02.13
Предыдущий разговор, ещё не самый яркий пример оригинальности ума, подошедшего к краю! Удивительно ли, что Гром предпочитал нового знакомого континентальным и облачным досугам.
Не сумев тогда возразить, распутать словесное кружево, Гром воспринял промежуточный итог в ключе свойственном ему, как поражение.
Предыдущий разговор, ещё не самый яркий пример оригинальности ума, подошедшего к краю! Удивительно ли, что Гром предпочитал нового знакомого континентальным и облачным досугам.
Не сумев тогда возразить, распутать словесное кружево, Гром воспринял промежуточный итог в ключе свойственном ему, как поражение.
Хоть и спора между ними не произошло. В качестве поражения, следовательно, запомнил и стремился, так или иначе, отыграться.
«Пустышка», как выяснилось, как постоянный смешок, подкашливание, универсальная прибаутка Докстри, прилагаемая к чему угодно. «Пустышка» обнаруживалась после любого «равно», в уравнении любой сложности, от приглашения на Мелоди сплясать, до собственных рассуждений Докстри.
«Пшик» бросал коротко. «Пустышка», презрительно результирующим тоном. А иногда задумчиво, с неопределённой интонацией в голосе, в которой вроде бы даже одобрение проскальзывало, говорил: «Плацебо...» Уважительно.
– Что это? – спросил Гром.
– Это старое понятие. Лекарство, действующее лишь потому, что в него верят. Пустышка, пшик.
– Ты шутишь снова?
– Хех, снова, это ещё когда?
– Да всегда!
Гром возмущённо хлопнул по коленям и окинул сырые своды, облезлой, отсыревшей коробки здания взглядом, взыскуя с них подтверждающих улик. Не обнаружил. Побелка цветов плесени собралась превратиться из лишайников и мха в тропическую растительность. Драпировка стены оторвана и углом висит.
– Хе-хех, Гром, я не понял, про что я шутил?
– Да про то хоть, чтоб счастливым быть - быть счастливым не нужно!
– В чём же шутка? – Докстри смеялся так тихо, словно экономил силы на смехе. – Это первейшее условие!
– Ну-ну... На Краснобае недавно за Марбл-стрит ряд сложился, закоулок короткий «Загадочный». Тебе туда.
– Я оскорблён тобою? Это глупый ряд с дешёвыми фокусами?
– Докстри!.. Нет, ряд реально загадочный: вопросы – ответы. Юморные в том числе. В основном для тех, кто в истории разбирается.
– А почему на Краснобае? Для баев-мастеров-болтовни?
– Ага, точно! – Гром засмеялся. – Просто Южный такой стал... Без проводника лучше не соваться. Зайти – милости просим, но чтобы выйти... Краснобай поспокойней как-то, люди и перебираются.
– Это нехорошо для Южного. А впрочем, за бурей следует штиль.
– И щепки.
– Хех, и щепки.
На том согласились.
Докстри предложил:
– Ну, загадай мне что-нибудь. Не полетим на материк, представим, что мы там.
– О, снова! Первейшее условие быть на Краснобае – на нём не быть!
– Не передёргивай, загадывай.
– Я истории не знаю. А дроидов знаю кое-кого. Дроидское угадаешь?
– Попробую.
– Валяй. Вот, есть у них тихие орбиты. А громкие, есть, исходя из того, как считаешь?
– Хех, в помине нет, – без паузы ответил Докстри.
Ответил правильно.
– А почему?
– Смысла не было бы называть тихие – тихими.
– С тобой скучно!
– С каштанами весело. Завтра твоя очередь.
– Угу. А твоя когда?
– Когда жить надоест, – помолчав, ответил Докстри. – Ты задумывался, что такое сознание?
Гром сроду немного задумывался.
– Я как-то представил... А если мы – просто тело. Линза. Окуляр. Комната эта старая, пустая. Снаружи её и внутри её, хех – сознание, как вода течёт сквозь дома эти. Свободно течёт. А линза выхватывает кусок, отпускает, и сразу хватает другой... Хех... Пока не сон, или не каштан... Мы всё держим, всё таскаем. Думаем сквозь тело, смотрим сквозь него... А оно, может, всё время на волю хочет...
«Борцы вытянувшие жребий на роковую для них схватку, жизнь проигравшие за стеклянными шариками марблс-мании как-то утешают себя, – подумал Гром. – А так утешает себя шаманиец за шаг до смерти».
Чем-то Гром выдал мысль окрашенную чувством превосходства.
Прочитав её, Докстри позволил себе фамильярность. Не обиделся. Сколько вещей осталось способных его задеть? По числу способных напугать – ноль целых, ноль после запятой... Старший шаманиец развернул младшего за плечо, и сухое лицо в прожилках сиреневатой акварелью рисованных морщин оказалось близко напротив.
– Плохо выразился... Не к тому я, что умирать не страшно, а подумай... Если, как пространство, то – одно... Совсем одно. Как у лунного круга. У всех наших ребят в лунном кругу. И нет нужды в бубнах сопровождения. Нет нужды в словах. На всех – одно. Всюду – одно. Хех, Гром, в протяжённости лет – одно. Ну, скажи, хе-хе, я шутил, если так? Надо ли для счастья быть Восходящим, если ты до сих пор Восходящий? Обязательно ли – во сне?
«Восходящий – еще? Значит, мёртвый – уже?.. Надо ли умирать, если ты уже умер? А избегать смерти?..»
Гром обозрел величие картины в лице Докстри. Поверх неё дождевыми облаками лежали акварельные разводы буксующей регенерации... Сиреневые подчёркнутые скулы... Нет, не годы счастья, и даже не сны об этих годах. Разумеется, худшие, неразрешённые или вовеки неразрешимые моменты всплыли за единый миг.
Стыд пред Селеной...
Змей, башня, плен... Страх, каждодневный выматывающий страх, в котором бы умер, а не сознался.
Из недавнего: Бест над умирающим борцом. «Где была моя голова, когда я взял их на правое крыло?..»
Дёргающееся плечо Мурены, чей шатровый поединок был следующим...
Безмолвно протянутые к ней руки Беста, отказ для неё – дикий позор... И чем рискует она – демоница моря?!
Богатый откуп, данный Биг-Буро...
Мурена со спины, быстрым шагом убегающая с Южного Рынка...
Моменты прошлого вперемешку с моментами... будущего? Провидение или фантазия разыгралась?
Гром увидел себя со стороны, но не тут и не теперь... По колено в мутной, бурлящей воде, сошедшего с лодки, хорошей, устойчивой лодки Докстри, уже не Докстри принадлежащей, а ему. По колено в мути, он бредёт, не хочет найти, боится найти. В комнате, подобной этой, с облезлой драпировкой он находит Докстри. Не может подойти. Не может и не подойти. К этому Докстри, уже не принадлежащему ни себе, ни ему, никому. И бессмысленные пасы, безвредные, однообразные пасы рук подсвеченных изнутри, режут по сердцу как... Отододи, с крюком на конце, промахиваясь, раз за разом... Очень ясно, словно вспомнил, словно оно уже произошло, Гром увидел, как будет ловить его руки, останавливать, сходить с ума от бессилия, шептать, орать уговоры, проклятия в изменившееся лицо. В это лицо. Без ответа.
«На всех одно, на всё одно?.. Загнул шикарно... Но если правда, туда ли мы все плывём? В другую, похоже, сторону. Я попал».
Гром спросил бы, случаются ли в Шамании побратимы, но шаманийцы все побратимы, община. Это он понимал, как и внезапное: Докстри чуть больше ему, чем община, уже так получилось. Сложилось, как обычно, из всяких непобедимых пустяков.
А затем Гром случайно узнал, что «Плацеб», без «о», звали как раз того человека, который Докстри в Шаманию привёл. С него пошло знание, что сахар тут целебен, да ещё простая вода из миров... Но как узнал? Из обронённой случайной фразы!
В степи настало короткое время тюльпанов.
После лунного круга шаманицы разбрелись искать их. Крупные, атласно-алые. Немногочисленные. Ночь расступалась вокруг цветущих островков. Рассвет колыхался, пробивающийся как сквозь завесу непреходящей полуночи.
Тюльпаны указывали, где влага. Не мутная, как над Шамаш. Кристально чистая и вкусная, будто их сахарные запасы, тайнички земли напитали её. Гуляло мнение, что она отодвигает день превращения в светлячка.
Сезона тюльпанов ждали, составили специальный календарь, и по мере приближения его, бродили бескрайней степью всё чаще, с компасами, в тех краях, откуда не видны их развешанные, в дальнюю даль, но не до бесконечности, шлющие лунное сияние бубны.
В кругу остались ленивцы, новенькие, те, кому нечего терять и полудемон, не верящий в целебную силу почвенной воды. В компании неверующих ленивцев пребывали Гром, Паж и Докстри. Они пополняли список, летопись вели того, стрижиного времени, одного театра. Впечатления про него часты и свежи. Про режиссёров речь зашла, про одного конкретного, про то, как уводил из уличного балагана актёров к себе...
– Плацеб был кто? Докстри для Докстри твоего!.. – Вран поклонился ему, не вставая.
Конкретней, подчеркнул:
– Его док-шамаш.
