01.05
За истекшие в бесплодных попытках годы Троп вдоволь посмеялся над своим, в равной мере – патроном и подопечным, наблюдая его терзания. Зато наступил и день, а именно этот, день прошедшего слепого пятна, в который, ведомый абсурдным драконьим юмором смог дать по-настоящему ценный совет.
За истекшие в бесплодных попытках годы Троп вдоволь посмеялся над своим, в равной мере – патроном и подопечным, наблюдая его терзания. Зато наступил и день, а именно этот, день прошедшего слепого пятна, в который, ведомый абсурдным драконьим юмором смог дать по-настоящему ценный совет.
Вот пример их, многократно повторявшегося, спора, в котором гуляка космоса и гроза Великого Моря, Троп, пытался конструктора Огненного Круга, Собственных Миров и второй расы дроидов, давшей самоназвание им «высшие», наставлять.
– Обобщай! – разводил ручищами дракон. – Чтоб осознать – обобщи, чтоб воплотить – обобщи! Собери частности, объедини в уме, сведи к одному имени-функции. А затем, разбери обратно. Но уже на удобные тебе, ради воплощения удобные части.
– Не могу! Часть любой дольки сама требует обобщения! Из непостижимого числа деталей состоит, во времени никогда не началась и нигде не заканчивается. Таков и всякий человеческий запрос.
– И ты, просто выслушав, просто глядя на что-то, начинаешь разбирать это в уме?
– До бесконечности! До той грани, где качества частей теряют связь с качествами целого. А теряют они – вдруг! Уловить эту грань я не могу. И дальше можно мельчить, но там уже понятно, что не имеет смысла относительно первоначальной цели.
– Но, Хелий, можно промежуток обозначить... Примерный...
– Примерный?! Примерных промежутков не бывает! Имя – надгробный памятник, а буквы – даты на нём. Именем обладает лишь то, что существовало и прекратило существование. Я принципиально не способен собрать оранж, которого не было на свете!
– Погоди. Ты создаёшь дроидов, улиток, метки-компасы... Про улиток ты понимаешь, про компасы? Тобою же цельнокованые? Единожды метка выбирает направление, дальше срывается и летит. Так и с запросом, со следованием ему. Единожды голова выбирает направление, дальше крылья сами несут, ноги.
– Не так же! Не несут! Каждый взмах крыльев, каждое утверждение стопы находятся в допущении точности направления к цели. Тропус, – он топнул ногой и вниз кивнул, – вон стопа, она ведь тоже компас! И при каждом шаге, при каждом! Чуть вправо, чуть влево... Бац, и совсем не туда зашли! И как мы здесь оказались?.. А так и оказались, что чётко цель не была видна, вот как!
– «Не туда», Хелий, как ты можешь заметить, тоже растяжимое, тоже нечёткое понятие. Придти можно почти туда. А можно туда, где повеселей окажется, чем там, куда!.. Ты хочешь сказать, что приблизительность недопустима? В каких областях? Из каких соображений? Или ты экономишь шаги? Отчего нельзя скорректировать маршрут, прямо на нём находясь, по пути следования? На последних этапах, уже в пределах видимости цели?
– Видимости... – несколько раз Гелиотроп повторил это, болезненное для него слово. - В пределах чего, какой видимости? В пределах того, что отсутствовало с самого начала? И откуда путник, шедший неведомо куда, узнает, что перед ним? Ну вот, ты шёл, шёл от горы Фортуны, и нечто маячит в Пухе Рассеяния... Что, откуда? От семейства, от одиночки?.. Какой изгиб Лабиринта Бегства отблеск бросил сквозь все слои?.. Ох, Троп, это напоминает мне вирту по истории давних веков: куда-то плыли, что-то нашли... Назвали своим именем, конечно, открыли же!
– Некорректное сравнение.
– Ладно! Оттого нельзя на последнем этапе, что, нет, не наступает на нём этой самой видимости! Ускорение наступает, уплотнение, суета. А видимость – нет! Допущения начинают корректировать допущения! От самих себя ведя отсчёт, ведь не на что им опереться! Отклоняют стрелку компаса, крутят её, как карусель, там, на перекрёстках земных. Чтоб ты понял, – на перекрёстках. Дроиды, с кем говорил, которые на рыночные, земные перекрёстки Восходящих сопровождали, они это неохотно делают. Запросом даже не считают. И представь, проблема та самая! Восходящий заявлял, что-то ему безумно прям нужно... Ладно, вепрь нашёл, дроид нашёл артефакт для мены, Чёрный Дракон во всеоружии, на ушах стоит от этой прогулки, от тесноты перекрёстка... Так что ты думаешь? Пока они до места дойдут, восходящий этот артефакт сменяет на что-то, отношения не имеющее! А и выменянное до выхода с рынка ещё раз успеет сменять! Вот это, чтоб ты понял, и есть «корректировать маршрут, прям по пути следования, на последних этапах прям»! Когда ясного видения цели не было, полного осознавания её.
– Так я не понял, Хелий... В конечном итоге Восходящий доволен остался, или как? – ухмыльнулся дракон.
Гелиотроп моргнул пронзительной вспышкой возвращения от мысли к слуху и зрению и ткнул хохочущего дракона в плечо:
– К чёрту иди, Троп, с чертями своими под морем искупайся, заскучали они без тебя! Ещё гаер нашёлся...
– Но Хелий, если всё так печально, так непоправимо сложно, как же работает наша дроидская сфера уже вторую эпоху подряд?
– Да очень понятно как раз. За пятьдесят процентов услышанного запроса зайдя, технические дроиды перехватывают его. И реализуют.
– Понимаешь, конструктор и коваль, что ты сказал сейчас? Технические, неавтономные дроиды правят миром в прямом смысле слова.
– Да. Именно так и сказал. Дроиды левой руки, так называемые. Дроиды превращений. Тут-то никаких новостей, всегда так и было. Это ведь не фактические пятьдесят процентов, они для словаря эсперанто не сгодились бы, а их пятьдесят, степень ими схваченного. Когда зашевелились, когда ассоциативно начало слипаться запрошенное, отсекаться сопутствующее... Во взаимодействии с техническими, автономные дроиды и люди где-то равны... И я, когда вручную не собираю, не кую, я не успеваю договорить, как они уже собирают! Схему если чертить, надо отдельно сказать: не собирайте на ней самой, рядом собирайте, оставьте и схемой, чтоб было.
– Ага, да-да... А когда ты в У-Гли вручную куёшь?..
– Да что я сложного кую-то? Ошейники для Чернышей из их же зубов?..
– А когда не вручную, а что-то, ну... Когда Коронованного создал? Технические?..
– Разумеется. Они предъявили, я посмотрел... Перебрал до дна, до сердечника. Угадали. Всё собрали точно. Если б нет, распылил бы и заново. Как, вообрази, на том же земном перекрёстке, бай рисует что-то крохотное, дракона, тебя рисует, и зрачок тебе, ну... – на брошке тебя рисует. Промахивается, стирает, прицеливается снова. Кто прицеливается? Я или они? Конструктор или технические дроиды? Никак не я. Я могу лишь инициировать и обнулять. Или Фавор?..
– Или Фортуна? Мы автономные, и ты ведь не веришь в Фортуну, а чирикалку вспоминаешь часто.
– Топ-извёртыш, не то слово!.. И люди и высшие дроиды заискивают перед Фавор. Ты вобщем-то прав, Тропус, технические дроиды держат направление. Пользуясь ими, следуя за ними, на последнем этапе я могу их отклонить, подрихтовать напильником... Но это не про меня, Тропус, не про ручную сборку. Не я прошёл этот путь – они! И собранное ими, я беру в руку всегда и изумлением, как новую вещь! Я задумал её, отрисовал, они – хлоп! – и преподнесли мне. Готовенькой. А в середине... Притом, неизвестно где начинаясь... Наступая неизвестно когда... Всегда есть что-то вроде...
– ...слепого пятна?
– Да. Именно.
Оранж, это апельсин. Плод редкий! По крайний мере до возникновения Архи-Сада, а символ исключительно популярный. Как символ солнца на вечно пасмурном континенте и в вечно же пасмурных рынках. Его зовут и «апельсином», и «оранжем», и кратким «ор» – «золотой, дорогой, уважаемый». В нехищнических устоявшихся группах эта добавка к имени часта, как на уважающем силу Южном «биг», большой.
Популярен апельсин не только на письме как кружочек солнца, синонимичный ему, не только как слово. Непревзойдённо изысканные артефакты, наподобие улья, делаются в его форме, имитации, вплоть до запаха. Средней цены артефакты, музыкальные шкатулки. Сигнальные звёзды, которые плод выбросит сам, добавляя старту напряжённое ожидание. Оранжевые бусы, серьги из круглого сердолика, как опознавательные знаки посыльных-голубей, охранительный знак парламентёра, вроде белого флага, обуславливающий, вести охоту при таких украшениях, не по-дроидски, не честно.
«Ор-данс» называют и хороводы на Мелоди, «солнечные круги», кроме соревновательных. Ор-дансом зовёт и танцор своего учителя, в терминах Краснобая – «данс-бай».
Вожделенные, дорогие артефакты маскируют под заурядное, придавая им вид апельсина. Будто их ценность лишь декоративная. Наоборот: подделки и простую механику, чтоб обманом продать.
Широта распространения символа тесно связана с культом марблс. Ярко-оранжевые шарики с рисунком тонких долек называются «орблс». При игре в них засчитывается, остановился ли шарик одним из полюсов вверх. Ими никогда не ведут злую игру, с дурными ставками.
Самые-самые разные штуки встречаются в виде апельсина на рынках и в частных коллекциях, Гелиотроп же хотел простой и настоящий оранж. Получить, постигнуть, осознать плод!
