К Бахауддину Накшбанди письменно обратились четыре суфийских шейха: из Индии, Египта, Рума (Турции) и Персии. За каждым из них стоял определённый суфийский кружок. В посланиях они слёзно молили Бахауддина поделиться с ними опытом духовного обучения — с тем, чтобы они могли передать его своим ученикам.
Бахауддин ответил им так:
— То, чем я владею, не ново. Вы тоже всем этим владеете, но неверно применяете, а потому, получив мои советы, вы только и скажете: «Это не ново!»
Шейхи ответили так:
— С почтением к вам, мы верим, что наши ученики так не подумают.
Бахауддин не ответил на письма, но зачитал их на своих собраниях и сказал:
— Будучи в стороне от происходящих событий, мы сможем понять то, что произойдёт. У тех же, кто окажется в гуще событий, нет такой возможности. И всё же они будут стараться разобраться в том, что же с ними происходит.
Затем Шейхи написали Бахауддину послания с просьбой прислать какой-нибудь знак его внимания. Бахауддин для каждого ученика послал по маленькой тюбетейке, присовокупив, чтобы шейхи раздали их от его имени, но ни словом не упоминали о том, что подвигло его к этому.
В своём собрании он рассказал:
— Я сделал то-то и то-то. Находясь на отдалении, мы отчётливо увидим то, чего не увидят те, кто непосредственно втянут в происходящее.
Затем, спустя какое-то время, он написал каждому из шейхов, спрашивая, исполнено ли его пожелание и что за этим последовало.
Шейхи прислали в ответ: «Ваши пожелания исполнены».
Что же касалось последствий, то шейх из Египта написал: «Моя община ревностно восприняла твой дар как знак особой святости и благословение. Тюбетейки были розданы, и каждый увидел в них глубокий внутренний смысл и передачу вашего наказа».
Турецкий шейх писал: «Община отнеслась к тюбетейкам с большой опаской. Люди почему-то решили, что за этим стоит ваше желание взять над ними верх. Некоторые опасаются, что через тюбетейки вы можете прямо оказывать на них давление».
Шейх из Индии писал об иных последствиях: «Наши ученики находятся в сильном замешательстве и ежедневно просят меня истолковать им значение розданных тюбетеек. Без моих пояснений они не в силах решить, как им к этому отнестись».
Письмо от персидского шейха гласило: «Тюбетейки получены, последствия таковы: искатели, довольные даром, ожидают дальнейших проявлений вашей благосклонности, которые вдохновят их к большей старательности и ревностности, во благо дальнейшему обучению».
Бахауддин дал необходимые пояснения своим слушателям в Бухаре:
— Преобладающий тип поведения членов суфийских кружков в Индии, Египте, Турции и Персии в каждом случае проявился в ответах. Их отношение к бытовой вещи — тюбетейке, например, — по своей сути такое же, как и ко мне или к моему письму с наставлениями. Они повели бы себя точно так же, если бы, скажем, встретились со мной непосредственно. Ни этих людей, ни их шейхов не наставляли в том, что необходимо отслеживать, не является ли помехой для них их отношение к самым простым вещам. Не следует переносить отношение к вещам на людей — особенно в качестве критерия их оценки. Для учеников персидского шейха сохраняется возможность понимания, поскольку они лишены самонадеянных претензий на «понимание» по образцу того, что мои тюбетейки — благословение для них, угроза для них, замешательство для них. Египтяне проявили надежду, турки — боязнь, индийцы — нерешительность.
Упоминаемые выше наставительные послания Бахауддина Накшбанди, тем не менее, переписывались — что считалось благочестивым поступком — и получили хождение среди благонамеренных, но не достигших просветленности дервишей Каира и Хинда, а также в персидских и турецких землях. В конце концов, они попали в те круги, которые и сплотились вокруг пресловутых «шейхов тюбетеек».
Бахауддин попросил одного странствующего дервиша — каландара — навестить все четыре общины, чтобы узнать, как были восприняты его письма с испрашиваемыми наставлениями. По возвращении каландар рассказал следующее:
— Они говорят: «Это не ново. Мы именно так и делаем. И не просто следуем этому, но и строим на этом весь распорядок нашей жизни. Наша живая традиция побуждает нас каждодневно помнить об этом».
После этого Бахауддин аль-Шах Накшбанд созвал всех своих учеников и сказал:
— Находясь на удалении от событий в общинах четырех шейхов, вы видите, как мало было сделано ими на Пути знания. Они обучены столь немногому, что по большей части не в состоянии извлечь пользу из своего опыта. Где же, в таком случае, преимущества «каждодневных напоминаний и борений»? Возьмите на себя труд собрать всё, что об этом известно, и детально ознакомьтесь с тем, что произошло, включая обмен письмами, мои высказывания и рассказ каландара. Отметьте, что мы предложили необходимые средства обучения. Пусть всё будет записано — для того, чтобы эту историю можно было использовать для обучения. Пусть непосредственные свидетели событий подтвердят истинность написанного — чтобы, если будет на то Божья воля, хотя бы описание этого случая могло бы предотвратить частое повторение подобного в будущем, и пусть с ним ознакомятся те, кто был так глубоко затронут «воздействием» безвредных тюбетеек.