Гром вдумался и похолодел. Уже привыкнув, к тому, что имена тут – актуальные должности, то нифига у них не дружба, а он службе Докстри – объект. Должности же очень разные бывают, двуликие...
Харон – не только проводник. Вран – не только посыльный. Есть оборотная сторона. Тот же Вран делает так, чтоб не распространялись известия. Харон – так, чтоб незваные гости не прошли либо не вышли... А «док»? Чтоб неподходящие люди не задержались? Доктор от неподходящих людей излечивающий Шаманию? И сколько по времени проверяют они новичков? Какие упоминают жернова? И шутки про тузика...
Сам факт сокрытия должности заставил похолодеть. По определению не бывает такое благом. Это не дурной знак, это практически предательство.
Дохнуло предчувствие. Лапа его, коготь его – больше Грома в сотни раз... Куда опустится эта лапа при следующем шаге, не очень важно для неё, но очень – для него.
«Док... Ишь ты, док... Но, черти глубоководные, должность-то какая? И какого чёрта он молчал?!»
Гром внезапно и всерьёз испугался того, кого успел счесть другом. Едва ли не самый отвратный и тоскливый в жизни момент.
У них как раз были планы...
Распахнутые глаза опустив, не слишком сообразительный Гром пытался осмыслить открывшееся ему, прежде чем Докстри скажет: «Ну что, отправились?»
Пророчество Докстри сбылось! «Если тебе нужен будет ответ, ты пойдёшь к Пажу. Если тебе нужна будет помощь, ты пойдёшь к Пажу».
Соскальзывая от сомнения к панике и гневу, Гром обратил вопросительный взгляд именно к нему. С тупой надеждой обратился к нему, на которую заведомо не полагаешься:
– «Док», это приставляют у вас к имени? Ну как «биг» на Южном или «бай»?
Паж в свою очередь вопросительно оглядел круг, по Докстри включительно, остановившись на нём, и сказал:
– А... Ясно... Вы всё-таки решили молчком.
– Да никто ничего не решал, Паж, – юноша в глухой пластик одетый с шеи до ступней, поднял голову и отложил стилус примитивного вирту. – Кому решать-то было, и когда?
Докстри кивнул:
– С прелюдиями хуже получалось.
Вран хмыкнул:
- Что до Шамаш - и скучней! Паж, не ставят прицеп впереди, не лижут патоку перед лунным кругом. Упредить: скоро, мол, каюк? Чему каюк, что кончится-то?
Он и ответил Грому:
– Угадал, «док» – приставка. Но не как на Краснобае, не к богатству, а лицом на свои пятки смотрит...
Докстри потянулся и встал с этим самым, ожидаемым:
– Ну что, отправились?
Гром смотрел на Пажа. Тот кивнул.
– Отправились, – повторил Докстри. – Я тебе там и объясню.
Они уже плыли, Гром о подозрениях словом не обмолвился.
Докстри болтал:
– Шамания ведь клином сошлась задолго до... Вот этого вот состояния, покоя... Клинчевским полем была... – негромко рассказывал Докстри. – Глянь, как всё порушено. Ещё мало бурлили каштаны, тихо дремали на дне... А сверху клинчи, как придурки носились... Вон, киббайк валяется до сих пор. И воняет до сих пор, надёжно сработано, не поспоришь, глаза б не глядели...
– Ты был латником?! – догадался Гром. – Одним из них, да тут и остался?..
– Был... – не стал отпираться Докстри. – Кем я только не был... Пока каштаны спали на дне... Нет, Гром, я не настолько старый! Но помню, насколько меньше бурлило их, это я застал... Никто не знал про водопад, про луны...
– И как узнали?
– Узнали обыкновенно. Во все щели лезли, куда только могли пролезть. Сверзиться, сверзить кого!.. Они и вокруг бубнов лунных, в ночи, по тюльпанам, по тишине расползлись бы, чтоб драться! Это же клинчи! Это как растения, но жучки вдобавок, жуланы, хех! Пташечки... В хитине, с лапками, с усиками, с киббайком к днищу приросшим... Как плющ, лезет и всё, бьются и всё тут... Дело не в этом... Гром, будет охота, сил у меня самого не хватает уже, укати ты этот киббайк к чёрту и столкни куда-нибудь, где поглубже и помутней!..
Гром кивнул, возвращая его к теме:
– Не в этом, а в чём?
– Шамаш показала себя...
Тихий голос Докстри понизился до торжественности, чтобы без промедления вернуться к иронии:
– Они, если так сказать... Они показали ей лица... Пришлось, хех, Гром!.. Шамаш позволения не спросила! Им всем пришлось открыть ей свои лица. Не любят этого клинчи, представь как, а? Хе-хе...
Гром не интересовался обычаями латников, разделяя к ним общепринятую настороженную неприязнь, с толикой ревности хорошего, но всё же обычного, континентального борца.
– Только ради них Шамаш показала себя? – спросил он. – Речь о каком-то однократном событии?
– Неее... Нет.
– А кому? Тебе в их числе?
– Каждому, кто не прочь. Кто хочет её видеть. А они-то не знали, что не хотят! И так внезапно узнали, хех! Узнали – и бежать!..
– И как с ней увидеться, с Шамаш?
– А ты хочешь?
– А мы не туда плывём?!
Ух, замучил, вокруг да около.
– Тебе бы, Докстри, затейником быть на Рулетки! Загадки загадывать и раздавать призы! Спорю, ты бы от гонок улиточьих, с финального забега всю публику переманил.
– Ты льстишь недроидски, вешний льстец, эфемерный мотылёк Морской Звезды! Но я не сержусь на тебя... – прогудел Докстри сильным, низким голосом клинча.
И настолько сразу устал, столько сил выплеснул, что, засмеявшись, закашлялся, и помолчал пару минут, отложив весло, озирая неприглядный ландшафт затопления, двухэтажную промзону.
Гром решил объясниться:
– Просто, Докстри, это звучало, будто угроза, будто Шамания вытолкнула их, а я... Будто не каждому, а которые досадят, что-то не как надо сделают, открывается, а я...
– ...а ты не собираешься «что-то не так делать» против неё. Пшик, это всё пустое, Гром, хех, всё не про то. Запредельное не мнительно и не мстительно, хех, как сказал... Шамаш запредельна. Но она любит каштаны! Как и все мы, Шамаш – нам сестра! Скоро сам поймёшь, познакомлю вас.
02.14
Они плыли удручающе долго, то и дело забирая влево. Плыли широкими, унылыми протоками улиц, пятачками дворов, бурливших настолько сильно и тонувших в таком густом тумане, что лишь человек, досконально изучивший путь, мог провести там лодку.
В природе облачных миров, а соответственно и рынков бывает заложено нечто подобное: в то или иное место дверь откроется, зависит с какой стороны к ней подойти, за какую ручку взять... От времени суток может зависеть. Да мало ли от чего.
Гром подозревал, что Докстри нарочно затягивает дорогу, путает следы, готовя несложный фокус, обходя пункт их отправления против часовой стрелки. Чтоб внезапный какой-то вид на гору с другой стороны открылся им? Или вход другой?.. Что в Шамании может обнаружиться главней? Могло.
Гром учился не обращать внимания на призраков. Оказалось легко, если не стараться. Представил, что тянешь воду через соломинку, а Впечатления неинтересные попались, тянешь и в полудрёме думаешь о своём... Есть они, нет, что за разница.
Со светлячками не прокатывало. Вглядывался, едва шею не сворачивая. В лицах схожих до неразличимости, сияющих, неоново-синих пытался прочитать то ли их прошлое, то ли своё, неотвратимое для шаманийца, будущее...
Особенно задевает постоянный манящий жест. Особенно когда призрак или светлячок оказывался прямо напротив. Словно манит кого-то из-за твоей спины. Не оглянуться стоит усилий. Какой-то тоскливый, необъяснимый тон тревоге придавал факт, что никто их манящих этого, за твоей спиной приближавшегося, низкорослого не боялся! Вывод напрашивался не тот, что этот «некто» безопасен, а тот, что они все на его стороне! Вся наземная Шамания. Но в чём? И с какой целью, чёрт побери, они подзывают «это»?! Новичок в Шамании поймал себя на том, что уже называет мысленно «тузиком» незримое «это». Ещё немного и домыслит, а, услышав, согласится, что криволапо, большеголово оно, глаза, как у светлячка огромные...
Шаманийцы, за сахаром, за тихим разговором бубнов в руках, – а то подвесы сделают, качающиеся свободно, и несколько лун заговорят на тихом ветру, – за костерком порой, страшилками щедро делились! Эти черты тузика, самое нейтральное, что навыдумывали они.
По неоново-синим лицам светлячков пробегала тень... И Гром думал: «Не тузик ли подошёл вплотную? Не он ли отбросил на них эту тень?»
Докстри наблюдал за ним исподволь. Не насмехался, как Харон, не просвещал, всё уже сказано-пересказано. И Гром исподволь переводил взгляд со светлячка на светлячка через спутника. Задерживал... Пока – с исследовательским интересом. Вскоре – с тоской и тревогой, от которой холодеет и замедляется Огненный Круг.
Докстри снисходительно посмеивался его интересу к своей внешности. Цвет разводов, по линиям невозможных для полудроидов морщин не светлячковый, но близкий к тому. Как бы краску положили, осталось таким фонариком посветить, от лучей которого засветится разом. «Этот не за одними «фьюить!..» Паж как всегда, хех, приводит удачно».