Гелиотроп выбрал апельсин однажды, как самое, как ему казалось, простое, стремясь, оставшись автономным, понять, как воспринимает человек. Сделал его моделью своих принципов, обобщений, структурирования, в ностальгии по уникальной плазме Кроноса, оранжевой эпохе единства автономных, эпохе без слепых пятен. Получилось, что оранж для Гелиотропа – модель и символ его основополагающего, неукротимого непонимания!
Апельсин Гелиотропа перешёл в присказки и поговорки дроидской сферы, но, терра инкогнита, так и продолжал лежать на его столе, согреваться под светом лампы, остывать в холодной дроидской ладони. К своей цели Гелиотроп не приблизился ни на шаг. Оранжевое, отдельное мироздание.
Гелиос знал, знал до клетки, до молекулы устройство этой стадии растения! Он мог на общем и необщем пересказать, записать, не сбившись в одном знаке, стадии образования, разложения или начала нового цикла. Мог собрать и разобрать, мог усовершенствовать и с юмором испортить... Не мог только понять!
Полный набор, бесчисленные наборы окраса, объёма, семечек, мякоти, оттенков запаха и вкуса... Систематизировал, чтоб хоть что-то делать, чтобы на месте не стоять. Ясно, что нужен принципиальный прорыв, а не каталог...
Выращивал!
Угощал тёплых и холодных 2-2, чтобы проследить момент восприятия. Участвуя в эксперименте, дроиды желания к удовольствию подопытного немножко продлевали импульс... И это записывал в таблицы...
Людям подсовывал и смотрел. Их реакции в таблицу не сведёшь! Графы вниз растянутся сквозь планету и выйдут там, куда не достаёт и ось Юлы... Слишком много данных.
Обобщать, дискретизировать? Как?! Что?! На каких принципах? В этом-то и вопрос! Спрашивал у людей, вроде Беста. Тот, облизывая пальцы, виновато пожал плечами: апельсин, спасибо, вкусно... Объединение с ним дроида желания не помогло... Волны удлинились, но меньше их не стало... Бесту понравилось очень: «Всегда к твоим услугам!» Посмеялись и разлетелись.
Из-за этих дурацких апельсинов, Гелиотроп стал ботаник! Конструктор, исходно он вроде как часы, наблюдатель солнечного времени. Теперь, скооперировавшись с кем-нибудь из людей, мог на Южном Рынке открывать фруктовую лавку!
В уме и на бумаге и лежали они пред ним: строки, таблицы... Плод, поселившийся среди тисков на рабочем столе, никак в них не помещался, не сходился. Разве скомкать бумагу, тогда шар, тогда катается!
Гелиотроп не понимал, как единое понятие образуется в человеческом уме, когда это – набор... Набор, набор! Причём, всегда немножечко разный! Положим, тонкие отличия органы чувств проигнорируют... Но ведь где-то должен иметься момент, когда человек уверяется – апельсин. При скольких допущениях? От чего они зависят? Тут неважно, ошибся ли он, важно: он знает саму вещь, плод, в наличии перед собой которого ошибся или нет. А Гелиотроп и не ошибался, и не знал.
Как хочет человек? Как вспоминает вдруг? Как походя, отбрасывает прочь? Тайна.
У конструктора очередная таблица. Жёлто-оранжевая, круглая, в руке... Сам создал. В достоверности её стопроцентно уверен, как и в том, что это таблица, а не апельсин.
Августейший справедливо говорил ему:
– Братишка, ты пытаешься постичь не вонючий мячик!.. Извини, спасибо, не люблю... И не человека. А именно и собственно дроида желания! Нет в них двух вещей: достоверного наличия и полного прекращения...
Но Гелиотроп отлично понимал дроидов желания, он не понимал апельсин! Оранж...
Где переход от распознавания к оценке? От воспоминания к отвлечению?
«Запах – царь восприятий, царь воспоминаний, – думал Гелиотроп. – Он влечёт за собой зрительное восприятие, осязательное, вкусовое, он их всех глубинная, тонкая суть. Слух – служка, он промеж людей так важен, с концепциями в связи. Поглощаемое молчаливо. Но что же объединяет сигналы в одно, в вещь, в оранж? И так быстро! Если повеять надломленной коркой, человек вспомнит и захочет его быстрей, чем дроид сборщик может создать! Непредсказуемо, угадает ли? Жёлтый, красный? Сладкий, кислый? Ещё и потому непредсказуемо, что ошибочное может быть принято с большей охотой! На той же скорости, что пожелал, и передумает человек! А это от чего зависит?! Вся дроидская сфера довольствуется приблизительным. Лишку занимается собой. Но я хочу понять».
В данном случае за «всю дроидскую сферу» монолог пришлось выслушать Тропосу, жестикулирующему в такт «не понимаю» и «должен понять», затем дирижирующему в такт, пританцовывая от скуки, усмиряя бело-драконью смешливость. В Дольке, обители Гелиотропа, он мог говорить на эсперанто полным голосом, удобно.
Долька же апельсиновая лежала перед ними в розетке нарочито небрежно очищенной кожуры. Бессмертная, невысыхающая. Семечек рядом не валялось.
– Откуда у тебя этот апельсин? – спросил Троп низким фырканьем по привычке, вспомнив, перешёл на эсперанто. – Конкретно этот?
– Как и конкретно предыдущие. Я создал его. Достоверно, – подчеркнул дроид.
– Не сомневаюсь! А сколько, Хелий, времени эта конкретно долька здесь лежит?
Странное уточнение...
– Год, полтора. Поднять тему?
– Не, не суетись.
– Тогда что?
– А то, Хелий, дорогой, что люди не создают апельсинов отдельно от деревьев или взмаха руки! Достоверно! И не хранят корки по году, если не завалились куда-нибудь. И уж точно по году на неё не таращатся, пытаясь понять, что это такое! Если не двинулись окончательно.
– В мирах бывает, затворники миров и дольше смотрят.
– Нет, Хелий, они дольше едят! Поглощают взглядом. Носом, протяжённостью от запаха до пределов Там, до солнечных лучей.
– Игра слов. Пусть. И что изменилось бы, сумей я некий плод купить и ограничиться пятью минутами? Имитацией малых орбит, я их не пробовал что ли? Я, Троп, во всех частях конструктор, мне разбирать и думать всё рано чем. Хоть рукой, хоть языком, хоть голосом.
– Ага-ага, ты сам признаёшь. Купил и разобрал бы. А они съедят и косточки выплюнут! Не глядя, не задумавшись. Ты разделяешь, они обобщают. Как конструкторы люди выше тебя!
– Здесь я согласен.
– Я хотел пошутить. Всё, что могут, не глядя рукой махнуть. Это, Хелий, уж не те люди, что задумали тебя и меня, а как хорошо получилось!
– Те, те... Боюсь при малейшем послаблении, они примутся за оружие, им и закончат!
– Ахх-ха-ха! – Троп, юноша-зубр хлопнул себя по коленям, – Так и я оружие! Считаешь, у них и позаковыристей выйдет?
– Боюсь, что да.
– Брось! Я – венец творенья!
– Признаю.
– Вернуться к теме? Они – обобщают. Свободно, стремительно и небрежно.
– Я знаю! Но я не могу обобщить! Пытаюсь выбрать и не могу. У меня тысячи тысяч обобщений!
– Так ведь нужно одно...
– Вот именно.
– Нужно такое, которое не знает само, откуда взялось, и что за ним последует. Уверенное, наглое до предела. Хочу! Не хочу! И никакого смущения своей непоследовательностью. Апельсин! Нет, мячик! Ха-ха-ха! И никакого смущения ошибке. Большинство ошибок для них абсолютно незначимы. Хелий, попробуй так... Не смотри на свою дольку прямо. Не глядя, возьми её и отправь в рот!
– Но это невозможно. Принципиально невозможно. А ты, что ли можешь так?..
– Хелий, милый, я прямо смотрю на всю вселенную, не отрываясь!
– А советуешь...
– Тогда по-другому... Если не можешь, не глядя, поглотить, не глядя, создай! Походя, произведи. Это имею право советовать, это я могу!
– Да? И чего, дракон небесного обсидиана, в своей жизни ты произвёл? Походя?..
– Трррепет! Ахха-хха, в сфере дорогой нам всем!..
– Люблю тебя. Но серьёзно, дерево посадить что ли? Сто раз сажал. Это ровно то, что вручную создать, дольше и вся разница. Я предвижу ясно каждую стадию от листка, до поры на коже плода.
– А они, и те, что Восходящими собрали мир, и те, те, что хозяевами превращают, и садовники прошлых эпох, ничего подобного не знают. Не знали даже, взойдёт или нет? Расцветёт или нет? Доживут ли они сами.
– Очевидно.
– И ты не должен знать.
– Как?
– Как, хо-хо!.. Как ты говоришь, долька или сколько? Ты готов принять совет с обременением следования ему? Со всеми дольками вместе?
– От тебя готов.
– Как принято, я во второй раз спрашиваю, и скрывать не стану, кожура, есть кожура. В случае неудачи, если свернёшь на полпути, через год не прилечу к тебе. Готов?
– Готов, зачем бы мне свернуть.
– Мало ли... Ну, раз готов, слушай... Не нужно деревьев, зачем так примитивно подражать? Или нужно... Как хочешь, дело вкуса. Хелий, обопрись на них. Не на деревья, на людей. Устранись. Путь выбор обобщения совершается ими, а не тобой на каждой стадии созревания плода. От каждой опорной точки схемы протяни по нитке к их поступкам, к их движениям, к поворотам в человеческой сфере. Не мелочась, от «быть совершенным плоду» до полного «сгинуть, не воплотившись». Дождями и засухами, заморозками и теплом пусть распорядятся они. Спутаются? Оборвутся? Пускай идёт, как идёт. Расположи нити в зависимости от своего представления о надёжном успехе, но... – больше не прикасайся. Не сворачивай на полпути. Не вмешивайся. Обременение означает, что ты в любом случае не получишь дольку. Получишь «сколько», весь плод. Если не созреет оранж, или ты вмешаешься, я не прихожу. А если созреет, он будет подлинно настоящим, твой апельсин. Уж не знаю, поможет ли это тебе, Хелий. Третий раз, спрашиваю, согласен ли ты? И это – первая нить.
