18
Даниилу и Никите!
Вам нести…Истину!
Моя религия – Истина! Вы молодые, вам принять веру древних во имя Спасения! Хватит удивляться, сетовать на неожиданности? Случайностей не бывает, зарубите на носу крепко накрепко. Не бывает, и точка. Ваш возраст, – время думать об окружающем Мире, о причинах и следствиях им управляющих, время ему служить. Сегодня в тибетском дацане, вы моей последней прижизненной Силой и Волей!
Недавно видела сон. Меня окружали люди древней цивилизации, облик которых хранят глиняные черепки раскопок, редкие фрески да мифы. Самые высокие и сильные (из нас современных) – карлики и дистрофики по сравнению с ними, а внутреннее ощущение от встречи с теми гигантами осталось, как от свидания с чем-то божественно прекрасным и грозным одновременно.
Среди толпы я различила людей с песьими, кошачьими либо птичьими головами, про которых подумала как о комедиантах, нацепивших маски: удивительно подвижные маски, я бы сказала, живые. У одного я разглядела голову быка, но восприняла чудо спокойно, подумала еще, «удивляться не чему».
Ощущение уродства не возникало. Этот звероголовый народ всегда жил среди нас, и я поражалась лишь их неподражаемому красноречию и литой красивостью могучих тел. Кентавров я увидела несколько позже, опять же нисколько не удивившись, кстати, взаимообразно. Многие меня узнавали, кого-то узнавала я, без избытка внимания или приторно-ложной заинтересованности.
Помню ощущение силы и гордости от жизни единой семьей, испытывая потребность в общении, в общих делах, одинаково важных для всего населения. Выделяю и подчеркиваю: мы жили в одной вере – Древней религии Истины, сегодня ее называют религией Мудрости
Мы спорили на темы Земли и Космоса, о необходимости создания долговечных построек, способных использовать силу Вселенной на пользу Братству в связи с нежелательными климатическими изменениями по линии экватора над акваторией океана. Наши бесчисленные доказательства либо вычисления отражало небо фантасмагорией красок, удивительным образом передававшей информацию сути множества технических решений. Мы были едины с небом!..
Сон в стиле фэнтези? Согласна при условии, что вы докажете способность придумать сходу, без обдумывания, нечто принципиально новое или заведомо не знаемое. Признаюсь, я долго верила сну, как верят сказке, пока не познакомилась со Станцами Дзиана.
Я не настаиваю, возможно, тороплю время, подставляя вас, как подставила под удар себя. Избегая неожиданностей, основные записи шифрую. В тетради: мои раздумья, полный безалаберных записей дневник, учеба, размышления.
«Она умерла.…». Один из вас знает первый «отзыв» шифра. Другой найдет продолжение в образе родного человека у порога. Ключи у вас. Они щит и меч, известные вам двоим и никому другому.
Е. Андреева.
– Я прочитал тетрадь присущим мне духовным зрением. Берегите ее записи пуще глаза! Выводы дакини (небесной девы) стоили новопреставленной жизни.
– Мы не справимся!
Ширентуй протянул письмо и сверток с завернутой в клеенку тетрадью Никите. Тот принял все не без волнения, ощущая позвоночником заморозок. Вручая тетрадь с опасными для таинственного убийцы записями, ширентуй попросту бросал их молодые мослы в голодную пасть волка, охотиться на которого они еще не научились.
Дани после перевязки сидел безучастный ко всему происходящему. Или скрывающая половину лица повязка делала его таким. Во всяком случае, уголки Даниных губ не торчали кверху в извечной смешинке, что для Никиты служило верным признаком отсутствия у друга душевного равновесия.
– Не рассказывай, где был, – ширентуй, не объясняя, показал Никите глазами на Дани, списавшего просьбу на собственный счет.
– Нам ожидать жодче-ламу? Он поможет Дани? – смысл совета Ширентуя докатился с опозданием.
При вопросе Никиты Дани встрепенулся.
– А домой сообщили?
Ширентуй, скупо улыбнувшись, нарочито сильно откачнулся, словно под давлением слепого взгляда сквозь тряпицу.