Они плыли в уникальную точку рынка. Закон о необходимом присутствии области Там с настоящим временем суток в этой области исполнялся для Шамании весьма своеобразно...
Область Дом – тоньше плёнки между верхней дневной Шаманией и нижней полуночной. И та, и другая – области Сад. То есть, рынок как бы на девяносто градусов наклонён, на боковой грани стоит. Эта незримая плёнка, область Дом, содержала окно в область Там, приходилась на второй этаж конкретного здания, а точнее – на специфический механизм второго этажа.
Окно – условно говоря, Там и Дом существуют как тонко нарезанные, чередующиеся детали механизма. В выключенном состоянии «окно» в Там закрыто, времени суток не предъявляет. Есть способ его распахнуть. И есть эффект, ради которого распахивать стоит ночью.
Шла ночь. Из пасмурно-дневной верхней Шамании Докстри собирался предъявить её Грому. Настоящую.
Про фокус Гром почти угадал. Даже и не почти, а более чем, сам не зная насколько. Масштаб «фокуса» не мог вообразить.
Число посетителей Шамании, «фокус» узревших, делилось на три неравные части.
Одна – те первооткрыватели, кто сразу жизнью заплатил за первый и последний просмотр. А именно – авангард жуланов. Наиболее отчаянные и нетерпеливые из них, самоуверенные. Жуланы обнаружили разрыв между наблюдаемым и принципиально возможным. И решили, что нет наблюдаемого. А не было, как раз таки, возможного. Шагнули и убедились. В разрыв.
Вторая категория, те, что сразу отпрянули. Драпанули. Тоже жуланы, основное их число.
И третья, те, что не боялись, единицы, не бросившиеся в бегство. Из них до последних времён остался лишь Докстри. Вёз познакомить с Шамаш нового шаманийца. Правил лодочкой, как ныряльщик в океане своим телом, бессознательно, уверенно и легко. А нечего бояться...
Гром получил две награды: за храбрость и за упрямство по-жизни. Без каких-то особых подвигов поднялся до них каменистым склоном, из множества естественных, небольших поступков. Поднялся склоном, повышающимся незаметно, ведущим туда, где награждают любого дошедшего упрямца. Две награды – два открытия.
Непостижимое. И обыденное.
Непостижимое до обыденности – до того, что остаётся принять его как данность, как самую что ни на есть руину дней Шамаш, половичок на входе в тайну. А за ним – тайна... Ни двери, ничего...
Обыденное до непостижимости – до того что подходит вплотную, берёт кого за грудки, кого за пуговицу, и говорит: «Ты думал, я шутка? Пошученная чужими про чужих? Тебя не касающаяся?» Можно дать моменту непрошенной этой очевидности, подошедшей грабителем из-за узла, сильно в морду. В свою. Во все тяжкие удариться. Вырваться, бежать, пуговицу пожертвовать ему... Всё равно получишь в спину: «Ты смертен, дружок. И друг твой смертен. Кто кого обгонит?.. Не на этом ли вираже?.. Кайфа и сердца гораздо больше на свете, чем тебе казалось, дружок. А вот времени - гораздо меньше. Пустого времени - как воды в Великом Море, а важного - на глоток Впечатлений в соломинке. Долог ли праздничный Соломенный День?»
Непостижимая награда Грому – лик Шамаш. Возможность видеть его.
А обыденная – материальная опора этой возможности. Рука Докстри. Страховка, инструкция. Просто рука друга и брата. Не больше, не меньше, достаточно. Рука того, кто всё понимает про Шамаш, про тебя. Тебя ещё не было ни в Шамании, ни на свете, а он знал и понимал. Второй побратим, первый близкий друг, док. Док-шамаш.
К горе они не вернулись, не вышли и на открытое пространство за крайними промзонами.
Выбрав непримечательный с виду двухэтажный ангар, выделявшийся в ряду разве отдельным забором, и не сетчатым, а рифлёной жести, Докстри обогнул его против часовой стрелки. Незаметно, веслом работает или течения слушаются его?..
Окраина... Тянет специфическим запахом бухающих пузырей, не затхлым...
Вблизи забор оказался высок и наклонён наружу, в переулок. Дополнительная предосторожность, чтоб не влезть, не заглянуть. Строения не видны за ним, спряталась и плоская с квадратными трубами крыша. Круглая труба видна, если голову задрать, тонкая будто флагшток. Светлая, алюминиевая. Она удержала внимание Грома, на фоне всей Шамании и её вечно пасмурного дня – прямая черта, казалась светлой, как молния, ударившая в землю. В крышу.
По ней шла лесенка. Докстри проследил его взгляд. Выудив каштан из кармана, кивнул: именно, её-то нам и нужно. Он задержал лодочку, отвёл от забора, к противоположному забору вплотную.
Докстри носил полувоенное что-то, не разберёшь, карманы, хлястики, портупеи, патронташи с сахаром, рулончики с рукописными заметками, удавки, свёрнутые в клубки. Гром в упорядоченном хаосе его облачения заметил ленту каштанов, потому что в ней на месте изъятого взвился дымок... Пока Гром озадачивался глупостями, испарениями, дымками, Докстри бросил каштан через забор, не от плеча, а лёгким набросом снизу вверх по высокой дуге... И каштан попал в трубу! Точно-точно.
– Веришь, и ты, не глядя, так будешь делать? Скоро совсем.
– Не верю!
Докстри рассмеялся:
– Напрасно! Это штука, Гром, вроде как громоотвод, хех, каламбурю!.. Если тебя, то есть, с катапульты зашвырнуть туда, за забор, тобой не промахнёшься: труба тебе!
- С катапульты? Что есть – она?
– Большая рогатка.
Клинчи одни и сохранили знания о подобных древних приспособлениях.
Труба, предположительно по звуку, имела лестницу и внутри. Из тонких ступеней. Потому что откликнулась как «дождевая трубка», «драконье горло».
Когда белый дракон наберёт в пасть дождя и горло полощет... Чтобы петь! Ему доставляет удовольствие соловьиный звук перекатывающихся, водяных рулад.
Последний звук внутри громоотвода сбежал к основанию... – «Интересная труба... Начинается с первого этажа? С цокольного, из-под земли?..» – ворота раскрылись. «Труба работает как сеть! – подумал Гром. – Позёр Докстри! Не он попал, а она поймала!»
Направляя в ворота лодку, Докстри лирично с улыбкой сказал:
– Шамаш – дама, и любит подарки.
В ангарах Гром рассчитывал подробней разглядеть трубу. Но она либо замаскирована, в стены упрятана, либо как-то не так шли... На глаза не попалась. Гром всё ещё ждал вида на гору. Тоже мимо.
Первый – затопленный, как повсюду, второй этаж оказался такой, что под ноги надо смотреть: сплошь из балок, расстояние между ними – на широкий шаг, провалиться, как нечего делать. Потолок такой же. Параллельные бетонные перекрытия напомнили Грому разошедшиеся зубья шестерёнок, или валов протяжённостью во весь ангар, задуманных перетирать нечто попавшее между. Ага, ага заводской механизм для этого и предназначен.
Хлипкая, высокая лесенка наверх.
Второй этаж... Разнообразная, ржавая дрянь поперёк балок валяется, лестницы, канаты стальные.
Упс! А вот и предмет его подозрений...
Раскрытые резаки...
Нет, так оружие не держат, так не хранят нож для жертвоприношения. Гром устыдился своих подозрений.
Не стрижиный артефакт, организация пространства завладела его вниманием.
Стены имелись... – но перекрытия до них не доходили!
На чём стоит, на чём держится всё, колонны? Занят был перешагиванием, будучи на первом этаже не полюбопытствовал.
Гром лёг и свесился, заглядывая на "пол" снизу. Под нижними балками рябила, слабо бурлила мутная вода. Балки не опирались ни на что! Приставной лестнице, по которой поднялись, держать это не могла в самых смелых архитектурных решениях!
Гром поднялся на ноги и развёл руками: как понимать?
– Больше ничего не удивляет тебя, – спросил Докстри, вправо, влево разворачиваясь демонстративно... – шаманиец наблюдательный?
Удивляло! Валяющая стремянка, до стены не доходя, кончалась, как обрубленная. Ржавая цепь попадала на половине звена. Что лежало на балках невдалеке от стены, резко пресечено в шаге от неё. Отрезано.
Гром подошёл к краю, к недостижимой области Там... Шагнул по балке, с пропавшей балки к стене, так в стену так и пошёл... Бесполезно.
– Тутошнее хозяйство разглядел уже, стало скучно?
Гром опять заглянул вниз... «Бетонные? Чёрта с три!» Когда свесился, на изнанку взглянуть, толщины балки он не обнаружил.
– Отражение, – сказал Докстри. – Перекрытия первого и второго этажа – взаимные отражения.
– А как же мы ходим? – спросил Гром.
Вскочил, попробовал наступить между балок, но – «чёрта с четыре!» – его оттолкнуло... Докстри нарочито указующе смотрел себе под ноги. Зачем? А затем, что он-то между балок стоит!
– Заметил? Тогда смотри дальше...
Докстри переступил на «реальную» балку, и Гром смог переступить на «нереальную». Босые стопы опять чувствуют бетон, а не волшебную пустоту.