– Троп. Я начинаю.
– Фавор. Пусть она поёт над тобой.
Человек-зубр встряхнулся и, превращаясь в дракона-орла, вылетел через окно.
А Гелиотроп понял, что ему надо поспешить, год не такой большой срок.
Он перешёл в необщую форму и распростёрся над земным шаром, через все свободные азимуты. Явление невозможное для высших дроидов.
Устремился к созвездиям людей, пребывавших вне Собственных Миров. Выбирал контур. По величине и по плотности. Где не так тревожно мерцали бы звёзды Огненных Кругов, и не так часто возвращались в белые руки Доминго. И ещё...
Гелиотроп хотел, чтобы стабильность контура, а значит, и его проекта держалась не на хищниках. Чтобы искры Чёрных Драконов, рубленные чёрным бисером, проблёскивали в созвездии. Это глупо. Если хищник давно обитает за пределами своей рамы, значит, опытен и силён, шансов на успех больше, если на него завязать ключевые моменты. Ну и пусть! Душа не лежит.
Гелиотроп внезапно обнаружил в широком контуре созвездие, как брошенное на чёрный бисер, чистых хозяев, молодых людей. Созвездие, находящееся в стороне, но неуклонно лавирующее к центру. Контур похож на дерево с коротким стволом, зримыми толстыми корнями, с шаровидной, раскидистой кроной, почудилась даже птичка в ней.
«Не буду дальше искать!..» Птичкой был мерцающий перекрёсток рынка, редкое явление. С ними опорное связал. Не пытаясь закрыть глаза на тот факт, что несёт его к главным перекрёсткам старого, хищнического контура. Если его опорное там сожрут, про апельсин и Тропа можно забыть. А если их статус падёт, чистых хозяев, то кривизну ствола деревца должен будет выправить кто-то другой... «На что бы это завязать?..»
Отпустив себе день на работу, Гелиотроп тянул и тянул тонкие нити. От автоматических процессов к бессознательным движениям людей. От сознательно совершаемых поступков – к всхожести зерна, времени пробуждения, побега... Ко влаге, что прольётся над его кадкой без его участия... С каждой новой нитью, всё тревожнее и веселей, как мальчишке!
Троп внёс разнообразие в размеренную жизнь автономного технаря!
На сам континент опиралось кое-что в проекте. На расположение облачных рыков, где бывали эти люди. На розу ветров, то есть, епархию Доминго... Много-много тонких-тонких связей. Закончил. Перепроверил. Позвал дроидов-сборщиков, рой завис над местом, выбранным под кадку.
Заря. Начало...
Указательные пальцы поднял вверх, дунул, как между столбов распахнутых ворот, и произнёс необщее имя Тропа, чтоб тот издалека услышал его: принято, начато.
Дроиды сборщики, разбив рой на тот самый, избранный контур, начали свою работу.
Кадка стояла между двух окон и солнце переходило из одного в друге, утром слева, к вечеру справа освещая её, а затем и его, деревце.
Обычное место Гелиотропа за столом – лицом к ним. Чем ближе оказывался год к полному повороту, тем меньше технарь смотрел на свои тиски и детали, так в них и замершие, тем дольше смотрел в простенок между окнами, а затем и вовсе не сводил с него глаз.
01.06
Издавна эти два рынка-визитёра имели пространственную связь, сближаясь регулярно и тесно, а однажды и вовсе перестали отдаляться друг от друга. Словно дроиды наконец-то хоть в чём-то учли интересы людей и поправили розу ветров ради их удобства!.. Ещё более вероятно, что загнулся лепесток от тяжести человеческих страстей и нижний рынок остался под верхним, таким образом, люди всё сами поправили, вовсе без дроидов обошлись.
Рынки имели любопытную взаимную противоречивость внешнего и внутреннего объёмов.
Верхний казался аккуратным кудрявым облачком. Ложкой густой, немного расползшейся от тепла, сметаны он лежал на стопке блинов слоистого нижнего рынка. Изнутри же представал весьма просторным. Большущее игровое поле для марблс. «Безобманное поле», идеальное. Что до нижнего, он – широкая стопка слоёв, изнутри миниатюрен, техно-рыночек: помещение с модулятором, производящим несравненные по качеству, простые стеклянные марблс, да кладовки.
Рынки имели каждый своего постоянного обитателя, слугу-хозяина. Как раньше, не известно, но в описываемый период они были друзья.
Верхний рынок носил человеческое двойное имя Отто-Боб. Только его никто не употреблял! Сакральное... А нижний – Гранд. Вместе же их назвали Гранд Падре. И говорили не на рынок, на рынке, а к Падре, у Падре. И вот почему...
Эта связка – элитное игровое поле для марблс.
Элитарность в том, что на идеальное поле нельзя повлиять извне, задать принесённой скрытой механикой хитрых препятствий. Даже разметку спроецировать нельзя! Кроме одной его собственной, поперёк делящей линии. Гладкое, гладчайшее. Будто замёрзло Великое Море до дна, и чистый, непроглядный глубокий лёд заиндевел чуть-чуть. Тёмные и светлые марблс прекрасно видны, оно как бы подчёркивает их и озвончает. Торжественное поле. Самого опытного игрока охватывает благоговение перед броском, волнение.
Имя Отто-Боб возникло и стало табуированным по одной и той же физической причине. Из-за акустики зала. Там его лучше не произносить. Уж совсем давно «Отто» в названии звучало примерно как «а-та-та!..», ой, упало, ой держи, покатилось!.. Играли тогда марблс с формой бобов. Акустика внесла в поименование свои коррективы.
Игровое поле, не стол, площадка, и зал соответственно имели абрис бейсбольного мяча. Решающие партии играли дуэлью, стоя на дальних углах, бросали оттуда.
Так вот, если там стоя, произнести что-то наподобие «отто, атата», что-то с гласной начинающееся, ею и заканчивающееся, эхо пробежит и вернётся! Как незримый, громадный, грохочущий, пугающий, смешной, подскакивающий шар марблс! Ряд, поток шаров! Сильно! На первом «а» оно подскакивает до лба, на «тат» прыгает по макушке, на заключительное «а» рассыпается за спиной об стену множеством уже мелких, затихающих «отто, атата»!..
А вот если произнести что-то рубленное, короткое, типа «боб»... Эхо с дикой силой ответит в голову прямо! С неё же размером! С колокольной оглушительным звоном! Разгоном, как пушечного ядра.
Выдержать можно раза два подряд... Ну, до семи, идиот если, в голове нечего беречь, ибо «бух!» пройдёт не скоро. Дурацкое занятие, особенно для игроков. Чтоб руки дрожали, поле плясало и не прицелиться?
Если вначале и в конце краткий звук и протяжный, разные, ничего не происходит.
Там устраивали словесные дуэли, голосовой марблс. На сообразительность и реакцию. Обмен быстрыми репликами, вопросы-ответы, при судействе публики. Не добавлять пустые слога, междометия: «ах, а, о». Кто медлит с ответом – слабак. Кто ляпнет – получит обратно эхо, вступает в марблс партию таким, покачивающимся слегка...
«Боб» в названии рынка сразу перестали произносить, эхо особенно любило это слово, а «отто» осталось в употреблении.
Рынок – «отец» всех марблс-рынков, всех помешанных игроков. Их звали так вторым, а то и единственным именем. Отто с Ноу Стоп так получил своё. А нижнему слоистому облаку осталось прозвание Падре.
И верхний и нижний рынки крытые не Восходящим, но сухие. То есть, пирамидку поставить можно, дракона позвать нельзя, как в материальный шатёр, верхушка которого закрыта. Не охотничьи рынки огромный плюс к популярности, естественно. Хотя ставки у Гранд Падре ещё те...
Нижний рынок, Гранд в единственной комнате имел модулятор, приспособленный для создания идеальных марблс. Без секретов и дефектов. Давно уж производимые им марблс не бобы, а шарики, в совершенстве центрованные по весу... Рука полудроида, опытного игрока способна ощутить такие нюансы лакун в стекле, уплотнений, микротрещин, боковых вмятин, какие не уловила бы рука дроида, разве специальная улитка их!
Модулятор - чаша, меняющая свою глубину от полусферы до плоскости. Катает за раз десять таких, стандартный набор. За раз – это за год.
Плоский столик в выключенном состоянии, глубокая на начальных фазах чаша уплощалась: поочерёдно модулятор отправлял капли стекла, будущие шарики в центр, и пошло, поехало. Лучи-радиусы сбегались, уплотняя. Лучи-окружности сжимались, уточняя форму, непрерывно поворачивая. Снова лучи, снова радиусы. Иногда они расходились, разбрасывали шарики, значит, к процесс близится к завершению. Тогда шарик словно исходит аурой и лучами. Ничего к нему, всё от него... Пленительный. Юное солнышко, предназначенное к одной партии. Затем в обыкновенном качестве скатится на Морскую Звезду.
Слуга-хозяин знал, как закладывать стеклянную породу, как вынимать готовое. Следил за чистотой помещения, в том числе звуковой, чтоб без сильных вибраций. Сам модулятор, в отличие от производимого им, не идеален и тоже нуждался в присмотре. Иногда останавливаясь в произвольном месте любой стадии, он нуждался в том, чтобы заново набрать задачу. Но к счастью, перезапускался не с начала, а с места остановки.
Из-за длительности приготовления, по-крупному играли у Падре дважды в году, на стыке сезонов. О том речь впереди, с кем и на каких условиях она игралась... В остальное время - обычными марблс, которые примет поле. Пребрёхивались из углов зала. Мечтали, кто попадёт на ближайшую, крупную партию. Спорили, ставки делали, всё как обычно.
К серьёзной игре в гостях у Гранд Падре люди прибегали ради окончательного выяснения отношений, как к способу, исключающему подтасовку.
