами, да за альбомами, а тут – болтать, не закрывая рта. Наконец, внезапная симпатия.
Гром готов был выполнить всё, что нужно для лунного круга. Кроме одного: расширения этого круга.
«Задушу. Если у них так принято, что последний отпускает предпоследнего, путь Докстри живёт вечно, пусть вечно ждёт его, своего сменщика. Не дождётся».
До неё существовали два лагеря.
Один, условно говоря, лагерь «смирения»...
По сути верное, по окрасу феноменально неподходящее слово! Эти – яростно готовы идти вперёд. Лагерь изгнанников, смирившихся с тем, что не знали и не узнают, каково это – быть хозяином Собственного Мира. А раз так, то и горевать не о чем! Смысла нет, предмета нет! Лидер – Мурена, сторонники – ищущие альтернативу утраченному.
Их антипод, лагерь «продроидский», вместивший тех, которые желают всё-таки узнать, а что потеряли? Вернуть всё-таки. Лагерь не смирившихся.
Разница меж подходами наглядно проявлялась в характере людей.
«Продроидские» в Великое Море, на крупные рынки вовсе не лезли. Не пытались освоить, обосноваться в новых и опасных местах. Небо, драконья спина, маленькие мирные рынки и Архи-Сад, вот места их обитания.
Когда же им удавалось найти какой-то источник информации, дроида на встречу призвать, противоположный лагерь – тут как тут! Что говорит о том, что пока жив, никто не смирится с утратой окончательно.
Ауроруа, по близкой ли дружбе со своим телохранителем, или потому, что ей повезло стать хозяйкой в Собственном Мире любимого, увидеть, чего изгнанники лишены, отстаивала продроидскую позицию.
Сопровождая до отвращения неопровержимыми комментариями свои действия, аргументировала наглядно, так...
– Смотрите. Мне, положим, требуется на ароматизацию чашки один лепесток...
Брала шарик, какие они в Архи-Саду на продажу катали, из трёх жёлтых лепестков, свежий, не успевший высохнуть до бело-голубого.
Демонстрировала его всем:
– Я, как вы слышали, знаю лишь две вещи: свою цель и его состав. Мне надо один, он состоит из трёх...
Она закрывала глаза, вдобавок поднимая мальчишески строгое, девичьи нежное лицо к пасмурному небу над Архи-Садом, заставляя Дабл-Пирита замирать как в день их встречи... Катала, разбирая на ароматные лепестки, и показывала ту щепотку, в которой оказался один:
– Видите? Я понятия не имела, сколько в какой останется руке. Но с лёгкостью достигла желаемого результата. Не обязательно... А я считаю, что и невозможно... Контролировать процесс... И даже отслеживать его! Достаточно знать исходную и конечную точки.
Карат Биг-Фазан, ради неё объявлявшийся в Архи-Саду, согласный с проделанным милым парадоксом, на последнее среагировал едва не возмущённо! Притом, едва не заискивающе, что так изумляло приятелей его из Арбы, в отношении этой девушки.
Ладно б его, Карата была девушка, так ведь чейная и чужая! Две, на Селену отношение тоже распространялось. И заумь такую несут промеж себя подруги... В четыре руки играя партию марблс против Карата, разговаривая как дроиды – сплошь цифрами, пока катится шарик! На победы, на поражения не реагируя вообще! А он... Перед ними... Как курсики перед ним, стелется прямо!..
– И всё-таки, почему? – возмутился он. – Ну, действительно, зачастую вполне довольно, знать исходную позицию и цель. Но невозможно-то отслеживать, невозможно – с твоей точки зрения, почему?!
Рори пожала плечами: ещё технарь, называется.
Селена ответила за неё:
- Динамика, господин Карат, она вещь как бы аналоговая. Её как волны, схватить нельзя, схватить – значит остановить. А предметы, равно идеи, равно намерения – они цифровые, дискретные. Их схватить можно. И они могут схватить нас. Собственно оно и не прекращается... Плацебо – единственный нектар, достигающий заданной цели. Любое настоящее противоядие приводит к непредсказуемому результату.