– А наоборот возможно? – неловко спросил Гром.
Но Докстри счёл формулировку гениально точной. Именно – наоборот!
– Разделены они, уловил? Горний и дольний...
– ...зубчатые валы?
– Йес, совместятся – пропасть чему бы то ни было, оказавшемуся между них. Но довольно уронить каплю...
– Тут полно вещей покрупней капель.
– Покрупней не подходит...
– Каштан?!
– Добро пожаловать, позволь представить вас, Гром, Шамаш! Хех... Нет лучшее доказательство, что она принимает тебя, чем угаданный ключ! У нас полным полно всяких примет, Гром. Что ревнива Шамаш, не принимает девушек, ни хищниц, ни чистых хозяек. Другое, в рифму, не поверье, а факт, что застенчива: не хочет оставаться с парнем наедине, поэтому лунный круг ей наносит визиты всем кругом, меньшее вдвоём. Это фактически так. Протяни руку... Видишь, мы можем разговаривать, но не соприкоснуться. На обратной стороне, хе-хе, вниз головой как бы, нам не на чем будет стоять, не за что держаться, кроме как за руки.
– А каштан?
– Ключ, один перевернёт их. Остальные – дар. Нам каждый день достаются, ей – когда приносим мы.
– Кому? Где она, кто она, Шамаш, которая любит подарки? Лишь эти?
– Лишь эти, исключительно.
– Внутренность здания убеждает меня, это мельница. Непонятно с какой целью, защитная ловушка?
– Постольку поскольку, жернова – созидательный механизм, вырабатывают муку. Пудру. Универсальную фракцию пластилиновой пыли. Разобрались за тысячелетия да оно, хех, неважно. Мир делал увлечённый человек, Восходящим обживший Техно Рынок.
– Понято. И когда ключ повернёт жернова?
– Миг назад!
...каштан брошен между балок...
...и вот он уже летит между балок вверх...
Гром был представлен Шамаш.
Обрушилась ночь. Жернова сблизились и разошлись взаимопроникновением.
Каштан зашипел, треснул. Его разорвал небесный свет изнутри, будто драконом проклюнулось ясное небо, и взмыло в ночное. Чем выше взлетал, тем больше напоминал маленькую, лазурную птичку. Тающий звук взлёта – как воркование, трель...
Пока Гром неотрывно следил за чудом, Докстри тихо сам себе повторил, давнюю мысль:
– Мне кажется, она, Шамаш, хотела бы заполучить их все...
Он вытащил из кармана следующий заготовленный каштан. Провёл им по шее, стрижиной обводкой, символическим шаманийским жестом добровольного дара, украсил шипы блистающей гирляндой огоньков дроидов. Традиция. В ладони взял и подбросил...
...вот этот каштан летел вниз...
Клещами рука Докстри лежала на плече Грома с момента преображения жерновов. Затем, когда волнение открытия уляжется, самонаблюдение войдёт в привычку.
Достаточно любого соприкосновения, чтоб не упасть. Иная опора невозможна. Только человек, спутник с Огненным Кругом в груди, сообщает дроидскому техно, комплексу здания: «Стоп. Это не зерно. Между жерновов не ронять».
Версия шаманийцев, относительно предохранителя такая, что дроидскую механику перепрограммировали для своих, этот простой, но трудно угадываемый секрет должен был превращать второй этаж в смертельную ловушку для одиночек, разведчиков, атакующих, вбегавших по одному.
«Жерновами» называется подобный тип механизмов.
Их выдающийся размер – не ради количества вырабатываемого материала, а с целью минимизации требований к субстанциям, закладываемым на переработку. С увеличением размера растёт неприхотливость машины при условии, что получающееся на выходе утрачивает всё больше специфических качеств, дающих способность к самосборке, зато подходит для любых модуляторов и не только. Пластилиновая пыль.
Балки лишь казались грубым бетоном, и «взаимными отражениями» Докстри их ошибочно назвал. Жернова материальны.
Мелкоребристые, сложноребристые, пригнанные идеально. Начальную, самую грубую часть притирки осуществляли зубцами, окончательную – излучавшимися из них полями. Благодаря системе в горстку пластилиновой пыли можно превратить даже человека, дроиды регенерации не сумеют погибшего окончательно доразобрать.
Пластилиновая пыль не такая уж редкая субстанция, но делать её превращением неудобно в Собственном Мире, надо загодя, чтоб гость находился вблизи специального приспособления с вытяжкой и клапаном. Притом, пару минут стоял, на пластилиновой пыли быстрее не сосредоточишься и свободно, непривязанный стоял. Довольно оригинальные требования, не каждый согласится!
Модуляторы Техно Рынка превращают в неё отнюдь не всё, часто требуют для закладки вещей подороже самой пластилиновой пыли.
Лентяи и не торговцы отнюдь, шаманийцы этот комплекс по назначению не использовали, уникальная координатная точка рынка просто совпала с ним. К слову, обычно «жернова» имеют форму действительно жерновов – тяжёлых огромных дисков.
– Гляди, Гром...
....исчезала лазоревая птица, затихали рулады в бездне...
...под ногами в атласной тьме балки тонкой штриховкой подсвечены сверху оттуда, где их полуночная земля и краткое время тюльпанов, где сияют созвездием лунные бубны...
...и всё это как мираж, шаманийцы смотрели сквозь него, сквозь неяркий круг лунных бубнов...
...ещё ниже, ниже пространств, которых человеческим взглядом не пронзить...
....на Великое Море смотрели, где отражалась большая луна...
Шаманийца смотрели из условной реальности облачного рынка, сквозь условную реальность облачных миров... То и другое проявило относительность своего бытия. Далеко внизу земля осталась настоящей, предстала обширной, подлинной опорой. Великое Море – ещё больше... Превосходит же его Заснеженная степь на дне. Вывернутый мир предстал в достоверных пропорциях. Юла, от шпиля до юбки Юлы.
Перевёрнутый лик Шамаш на штиле Великого Моря...
С полуприкрытыми газами...
С полурасцветшей улыбкой...
– За знакомство... – прошептал Докстри.
Каштан, лазоревая птичка в гирлянде огоньков канула, и рябь побежала по лику. Трель затихала... Колеблемые отражением, размытые черты Шамаш, пропали, а возвратились тонкими, отчётливыми и в правильном положении...
Приоткрывая глаза, удерживая улыбку, она открылась дарителям...
Шамаш...
Увы, почти сразу лунный лик принял исходное положение.
Гром заметил, как крепко Докстри держит его за плечо.
– Док, – прошептал Гром, – Докстри, это что угодно только не фокус. Это какая-то реальность, сверх, чем реальность вообще...
– Прошу тебя, Гром, шаманиец, запомнить эти, твои собственные слова, хех, – чувство ответственности возобладало для наставника над лиричностью момента. – В том смысле, что смотри, куда наступаешь! В горней и в дольней фазе между балок ступать нельзя. Но там невозможно, а тут невозможно не... Хе-хе, тут надо мостик через балку – держаться друг за друга. Всё это реальность, хех, Гром, верно. Как обстоятельства, так и последствия будут реальны.
– Докстри, это – Луна – отражается! На целом Великом Море! Истинно подлинная луна... И сам отражает... Шамаш...
Версия его была отклонена сразу.
– Хочешь, не хочешь, – сказал Докстри, – а история у нас тут, в Шамании, пробегала, как тузик она всегда рядом крутится. Никакая луна ни на чём отражаться не может. Бо, нет её. Луна взорвалась, Гром. Рассыпалась при извержении Морской Звезды. Из ваших, изгнанник один Пажу говорил, а Паж нам рассказывал, на месте луны какой-то особенный дроид гнездиться...
«Особенный дроид?..» На это Гром улыбнулся, живо представив Индиго отложившим в сторону меч и вьющим гнездо.
– Что это за звук? – спросил Гром. – Мне вначале показалось, что каштан стал живым артефактом и по-птичьи запел.
– Изволь, хех, порушу торжественность момента. Жернова ведь машина. «Трелью» она докладывает, что скушала, сколько муки выйдет, какой заказан помол.
– И какой?
– А вот этого мы не знаем. Панель ввода, логично предположу, тоже звуковая, струнная и она не здесь, дроидам ведомо где. Она должна быть где-то, как сказать, посередине «лифта». Мы сейчас на самом верху, тут «зерно» в жернова закладывается. Каштановое... Жулановое... Кто шлёпнулся, тот и привет. Они постоянно включены были. Думаю, таймер у них, на большие периоды времени. Теперь – период отдыха, каштан – кнопка, на короткое время их включает. Управляются, по альбомам судя, жернова где-то по центру. Ну, и «лоток» должен быть, куда мука сыплется.
– И где он может находиться? Под водопадом, где лунный круг собирается?
– Все так думали. Но признаков тому нет. Возможно, ещё ниже. А скорее всего две трети жерновов просто отсутствуют. Делавший их Восходящий мог упустить, мог гость уничтожить.
Лик Шамаш виден был не всегда. Паж застал время, когда он казался бледной луной под бетонными балками. Приблизился, расцвёл, в период клинчевских боёв.
Это Докстри уже добавил от себя, застал. Участвовал, то есть.
– Но тогда Шамаш не улыбалась. Ей по нраву каштаны, а не жуланы!
– А сахар?