– «Надежда – компас земной…». Запоминайте мудрых! Вечером позову.
19
Ширентуй отделился от вороха бумаг на столе, обозначив тем самым окончание беседы. Выслушав на прощание успокаивающее заверения на распроединственный Данин вопрос, ребята вышли на залитый солнцем двор.
– Мне пора за стенку. После чая, я вдогонку воды нахлебался из корыта.
На самом деле Никита продолжал испытывать противоречивые чувства. Приглашая друга прогуляться, он скорее искал некоего отвлечения от обвала событий, не дающего времени на размышление. С одной стороны, Никита оттаивал от одиночества, в котором пребывал «с утренней радуги» на крыше дачи до «пробуждения?» на склоне, с которого он увидел карабкающегося по скалам друга. С другой, перегретое впечатлениями воображение успокаивало, брошенное вскользь предостережение настоятеля дацана, не предназначенное Дани. Одиночество приключений перестало казаться сном. Он встречался и разговаривал с людьми, посетил множество мест, про которые позабыл, когда бывал там в последний раз, он получил массу новых впечатлений.
Данькина бабушка Ева: с ее полупонятным письмом и тетрадкой, стоившей старушке жизни, разворошила клубок змей.
– Ширентуй, ширентуй, ширентуй, – буквально пропел Никита в грустных объятиях плавающих размышлений. Ширентуй был в курсе его приключений, а остальное рано или поздно разъясниться.
– Ты чего? – не выходящий из прострации от своей заваренной вкрутую беды, Дани воспринял беспричинный напев друга едва ли не оскорблением.
– Я за стенку, – уже сделанное предложение к совместному променаду просвистело мимо Данькиных ушей. – Хочешь, поддерживай, не хочешь – подожди, я в айн момент!
– Я подожду, а потом… – Дани не закончил фразы. Как не бесшумен был шаг босоногого Никиты по плитняку, просыпающееся чутье слепого подсказало, друг вне досягаемости разговорной речи. – Во, приперло!
– У нас общая уборная с другой стороны храма, – услышал Никита голосок хуварака, едва успев отправить процедуру с брызгающим искрами молодым напором.
– Мог бы и раньше подсказать, – беззлобно огрызнулся он, морщась от холодка спугнутых капель по левой ноге.
Хуварак озорно улыбнулся:
– Я думал западные ребята любопытнее. – И вдруг погасив смешок, быстро зашептал: – Вы разные, Никита. Ты и твой друг. Тебе суждено пройти посвящение, потому что ты, заботясь о других, не прошел его в прошлой жизни. Жодче-лама снимет с Даниила наказание за непослушание…
– Когда тот мозги подправит? – мальчишка сейчас не казался Никите одногодком, но много-много-много старше. Никита ощущал несоответствие зрительного восприятия сердцем и внутренне напрягся. Второй прозрачный намек. «И этот знает!»
– Ты догадлив, чела, – и, отвечая непонимающему взгляду гостя, «постаревший» юноша не поскупился на короткое разъяснение. – Ты был и будешь им. Я верю!
– Кто ты? – Никита не любил игр в недомолвки.
– Ты должен вспомнить сам! Сегодня следуй капризам Даниила в разумных пределах, но ни под каким предлогом не прикасайся к золоту могил. Даниил под защитой дакини. Ты – не обрел силы, чела. Я и ширентуй вмешаться не успеем.
– Скит, ты море сливаешь? – лицо Дани задрал к солнцу, ориентируясь на разницу температур, что позволяло сохранять направление довольно точно.
– С твоими талантами, – искренне восхитился Никита, – поводырь не нужен.
– Скоро полдень. Пообедаем и пойдем. – Дани показал рукой на светило.
Лицо друга приобрело некую настороженную и чуткую неподвижность, резанувшую Никиту острой жалостью. Справившись с непрошеной горечью под веками, ответить ему удалось относительно бодро.
– Мне подсказали, куда прямо сейчас следует идти. Обойдем монастырь, узнаем, что и где находится, а то нехорошо получается. Стена, где стояли ворота, рухнула из-за подобных нам не любопытных. Не находишь?