– Как сказал бы дроид... – начала Рори.
– ...а дроид именно так и сейчас и скажет, – подхватил Чёрный Дракон, обвивший её хвостом, – противоядие плюсуется к яду. Вектор к вектору. Зачёркиваний нет.
Биг-Фазан развёл руками:
– Я балдею с вас... То есть вы как-то разделяете саму динамику и то, с чем она происходит! Лихо.
– А она, господин Карат, ни с чем не происходит. Она начинается и заканчивается. Прежде начала её что-то умерло. По завершенье – возникло. Пустышка лопнула. Пустышка образовалась. Плацебо.
– Преснота?
– Зачем?
Селена навострилась за годы, проведённые с Изумрудом, лечить, да и с Оливом была на короткой ноге, методы разрабатывая прямо противоположные.
– Отнюдь, господин Карат. Пресное озадачивает, тревожит. Не целит... целует... – рассмеялась. – Не исцеляет, хотела сказать! Ну, да, не целится и не попадает! И не целует! В плацебо сахар кладут.
Когда Гром последнюю часть Докстри пересказал, тот попросил о знакомстве с девушками.
Карат вздрогнул, когда Рори подхватила:
– Не схватишь динамику. Как дракона над волнами, ни за нос, ни за хвост. А середины-то самого дракона и нет. Нет корпуса, седла, сбруи плетёной так тщательно! Всё кануло на дно! И он тает в брызгах. Поэтому в ситуацию, вызывающую сомнение, элементарно не следует заходить. Единственный способ справиться с нею! Не заходить.
Но Карат как раз собирался зайти... И не справиться...
– Как же грива? – единственное, что на ум пришло. – Вы так говорите, будто из моря не взбираются на драконов обратно! Ну, девочки... Все аналогии шатки, но не до такой же степени!
Его вопрос не смутил их. И не заставил задуматься. Продолжать разговор они тоже не собирались, будто однажды всё для себя решив. В насмешку или, наоборот, из вежливости, сворачивая беседу, Селена ответила ему:
– А как же те, которые не смогли схватиться за гриву?
Карат поклонился им уходящим, не вставая, и тихонько выругался двусложным, злым «ач-ча...»
Рассеянно он скатал в непротиворечивый, очевидный шарик два ароматных, доставшихся ему лепестка. «Этот мне... И этот мне... Оба тебе, Карат и Фазан... Разделю, глядя в упор. С открытыми глазами, какой захочу, такой и выберу. Ач-ча, выберу?! Когда они одинаковые!..»
Успевшие высохнуть лепестки, раскрошились в его пальцах, аромат оставили.
Таким образом, сложилось, что первый собственноручно вытащенный Громом каштан он посвятил Шамаш. Преподнёс Шамаш.
Докстри напутствовал его:
– Не тормози. Вынырнул, на ладонь, и сразу костяшками бей. Удачи, хех, шаманиец.
Спускаться по хлипкой лестнице в туманном подёрнутую, бурлящую муть над широко разнесёнными балками, где никакой Белый Дракон не услышит тебя, не то же, что карабкаться наверх... И вдруг почудилось: «Спущусь, а поднявшись обратно, увижу хламовный цех пустой, и всё... И Докстри, который скажет, что я перенюхал испарений каштановых, почудилось мне... Если вообще всплыву. Если и сейчас не морок меня толкает».
Тусклый свет снизу. Бурлящие испарения каштанов.
Конечно, оказавшись в воде, он первым делом уставился наверх и, конечно, ничего кроме сквозного потолка не обнаружил.
Нырнуть в мутную взвесь с головой оказалось психологически сложней, чем расколоть каштан и даже чем проглотить его. Зато легко обнаружил на ощупь.
Слабо бурлящий, годный каштан был как живой. Хватая, Гром подумал: «Они-то и есть жители Шамании! Аборигены, предыдущие захватчики. Затопили рынок, чтоб поселиться в нём. Но – не спрятались...»