– О?.. Хех, не знаю!
Докстри добавил, что каштаны есть у него, с запасом, но, если Гром хочет...
– Предлагаешь нырнуть?
– Да. Если сам, то по-другому выходит. Нет, то самое, но по-другому, понимаешь? Странно ведь подарить, не зная что. Даже и невозможно. Выкинуть разве.
«Пустышка», как выяснилось, как постоянный смешок, подкашливание, универсальная прибаутка Докстри, прилагаемая к чему угодно. «Пустышка» обнаруживалась после любого «равно», в уравнении любой сложности, от приглашения на Мелоди сплясать, до собственных рассуждений Докстри.
«Пшик» бросал коротко. «Пустышка», презрительно результирующим тоном. А иногда задумчиво, с неопределённой интонацией в голосе, в которой вроде бы даже одобрение проскальзывало, говорил: «Плацебо...» Уважительно.
– Что это? – спросил Гром.
– Это старое понятие. Лекарство, действующее лишь потому, что в него верят. Пустышка, пшик.
– Ты шутишь снова?
– Хех, снова, это ещё когда?
– Да всегда!
Гром возмущённо хлопнул по коленям и окинул сырые своды, облезлой, отсыревшей коробки здания взглядом, взыскуя с них подтверждающих улик. Не обнаружил. Побелка цветов плесени собралась превратиться из лишайников и мха в тропическую растительность. Драпировка стены оторвана и углом висит.
– Хе-хех, Гром, я не понял, про что я шутил?
– Да про то хоть, чтоб счастливым быть - быть счастливым не нужно!
– В чём же шутка? – Докстри смеялся так тихо, словно экономил силы на смехе. – Это первейшее условие!
– Ну-ну... На Краснобае недавно за Марбл-стрит ряд сложился, закоулок короткий «Загадочный». Тебе туда.
– Я оскорблён тобою? Это глупый ряд с дешёвыми фокусами?
– Докстри!.. Нет, ряд реально загадочный: вопросы – ответы. Юморные в том числе. В основном для тех, кто в истории разбирается.
– А почему на Краснобае? Для баев-мастеров-болтовни?
– Ага, точно! – Гром засмеялся. – Просто Южный такой стал... Без проводника лучше не соваться. Зайти – милости просим, но чтобы выйти... Краснобай поспокойней как-то, люди и перебираются.
– Это нехорошо для Южного. А впрочем, за бурей следует штиль.
– И щепки.
– Хех, и щепки.
На том согласились.
Докстри предложил:
– Ну, загадай мне что-нибудь. Не полетим на материк, представим, что мы там.
– О, снова! Первейшее условие быть на Краснобае – на нём не быть!
– Не передёргивай, загадывай.
– Я истории не знаю. А дроидов знаю кое-кого. Дроидское угадаешь?
– Попробую.
– Валяй. Вот, есть у них тихие орбиты. А громкие, есть, исходя из того, как считаешь?
– Хех, в помине нет, – без паузы ответил Докстри.
Ответил правильно.
– А почему?
– Смысла не было бы называть тихие – тихими.
– С тобой скучно!
– С каштанами весело. Завтра твоя очередь.
– Угу. А твоя когда?
– Когда жить надоест, – помолчав, ответил Докстри. – Ты задумывался, что такое сознание?
Гром сроду немного задумывался.
– Я как-то представил... А если мы – просто тело. Линза. Окуляр. Комната эта старая, пустая. Снаружи её и внутри её, хех – сознание, как вода течёт сквозь дома эти. Свободно течёт. А линза выхватывает кусок, отпускает, и сразу хватает другой... Хех... Пока не сон, или не каштан... Мы всё держим, всё таскаем. Думаем сквозь тело, смотрим сквозь него... А оно, может, всё время на волю хочет...
«Борцы вытянувшие жребий на роковую для них схватку, жизнь проигравшие за стеклянными шариками марблс-мании как-то утешают себя, – подумал Гром. – А так утешает себя шаманиец за шаг до смерти».
Чем-то Гром выдал мысль окрашенную чувством превосходства.
Прочитав её, Докстри позволил себе фамильярность. Не обиделся. Сколько вещей осталось способных его задеть? По числу способных напугать – ноль целых, ноль после запятой... Старший шаманиец развернул младшего за плечо, и сухое лицо в прожилках сиреневатой акварелью рисованных морщин оказалось близко напротив.
– Плохо выразился... Не к тому я, что умирать не страшно, а подумай... Если, как пространство, то – одно... Совсем одно. Как у лунного круга. У всех наших ребят в лунном кругу. И нет нужды в бубнах сопровождения. Нет нужды в словах. На всех – одно. Всюду – одно. Хех, Гром, в протяжённости лет – одно. Ну, скажи, хе-хе, я шутил, если так? Надо ли для счастья быть Восходящим, если ты до сих пор Восходящий? Обязательно ли – во сне?
«Восходящий – еще? Значит, мёртвый – уже?.. Надо ли умирать, если ты уже умер? А избегать смерти?..»
Гром обозрел величие картины в лице Докстри. Поверх неё дождевыми облаками лежали акварельные разводы буксующей регенерации... Сиреневые подчёркнутые скулы... Нет, не годы счастья, и даже не сны об этих годах. Разумеется, худшие, неразрешённые или вовеки неразрешимые моменты всплыли за единый миг.
Стыд пред Селеной...
Змей, башня, плен... Страх, каждодневный выматывающий страх, в котором бы умер, а не сознался.
Из недавнего: Бест над умирающим борцом. «Где была моя голова, когда я взял их на правое крыло?..»
Дёргающееся плечо Мурены, чей шатровый поединок был следующим...
Безмолвно протянутые к ней руки Беста, отказ для неё – дикий позор... И чем рискует она – демоница моря?!
Богатый откуп, данный Биг-Буро...
Мурена со спины, быстрым шагом убегающая с Южного Рынка...
Моменты прошлого вперемешку с моментами... будущего? Провидение или фантазия разыгралась?
Гром увидел себя со стороны, но не тут и не теперь... По колено в мутной, бурлящей воде, сошедшего с лодки, хорошей, устойчивой лодки Докстри, уже не Докстри принадлежащей, а ему. По колено в мути, он бредёт, не хочет найти, боится найти. В комнате, подобной этой, с облезлой драпировкой он находит Докстри. Не может подойти. Не может и не подойти. К этому Докстри, уже не принадлежащему ни себе, ни ему, никому. И бессмысленные пасы, безвредные, однообразные пасы рук подсвеченных изнутри, режут по сердцу как... Отододи, с крюком на конце, промахиваясь, раз за разом... Очень ясно, словно вспомнил, словно оно уже произошло, Гром увидел, как будет ловить его руки, останавливать, сходить с ума от бессилия, шептать, орать уговоры, проклятия в изменившееся лицо. В это лицо. Без ответа.
«На всех одно, на всё одно?.. Загнул шикарно... Но если правда, туда ли мы все плывём? В другую, похоже, сторону. Я попал».
Гром спросил бы, случаются ли в Шамании побратимы, но шаманийцы все побратимы, община. Это он понимал, как и внезапное: Докстри чуть больше ему, чем община, уже так получилось. Сложилось, как обычно, из всяких непобедимых пустяков.
А затем Гром случайно узнал, что «Плацеб», без «о», звали как раз того человека, который Докстри в Шаманию привёл. С него пошло знание, что сахар тут целебен, да ещё простая вода из миров... Но как узнал? Из обронённой случайной фразы!
В степи настало короткое время тюльпанов.
После лунного круга шаманицы разбрелись искать их. Крупные, атласно-алые. Немногочисленные. Ночь расступалась вокруг цветущих островков. Рассвет колыхался, пробивающийся как сквозь завесу непреходящей полуночи.
Тюльпаны указывали, где влага. Не мутная, как над Шамаш. Кристально чистая и вкусная, будто их сахарные запасы, тайнички земли напитали её. Гуляло мнение, что она отодвигает день превращения в светлячка.
Сезона тюльпанов ждали, составили специальный календарь, и по мере приближения его, бродили бескрайней степью всё чаще, с компасами, в тех краях, откуда не видны их развешанные, в дальнюю даль, но не до бесконечности, шлющие лунное сияние бубны.
В кругу остались ленивцы, новенькие, те, кому нечего терять и полудемон, не верящий в целебную силу почвенной воды. В компании неверующих ленивцев пребывали Гром, Паж и Докстри. Они пополняли список, летопись вели того, стрижиного времени, одного театра. Впечатления про него часты и свежи. Про режиссёров речь зашла, про одного конкретного, про то, как уводил из уличного балагана актёров к себе...
– Плацеб был кто? Докстри для Докстри твоего!.. – Вран поклонился ему, не вставая.
Конкретней, подчеркнул:
– Его док-шамаш.
Гром вдумался и похолодел. Уже привыкнув, к тому, что имена тут – актуальные должности, то нифига у них не дружба, а он службе Докстри – объект. Должности же очень разные бывают, двуликие...
Харон – не только проводник. Вран – не только посыльный. Есть оборотная сторона. Тот же Вран делает так, чтоб не распространялись известия. Харон – так, чтоб незваные гости не прошли либо не вышли... А «док»? Чтоб неподходящие люди не задержались? Доктор от неподходящих людей излечивающий Шаманию? И сколько по времени проверяют они новичков? Какие упоминают жернова? И шутки про тузика...