— То, чем я владею, не ново. Вы тоже всем этим владеете, но неверно применяете, а потому, получив мои советы, вы только и скажете: «Это не ново!»
Шейхи ответили так:
— С почтением к вам, мы верим, что наши ученики так не подумают.
Бахауддин не ответил на письма, но зачитал их на своих собраниях и сказал:
— Будучи в стороне от происходящих событий, мы сможем понять то, что произойдёт. У тех же, кто окажется в гуще событий, нет такой возможности. И всё же они будут стараться разобраться в том, что же с ними происходит.
Затем Шейхи написали Бахауддину послания с просьбой прислать какой-нибудь знак его внимания. Бахауддин для каждого ученика послал по маленькой тюбетейке, присовокупив, чтобы шейхи раздали их от его имени, но ни словом не упоминали о том, что подвигло его к этому.
В своём собрании он рассказал:
— Я сделал то-то и то-то. Находясь на отдалении, мы отчётливо увидим то, чего не увидят те, кто непосредственно втянут в происходящее.
Затем, спустя какое-то время, он написал каждому из шейхов, спрашивая, исполнено ли его пожелание и что за этим последовало.
Шейхи прислали в ответ: «Ваши пожелания исполнены».
Что же касалось последствий, то шейх из Египта написал: «Моя община ревностно восприняла твой дар как знак особой святости и благословение. Тюбетейки были розданы, и каждый увидел в них глубокий внутренний смысл и передачу вашего наказа».
Турецкий шейх писал: «Община отнеслась к тюбетейкам с большой опаской. Люди почему-то решили, что за этим стоит ваше желание взять над ними верх. Некоторые опасаются, что через тюбетейки вы можете прямо оказывать на них давление».
Шейх из Индии писал об иных последствиях: «Наши ученики находятся в сильном замешательстве и ежедневно просят меня истолковать им значение розданных тюбетеек. Без моих пояснений они не в силах решить, как им к этому отнестись».
Письмо от персидского шейха гласило: «Тюбетейки получены, последствия таковы: искатели, довольные даром, ожидают дальнейших проявлений вашей благосклонности, которые вдохновят их к большей старательности и ревностности, во благо дальнейшему обучению».
Бахауддин дал необходимые пояснения своим слушателям в Бухаре:
— Преобладающий тип поведения членов суфийских кружков в Индии, Египте, Турции и Персии в каждом случае проявился в ответах. Их отношение к бытовой вещи — тюбетейке, например, — по своей сути такое же, как и ко мне или к моему письму с наставлениями. Они повели бы себя точно так же, если бы, скажем, встретились со мной непосредственно. Ни этих людей, ни их шейхов не наставляли в том, что необходимо отслеживать, не является ли помехой для них их отношение к самым простым вещам. Не следует переносить отношение к вещам на людей — особенно в качестве критерия их оценки. Для учеников персидского шейха сохраняется возможность понимания, поскольку они лишены самонадеянных претензий на «понимание» по образцу того, что мои тюбетейки — благословение для них, угроза для них, замешательство для них. Египтяне проявили надежду, турки — боязнь, индийцы — нерешительность.
Упоминаемые выше наставительные послания Бахауддина Накшбанди, тем не менее, переписывались — что считалось благочестивым поступком — и получили хождение среди благонамеренных, но не достигших просветленности дервишей Каира и Хинда, а также в персидских и турецких землях. В конце концов, они попали в те круги, которые и сплотились вокруг пресловутых «шейхов тюбетеек».
Бахауддин попросил одного странствующего дервиша — каландара — навестить все четыре общины, чтобы узнать, как были восприняты его письма с испрашиваемыми наставлениями. По возвращении каландар рассказал следующее:
— Они говорят: «Это не ново. Мы именно так и делаем. И не просто следуем этому, но и строим на этом весь распорядок нашей жизни. Наша живая традиция побуждает нас каждодневно помнить об этом».
После этого Бахауддин аль-Шах Накшбанд созвал всех своих учеников и сказал:
— Находясь на удалении от событий в общинах четырех шейхов, вы видите, как мало было сделано ими на Пути знания. Они обучены столь немногому, что по большей части не в состоянии извлечь пользу из своего опыта. Где же, в таком случае, преимущества «каждодневных напоминаний и борений»? Возьмите на себя труд собрать всё, что об этом известно, и детально ознакомьтесь с тем, что произошло, включая обмен письмами, мои высказывания и рассказ каландара. Отметьте, что мы предложили необходимые средства обучения. Пусть всё будет записано — для того, чтобы эту историю можно было использовать для обучения. Пусть непосредственные свидетели событий подтвердят истинность написанного — чтобы, если будет на то Божья воля, хотя бы описание этого случая могло бы предотвратить частое повторение подобного в будущем, и пусть с ним ознакомятся те, кто был так глубоко затронут «воздействием» безвредных тюбетеек.
Обсуждения Cуфийские шейхи