От неожиданности и остроты шипов Гром глотнул грязной воды. Вынырнул, отплёвываясь, и тормознул, наставленья забыв. Как то не решился сразу ударить каштан, продолжавший бурлить в мокрой руке.
Оглянулся. Докстри сидел на лестнице, замахал на него:
– Поздно, закаменел! Бросай и ныряй за следующим.
Но Гром же упрямый, нет? Паж умеет выбирать, как верно заметил Харон? Упрямый, гордый. И... – сильный!
Под костяшками хрустнула скорлупа. Шипы обе руки прошили насквозь, пронизав их огоньками дроидов.
Докстри присвистнул, с тихим, поощрительным смехом, – «...молодчина, хоть с головой и не дружишь», – обеспокоился:
– Надеюсь, Гром, на континенте ты не карточный шулер и не марбл-асс?.. Хех, попортишься, карты придётся локтём зажимать или между двух ладоней!
Корень Впечатления предъявил Грому стрижа, пикирующего ранним утром над пустынным бульваром, чётко выходящего на низкий круг... Пикирующего... Но прежде стриж обернулся... Впечатление немедленно скрылось. Обросло на воздухе нежными колючками, новыми, пушистыми как ватная поволока опунции, но удлиняющимися на глазах.
– Не игрок я! – и никто я! – на континенте! – могу вовсе туда! – не возвращаться!..
Гром шипел, приплясывал и дул на руки. Но каштана не уронил, подбрасывая как горячий пирожок.
– И чего там? – спросил Докстри.
– Щас, щас...
Задумался. Стриж... Бульвар... А прежде, когда обернулся? Куда обернулся, на что за широкий, приподнятый погон резака?
– Забыл? Бывает... Бывает, что и сразу забудешь. Да чего там помнить, всё одинаковое: фьитть, да фьить... Летать да... А помнить чего тут?
– Дверь, – Гром нарушил своё затянувшееся молчание. – Дверь-окно, козырёк снизу, не балкон, огражденья нет... По размеру – ворота. А в окне... – ты...
– Это наложилось у тебя, – небрежно возразил Докстри, – Впечатление стрижьих врат, чтоб с утра из них – фьить!.. Ласточки береговые, из норок вылетали, из окон. Годный каштан, не стыдно преподнести. Пошли.
Поднялись...
Сердце Грома бухнуло в груди, Огненный Круг ускорился, запылав сквозь тело, мокрую кожаную куртку, оттого лишь, что второй этаж предстал неизменным. Прозрачная, атласно-чёрная, под ноги тонкой параллельной штриховкой раскатанная ночь...
Круг лунных бубнов...
Бездна пространства...
Пятно отражённой луны...
Огоньки регенерации ещё не затихли и прочертили световой след, когда Гром бросил каштан. Выпустил. Шипение, свист, преходящий в трель...
Шамаш состоит из сахара...
Когда чуть улыбается...
Кто выпустил каштан, того окатывает этим...
Плацеб, услышав поэтическое сравнение, перевёл его в практическую плоскость.
Клещи Докстри, бывшего жулана, держали Грома за плечо, зигзаг профиля, не менее похожий на клещи улыбался его сдержанному, очевидному восторгу.
– Докстри, – прошептал Гром, – я скорее поверю, что я сам глюк, голография, страница в гига-вирту, чем то, что Она...
– Понимаю... Не забывай, никогда не забывай про мостик руки. А если когда надумаешь провести сюда жулана настоящего, чего только не бывает на свете, знай, что их латы – не твоя куртка. Их обмундирование не подходит чтоб мостик сквозь него держать... Хех, с жулана надо перчатку снять! Или палец в глаз ему сунуть, хе-хе!.. Никогда не забывай, что стоишь на мостике, слышал?
Гром считал, что момент вовсе не подходит для поучений, и что Докстри не схватил, а кольцо продел ему в плечо железное, но кивнул. Докстри повторит это ещё сто раз или больше.
– Устал, – неожиданно признался Докстри.