Сам факт сокрытия должности заставил похолодеть. По определению не бывает такое благом. Это не дурной знак, это практически предательство.
Дохнуло предчувствие. Лапа его, коготь его – больше Грома в сотни раз... Куда опустится эта лапа при следующем шаге, не очень важно для неё, но очень – для него.
«Док... Ишь ты, док... Но, черти глубоководные, должность-то какая? И какого чёрта он молчал?!»
Гром внезапно и всерьёз испугался того, кого успел счесть другом. Едва ли не самый отвратный и тоскливый в жизни момент.
У них как раз были планы...
Распахнутые глаза опустив, не слишком сообразительный Гром пытался осмыслить открывшееся ему, прежде чем Докстри скажет: «Ну что, отправились?»
Пророчество Докстри сбылось! «Если тебе нужен будет ответ, ты пойдёшь к Пажу. Если тебе нужна будет помощь, ты пойдёшь к Пажу».
Соскальзывая от сомнения к панике и гневу, Гром обратил вопросительный взгляд именно к нему. С тупой надеждой обратился к нему, на которую заведомо не полагаешься:
– «Док», это приставляют у вас к имени? Ну как «биг» на Южном или «бай»?
Паж в свою очередь вопросительно оглядел круг, по Докстри включительно, остановившись на нём, и сказал:
– А... Ясно... Вы всё-таки решили молчком.
– Да никто ничего не решал, Паж, – юноша в глухой пластик одетый с шеи до ступней, поднял голову и отложил стилус примитивного вирту. – Кому решать-то было, и когда?
Докстри кивнул:
– С прелюдиями хуже получалось.
Вран хмыкнул:
- Что до Шамаш - и скучней! Паж, не ставят прицеп впереди, не лижут патоку перед лунным кругом. Упредить: скоро, мол, каюк? Чему каюк, что кончится-то?
Он и ответил Грому:
– Угадал, «док» – приставка. Но не как на Краснобае, не к богатству, а лицом на свои пятки смотрит...
Докстри потянулся и встал с этим самым, ожидаемым:
– Ну что, отправились?
Гром смотрел на Пажа. Тот кивнул.
– Отправились, – повторил Докстри. – Я тебе там и объясню.
Они уже плыли, Гром о подозрениях словом не обмолвился.
Докстри болтал:
– Шамания ведь клином сошлась задолго до... Вот этого вот состояния, покоя... Клинчевским полем была... – негромко рассказывал Докстри. – Глянь, как всё порушено. Ещё мало бурлили каштаны, тихо дремали на дне... А сверху клинчи, как придурки носились... Вон, киббайк валяется до сих пор. И воняет до сих пор, надёжно сработано, не поспоришь, глаза б не глядели...
– Ты был латником?! – догадался Гром. – Одним из них, да тут и остался?..
– Был... – не стал отпираться Докстри. – Кем я только не был... Пока каштаны спали на дне... Нет, Гром, я не настолько старый! Но помню, насколько меньше бурлило их, это я застал... Никто не знал про водопад, про луны...
– И как узнали?
– Узнали обыкновенно. Во все щели лезли, куда только могли пролезть. Сверзиться, сверзить кого!.. Они и вокруг бубнов лунных, в ночи, по тюльпанам, по тишине расползлись бы, чтоб драться! Это же клинчи! Это как растения, но жучки вдобавок, жуланы, хех! Пташечки... В хитине, с лапками, с усиками, с киббайком к днищу приросшим... Как плющ, лезет и всё, бьются и всё тут... Дело не в этом... Гром, будет охота, сил у меня самого не хватает уже, укати ты этот киббайк к чёрту и столкни куда-нибудь, где поглубже и помутней!..
Гром кивнул, возвращая его к теме:
– Не в этом, а в чём?
– Шамаш показала себя...
Тихий голос Докстри понизился до торжественности, чтобы без промедления вернуться к иронии:
– Они, если так сказать... Они показали ей лица... Пришлось, хех, Гром!.. Шамаш позволения не спросила! Им всем пришлось открыть ей свои лица. Не любят этого клинчи, представь как, а? Хе-хе...
Гром не интересовался обычаями латников, разделяя к ним общепринятую настороженную неприязнь, с толикой ревности хорошего, но всё же обычного, континентального борца.
– Только ради них Шамаш показала себя? – спросил он. – Речь о каком-то однократном событии?
– Неее... Нет.
– А кому? Тебе в их числе?
– Каждому, кто не прочь. Кто хочет её видеть. А они-то не знали, что не хотят! И так внезапно узнали, хех! Узнали – и бежать!..
– И как с ней увидеться, с Шамаш?
– А ты хочешь?
– А мы не туда плывём?!
Ух, замучил, вокруг да около.
– Тебе бы, Докстри, затейником быть на Рулетки! Загадки загадывать и раздавать призы! Спорю, ты бы от гонок улиточьих, с финального забега всю публику переманил.
– Ты льстишь недроидски, вешний льстец, эфемерный мотылёк Морской Звезды! Но я не сержусь на тебя... – прогудел Докстри сильным, низким голосом клинча.
И настолько сразу устал, столько сил выплеснул, что, засмеявшись, закашлялся, и помолчал пару минут, отложив весло, озирая неприглядный ландшафт затопления, двухэтажную промзону.
Гром решил объясниться:
– Просто, Докстри, это звучало, будто угроза, будто Шамания вытолкнула их, а я... Будто не каждому, а которые досадят, что-то не как надо сделают, открывается, а я...
– ...а ты не собираешься «что-то не так делать» против неё. Пшик, это всё пустое, Гром, хех, всё не про то. Запредельное не мнительно и не мстительно, хех, как сказал... Шамаш запредельна. Но она любит каштаны! Как и все мы, Шамаш – нам сестра! Скоро сам поймёшь, познакомлю вас.
02.14
Они плыли удручающе долго, то и дело забирая влево. Плыли широкими, унылыми протоками улиц, пятачками дворов, бурливших настолько сильно и тонувших в таком густом тумане, что лишь человек, досконально изучивший путь, мог провести там лодку.
В природе облачных миров, а соответственно и рынков бывает заложено нечто подобное: в то или иное место дверь откроется, зависит с какой стороны к ней подойти, за какую ручку взять... От времени суток может зависеть. Да мало ли от чего.
Гром подозревал, что Докстри нарочно затягивает дорогу, путает следы, готовя несложный фокус, обходя пункт их отправления против часовой стрелки. Чтоб внезапный какой-то вид на гору с другой стороны открылся им? Или вход другой?.. Что в Шамании может обнаружиться главней? Могло.
Гром учился не обращать внимания на призраков. Оказалось легко, если не стараться. Представил, что тянешь воду через соломинку, а Впечатления неинтересные попались, тянешь и в полудрёме думаешь о своём... Есть они, нет, что за разница.
Со светлячками не прокатывало. Вглядывался, едва шею не сворачивая. В лицах схожих до неразличимости, сияющих, неоново-синих пытался прочитать то ли их прошлое, то ли своё, неотвратимое для шаманийца, будущее...
Особенно задевает постоянный манящий жест. Особенно когда призрак или светлячок оказывался прямо напротив. Словно манит кого-то из-за твоей спины. Не оглянуться стоит усилий. Какой-то тоскливый, необъяснимый тон тревоге придавал факт, что никто их манящих этого, за твоей спиной приближавшегося, низкорослого не боялся! Вывод напрашивался не тот, что этот «некто» безопасен, а тот, что они все на его стороне! Вся наземная Шамания. Но в чём? И с какой целью, чёрт побери, они подзывают «это»?! Новичок в Шамании поймал себя на том, что уже называет мысленно «тузиком» незримое «это». Ещё немного и домыслит, а, услышав, согласится, что криволапо, большеголово оно, глаза, как у светлячка огромные...
Шаманийцы, за сахаром, за тихим разговором бубнов в руках, – а то подвесы сделают, качающиеся свободно, и несколько лун заговорят на тихом ветру, – за костерком порой, страшилками щедро делились! Эти черты тузика, самое нейтральное, что навыдумывали они.
По неоново-синим лицам светлячков пробегала тень... И Гром думал: «Не тузик ли подошёл вплотную? Не он ли отбросил на них эту тень?»
Докстри наблюдал за ним исподволь. Не насмехался, как Харон, не просвещал, всё уже сказано-пересказано. И Гром исподволь переводил взгляд со светлячка на светлячка через спутника. Задерживал... Пока – с исследовательским интересом. Вскоре – с тоской и тревогой, от которой холодеет и замедляется Огненный Круг.
Докстри снисходительно посмеивался его интересу к своей внешности. Цвет разводов, по линиям невозможных для полудроидов морщин не светлячковый, но близкий к тому. Как бы краску положили, осталось таким фонариком посветить, от лучей которого засветится разом. «Этот не за одними «фьюить!..» Паж как всегда, хех, приводит удачно».
Они плыли в уникальную точку рынка. Закон о необходимом присутствии области Там с настоящим временем суток в этой области исполнялся для Шамании весьма своеобразно...
Область Дом – тоньше плёнки между верхней дневной Шаманией и нижней полуночной. И та, и другая – области Сад. То есть, рынок как бы на девяносто градусов наклонён, на боковой грани стоит. Эта незримая плёнка, область Дом, содержала окно в область Там, приходилась на второй этаж конкретного здания, а точнее – на специфический механизм второго этажа.