Как бы филиал Гранд Падре имелся на континенте.
Вход на Рынок Мастеров, Краснобай, спрятавшийся за высокой каменной стеной, обращён в сторону Рынка Техно, что естественно, на старшего брата и покровителя смотрит Краснобай, сколько бы не хорохорился. Арка вычурная. Направо от неё, сотни за три шагов есть дополнительный вход, чтобы сразу попасть на марблс-ряды, в других не путаться и не мешаться там.
Вечно распахнутые, не запирающиеся ворота. За ними площадь, окружённая торговыми шатрами, вдруг кто марблс-набора не захватил, можно купить.
С той стороны площади параллельно сене Краснобая идёт притягательная, прославленная Марбл-стрит! Озирая площадь и распахнутые ворота в пыльную, пустынную равнину за ними, стоит Арба, Гранд Падре приёмная дочь. Кто из них старше? Он - главней.
Арба, как ей и полагается, сооружение деревянное. Домик крытый, прямые похищения в Собственный Мир невозможны. Двухэтажный. От теней прилично защищённый сорбентом рассыпанным стружкой, опилками по полу, как и вся Марбл-стрит. Наверху несколько комнаток, внизу игровой зал. По жёлобу вдоль дальней стены на уровне локтя скрытая механика непрерывно гоняет смесовую воду Впечатлений. Отчего Арба журчит лесным ручьём и благоухает свежеспиленной древесиной. Ни вода не испаряется, ни деревянный жёлоб не гниёт, приятная атмосфера. Это дополнение, освежиться, умыться. А угощение – соломинки в ведении хозяина заведения.
По сторонам зала два круглых игровых стола, идеальных, как у Падре, разделённых на сектора, как спицами колёс. Отсюда пошло – Арба. Средство передвижения...
Поговаривали так про одержимых игрой: «Засидевшись в Арбе, рано или поздно приедешь к Гранд Падре...» И это – осуждающая поговорка. Хоть облачный рынок и Арба – не охотничьи места, на них часто редко проигрывали меньше, как жизнь.
Идеальные столы Гранд Падре и Арбы оживлялись, становились доступными броску приложением ладони. Особенно важен постоянный смотритель, «возчик» на материке, потому что на эти столы можно повлиять механикой, элементарными магнитами снизу. Но лишь той рукой, что включила, оживила их.
Возчика иногда просят задать специальные условия, приносят механику. Он применяет открыто, при всех. В остальных случаях, он гарантирует, что стол «пуст-снизу» – официальная формулировка, игра честно. Его не просят говорить, свидетельство – его присутствие, будучи пойман на мухляже, поплатился дорого.
Должность разыгрывается заново после гибели возчика, отсутствия его дольше трёх дней, – это очень долго.
Возчиков-жуликов не случалось в Абе. Заведение – мечта, кто станет рисковать, заполучив такое? Хобби рядом каждый день, пропасть интересных знакомств, статус, предполагающий защиту. Крупные континентальные группировки уважают стабильность. Равновесие. Полностью нейтральный человек хорош в Арбе, даже необходим в ней. Скромный человек.
Светится тихим силуэтом под яркими спицами раскрытая рука, четыре пальца вместе, большой отведён в сторону. Такой флюгер-фонарь имелся у Буро, и не только у него. Сообщал кое-что этот флюгер всем заинтересованным, но не очень умным, лицам... Прежде, чем пытаться наводить свои порядки в Арбе, надавить на её смотрителя, затеять драку, очень неплохо, а напротив, весьма правильно, подумать, кто вообще катается на Арбе, сколько их и какие они.
Казалось бы, как можно по-особенному встать в дверях? Ан, сколько людей, столько и способов, манер. Эти двое... Среднего роста и сложения, они разом перекрыли собой и широкую Марбл-стрит и площадь за ней, и выход с Краснобая, и радость, мир-покой в сердце нового возчика Арбы, ещё и в права не вступившего.
Шагнувший за порог парень, с узкими, как против ветра сощуренными, глазами небесного охотника, сказал приобернувшись к приятелю в проёме дверей:
– Тук-тук, мы забыли постучаться... Ай-яй-яй... Но счастливчики обычно щедры, нам простят, как считаешь? Везунчики не жадничают, всегда готовы поделиться выигрышем с друзьями...
И этими «друзьями», как ни был нагл, сухо поперхнувшись, без юродства в тоне закончил:
– Перепадёт нам денёк узкой компанией прокатиться на Арбе? Один вечерок от тысячелетий ожидающих её хозяина?
Парень уголок рта поднял лениво, вопросительно, на Пачули глядя в упор. Повторил ему, застывшему между тёмными, не ожившими кругами игровых столов:
– Тук-тук?.. У нас предложение к везунчику. Деловое. Ма-а-аленькое...
Он пальцами показал, насколько маленькое, сопроводив угрозой:
– Не пришлось бы разыгрывать Арбу дважды подряд...
«Отребье недроидское, подлое... Против всех обычаев и законов!»
Пачули отступил шаг назад, и словно мешал посреди зала, тогда гости прошли внутрь. Кривляясь, переглядываясь, друг другу и ему показывая открытые, без оружия ладони. У каждого запястья обвиты тонкими удавками, за браслеты их не принял бы и Восходящий, с дракона упавший вчера. Разноцветные, шёлковые, скользкие. «Этого цвета для друзей, этого – для врагов. Для случайных людей... Для людей уважаемых!..» Обычные их шутки. «Недроидское племя... Пропал я».
– Вы видите. Видите, что я – не охотник... – тихо сказал Пачули.
Потрясение. Совсем не тех посетителей ждал. Да и от пришедших – не шантажа.
Жребий вытянул вчера, о каком мечтать не смел... И не переставал мечтать! Пачули, чистый хозяин, с чистыми хозяевами и водивший дружбу, готов был ко многому на преимущественно хищническом континенте, малознакомом... Но не к тому, что подаренное судьбой здесь немедленно вырывают из рук! "Зачем тогда жребии эти?.. Если силой берут, что им надо? Из которых они с Южного?..»
Как зачем? Да кто ж к разбойникам, к ним-то марблс катать пошёл бы?! С Южного они – от Секундной Стрелки...
Пачули не грабили, хуже.
Ухмылялись и ждали какого-то другого ответа, дополнительных аргументов не приводили.
Ещё тише Пачули повторился, отступая:
– Вы видите, что я не хищник...
– Дай мне твою ручку... – сказал второй парень.
Быстро, но недостаточно, намечая удар в лицо, давая время на отмашку, жёстко схватил его за руку. Приложил ладонь к ладони, померить. Неожиданно артистичные длинные пальцы. «Тошнотворно длинные... Да это же из-за ногтей! О, фу, ещё и накрашенные?..» Да, тёмно-красным, облупленным лаком.
Игнорируя очевидное несоответствие с его небольшой рукой, парень довольно, победоносно задрал подбородок и заявил:
– Каури, гляди! Один в один!..
Наклонился к Пачули:
- Мы не видим, кто хищник, кто нет, мы не дроиды... Зато видим, что ты ещё не прикладывал ручку к столам... Позволь мне! На вечерок... Я сразу верну... Никто и не заметит...
Отступая, Пачули выдернул руку, длинные ногти легко, отвратительно скользнули по ней... И приложил к столешнице вместо ответа. Ко второй уже не требуется.
Толстое, полуматовое стекло осветлилось, показало спицы радиусов и отпечаток его чистой ладони. Личный в форме и цвете. «Приложи к левому колесу, гад, и путь оно переедет тебя! И пусть все узнают!..»
Похоже, вечерней игры действительно сегодня не будет. Парни помрачнели, не ожидали отпора. Прямого и быстрого.
– Вы видите, – в третий раз повторил он, – нет! Арба не подаётся. Я тоже. Поводья в моей руке.
Оттолкнул плечом Каури и вышел на Марбл-стрит. Быстрей и быстрей, бегом - в проулки, в проулки, в проулки. Всерьёз он не надеялся оторваться. Искал друга, континентального, тоже марблс-помешанного, тоже азартного, близкого друга, так непохожего на него. Может, хоть совет получить успеет. Однако Отто не нашёлся, ни у себя, в Бесповторном Шатре, ни на излюбленной им дорожке Кривульного Марблс... Пачули и не догнали к его удивлению.
До ранних сумерек Пачули метался, то уходя на Краснобай, то обратно на стук шариков, на Марбл-стрит возвращаясь...
Ситуация разрешилась в его пользу. Ещё не успокоившегося Пачули, циничный Отто затем со смехом наставлять будет, не скрывая удивления:
– Какая охота, Пач?! А они богаты... О, богаты, дурилка!.. От тебя требовалось не охотиться для них, не толкать на пирамидку, не превращать тем более, а всего лишь – отвернуться! Ну, выйти, прогуляться вечерком, по Марбл-стрит или верхом... Кружочек над Морской Звездой, кружочек над Краснобаем... И можно возвращаться в Арбу!.. Разве это охота: учтиво встретить гостя, учтиво проводить оставшихся?! Обнаружить на столе случайно забытый подарок... Ради чего отказываться, скажи мне, дурилка, от мечты всей жизни, от мечты всех краснобайских марблс-маниев? От жизни, наконец?! Пач, разве это сложно – отвернуться?!
Очень. Практически невозможно. Требуется навык, как и во всём.
К цинизму друга, насквозь легкомысленному, напускному, Пачули привык. Но прозвучало нечто большее, чем цинизм. Нечто вроде искушения. Со стороны взглянул, как Отто, и признал: ему не предлагали обменять Чёрного Дракона на деревянный шатёр, с двумя игровыми столами... «А если бы речь шла о чём-то значительном? Не о свалившемся на голову приобретении, а о чём-то, что хранимом, лелеемом давно?.. О той же Арбе через сто, двести лет?.. Когда уже свыкся с ней, полюбил её, когда она уже не заведение, а второй дом?» Вполне вероятно, Пачули ещё предстоит ответить на этот вопрос. А может быть, не ему предстоит, может, самому искусителю, не задумывающемуся до поры, который смеётся ему в плечо, телячьей ласковой привычкой надо и не надо обниматься, уткнуть в кого-то нос. Безумно контрастировала эта привычка со всем, чем Отто хотел казаться.