Его лицо в сиреневатых разводах действительно казалось иссушённым, глаза обведённые тенью.
– Предлагаешь уйти? – тревожно переспросил Гром.
– Не, отдохнуть.
Они сели, а затем легли на соседние балки. Докстри выше, не доверял, и оставил клещи руки на его плече. Выпытывать начнёт, забудется, руками станет размахивать...
Примерно так и вышло.
Надо всей розой ветров, всеми рынками и мирами, над Великим Морем и огромной луной неплохо и молча полежать.
Изредка Докстри выпускал с шипением, со свистом раскрывающуюся лазурь каштанов, с продолжительной трелью, затихающей. Перевёрнутый лик Шамаш прояснялся и улыбался им. Разговаривали шёпотом. От легенды к легенде тянулся разговор. Тянулся, самого Докстри тщательно обходя...
Придёт сюда Гром и с лунным кругом, и с Пажом, с покуда неизвестной ему, Мемой.
Со своим док-шамаш придёт много раз... При каждом последующем визите тайны Шамании будут Грома всё меньше интересовать, безысходная тайна времени – и всё сильней. Ощутимо слабеют железные клещи руки, пальцы становятся прутьями, ещё стальными, но уже с перемычкой сустава... Полупрозрачные, сиреневатые веки не скрывают движенья зрачков... Из потерь, из утрат состоит мир! А мир изгнанника состоит из них от начала и до конца!
Докстри заметит, а Гром нет, как забавно они поменяются местами. Его плечо, его рука, скрученная из сплошных сиреневых вен, оказывается в крепких клещах, словно это он, Докстри способен забыться пред ликом Шамаш.
Побратима, Бурана часто вспоминал Гром: всем делились, разошлись на «фьюить!..» и Шамаш... Остро сожалел, но ни за что не позвал бы. Не его. Не сюда.
02.16
Самый эффектный фокус над жерновами Грому показал Паж, даже к этому месту относившийся без особого пиетета, несентиментальный Паж. Слишком многих у него забрала Шамания.
Чудный миг её пробуждения лика Шамаш, переворота, с ответной полуулыбкой он комментировал иронично:
– Подглядывает: что-то ещё ей принесли?
Гром поразился... шёпотом:
– Ты говоришь о ней, как о земной! Как о девчонке с Мелоди!
– А как надо?
– Не знаю.
– Тогда пусть остаётся так. Видишь ли, Гром, она никогда на танец, в парный танец не пригласит тебя живого. Шамаш и есть девчонка из хороводов. Без компании к ней не подойти.
Фокус из серии «какое счастье, что Отто не видит». Но реально ни капли эротизма не предполагалось в этом жесте, в воде, которой Паж напоил Грома. Каштаном изо рта. Как птенца.
– Почему-то считается, – начал Паж, не торопясь, обуздывая своё косноязычие, – что нравится ей, ей – Шамаш, когда всё – ей. Достаётся... Не уверен. А я читаю, что и она, она – Шамаш, считает вдруг, то, чтобы разделить удовольствие...
Гром слушал и вежливо немного кивал, следуя его мыслью как заросшей тропинкой.
– Разделить, но как же с ней, с Шамаш разделить? Во времени только, Гром. Мы мостик? Мы – мостик над Шамаш... А кто на нём? Никого. Меж собой и разделим, оу, Гром? С Шамаш?
Он расколол зубами некрупный каштан, предварительно обкатав в ладонях.
Уронил в атласный мрак жерновов сквозь штриховку каплю с губ...
Остальное дал выпить Грому струйкой изо рта...
Скорлупу же проглотил с очевидным удовольствием, поморщившись, ноустопщик.
Редко проделывал. Ни континент, ни поддержка в лунном кругу таких фокусов не позволяют, зайдёшь, не выйдешь. А здесь, как промеж двух магнитов, иногда можно.