Окно – условно говоря, Там и Дом существуют как тонко нарезанные, чередующиеся детали механизма. В выключенном состоянии «окно» в Там закрыто, времени суток не предъявляет. Есть способ его распахнуть. И есть эффект, ради которого распахивать стоит ночью.
Шла ночь. Из пасмурно-дневной верхней Шамании Докстри собирался предъявить её Грому. Настоящую.
Про фокус Гром почти угадал. Даже и не почти, а более чем, сам не зная насколько. Масштаб «фокуса» не мог вообразить.
Число посетителей Шамании, «фокус» узревших, делилось на три неравные части.
Одна – те первооткрыватели, кто сразу жизнью заплатил за первый и последний просмотр. А именно – авангард жуланов. Наиболее отчаянные и нетерпеливые из них, самоуверенные. Жуланы обнаружили разрыв между наблюдаемым и принципиально возможным. И решили, что нет наблюдаемого. А не было, как раз таки, возможного. Шагнули и убедились. В разрыв.
Вторая категория, те, что сразу отпрянули. Драпанули. Тоже жуланы, основное их число.
И третья, те, что не боялись, единицы, не бросившиеся в бегство. Из них до последних времён остался лишь Докстри. Вёз познакомить с Шамаш нового шаманийца. Правил лодочкой, как ныряльщик в океане своим телом, бессознательно, уверенно и легко. А нечего бояться...
Гром получил две награды: за храбрость и за упрямство по-жизни. Без каких-то особых подвигов поднялся до них каменистым склоном, из множества естественных, небольших поступков. Поднялся склоном, повышающимся незаметно, ведущим туда, где награждают любого дошедшего упрямца. Две награды – два открытия.
Непостижимое. И обыденное.
Непостижимое до обыденности – до того, что остаётся принять его как данность, как самую что ни на есть руину дней Шамаш, половичок на входе в тайну. А за ним – тайна... Ни двери, ничего...
Обыденное до непостижимости – до того что подходит вплотную, берёт кого за грудки, кого за пуговицу, и говорит: «Ты думал, я шутка? Пошученная чужими про чужих? Тебя не касающаяся?» Можно дать моменту непрошенной этой очевидности, подошедшей грабителем из-за узла, сильно в морду. В свою. Во все тяжкие удариться. Вырваться, бежать, пуговицу пожертвовать ему... Всё равно получишь в спину: «Ты смертен, дружок. И друг твой смертен. Кто кого обгонит?.. Не на этом ли вираже?.. Кайфа и сердца гораздо больше на свете, чем тебе казалось, дружок. А вот времени - гораздо меньше. Пустого времени - как воды в Великом Море, а важного - на глоток Впечатлений в соломинке. Долог ли праздничный Соломенный День?»
Непостижимая награда Грому – лик Шамаш. Возможность видеть его.
А обыденная – материальная опора этой возможности. Рука Докстри. Страховка, инструкция. Просто рука друга и брата. Не больше, не меньше, достаточно. Рука того, кто всё понимает про Шамаш, про тебя. Тебя ещё не было ни в Шамании, ни на свете, а он знал и понимал. Второй побратим, первый близкий друг, док. Док-шамаш.
К горе они не вернулись, не вышли и на открытое пространство за крайними промзонами.
Выбрав непримечательный с виду двухэтажный ангар, выделявшийся в ряду разве отдельным забором, и не сетчатым, а рифлёной жести, Докстри обогнул его против часовой стрелки. Незаметно, веслом работает или течения слушаются его?..
Окраина... Тянет специфическим запахом бухающих пузырей, не затхлым...
Вблизи забор оказался высок и наклонён наружу, в переулок. Дополнительная предосторожность, чтоб не влезть, не заглянуть. Строения не видны за ним, спряталась и плоская с квадратными трубами крыша. Круглая труба видна, если голову задрать, тонкая будто флагшток. Светлая, алюминиевая. Она удержала внимание Грома, на фоне всей Шамании и её вечно пасмурного дня – прямая черта, казалась светлой, как молния, ударившая в землю. В крышу.
По ней шла лесенка. Докстри проследил его взгляд. Выудив каштан из кармана, кивнул: именно, её-то нам и нужно. Он задержал лодочку, отвёл от забора, к противоположному забору вплотную.
Докстри носил полувоенное что-то, не разберёшь, карманы, хлястики, портупеи, патронташи с сахаром, рулончики с рукописными заметками, удавки, свёрнутые в клубки. Гром в упорядоченном хаосе его облачения заметил ленту каштанов, потому что в ней на месте изъятого взвился дымок... Пока Гром озадачивался глупостями, испарениями, дымками, Докстри бросил каштан через забор, не от плеча, а лёгким набросом снизу вверх по высокой дуге... И каштан попал в трубу! Точно-точно.
– Веришь, и ты, не глядя, так будешь делать? Скоро совсем.
– Не верю!
Докстри рассмеялся:
– Напрасно! Это штука, Гром, вроде как громоотвод, хех, каламбурю!.. Если тебя, то есть, с катапульты зашвырнуть туда, за забор, тобой не промахнёшься: труба тебе!
- С катапульты? Что есть – она?
– Большая рогатка.
Клинчи одни и сохранили знания о подобных древних приспособлениях.
Труба, предположительно по звуку, имела лестницу и внутри. Из тонких ступеней. Потому что откликнулась как «дождевая трубка», «драконье горло».
Когда белый дракон наберёт в пасть дождя и горло полощет... Чтобы петь! Ему доставляет удовольствие соловьиный звук перекатывающихся, водяных рулад.
Последний звук внутри громоотвода сбежал к основанию... – «Интересная труба... Начинается с первого этажа? С цокольного, из-под земли?..» – ворота раскрылись. «Труба работает как сеть! – подумал Гром. – Позёр Докстри! Не он попал, а она поймала!»
Направляя в ворота лодку, Докстри лирично с улыбкой сказал:
– Шамаш – дама, и любит подарки.
В ангарах Гром рассчитывал подробней разглядеть трубу. Но она либо замаскирована, в стены упрятана, либо как-то не так шли... На глаза не попалась. Гром всё ещё ждал вида на гору. Тоже мимо.
Первый – затопленный, как повсюду, второй этаж оказался такой, что под ноги надо смотреть: сплошь из балок, расстояние между ними – на широкий шаг, провалиться, как нечего делать. Потолок такой же. Параллельные бетонные перекрытия напомнили Грому разошедшиеся зубья шестерёнок, или валов протяжённостью во весь ангар, задуманных перетирать нечто попавшее между. Ага, ага заводской механизм для этого и предназначен.
Хлипкая, высокая лесенка наверх.
Второй этаж... Разнообразная, ржавая дрянь поперёк балок валяется, лестницы, канаты стальные.
Упс! А вот и предмет его подозрений...
Раскрытые резаки...
Нет, так оружие не держат, так не хранят нож для жертвоприношения. Гром устыдился своих подозрений.
Не стрижиный артефакт, организация пространства завладела его вниманием.
Стены имелись... – но перекрытия до них не доходили!
На чём стоит, на чём держится всё, колонны? Занят был перешагиванием, будучи на первом этаже не полюбопытствовал.
Гром лёг и свесился, заглядывая на "пол" снизу. Под нижними балками рябила, слабо бурлила мутная вода. Балки не опирались ни на что! Приставной лестнице, по которой поднялись, держать это не могла в самых смелых архитектурных решениях!
Гром поднялся на ноги и развёл руками: как понимать?
– Больше ничего не удивляет тебя, – спросил Докстри, вправо, влево разворачиваясь демонстративно... – шаманиец наблюдательный?
Удивляло! Валяющая стремянка, до стены не доходя, кончалась, как обрубленная. Ржавая цепь попадала на половине звена. Что лежало на балках невдалеке от стены, резко пресечено в шаге от неё. Отрезано.
Гром подошёл к краю, к недостижимой области Там... Шагнул по балке, с пропавшей балки к стене, так в стену так и пошёл... Бесполезно.
– Тутошнее хозяйство разглядел уже, стало скучно?
Гром опять заглянул вниз... «Бетонные? Чёрта с три!» Когда свесился, на изнанку взглянуть, толщины балки он не обнаружил.
– Отражение, – сказал Докстри. – Перекрытия первого и второго этажа – взаимные отражения.
– А как же мы ходим? – спросил Гром.
Вскочил, попробовал наступить между балок, но – «чёрта с четыре!» – его оттолкнуло... Докстри нарочито указующе смотрел себе под ноги. Зачем? А затем, что он-то между балок стоит!
– Заметил? Тогда смотри дальше...
Докстри переступил на «реальную» балку, и Гром смог переступить на «нереальную». Босые стопы опять чувствуют бетон, а не волшебную пустоту.
– А наоборот возможно? – неловко спросил Гром.
Но Докстри счёл формулировку гениально точной. Именно – наоборот!
– Разделены они, уловил? Горний и дольний...
– ...зубчатые валы?
– Йес, совместятся – пропасть чему бы то ни было, оказавшемуся между них. Но довольно уронить каплю...
– Тут полно вещей покрупней капель.
– Покрупней не подходит...
– Каштан?!