– Обобщай! – разводил ручищами дракон. – Чтоб осознать – обобщи, чтоб воплотить – обобщи! Собери частности, объедини в уме, сведи к одному имени-функции. А затем, разбери обратно. Но уже на удобные тебе, ради воплощения удобные части.
– Не могу! Часть любой дольки сама требует обобщения! Из непостижимого числа деталей состоит, во времени никогда не началась и нигде не заканчивается. Таков и всякий человеческий запрос.
– И ты, просто выслушав, просто глядя на что-то, начинаешь разбирать это в уме?
– До бесконечности! До той грани, где качества частей теряют связь с качествами целого. А теряют они – вдруг! Уловить эту грань я не могу. И дальше можно мельчить, но там уже понятно, что не имеет смысла относительно первоначальной цели.
– Но, Хелий, можно промежуток обозначить... Примерный...
– Примерный?! Примерных промежутков не бывает! Имя – надгробный памятник, а буквы – даты на нём. Именем обладает лишь то, что существовало и прекратило существование. Я принципиально не способен собрать оранж, которого не было на свете!
– Погоди. Ты создаёшь дроидов, улиток, метки-компасы... Про улиток ты понимаешь, про компасы? Тобою же цельнокованые? Единожды метка выбирает направление, дальше срывается и летит. Так и с запросом, со следованием ему. Единожды голова выбирает направление, дальше крылья сами несут, ноги.
– Не так же! Не несут! Каждый взмах крыльев, каждое утверждение стопы находятся в допущении точности направления к цели. Тропус, – он топнул ногой и вниз кивнул, – вон стопа, она ведь тоже компас! И при каждом шаге, при каждом! Чуть вправо, чуть влево... Бац, и совсем не туда зашли! И как мы здесь оказались?.. А так и оказались, что чётко цель не была видна, вот как!
– «Не туда», Хелий, как ты можешь заметить, тоже растяжимое, тоже нечёткое понятие. Придти можно почти туда. А можно туда, где повеселей окажется, чем там, куда!.. Ты хочешь сказать, что приблизительность недопустима? В каких областях? Из каких соображений? Или ты экономишь шаги? Отчего нельзя скорректировать маршрут, прямо на нём находясь, по пути следования? На последних этапах, уже в пределах видимости цели?
– Видимости... – несколько раз Гелиотроп повторил это, болезненное для него слово. - В пределах чего, какой видимости? В пределах того, что отсутствовало с самого начала? И откуда путник, шедший неведомо куда, узнает, что перед ним? Ну вот, ты шёл, шёл от горы Фортуны, и нечто маячит в Пухе Рассеяния... Что, откуда? От семейства, от одиночки?.. Какой изгиб Лабиринта Бегства отблеск бросил сквозь все слои?.. Ох, Троп, это напоминает мне вирту по истории давних веков: куда-то плыли, что-то нашли... Назвали своим именем, конечно, открыли же!
– Некорректное сравнение.
– Ладно! Оттого нельзя на последнем этапе, что, нет, не наступает на нём этой самой видимости! Ускорение наступает, уплотнение, суета. А видимость – нет! Допущения начинают корректировать допущения! От самих себя ведя отсчёт, ведь не на что им опереться! Отклоняют стрелку компаса, крутят её, как карусель, там, на перекрёстках земных. Чтоб ты понял, – на перекрёстках. Дроиды, с кем говорил, которые на рыночные, земные перекрёстки Восходящих сопровождали, они это неохотно делают. Запросом даже не считают. И представь, проблема та самая! Восходящий заявлял, что-то ему безумно прям нужно... Ладно, вепрь нашёл, дроид нашёл артефакт для мены, Чёрный Дракон во всеоружии, на ушах стоит от этой прогулки, от тесноты перекрёстка... Так что ты думаешь? Пока они до места дойдут, восходящий этот артефакт сменяет на что-то, отношения не имеющее! А и выменянное до выхода с рынка ещё раз успеет сменять! Вот это, чтоб ты понял, и есть «корректировать маршрут, прям по пути следования, на последних этапах прям»! Когда ясного видения цели не было, полного осознавания её.
– Так я не понял, Хелий... В конечном итоге Восходящий доволен остался, или как? – ухмыльнулся дракон.
Гелиотроп моргнул пронзительной вспышкой возвращения от мысли к слуху и зрению и ткнул хохочущего дракона в плечо:
– К чёрту иди, Троп, с чертями своими под морем искупайся, заскучали они без тебя! Ещё гаер нашёлся...
– Но Хелий, если всё так печально, так непоправимо сложно, как же работает наша дроидская сфера уже вторую эпоху подряд?
– Да очень понятно как раз. За пятьдесят процентов услышанного запроса зайдя, технические дроиды перехватывают его. И реализуют.
– Понимаешь, конструктор и коваль, что ты сказал сейчас? Технические, неавтономные дроиды правят миром в прямом смысле слова.
– Да. Именно так и сказал. Дроиды левой руки, так называемые. Дроиды превращений. Тут-то никаких новостей, всегда так и было. Это ведь не фактические пятьдесят процентов, они для словаря эсперанто не сгодились бы, а их пятьдесят, степень ими схваченного. Когда зашевелились, когда ассоциативно начало слипаться запрошенное, отсекаться сопутствующее... Во взаимодействии с техническими, автономные дроиды и люди где-то равны... И я, когда вручную не собираю, не кую, я не успеваю договорить, как они уже собирают! Схему если чертить, надо отдельно сказать: не собирайте на ней самой, рядом собирайте, оставьте и схемой, чтоб было.
– Ага, да-да... А когда ты в У-Гли вручную куёшь?..
– Да что я сложного кую-то? Ошейники для Чернышей из их же зубов?..
– А когда не вручную, а что-то, ну... Когда Коронованного создал? Технические?..
– Разумеется. Они предъявили, я посмотрел... Перебрал до дна, до сердечника. Угадали. Всё собрали точно. Если б нет, распылил бы и заново. Как, вообрази, на том же земном перекрёстке, бай рисует что-то крохотное, дракона, тебя рисует, и зрачок тебе, ну... – на брошке тебя рисует. Промахивается, стирает, прицеливается снова. Кто прицеливается? Я или они? Конструктор или технические дроиды? Никак не я. Я могу лишь инициировать и обнулять. Или Фавор?..
– Или Фортуна? Мы автономные, и ты ведь не веришь в Фортуну, а чирикалку вспоминаешь часто.
– Топ-извёртыш, не то слово!.. И люди и высшие дроиды заискивают перед Фавор. Ты вобщем-то прав, Тропус, технические дроиды держат направление. Пользуясь ими, следуя за ними, на последнем этапе я могу их отклонить, подрихтовать напильником... Но это не про меня, Тропус, не про ручную сборку. Не я прошёл этот путь – они! И собранное ими, я беру в руку всегда и изумлением, как новую вещь! Я задумал её, отрисовал, они – хлоп! – и преподнесли мне. Готовенькой. А в середине... Притом, неизвестно где начинаясь... Наступая неизвестно когда... Всегда есть что-то вроде...
– ...слепого пятна?
– Да. Именно.
Оранж, это апельсин. Плод редкий! По крайний мере до возникновения Архи-Сада, а символ исключительно популярный. Как символ солнца на вечно пасмурном континенте и в вечно же пасмурных рынках. Его зовут и «апельсином», и «оранжем», и кратким «ор» – «золотой, дорогой, уважаемый». В нехищнических устоявшихся группах эта добавка к имени часта, как на уважающем силу Южном «биг», большой.
Популярен апельсин не только на письме как кружочек солнца, синонимичный ему, не только как слово. Непревзойдённо изысканные артефакты, наподобие улья, делаются в его форме, имитации, вплоть до запаха. Средней цены артефакты, музыкальные шкатулки. Сигнальные звёзды, которые плод выбросит сам, добавляя старту напряжённое ожидание. Оранжевые бусы, серьги из круглого сердолика, как опознавательные знаки посыльных-голубей, охранительный знак парламентёра, вроде белого флага, обуславливающий, вести охоту при таких украшениях, не по-дроидски, не честно.
«Ор-данс» называют и хороводы на Мелоди, «солнечные круги», кроме соревновательных. Ор-дансом зовёт и танцор своего учителя, в терминах Краснобая – «данс-бай».
Вожделенные, дорогие артефакты маскируют под заурядное, придавая им вид апельсина. Будто их ценность лишь декоративная. Наоборот: подделки и простую механику, чтоб обманом продать.
Широта распространения символа тесно связана с культом марблс. Ярко-оранжевые шарики с рисунком тонких долек называются «орблс». При игре в них засчитывается, остановился ли шарик одним из полюсов вверх. Ими никогда не ведут злую игру, с дурными ставками.
Самые-самые разные штуки встречаются в виде апельсина на рынках и в частных коллекциях, Гелиотроп же хотел простой и настоящий оранж. Получить, постигнуть, осознать плод!
Гелиотроп выбрал апельсин однажды, как самое, как ему казалось, простое, стремясь, оставшись автономным, понять, как воспринимает человек. Сделал его моделью своих принципов, обобщений, структурирования, в ностальгии по уникальной плазме Кроноса, оранжевой эпохе единства автономных, эпохе без слепых пятен. Получилось, что оранж для Гелиотропа – модель и символ его основополагающего, неукротимого непонимания!
Апельсин Гелиотропа перешёл в присказки и поговорки дроидской сферы, но, терра инкогнита, так и продолжал лежать на его столе, согреваться под светом лампы, остывать в холодной дроидской ладони. К своей цели Гелиотроп не приблизился ни на шаг. Оранжевое, отдельное мироздание.