Корни Впечатлений в принципе коварны, образование их случайно, употребление их нормальным людям ни к чему. Не вкусно, не увлекательно. Они плохо усваиваются, оказывая изнутри действие, соответствующее свое тематике. А так неправильно, вода должна усваиваться как вода, информация в ней – пища уму, равная впечатлениям от органов чувств. Корень не таков. Он диктует, мешает.
В случае каштанов Шамании, не имея возможности последовательно через иглы в тело прейти, вода обжигает рот, нёбо, горло такой солью... Так безальтернативно бросает в своё содержание... Но до... До того как обожжёт, пока травма не сказалась есть промежуток абсолютной реальности, наблюдаемой... Изнутри, как со стороны. Наблюдение чистого, недроблёного будущего прежде первого шага в неё. Чувство: я могу. Я – есть.
Впечатление ещё не началось.
Получив его влагу от чужих щедрот, Гром попал на секунды, – чертовски весомые секунды! – в состояние протобытия... Он знал, что всё будет, знал, что всё может... Как уроборос за миг до появления на свет! То есть не было ничего и было всё – в потенциальности. Вот-вот она рассыплется на мелкий бисер и драгоценные камни последовательного бытия.
Бульвар перед глазами стрижа, ударившееся в его плечо, стекающая по лезвию резака жизнь, это всё будет непременно, но будет позже, вперемешку с обжигающей солью, судорожными вдохами через нос, ярким восторгом и ужасом удушья. Но прежде...
Паж Грому не док-шамаш, как и задумывалось, не стал и близким другом, но Шамании в целом стал давным-давно.
В Архи-Саду, где редко видели его с некоторых пор, Гром случайно упомянул Шамаш при Индиго.
Отметил вскользь, что странна ему ненависть дроидов к этому магическому рынку, где пребывает лик Шамаш, с самими дроидами сравнимый по красоте, особенной, пробуждающей красоте. Как образ Царя-на-Троне раскрывает всё ясно и просто, секунду назад смутное, заслонённое страстями.
Где отдыхал в одиночестве Гром, Индиго, по дроидским законам избегавший контактов, ждал Беста, перехваченного кем-то на полпути, как всегда. Индиго неторопливо бродил, земли не касаясь, среди зелени, сквозя через неё подобно невозможному пятну синего неба...
Жутко резко дроид ответил ему, аж старые грехи помянув:
– А чего ты вообще понимаешь?! С того самого дня, как Лелий Селену привёл к «чаше воды и слов»? Помню тебя, девочку прогнать хотел! Не поумнел, ничего не понимаешь!
И сплюнул искрой по-драконьи! В дроидах нет воды.
Гром не понял, не обиделся, не рассердился.
Некая пустота гнездилась у него в груди, прутики свивала, щели пухом затыкала. Он бездумно спросил. Ему что-то ответили. Ощущение связей ослабевало. Индиго мог бы понять его, сравнить с теми минутами когда падал в хранилище запретного, когда четырёхпалая рука зримо обрывала связи, как нити...
Сильные чувства Гром оставлял как тапочки за порогом, за рамой Шамании. Они ждали его там. Невыносимо сладострастные «фьюить...» Если бы предложили большее, на пробу, даром, отказался бы! Дослушивать не стал! Большее вообразить не мог.
«Куда ему поместиться? Каштан иглами изнутри занимает человека целиком, кончики игл изнутри протыкают кожу. Почему оно так сильно, ясно. Но почему так свежо? Каждый раз, каждый-каждый-каждый!..»
Дроид наблюдал лишь ему видимую рябь неподвижных, волевых черт... И сплюнул в сторону горячей!
«Не заслонённое страстями??? Раскрывает ясно??? Дурнем родившись, дуболомом, им и прекратишься! Нет Гелиотропа в людской сфере, чтоб перековать тебя, надеть ошейник. Нет Доминго, чтобы тебя укротить! Страстями... Не заслонённое... Конечно! Как вепрем несущимся, одной страстью. Дубина, Гром, метка безвыборная! На стократное влияние дроида желания, вот на что это похоже: и рябь в межбровье, и дрожь в голосе».
Позже, за сахаром, их полуночи...