– Мне по барабану.
– Договорились, – деланно вздохнул Никита. – Вернемся домой, я в порядке научного опыта всю улицу уговорю, насчет поливания нашего забора около калитки. Засечем, сколько забор продержится.
Мальчишка-хуварак зажал ладонями нос, чтобы не прыснуть со смеху и поспешил отвернуть лицо. Сейчас он был самым, что ни на есть обыкновенным пацаном, угловатым и гибким одновременно с задорной смешинкой в раскосых агатовых глазах. И снова, вдруг как-то сразу переменившись, скорее перестроившись на серьезный лад, сложил ладони у груди лодочкой, поклонился Никите, после чего указал пальцем на себя и Даниила отрицающим свое присутствие жестом. Никита, в свою очередь, поклонился хувараку на восточный лад и на долю секунды его опускающийся к земле взгляд уловил в стоящем перед ним мальчике разительную перемену: лысый коричневый череп в обрамлении длинных белых волос с более темной полоской усов над жиденькой бороденкой, бусины четок, мозолистые ступни…
– …Не осли! Раз тебя предупредили, найдем твой сортир, а потом отведешь меня туда, где вчера нашел. – Дани шутки не принял.
Мальчишка хуварак навострил уши.
– Это еще зачем? – Никита жалел Даню. Однако, зная друга больше хуварака, предложившего следовать капризам ослепшего, он понимал, что тем самым создаст себе невыносимые трудности няньки при избалованном дитяти, и инстинктивно шел наперекор заведомо неприемлемому пожеланию хуварака. – Ты слышал, ширентуй назначил нам сто восемь кругов. Здесь дорожка вокруг храма проложена, десять и восемь десятых километра набирается. Улавливаешь цифры? Опять единица, ноль и восемь! Соображаешь?
Хуварак раскрыл рот от удивления. Он присутствовал при разговоре ребят с ширентуем, стоя за тонкой перегородкой и знал наверняка, что ширентуй ничего подобного не говорил. Никита блефовал, и блефовал грамотно, ссылаясь на священное число, которого (будь он просто Никитой) знать не мог.
– Не растерял интуицию, мой мальчик! – Не давая видениям прошлого увести себя далеко, «хуварак» заспешил за друзьями. – И знания сохранил. Мудро, да, мудро ты поступаешь. Не разучился. Твоя интуиция, – она для шестых. Добрый знак.
Для Дани пропылить вокруг дацана одиннадцать километров улыбалось очередным унижением школьного типа. Сориентировавшись по звуку голоса, он ухватил Никиту за балахон у плеча.
– Врешь ты все, Скит! Они давят, чтобы мы не разболтались без дела.
– Данечка, ты начало разговора с ширентуем нежными соплями прожевал, и про ритрит пропустил мимо ушей! Число 2 160 000 000 знаешь?
– Ритрит? – укрытое повязкой лицо неуловимыми черточками умудрилось излучить удивление. – Я слов таких не слыхал! А числа причем?
– А, не ври!
Никиту продолжало нести течение на грани понимания понятий, выуженных памятью из прячущегося в извилинах ускользающего источника. Приходилось импровизировать с точностью «до лошадиной ноги», благо Дани возможно и чувствовал, но прочитать растерянности или напряжения мысли на его лице не мог.
– Ты мне сам энциклопедию про религии мира принес. Ты в ней кроме картинок, ничего умнее не видел? 2 160 000 000 – это день Брамы. Раздели 216 пополам, получишь 108. Тебе и читать надоело, и считать надоело, а в энциклопедии, между прочим, статьи, комментарии разные, даже про то, что между ног болтается, и какую эта штука сыграла роль в религиозных культах.
– Ну, уж про это ты врешь!
Пропустивший большую часть из написанного в умной книжке, Дани, в самом деле, не мог предположить ханжеского вероломства со стороны редакции. Никита откровенно расхохотался.