Гелиос знал, знал до клетки, до молекулы устройство этой стадии растения! Он мог на общем и необщем пересказать, записать, не сбившись в одном знаке, стадии образования, разложения или начала нового цикла. Мог собрать и разобрать, мог усовершенствовать и с юмором испортить... Не мог только понять!
Полный набор, бесчисленные наборы окраса, объёма, семечек, мякоти, оттенков запаха и вкуса... Систематизировал, чтоб хоть что-то делать, чтобы на месте не стоять. Ясно, что нужен принципиальный прорыв, а не каталог...
Выращивал!
Угощал тёплых и холодных 2-2, чтобы проследить момент восприятия. Участвуя в эксперименте, дроиды желания к удовольствию подопытного немножко продлевали импульс... И это записывал в таблицы...
Людям подсовывал и смотрел. Их реакции в таблицу не сведёшь! Графы вниз растянутся сквозь планету и выйдут там, куда не достаёт и ось Юлы... Слишком много данных.
Обобщать, дискретизировать? Как?! Что?! На каких принципах? В этом-то и вопрос! Спрашивал у людей, вроде Беста. Тот, облизывая пальцы, виновато пожал плечами: апельсин, спасибо, вкусно... Объединение с ним дроида желания не помогло... Волны удлинились, но меньше их не стало... Бесту понравилось очень: «Всегда к твоим услугам!» Посмеялись и разлетелись.
Из-за этих дурацких апельсинов, Гелиотроп стал ботаник! Конструктор, исходно он вроде как часы, наблюдатель солнечного времени. Теперь, скооперировавшись с кем-нибудь из людей, мог на Южном Рынке открывать фруктовую лавку!
В уме и на бумаге и лежали они пред ним: строки, таблицы... Плод, поселившийся среди тисков на рабочем столе, никак в них не помещался, не сходился. Разве скомкать бумагу, тогда шар, тогда катается!
Гелиотроп не понимал, как единое понятие образуется в человеческом уме, когда это – набор... Набор, набор! Причём, всегда немножечко разный! Положим, тонкие отличия органы чувств проигнорируют... Но ведь где-то должен иметься момент, когда человек уверяется – апельсин. При скольких допущениях? От чего они зависят? Тут неважно, ошибся ли он, важно: он знает саму вещь, плод, в наличии перед собой которого ошибся или нет. А Гелиотроп и не ошибался, и не знал.
Как хочет человек? Как вспоминает вдруг? Как походя, отбрасывает прочь? Тайна.
У конструктора очередная таблица. Жёлто-оранжевая, круглая, в руке... Сам создал. В достоверности её стопроцентно уверен, как и в том, что это таблица, а не апельсин.
Августейший справедливо говорил ему:
– Братишка, ты пытаешься постичь не вонючий мячик!.. Извини, спасибо, не люблю... И не человека. А именно и собственно дроида желания! Нет в них двух вещей: достоверного наличия и полного прекращения...
Но Гелиотроп отлично понимал дроидов желания, он не понимал апельсин! Оранж...
Где переход от распознавания к оценке? От воспоминания к отвлечению?
«Запах – царь восприятий, царь воспоминаний, – думал Гелиотроп. – Он влечёт за собой зрительное восприятие, осязательное, вкусовое, он их всех глубинная, тонкая суть. Слух – служка, он промеж людей так важен, с концепциями в связи. Поглощаемое молчаливо. Но что же объединяет сигналы в одно, в вещь, в оранж? И так быстро! Если повеять надломленной коркой, человек вспомнит и захочет его быстрей, чем дроид сборщик может создать! Непредсказуемо, угадает ли? Жёлтый, красный? Сладкий, кислый? Ещё и потому непредсказуемо, что ошибочное может быть принято с большей охотой! На той же скорости, что пожелал, и передумает человек! А это от чего зависит?! Вся дроидская сфера довольствуется приблизительным. Лишку занимается собой. Но я хочу понять».
В данном случае за «всю дроидскую сферу» монолог пришлось выслушать Тропосу, жестикулирующему в такт «не понимаю» и «должен понять», затем дирижирующему в такт, пританцовывая от скуки, усмиряя бело-драконью смешливость. В Дольке, обители Гелиотропа, он мог говорить на эсперанто полным голосом, удобно.
Долька же апельсиновая лежала перед ними в розетке нарочито небрежно очищенной кожуры. Бессмертная, невысыхающая. Семечек рядом не валялось.
– Откуда у тебя этот апельсин? – спросил Троп низким фырканьем по привычке, вспомнив, перешёл на эсперанто. – Конкретно этот?
– Как и конкретно предыдущие. Я создал его. Достоверно, – подчеркнул дроид.
– Не сомневаюсь! А сколько, Хелий, времени эта конкретно долька здесь лежит?
Странное уточнение...
– Год, полтора. Поднять тему?
– Не, не суетись.
– Тогда что?
– А то, Хелий, дорогой, что люди не создают апельсинов отдельно от деревьев или взмаха руки! Достоверно! И не хранят корки по году, если не завалились куда-нибудь. И уж точно по году на неё не таращатся, пытаясь понять, что это такое! Если не двинулись окончательно.
– В мирах бывает, затворники миров и дольше смотрят.
– Нет, Хелий, они дольше едят! Поглощают взглядом. Носом, протяжённостью от запаха до пределов Там, до солнечных лучей.
– Игра слов. Пусть. И что изменилось бы, сумей я некий плод купить и ограничиться пятью минутами? Имитацией малых орбит, я их не пробовал что ли? Я, Троп, во всех частях конструктор, мне разбирать и думать всё рано чем. Хоть рукой, хоть языком, хоть голосом.
– Ага-ага, ты сам признаёшь. Купил и разобрал бы. А они съедят и косточки выплюнут! Не глядя, не задумавшись. Ты разделяешь, они обобщают. Как конструкторы люди выше тебя!
– Здесь я согласен.
– Я хотел пошутить. Всё, что могут, не глядя рукой махнуть. Это, Хелий, уж не те люди, что задумали тебя и меня, а как хорошо получилось!
– Те, те... Боюсь при малейшем послаблении, они примутся за оружие, им и закончат!
– Ахх-ха-ха! – Троп, юноша-зубр хлопнул себя по коленям, – Так и я оружие! Считаешь, у них и позаковыристей выйдет?
– Боюсь, что да.
– Брось! Я – венец творенья!
– Признаю.
– Вернуться к теме? Они – обобщают. Свободно, стремительно и небрежно.
– Я знаю! Но я не могу обобщить! Пытаюсь выбрать и не могу. У меня тысячи тысяч обобщений!
– Так ведь нужно одно...
– Вот именно.
– Нужно такое, которое не знает само, откуда взялось, и что за ним последует. Уверенное, наглое до предела. Хочу! Не хочу! И никакого смущения своей непоследовательностью. Апельсин! Нет, мячик! Ха-ха-ха! И никакого смущения ошибке. Большинство ошибок для них абсолютно незначимы. Хелий, попробуй так... Не смотри на свою дольку прямо. Не глядя, возьми её и отправь в рот!
– Но это невозможно. Принципиально невозможно. А ты, что ли можешь так?..
– Хелий, милый, я прямо смотрю на всю вселенную, не отрываясь!
– А советуешь...
– Тогда по-другому... Если не можешь, не глядя, поглотить, не глядя, создай! Походя, произведи. Это имею право советовать, это я могу!
– Да? И чего, дракон небесного обсидиана, в своей жизни ты произвёл? Походя?..
– Трррепет! Ахха-хха, в сфере дорогой нам всем!..
– Люблю тебя. Но серьёзно, дерево посадить что ли? Сто раз сажал. Это ровно то, что вручную создать, дольше и вся разница. Я предвижу ясно каждую стадию от листка, до поры на коже плода.
– А они, и те, что Восходящими собрали мир, и те, те, что хозяевами превращают, и садовники прошлых эпох, ничего подобного не знают. Не знали даже, взойдёт или нет? Расцветёт или нет? Доживут ли они сами.
– Очевидно.
– И ты не должен знать.
– Как?
– Как, хо-хо!.. Как ты говоришь, долька или сколько? Ты готов принять совет с обременением следования ему? Со всеми дольками вместе?
– От тебя готов.
– Как принято, я во второй раз спрашиваю, и скрывать не стану, кожура, есть кожура. В случае неудачи, если свернёшь на полпути, через год не прилечу к тебе. Готов?
– Готов, зачем бы мне свернуть.
– Мало ли... Ну, раз готов, слушай... Не нужно деревьев, зачем так примитивно подражать? Или нужно... Как хочешь, дело вкуса. Хелий, обопрись на них. Не на деревья, на людей. Устранись. Путь выбор обобщения совершается ими, а не тобой на каждой стадии созревания плода. От каждой опорной точки схемы протяни по нитке к их поступкам, к их движениям, к поворотам в человеческой сфере. Не мелочась, от «быть совершенным плоду» до полного «сгинуть, не воплотившись». Дождями и засухами, заморозками и теплом пусть распорядятся они. Спутаются? Оборвутся? Пускай идёт, как идёт. Расположи нити в зависимости от своего представления о надёжном успехе, но... – больше не прикасайся. Не сворачивай на полпути. Не вмешивайся. Обременение означает, что ты в любом случае не получишь дольку. Получишь «сколько», весь плод. Если не созреет оранж, или ты вмешаешься, я не прихожу. А если созреет, он будет подлинно настоящим, твой апельсин. Уж не знаю, поможет ли это тебе, Хелий. Третий раз, спрашиваю, согласен ли ты? И это – первая нить.
– Троп. Я начинаю.
– Фавор. Пусть она поёт над тобой.
Человек-зубр встряхнулся и, превращаясь в дракона-орла, вылетел через окно.
А Гелиотроп понял, что ему надо поспешить, год не такой большой срок.