– Дроиды ненавидят... Ну, хех, да... Причина в том, – сказал Докстри, с дроидами отнюдь не знакомый, – что ты делаешь это «фьить!..» Не просматриваешь, делаешь. «Фить!..» как стрижа, так и твои. Хех, Гром, недоумение в твоём взгляде граничит с несогласием. Спорить не буду. Когда придёт твоя очередь, нарочно не спеши, не забегай вперёд, возьми каштан, уйди в него, и попробуй остановиться.
Какой странный аргумент. Что выпил, просматриваешь до конца именно потому, что это не твои Впечатления. Выпил же. Максимум отвлечься, но остановиться нельзя, это в реальной жизни можно.
Странный, не странный... Гром осуществил то, что его док посоветовал и так как посоветовал.
Очередь его на момент разговора недавно прошла. Ждать долго, любопытство копилось, результат не разочаровал. Напугал.
Всю жизнь почитавший трусость за вершину и квинтэссенцию пороков, попытавшись остановиться Гром на месте стрижиного кайфа обнаружил вопль отчаянья, крик о помощи. SOS! SOS! SOS! Стриж не помышлял остановиться, стриж больше всего на свете хотел остановиться. Не мог. Не хотел большей частью существа. Решающей, обусловленной кибер-механикой. Совсем не удивительный и не новый поворот. Удивительна сила отчаянья. Те слова, что над водопадом подземным горели и повторялись забытой аббревиатурой: "S" указывали стрелками в «О» – спасай себя – безмолвный призыв карателя, серпа свистящего, бульварной толпе: спасайтесь!
Что напугало Грома? Попытался и неудачно?.. Будучи стрижом, он потерпел неудачу в противоборстве своим крыльям? Нет! Вот это и ужаснуло: не попытался! Не попробовал! Он хочет «фьюить!..», он дорого платит за «фьюить!..», долго ждал его и не откажется!
Едва проглоченный каштан утратил остроту и облёк его в свист, режущий ветер, Гром понял, до какой степени... До каких «ни-за-что» может дойти хищник...
Нееет... Он не притормозит... Он не остановиться ради представлений о добре и зле, о самоконтроле и саморазрушении, ни ради чего. До светлячковых бродов... До момента, когда настигает запоздалое прозрение и остаётся в последнем человеческом – в человеческих глазах. До тузика, поджидающего на кривых лапах с тяжёлой, страшной головой. Он будет взлетать и замирать над случайным прохожим в сладострастном мгновении неограниченной власти...
«Идеально сказал док-шамаш: «Власть – это возможность безнаказанно причинять зло».
Грому и шаманийцам не надо душных столетий чьей-то покорности. Им нужна пиковая власть, очищенная от всего наносного, чистое зло, секундное «фьюить!..», ударяющее коротким финальным объятием, шея в шею, прокатывающее по резаку... Он – будет – летать. Он будет окручивать эти шеи. Стриж – Гром.
«Ты делаешь это... Докстри, док-шамаш, я делаю это. Как элегантно твоё доказательство. Как страшна твоя победа».
На фоне прочих шаманийцев, экспериментаторов, перестраховщиков, историков, Гром будет «стриж-мания» – фанатичным, одержимым, оглядки не знающим стрижом. На своего дока каждый чем-то похож.
Однако...
Момент пережитого бессилия застрянет в нём до горечи солёной иглой каштана, не обломанной заранее, и не растворяющейся в процессе. Заставит то с одной, то с другой стороны присматриваться, а как живут другие? Как заходят в экстатический транс, какими выходят из него? А на континенте люди радикально не таковы? Он забыл, что за жажда бывает у коллекционеров, как скачет Мелоди, как печальные песни поёт. Забыл или понял, что не знал никогда, не задумывался. «Фьюить!..» – игла тревожного недоумения: что есть свобода воли, и есть ли она, док?
– Хех, Гром, есть свобода? Хех, Гром, есть воля?
А ему нечего ответить, вернуть вопрос. Если нет, тем более, что его смутило до содрогания, до холодного пота?