– Добро пожаловать, позволь представить вас, Гром, Шамаш! Хех... Нет лучшее доказательство, что она принимает тебя, чем угаданный ключ! У нас полным полно всяких примет, Гром. Что ревнива Шамаш, не принимает девушек, ни хищниц, ни чистых хозяек. Другое, в рифму, не поверье, а факт, что застенчива: не хочет оставаться с парнем наедине, поэтому лунный круг ей наносит визиты всем кругом, меньшее вдвоём. Это фактически так. Протяни руку... Видишь, мы можем разговаривать, но не соприкоснуться. На обратной стороне, хе-хе, вниз головой как бы, нам не на чем будет стоять, не за что держаться, кроме как за руки.
– А каштан?
– Ключ, один перевернёт их. Остальные – дар. Нам каждый день достаются, ей – когда приносим мы.
– Кому? Где она, кто она, Шамаш, которая любит подарки? Лишь эти?
– Лишь эти, исключительно.
– Внутренность здания убеждает меня, это мельница. Непонятно с какой целью, защитная ловушка?
– Постольку поскольку, жернова – созидательный механизм, вырабатывают муку. Пудру. Универсальную фракцию пластилиновой пыли. Разобрались за тысячелетия да оно, хех, неважно. Мир делал увлечённый человек, Восходящим обживший Техно Рынок.
– Понято. И когда ключ повернёт жернова?
– Миг назад!
...каштан брошен между балок...
...и вот он уже летит между балок вверх...
Гром был представлен Шамаш.
Обрушилась ночь. Жернова сблизились и разошлись взаимопроникновением.
Каштан зашипел, треснул. Его разорвал небесный свет изнутри, будто драконом проклюнулось ясное небо, и взмыло в ночное. Чем выше взлетал, тем больше напоминал маленькую, лазурную птичку. Тающий звук взлёта – как воркование, трель...
Пока Гром неотрывно следил за чудом, Докстри тихо сам себе повторил, давнюю мысль:
– Мне кажется, она, Шамаш, хотела бы заполучить их все...
Он вытащил из кармана следующий заготовленный каштан. Провёл им по шее, стрижиной обводкой, символическим шаманийским жестом добровольного дара, украсил шипы блистающей гирляндой огоньков дроидов. Традиция. В ладони взял и подбросил...
...вот этот каштан летел вниз...
Клещами рука Докстри лежала на плече Грома с момента преображения жерновов. Затем, когда волнение открытия уляжется, самонаблюдение войдёт в привычку.
Достаточно любого соприкосновения, чтоб не упасть. Иная опора невозможна. Только человек, спутник с Огненным Кругом в груди, сообщает дроидскому техно, комплексу здания: «Стоп. Это не зерно. Между жерновов не ронять».
Версия шаманийцев, относительно предохранителя такая, что дроидскую механику перепрограммировали для своих, этот простой, но трудно угадываемый секрет должен был превращать второй этаж в смертельную ловушку для одиночек, разведчиков, атакующих, вбегавших по одному.
«Жерновами» называется подобный тип механизмов.
Их выдающийся размер – не ради количества вырабатываемого материала, а с целью минимизации требований к субстанциям, закладываемым на переработку. С увеличением размера растёт неприхотливость машины при условии, что получающееся на выходе утрачивает всё больше специфических качеств, дающих способность к самосборке, зато подходит для любых модуляторов и не только. Пластилиновая пыль.
Балки лишь казались грубым бетоном, и «взаимными отражениями» Докстри их ошибочно назвал. Жернова материальны.
Мелкоребристые, сложноребристые, пригнанные идеально. Начальную, самую грубую часть притирки осуществляли зубцами, окончательную – излучавшимися из них полями. Благодаря системе в горстку пластилиновой пыли можно превратить даже человека, дроиды регенерации не сумеют погибшего окончательно доразобрать.
Пластилиновая пыль не такая уж редкая субстанция, но делать её превращением неудобно в Собственном Мире, надо загодя, чтоб гость находился вблизи специального приспособления с вытяжкой и клапаном. Притом, пару минут стоял, на пластилиновой пыли быстрее не сосредоточишься и свободно, непривязанный стоял. Довольно оригинальные требования, не каждый согласится!
Модуляторы Техно Рынка превращают в неё отнюдь не всё, часто требуют для закладки вещей подороже самой пластилиновой пыли.
Лентяи и не торговцы отнюдь, шаманийцы этот комплекс по назначению не использовали, уникальная координатная точка рынка просто совпала с ним. К слову, обычно «жернова» имеют форму действительно жерновов – тяжёлых огромных дисков.
– Гляди, Гром...
....исчезала лазоревая птица, затихали рулады в бездне...
...под ногами в атласной тьме балки тонкой штриховкой подсвечены сверху оттуда, где их полуночная земля и краткое время тюльпанов, где сияют созвездием лунные бубны...
...и всё это как мираж, шаманийцы смотрели сквозь него, сквозь неяркий круг лунных бубнов...
...ещё ниже, ниже пространств, которых человеческим взглядом не пронзить...
....на Великое Море смотрели, где отражалась большая луна...
Шаманийца смотрели из условной реальности облачного рынка, сквозь условную реальность облачных миров... То и другое проявило относительность своего бытия. Далеко внизу земля осталась настоящей, предстала обширной, подлинной опорой. Великое Море – ещё больше... Превосходит же его Заснеженная степь на дне. Вывернутый мир предстал в достоверных пропорциях. Юла, от шпиля до юбки Юлы.
Перевёрнутый лик Шамаш на штиле Великого Моря...
С полуприкрытыми газами...
С полурасцветшей улыбкой...
– За знакомство... – прошептал Докстри.
Каштан, лазоревая птичка в гирлянде огоньков канула, и рябь побежала по лику. Трель затихала... Колеблемые отражением, размытые черты Шамаш, пропали, а возвратились тонкими, отчётливыми и в правильном положении...
Приоткрывая глаза, удерживая улыбку, она открылась дарителям...
Шамаш...
Увы, почти сразу лунный лик принял исходное положение.
Гром заметил, как крепко Докстри держит его за плечо.
– Док, – прошептал Гром, – Докстри, это что угодно только не фокус. Это какая-то реальность, сверх, чем реальность вообще...
– Прошу тебя, Гром, шаманиец, запомнить эти, твои собственные слова, хех, – чувство ответственности возобладало для наставника над лиричностью момента. – В том смысле, что смотри, куда наступаешь! В горней и в дольней фазе между балок ступать нельзя. Но там невозможно, а тут невозможно не... Хе-хе, тут надо мостик через балку – держаться друг за друга. Всё это реальность, хех, Гром, верно. Как обстоятельства, так и последствия будут реальны.
– Докстри, это – Луна – отражается! На целом Великом Море! Истинно подлинная луна... И сам отражает... Шамаш...
Версия его была отклонена сразу.
– Хочешь, не хочешь, – сказал Докстри, – а история у нас тут, в Шамании, пробегала, как тузик она всегда рядом крутится. Никакая луна ни на чём отражаться не может. Бо, нет её. Луна взорвалась, Гром. Рассыпалась при извержении Морской Звезды. Из ваших, изгнанник один Пажу говорил, а Паж нам рассказывал, на месте луны какой-то особенный дроид гнездиться...
«Особенный дроид?..» На это Гром улыбнулся, живо представив Индиго отложившим в сторону меч и вьющим гнездо.
– Что это за звук? – спросил Гром. – Мне вначале показалось, что каштан стал живым артефактом и по-птичьи запел.
– Изволь, хех, порушу торжественность момента. Жернова ведь машина. «Трелью» она докладывает, что скушала, сколько муки выйдет, какой заказан помол.
– И какой?
– А вот этого мы не знаем. Панель ввода, логично предположу, тоже звуковая, струнная и она не здесь, дроидам ведомо где. Она должна быть где-то, как сказать, посередине «лифта». Мы сейчас на самом верху, тут «зерно» в жернова закладывается. Каштановое... Жулановое... Кто шлёпнулся, тот и привет. Они постоянно включены были. Думаю, таймер у них, на большие периоды времени. Теперь – период отдыха, каштан – кнопка, на короткое время их включает. Управляются, по альбомам судя, жернова где-то по центру. Ну, и «лоток» должен быть, куда мука сыплется.
– И где он может находиться? Под водопадом, где лунный круг собирается?
– Все так думали. Но признаков тому нет. Возможно, ещё ниже. А скорее всего две трети жерновов просто отсутствуют. Делавший их Восходящий мог упустить, мог гость уничтожить.
Лик Шамаш виден был не всегда. Паж застал время, когда он казался бледной луной под бетонными балками. Приблизился, расцвёл, в период клинчевских боёв.
Это Докстри уже добавил от себя, застал. Участвовал, то есть.
– Но тогда Шамаш не улыбалась. Ей по нраву каштаны, а не жуланы!
– А сахар?
– О?.. Хех, не знаю!
Докстри добавил, что каштаны есть у него, с запасом, но, если Гром хочет...
– Предлагаешь нырнуть?
– Да. Если сам, то по-другому выходит. Нет, то самое, но по-другому, понимаешь? Странно ведь подарить, не зная что. Даже и невозможно. Выкинуть разве.
Обсуждения Дроиды. Гелиотроп. Часть 2. Главы 13 и 14