– А почему на храмах внутри и снаружи в Индии, в Греции, да по всему Миру никто не боится наготы статуй! – и, не надеясь на ответ, продолжая смеяться, раскрыл истину: – Да потому, что те художники умели не только одноклассниц щупать за неприличные места. Древние понимали единый для всей Вселенной путь! Путь вечного обновления. Для всей-всей Вселенной, а не для одной ослепшей падкой на халяву рожи! В чем и просвещали нам подобных. – В горячке спора, надсмеявшись над страданием друга, Никита сдрейфил, остро почувствовав, что подобного говорить до выздоровления не следовало. Дани отпустил плечо и отвернулся, отыскивая лицом солнце. – Прости, старик! Я не глумлюсь. Я очень верю в хороший для тебя исход в смысле зрения. Как в синяк, что посветит и сойдет. Ты бы послушал, что монахи говорят! Чудеса, а не практика Чод, которой тебя лечить будут. Мертвых поднимает!
– Надоел ты мне со своим трепом! И про одноклассниц… Я бы ушел прямо сейчас. Направление потерял, одна тень вокруг. Я не ожидал… – Рот у Дани кривился от невысказанного возмущения, для которого не хватало слов. Подбородок мелко дрожал.
– Дани! Клянусь, извинился искренне. Наваждение нашло, отчета словам не отдавал. Чувствую, что говорю, а слова со стороны. Правду говорю! Клянусь!
Ребята подошли к небольшой статуе Будды, вытесанной из серого камня.
– Стой! – Никита притянул руку, опирающуюся на его локоть к голове статуи. – Можешь ощупать, это статуя Будды. Отсюда я вижу начало дорожки, она утоптана, смотрится прямоугольником. Во всяком случае, вижу следующий поворот и еще одного Будду сзади. Он тоже сидит в позе лотоса. – Дани слушал, подняв лицо к небу и держась за голову каменного Будды, в глубоком размышлении. – Ты меня слушаешь, Дани?
– Я должен идти один? Я собьюсь…
– Один пойдешь, когда прозреешь. Сказал, идти надо молча. Молча, запомни! Молись, думай, про что хочешь, только молчи! Иначе придется все начинать заново.
– Понял. Сортир найду по запаху.
Никита хлопнул себя ладонью по лбу.
– Тьфу, на меня! Во время сказал. Обход продлиться часа три – четыре. А свои сто восемь кругов можно начинать с любого места, лишь бы по ходу солнца. Я тебя доведу до дверей, а потом камушков наберу, круги считать.
– Я чувствую запах воды…
– Мойка, где морду лица мыли. Мы в десяти метрах, а вот и второй Будда, похожий на первого, но другой. А дорожка прямая между внешней стеной и зданием храма. Ну, запах чуешь?
– Не-е-ет!
– А я входа не вижу, у кого б спросить? Монах с четками идет впереди, заворачивает за угол. Не-е, мешать нельзя.… Дошло, наконец! С этой стороны у храма запасной выход, и другая дорожка на перекресток с нашей, а там, как ее… декорация! Фальшборт из камня, издалека сливается со стеной, фиг разглядишь!
– Дальше я сам… – Дани правой рукой повел по стене. – У меня или нюхло забито, или монахи святым духом сыты.
Камешки для счета кругов на дорожке между Буддами оказались сплошь золотистыми халцедонами.
– Ширентуй рекомендует подчиниться желанию твоего друга. Даниил будет видеть, но до настоящего прозрения далеко. Я принес перевязку. Сегодня солнце, и ветрено. Ваш горо часа за три перевалит. Кстати, ты не придумал, ты вспомнил про горо, немного ошибся, назвав горо ритритом.
– Где мы раньше встречались? У меня такое предчувствие…
– С кем ты разговариваешь, Скит?
Отвлеченный присутствием «хуварака» Никита не заметил, когда Дани покинул место, куда «цари пешком ходят».
– Хуварак говорит, что ты принял правильное решение, не отказавшись от горо, обхода храма. Я перепутал горо с ритритом. Хуварак принес свежую перевязку, и еще он говорит, что ширентуй велел передать такую интересную фразу «он будет видеть, но до прозрения далеко».
«Хуварак» закивал головой часто-часто.
– Я хочу видеть! А ты, хуварак, шел за нами? Я слышал.