Он перешёл в необщую форму и распростёрся над земным шаром, через все свободные азимуты. Явление невозможное для высших дроидов.
Устремился к созвездиям людей, пребывавших вне Собственных Миров. Выбирал контур. По величине и по плотности. Где не так тревожно мерцали бы звёзды Огненных Кругов, и не так часто возвращались в белые руки Доминго. И ещё...
Гелиотроп хотел, чтобы стабильность контура, а значит, и его проекта держалась не на хищниках. Чтобы искры Чёрных Драконов, рубленные чёрным бисером, проблёскивали в созвездии. Это глупо. Если хищник давно обитает за пределами своей рамы, значит, опытен и силён, шансов на успех больше, если на него завязать ключевые моменты. Ну и пусть! Душа не лежит.
Гелиотроп внезапно обнаружил в широком контуре созвездие, как брошенное на чёрный бисер, чистых хозяев, молодых людей. Созвездие, находящееся в стороне, но неуклонно лавирующее к центру. Контур похож на дерево с коротким стволом, зримыми толстыми корнями, с шаровидной, раскидистой кроной, почудилась даже птичка в ней.
«Не буду дальше искать!..» Птичкой был мерцающий перекрёсток рынка, редкое явление. С ними опорное связал. Не пытаясь закрыть глаза на тот факт, что несёт его к главным перекрёсткам старого, хищнического контура. Если его опорное там сожрут, про апельсин и Тропа можно забыть. А если их статус падёт, чистых хозяев, то кривизну ствола деревца должен будет выправить кто-то другой... «На что бы это завязать?..»
Отпустив себе день на работу, Гелиотроп тянул и тянул тонкие нити. От автоматических процессов к бессознательным движениям людей. От сознательно совершаемых поступков – к всхожести зерна, времени пробуждения, побега... Ко влаге, что прольётся над его кадкой без его участия... С каждой новой нитью, всё тревожнее и веселей, как мальчишке!
Троп внёс разнообразие в размеренную жизнь автономного технаря!
На сам континент опиралось кое-что в проекте. На расположение облачных рыков, где бывали эти люди. На розу ветров, то есть, епархию Доминго... Много-много тонких-тонких связей. Закончил. Перепроверил. Позвал дроидов-сборщиков, рой завис над местом, выбранным под кадку.
Заря. Начало...
Указательные пальцы поднял вверх, дунул, как между столбов распахнутых ворот, и произнёс необщее имя Тропа, чтоб тот издалека услышал его: принято, начато.
Дроиды сборщики, разбив рой на тот самый, избранный контур, начали свою работу.
Кадка стояла между двух окон и солнце переходило из одного в друге, утром слева, к вечеру справа освещая её, а затем и его, деревце.
Обычное место Гелиотропа за столом – лицом к ним. Чем ближе оказывался год к полному повороту, тем меньше технарь смотрел на свои тиски и детали, так в них и замершие, тем дольше смотрел в простенок между окнами, а затем и вовсе не сводил с него глаз.
01.06
Издавна эти два рынка-визитёра имели пространственную связь, сближаясь регулярно и тесно, а однажды и вовсе перестали отдаляться друг от друга. Словно дроиды наконец-то хоть в чём-то учли интересы людей и поправили розу ветров ради их удобства!.. Ещё более вероятно, что загнулся лепесток от тяжести человеческих страстей и нижний рынок остался под верхним, таким образом, люди всё сами поправили, вовсе без дроидов обошлись.
Рынки имели любопытную взаимную противоречивость внешнего и внутреннего объёмов.
Верхний казался аккуратным кудрявым облачком. Ложкой густой, немного расползшейся от тепла, сметаны он лежал на стопке блинов слоистого нижнего рынка. Изнутри же представал весьма просторным. Большущее игровое поле для марблс. «Безобманное поле», идеальное. Что до нижнего, он – широкая стопка слоёв, изнутри миниатюрен, техно-рыночек: помещение с модулятором, производящим несравненные по качеству, простые стеклянные марблс, да кладовки.
Рынки имели каждый своего постоянного обитателя, слугу-хозяина. Как раньше, не известно, но в описываемый период они были друзья.
Верхний рынок носил человеческое двойное имя Отто-Боб. Только его никто не употреблял! Сакральное... А нижний – Гранд. Вместе же их назвали Гранд Падре. И говорили не на рынок, на рынке, а к Падре, у Падре. И вот почему...
Эта связка – элитное игровое поле для марблс.
Элитарность в том, что на идеальное поле нельзя повлиять извне, задать принесённой скрытой механикой хитрых препятствий. Даже разметку спроецировать нельзя! Кроме одной его собственной, поперёк делящей линии. Гладкое, гладчайшее. Будто замёрзло Великое Море до дна, и чистый, непроглядный глубокий лёд заиндевел чуть-чуть. Тёмные и светлые марблс прекрасно видны, оно как бы подчёркивает их и озвончает. Торжественное поле. Самого опытного игрока охватывает благоговение перед броском, волнение.
Имя Отто-Боб возникло и стало табуированным по одной и той же физической причине. Из-за акустики зала. Там его лучше не произносить. Уж совсем давно «Отто» в названии звучало примерно как «а-та-та!..», ой, упало, ой держи, покатилось!.. Играли тогда марблс с формой бобов. Акустика внесла в поименование свои коррективы.
Игровое поле, не стол, площадка, и зал соответственно имели абрис бейсбольного мяча. Решающие партии играли дуэлью, стоя на дальних углах, бросали оттуда.
Так вот, если там стоя, произнести что-то наподобие «отто, атата», что-то с гласной начинающееся, ею и заканчивающееся, эхо пробежит и вернётся! Как незримый, громадный, грохочущий, пугающий, смешной, подскакивающий шар марблс! Ряд, поток шаров! Сильно! На первом «а» оно подскакивает до лба, на «тат» прыгает по макушке, на заключительное «а» рассыпается за спиной об стену множеством уже мелких, затихающих «отто, атата»!..
А вот если произнести что-то рубленное, короткое, типа «боб»... Эхо с дикой силой ответит в голову прямо! С неё же размером! С колокольной оглушительным звоном! Разгоном, как пушечного ядра.
Выдержать можно раза два подряд... Ну, до семи, идиот если, в голове нечего беречь, ибо «бух!» пройдёт не скоро. Дурацкое занятие, особенно для игроков. Чтоб руки дрожали, поле плясало и не прицелиться?
Если вначале и в конце краткий звук и протяжный, разные, ничего не происходит.
Там устраивали словесные дуэли, голосовой марблс. На сообразительность и реакцию. Обмен быстрыми репликами, вопросы-ответы, при судействе публики. Не добавлять пустые слога, междометия: «ах, а, о». Кто медлит с ответом – слабак. Кто ляпнет – получит обратно эхо, вступает в марблс партию таким, покачивающимся слегка...
«Боб» в названии рынка сразу перестали произносить, эхо особенно любило это слово, а «отто» осталось в употреблении.
Рынок – «отец» всех марблс-рынков, всех помешанных игроков. Их звали так вторым, а то и единственным именем. Отто с Ноу Стоп так получил своё. А нижнему слоистому облаку осталось прозвание Падре.
И верхний и нижний рынки крытые не Восходящим, но сухие. То есть, пирамидку поставить можно, дракона позвать нельзя, как в материальный шатёр, верхушка которого закрыта. Не охотничьи рынки огромный плюс к популярности, естественно. Хотя ставки у Гранд Падре ещё те...
Нижний рынок, Гранд в единственной комнате имел модулятор, приспособленный для создания идеальных марблс. Без секретов и дефектов. Давно уж производимые им марблс не бобы, а шарики, в совершенстве центрованные по весу... Рука полудроида, опытного игрока способна ощутить такие нюансы лакун в стекле, уплотнений, микротрещин, боковых вмятин, какие не уловила бы рука дроида, разве специальная улитка их!
Модулятор - чаша, меняющая свою глубину от полусферы до плоскости. Катает за раз десять таких, стандартный набор. За раз – это за год.
Плоский столик в выключенном состоянии, глубокая на начальных фазах чаша уплощалась: поочерёдно модулятор отправлял капли стекла, будущие шарики в центр, и пошло, поехало. Лучи-радиусы сбегались, уплотняя. Лучи-окружности сжимались, уточняя форму, непрерывно поворачивая. Снова лучи, снова радиусы. Иногда они расходились, разбрасывали шарики, значит, к процесс близится к завершению. Тогда шарик словно исходит аурой и лучами. Ничего к нему, всё от него... Пленительный. Юное солнышко, предназначенное к одной партии. Затем в обыкновенном качестве скатится на Морскую Звезду.
Слуга-хозяин знал, как закладывать стеклянную породу, как вынимать готовое. Следил за чистотой помещения, в том числе звуковой, чтоб без сильных вибраций. Сам модулятор, в отличие от производимого им, не идеален и тоже нуждался в присмотре. Иногда останавливаясь в произвольном месте любой стадии, он нуждался в том, чтобы заново набрать задачу. Но к счастью, перезапускался не с начала, а с места остановки.
Из-за длительности приготовления, по-крупному играли у Падре дважды в году, на стыке сезонов. О том речь впереди, с кем и на каких условиях она игралась... В остальное время - обычными марблс, которые примет поле. Пребрёхивались из углов зала. Мечтали, кто попадёт на ближайшую, крупную партию. Спорили, ставки делали, всё как обычно.
К серьёзной игре в гостях у Гранд Падре люди прибегали ради окончательного выяснения отношений, как к способу, исключающему подтасовку.
Как бы филиал Гранд Падре имелся на континенте.
Вход на Рынок Мастеров, Краснобай, спрятавшийся за высокой каменной стеной, обращён в сторону Рынка Техно, что естественно, на старшего брата и покровителя смотрит Краснобай, сколько бы не хорохорился. Арка вычурная. Направо от неё, сотни за три шагов есть дополнительный вход, чтобы сразу попасть на марблс-ряды, в других не путаться и не мешаться там.
