Чёрное солнце

Делитель, как и его делимое, были насквозь пропитаны запахом свежего миндаля. Стояла по-настоящему холодная зима третьего солнца шестого года. Массивное, пепельное пятно за горизонтом светило монотонно, меланхолично, буднично, искренне серьёзно, и в тоже время по-другому – как-то уж слишком символично. Хищное блюдце давило на спину, звало, отзывалось, осуждало, висело, лишало мыслей, пробуждало и одновременно сковывало вязкие свойства каменных джунглей. Окисленное и неповторимое, темнея на глазах, оно превращалось в матово-чёрное, сохраняя, тем не менее, свою природную динамику в базовом, почти стерильном, реверсе. Было утро. Семейные злаковые, молоко, ТВ и сахар, разбавились тяжестью нового настоящего и скользкого будущего. Стефан Петерансель уступил Люку Альфану в общем зачёте, отправляясь с Дакара обратно в Париж сильно обезвоженным и уставшим. Улицы разбитых фонарей не бились, а так и оставались жанровой беллетристикой. Котёнок Том гонялся за мышонком Джерри... Приятно и неуловимо давило в висках. Отсюда, наверное, и выкрики этих личных полудурошных бесов казались слегка импровизированными, порой забавными. От естественного недосыпа клонило в сон и поэтому, когда все еще спали, казавшаяся милой на вид Гостья согласившись, предложила мне встретиться с целью. Лишённая всяческих основ, имея в сердце неумолимую тягу к бесконечному нулю, единица не становилась ни двойкой, ни парой, как ей велит это этикет Дао-Дэ-Цзин. Единица стремилась к нулю, бесконечно проходя вновь и вновь точку трансценденции, становясь ничем ни для кого. Гул неба и жажда перемен, вместе со специфическими заклинаниями и формулами, составляющими суть однополярной игры, спешили сделать невозможное возможным.

Выходить в город, напрочь лишённый головы, сплошь заполненный обезжиренными чувствами не очень-то и хотелось. Холодный рассудок набирая окончаниями рук номер Гостьи руководствовался лишь идеями, не имеющих цены в мире простых алгоритмов. Он был целиком обречён ретранслировать интерес к срезу косой призмы, подчиняясь прямым, как трамвайные пути, командам Чёрного Солнца. Голые ступени дома, раскалённые холодом до бела, воссоздавали немыслимые, ни на что не похожие чувства лёгкости, силы, полноты. Новые шмотки приятно удивляли, дразня сознание и в то же время защищали своего владельца от убийственной сложности. Небо, выкачав через три гигантских медных вентиля кислород, почти падало на землю. Белая механика ждала от владельца поспешных действий, а от бочки, усиленной конденсатором в два Фарада, мощных, предельно низких вибраций. Обыкновенное упражнение на стойкость обращалось гонкой на выносливость, туда, где финишная черта всегда передвигалась вперёд, вместе со спортсменом...

В этом смысловом тупике мы и встретились с Гостьей. Напичканные до предела опустошённостью, мы были выше других, выше себя, выше всего, что хоть как-то могло сделать нас умнее. Объединённые, мы упорно боролись с одиночеством вместе, пуская вход любые средства, оценки, аксессуары. Благородная паутина сводила от напряжения пальцы ног, шею, дёсны, вливая в эту модель поведения новости с фронтов невидимой войны. Это Солнце ослепляло нас, делало невосприимчивыми к боли, к Библии, друг к другу. Открываясь, почти искрясь, к горлу подступала холодная волна окончательной радости. Электрический ток в индукционной катушке создавал удивительное поле свойств, вокруг стального сердечника, почти его касаясь; сердечника, которому было не суждено выйти за пределы фазы своего предназначения. Засучив рукава, переливаясь поверхностной нежностью, Гостья «говорила», что рада видеть лично меня, благодарна тому, что существуют биполярные зеркала, что умение Слова должно обязательно подкрепляться соответствующим действием, «говорила» что-то о дрейфующих айсбергах, которые иногда натыкаются на корабли, о том что ей тоже, как и мне очень, очень холодно. Тонкая чёрная плёнка нефти ровным слоем легла на симметрию схожести, медленно покрывая тенью углы решений, затмевая такую вот красоту в ложном эпицентре нерешительной строгости. Играла музыка, отбивая совершенный, безударный ритм, казалось она звучала не здесь, а там – в ближайшей к нам вселенной. Потом наступила тишина, воспользовавшись которой, Солнце ловко, с хирургической точностью, пробурило сзади в наших черепах ровные, выверенные отверстия…