– Док-шамаш, что другие люди имеют внутри? Я всё забыл, как они живут, как чувствуют... Почему, док, жуланы бежали?.. Понять не могу.
– Хех, деталь, Гром... Не суть, но посмейся. Перчатки у клинчей, они дырявые, на подушечках пальцев прорезаны. Жуланы туда мембрану поставили. Чтоб пульки для рогаток сами в щепоть ложились, нож по мановению руки прилетал, шик-блеск... Плохо – решить, что ты самый умный! Хуже некуда! Мембраной закрыли прорези, хех!.. Жернова сказали: «Нет, не годиться!.. Мостик из них не получился, Гром. А мука получилась! Пыль пластилиновая. Умные – частью упали, частью драпанули сразу! Самые упёртые – погодя. «Мистика, – решили, – рынок возненавидел именно нас, жуланов». Хех, смешно получилось. И драпанули.
– А ты – сбросил панцирь.
– Хех, да.
Возвращались. Грому – на выход, к раме.
– Док тебе – Паж, – сказал Докстри по пути. – По большому счёту. Раньше так было, что приводящий и док – одно лицо. Но нескладно получалось... А что меня Докстри зовут, так это простое совпадение! Если б не оно...
– Я б ничего не узнал.
– Даже не заподозрил!
Докстри был не в форме. Не оставалось сомнений, что ему трудновато и говорить, не то, что смеяться в голос.
– Суть в следующем... От начала идёт, что есть дроид у Восходящего. Ведущий бубен... Манок ведущий. Человек так устроен, что выбирает. Выделяет. А лунный круг, он должен быть кругом, понимаешь? С одинаковыми звеньями. Без изгибов, утолщений. Чтоб всякое звено смотрело на все. Когда пары, любовники, цокки, оказывались в кругу, они ломали круг. Не звучал, не так слышался... Они друг друга слушали, друг с другом были, а не с тем, кто в каштане, внутри... Вот... Да... И когда не пары, а приводили кого-то, и он после пробного каштана выживал, он слушал приведшего... Держался за него. Чем лучше бубен слушался таких, тем хуже ломали круг... Вот... Ну не совсем ломал, не как пара, которая сог-цок, вместе пара... Но да... Вот... И тогда решили, решилось, что док-шамаш, он нужен старый... Старики наставничают, понимаешь?.. Которым... Которые, да...
– Скоро заполыхают светлячками?
– Вот... Да...
Докстри отложил ненадолго весло:
– Понимаешь, Шамания сама учит. Здесь словами не научить... Но если уж человек не может не цепляться, пусть – за того, кто скоро умрёт и освободит его. Пусть за рамой с ним не гуляет, жутким видом своим Шамании и нового шаманийца не выдаёт! Я идеальный док! – он засмеялся беззвучно и прикрыл глаза. – Ты не думай, что я задаюсь там, пренебрегаю, пшик, хех, на Мелоди чхать хотел. Я с удовольствием, прошлое вспомнить, да сил нет уже... Вот...
«Док» – обыкновенное дружеское обращение в лунном кругу.
Словосочетание, смутившее Грома, наименование должности – «док-шамаш» употребляется новичком в отношении наставника. К Пажу – кем угодно.
Подвоха тут нет, «док-шамаш» не внутренняя полиция, не внутри-групповой охотник. Однако трагическая нота в его должности есть, ещё как есть, и Гром её уловил. Так сложилось за последние тысячелетия, что док-шамаш на всю Шаманию действительно один, потому что и новичок – один, численность поддерживается, не пополняется.
Имя же Докстри не имеет к наставничеству отношения, хотя и оно повторяется в Шамании, принадлежит ряду людей, которым достался совершенно конкретный каштан, возвращающийся как дежавю.
Хуже самых дурных предположений встала Грому его откровенность.
– И что?.. - придушенно, глухо спросил он. – Ты ждёшь срока? Или выбираешь, когда проглотить последний каштан?