Вечно распахнутые, не запирающиеся ворота. За ними площадь, окружённая торговыми шатрами, вдруг кто марблс-набора не захватил, можно купить.
С той стороны площади параллельно сене Краснобая идёт притягательная, прославленная Марбл-стрит! Озирая площадь и распахнутые ворота в пыльную, пустынную равнину за ними, стоит Арба, Гранд Падре приёмная дочь. Кто из них старше? Он - главней.
Арба, как ей и полагается, сооружение деревянное. Домик крытый, прямые похищения в Собственный Мир невозможны. Двухэтажный. От теней прилично защищённый сорбентом рассыпанным стружкой, опилками по полу, как и вся Марбл-стрит. Наверху несколько комнаток, внизу игровой зал. По жёлобу вдоль дальней стены на уровне локтя скрытая механика непрерывно гоняет смесовую воду Впечатлений. Отчего Арба журчит лесным ручьём и благоухает свежеспиленной древесиной. Ни вода не испаряется, ни деревянный жёлоб не гниёт, приятная атмосфера. Это дополнение, освежиться, умыться. А угощение – соломинки в ведении хозяина заведения.
По сторонам зала два круглых игровых стола, идеальных, как у Падре, разделённых на сектора, как спицами колёс. Отсюда пошло – Арба. Средство передвижения...
Поговаривали так про одержимых игрой: «Засидевшись в Арбе, рано или поздно приедешь к Гранд Падре...» И это – осуждающая поговорка. Хоть облачный рынок и Арба – не охотничьи места, на них часто редко проигрывали меньше, как жизнь.
Идеальные столы Гранд Падре и Арбы оживлялись, становились доступными броску приложением ладони. Особенно важен постоянный смотритель, «возчик» на материке, потому что на эти столы можно повлиять механикой, элементарными магнитами снизу. Но лишь той рукой, что включила, оживила их.
Возчика иногда просят задать специальные условия, приносят механику. Он применяет открыто, при всех. В остальных случаях, он гарантирует, что стол «пуст-снизу» – официальная формулировка, игра честно. Его не просят говорить, свидетельство – его присутствие, будучи пойман на мухляже, поплатился дорого.
Должность разыгрывается заново после гибели возчика, отсутствия его дольше трёх дней, – это очень долго.
Возчиков-жуликов не случалось в Абе. Заведение – мечта, кто станет рисковать, заполучив такое? Хобби рядом каждый день, пропасть интересных знакомств, статус, предполагающий защиту. Крупные континентальные группировки уважают стабильность. Равновесие. Полностью нейтральный человек хорош в Арбе, даже необходим в ней. Скромный человек.
Светится тихим силуэтом под яркими спицами раскрытая рука, четыре пальца вместе, большой отведён в сторону. Такой флюгер-фонарь имелся у Буро, и не только у него. Сообщал кое-что этот флюгер всем заинтересованным, но не очень умным, лицам... Прежде, чем пытаться наводить свои порядки в Арбе, надавить на её смотрителя, затеять драку, очень неплохо, а напротив, весьма правильно, подумать, кто вообще катается на Арбе, сколько их и какие они.
Казалось бы, как можно по-особенному встать в дверях? Ан, сколько людей, столько и способов, манер. Эти двое... Среднего роста и сложения, они разом перекрыли собой и широкую Марбл-стрит и площадь за ней, и выход с Краснобая, и радость, мир-покой в сердце нового возчика Арбы, ещё и в права не вступившего.
Шагнувший за порог парень, с узкими, как против ветра сощуренными, глазами небесного охотника, сказал приобернувшись к приятелю в проёме дверей:
– Тук-тук, мы забыли постучаться... Ай-яй-яй... Но счастливчики обычно щедры, нам простят, как считаешь? Везунчики не жадничают, всегда готовы поделиться выигрышем с друзьями...
И этими «друзьями», как ни был нагл, сухо поперхнувшись, без юродства в тоне закончил:
– Перепадёт нам денёк узкой компанией прокатиться на Арбе? Один вечерок от тысячелетий ожидающих её хозяина?
Парень уголок рта поднял лениво, вопросительно, на Пачули глядя в упор. Повторил ему, застывшему между тёмными, не ожившими кругами игровых столов:
– Тук-тук?.. У нас предложение к везунчику. Деловое. Ма-а-аленькое...
Он пальцами показал, насколько маленькое, сопроводив угрозой:
– Не пришлось бы разыгрывать Арбу дважды подряд...
«Отребье недроидское, подлое... Против всех обычаев и законов!»
Пачули отступил шаг назад, и словно мешал посреди зала, тогда гости прошли внутрь. Кривляясь, переглядываясь, друг другу и ему показывая открытые, без оружия ладони. У каждого запястья обвиты тонкими удавками, за браслеты их не принял бы и Восходящий, с дракона упавший вчера. Разноцветные, шёлковые, скользкие. «Этого цвета для друзей, этого – для врагов. Для случайных людей... Для людей уважаемых!..» Обычные их шутки. «Недроидское племя... Пропал я».
– Вы видите. Видите, что я – не охотник... – тихо сказал Пачули.
Потрясение. Совсем не тех посетителей ждал. Да и от пришедших – не шантажа.
Жребий вытянул вчера, о каком мечтать не смел... И не переставал мечтать! Пачули, чистый хозяин, с чистыми хозяевами и водивший дружбу, готов был ко многому на преимущественно хищническом континенте, малознакомом... Но не к тому, что подаренное судьбой здесь немедленно вырывают из рук! "Зачем тогда жребии эти?.. Если силой берут, что им надо? Из которых они с Южного?..»
Как зачем? Да кто ж к разбойникам, к ним-то марблс катать пошёл бы?! С Южного они – от Секундной Стрелки...
Пачули не грабили, хуже.
Ухмылялись и ждали какого-то другого ответа, дополнительных аргументов не приводили.
Ещё тише Пачули повторился, отступая:
– Вы видите, что я не хищник...
– Дай мне твою ручку... – сказал второй парень.
Быстро, но недостаточно, намечая удар в лицо, давая время на отмашку, жёстко схватил его за руку. Приложил ладонь к ладони, померить. Неожиданно артистичные длинные пальцы. «Тошнотворно длинные... Да это же из-за ногтей! О, фу, ещё и накрашенные?..» Да, тёмно-красным, облупленным лаком.
Игнорируя очевидное несоответствие с его небольшой рукой, парень довольно, победоносно задрал подбородок и заявил:
– Каури, гляди! Один в один!..
Наклонился к Пачули:
- Мы не видим, кто хищник, кто нет, мы не дроиды... Зато видим, что ты ещё не прикладывал ручку к столам... Позволь мне! На вечерок... Я сразу верну... Никто и не заметит...
Отступая, Пачули выдернул руку, длинные ногти легко, отвратительно скользнули по ней... И приложил к столешнице вместо ответа. Ко второй уже не требуется.
Толстое, полуматовое стекло осветлилось, показало спицы радиусов и отпечаток его чистой ладони. Личный в форме и цвете. «Приложи к левому колесу, гад, и путь оно переедет тебя! И пусть все узнают!..»
Похоже, вечерней игры действительно сегодня не будет. Парни помрачнели, не ожидали отпора. Прямого и быстрого.
– Вы видите, – в третий раз повторил он, – нет! Арба не подаётся. Я тоже. Поводья в моей руке.
Оттолкнул плечом Каури и вышел на Марбл-стрит. Быстрей и быстрей, бегом - в проулки, в проулки, в проулки. Всерьёз он не надеялся оторваться. Искал друга, континентального, тоже марблс-помешанного, тоже азартного, близкого друга, так непохожего на него. Может, хоть совет получить успеет. Однако Отто не нашёлся, ни у себя, в Бесповторном Шатре, ни на излюбленной им дорожке Кривульного Марблс... Пачули и не догнали к его удивлению.
До ранних сумерек Пачули метался, то уходя на Краснобай, то обратно на стук шариков, на Марбл-стрит возвращаясь...
Ситуация разрешилась в его пользу. Ещё не успокоившегося Пачули, циничный Отто затем со смехом наставлять будет, не скрывая удивления:
– Какая охота, Пач?! А они богаты... О, богаты, дурилка!.. От тебя требовалось не охотиться для них, не толкать на пирамидку, не превращать тем более, а всего лишь – отвернуться! Ну, выйти, прогуляться вечерком, по Марбл-стрит или верхом... Кружочек над Морской Звездой, кружочек над Краснобаем... И можно возвращаться в Арбу!.. Разве это охота: учтиво встретить гостя, учтиво проводить оставшихся?! Обнаружить на столе случайно забытый подарок... Ради чего отказываться, скажи мне, дурилка, от мечты всей жизни, от мечты всех краснобайских марблс-маниев? От жизни, наконец?! Пач, разве это сложно – отвернуться?!
Очень. Практически невозможно. Требуется навык, как и во всём.
К цинизму друга, насквозь легкомысленному, напускному, Пачули привык. Но прозвучало нечто большее, чем цинизм. Нечто вроде искушения. Со стороны взглянул, как Отто, и признал: ему не предлагали обменять Чёрного Дракона на деревянный шатёр, с двумя игровыми столами... «А если бы речь шла о чём-то значительном? Не о свалившемся на голову приобретении, а о чём-то, что хранимом, лелеемом давно?.. О той же Арбе через сто, двести лет?.. Когда уже свыкся с ней, полюбил её, когда она уже не заведение, а второй дом?» Вполне вероятно, Пачули ещё предстоит ответить на этот вопрос. А может быть, не ему предстоит, может, самому искусителю, не задумывающемуся до поры, который смеётся ему в плечо, телячьей ласковой привычкой надо и не надо обниматься, уткнуть в кого-то нос. Безумно контрастировала эта привычка со всем, чем Отто хотел казаться.
Обсуждения Дроиды. Гелиотроп. Часть 1. Главы 5 и 6