– Ждать долго! Ждать – свихнёшься. Но когда-то Паж позовёт следующего... Ну, или не Паж. Может – ты! Тогда и мне на волю...
– Я?!
– Почему нет? Кто-то ему будет док...
– Нет!
Докстри лежал вдоль плоскодонки, вытянувшись с удовольствием, безмятежный. А Гром стоял над ней во весь не сожранный пока деградацией рост, в гневе и смятении. Как только она не переворачивалась?
«Нет. Не позову. Пусть обезлюдеет Шамания».
Шшшам... М-м-мания... Шшш... Мутная вода отозвалась всплытием пузырей, бух и шипение...
Докстри сел и сказал:
– Отдохнул. Знаешь что, я недавно нашёл ключ тюльпанный, родничок. Мне сегодня нормально, покажи мне, как теперь скачет Рынок Мелоди! Я его поющим помню... Вайолет... Майны вайолет... Вот и прокатимся напоследок... Да...
«Да, да, да... Тысячу раз – нет! Не будет следующего званого Шаманией, не дождёшься, Докстри. Навечно отодвигаю твой последний каштан. И мне плевать, поняли!.. Я совсем не Бест, а Гром с правого крыла. Не нужны мне с левого ваши вирские заморочки! А не стать ли мне вместо Харона... Хароном?.. Кого приведут, задушу на пороге Шамании... Нет, док, тысячу раз нет».
Что Гром хочет стать Хароном для братства шаманийцы были осведомлены. Ничего странного в этом желании нет. Препятствующих обстоятельств тоже нет, Харон нынешний свою должность невзлюбил, и ядовитость на языке отсюда. Пусть Гром немножко ещё освоится с бубнами, с направляющим к раме бубном, и в его плоскодонку встаёт.
Среди шаманийцев не нашлось изгнанников, способных заподозрить, понять, уловить, что такое док – для изгнанника, как тесно обретённый приют связан с ним. Меньше всего на свете изгнанник желает впускать в него новых людей, но ещё меньше – потерять тех, что встретили его за рамой.
Пустым порывом решение его не было. Первое, что сделал, оказавшись на Южном, Гром раздобыл удавку, надёжную отододи.
Лучше бы Докстри рассказал ему заодно происхождение своего имени, а не скромничал, представляясь, как рядовой док-шамаш. Ведь он был первым совместившим эту должность с этим именем. Экспромт. Не собирался, увидел Грома, и как-то получилось само. Он действительно и ждал и выбирал, хочет ли жить дальше. Человека проглотившего «каштан докстри» течение времени не столкнёт на стадию светлячка, пока он находится в Шамании. Но каждый кончал с собой. Отчего? Оставалось тайной. Каждый в определённый момент начинал остывать к каштанам в лунном кругу, но и взятый каштан не ухудшал состояния. Докстри был живой эксперимент для себя и Пажа, предмет наблюдений. Незаурядному по силе человеку достался последний каштан, человеку с любознательным умом, с шаманийской выдержкой, помноженной на храбрость латника.
Ничего этого Докстри Грому не рассказал. Подразумевается, что новичка зовут в закрытый клуб исключительного кайфа, а не историю изучать. Не эксперименты по регенерации ставить.
Докстри, никого, и Пажа не спросив, взял роль док-шамаш на себя, починившись и для него сильному импульсу к прекращению. Пусть оно уже закончится, пусть у меня будет формальный предлог покинуть Шаманию и жизнь. Не такой он человек, не бросил бы ни дела, ни друга, влияние момента. Одиночество, любопытство. Перемена образа жизни. Столько молчал, за каштанами, да за альбомами, а тут – болтать, не закрывая рта. Наконец, внезапная симпатия.
Гром готов был выполнить всё, что нужно для лунного круга. Кроме одного: расширения этого круга.
«Задушу. Если у них так принято, что последний отпускает предпоследнего, путь Докстри живёт вечно, пусть вечно ждёт его, своего сменщика. Не дождётся».
Обсуждения Дроиды. Гелиотроп. Часть 2. Главы 15 и 16