– Ширентуй приказал передать… и перевязка…
– Ты за нами следишь?
«Хуварак», не отвечая, начал снимать «бинт».
– Мы с тобой шли по дорожке. Хуварак подумал, начали горо, а уверен не был. Он и про статуи Будд рассказал.
Инкогнито «хуварака» не состоялось, натянутость же момента могла сорвать такое необходимое отвлечение Дани от похода к пещере. Откуда взялось острое чувство опасности, Никита объяснить не сумел бы и для себя самого. Чувствовал, сегодня идти нельзя, и амба! Хотел объяснить «хувараку», не успел. Не дай Бог, Даньке уловить, про совет ширентуя, никакой горо не остановит, попрет на скалу танком. Назло маме, отрежу ухо! В роли мамы Никите выступать не хотелось. Отвлечь, разобраться в себе, остальное потом!
– …На дорожке семь статуй: прошлые и будущий Будды. А вот там, – Никита по привычке показал рукой, спохватился и без запинки продолжил: – Слева от нас, стоит храм поменьше, я спрашивал, он посвящен Богине Зла. Сходим, когда сможешь видеть. В нем служила Богине Кали дакиня Ева.
– Которая не знала, во что вляпать любимого внучка! – Дани с прорвавшимся презрением к стараниям бабушки Евы, окончившимся слепотой, сделал ударение на последнем слоге. – С перевязкой закончили? Какой Будда ближе?
– Матрейя. – «Хуварак» поклонился и направился к черному ходу храма.
Никита подчеркнуто уважительно ответил взаимностью.
– Утешитель, Будда будущего.
Дани уловил неприятно поразившую его отрешенность в голосе друга. Но день неожиданным образом «укорачивался», а отказаться от намерения посетить пещеру... Дани не умел отказываться легко. Левая его рука легла на правое предплечье Никиты.
– Погнали! Скажи по секрету, когда ты научился говорить, уподобляясь попу, мулле или, по-местному базару, ламе?
– Тебя не заботит поручение дакини Евы? – кто такая «дакиня» Скит до точности не знал, понимая приблизительно, одну из небесных. Говорил без дураков, придавая вес словам, не боясь ошибиться. Сам ширентуй сказал, что бабушка Ева после смерти стала дакиней. – Ты лучше думай, как прозреть, когда станешь зрячим!
– Я, по правде, хуварака не понял. О чем это он?
– Не дотюмкаешь, потом спросишь, а пока думай и молчи. Мы стоим рядом с Буддой. Заглохни, если хочешь вернуть зрение, не начиная сто раз по новой!
20
Подначки не получилось, а размышлять о прозрении, будучи зрячим, не тянуло. «Чехарда слов, не более того!» – решил Дани, растворяя докучливые сбои в том важном, в чем он не успел убедить Скита из-за этой придуманной ширентуем беготни по кругу. «Мы на дорожке сопли жуем, наматывая на ноги время, золотого Будду найдут и…».
Дальше додумывать не хотелось.
«Без Скита к скале идти нельзя. Одного обворуют, отнимут…» Смутные образы узкоглазых насильников, крутые скулы, высеченные из камня, черные от солнца лица… Невозможность путешествия в слепую забивалась этим «обворуют, отнимут», и перебивалась уверенностью, что Скит повыёживается, а не подведет.
«В Москве отдам отцу. Они с матерью придумают, что с этим наследством сделать. Труднее будет доказать, чтобы божка того сплавить? Запросто очередную семейную реликвию изобретут, так и будет! А продать, – на всю жизнь хватит, если с умом…» Дани не считал бесконечные повороты. Скит рядом, он позаботится. «Со Скитом поделимся честно напололам.… А почему пополам? Ослеп я, не он. С глазами эти 108 кругов я бы вмиг пролетел и давно ушагал за золотишком. Умница бабка, подарить такое! Сразу видно, сама нуждалась. А Скиту и четверти выручки заглаза хватит. Я просил для себя, я его вынес…»
«И потерял». Подсказал внутренний голос откуда-то с задворков мышления.
«Ну и что? В пещере этого золота на десять или сто семей хватит. Не найду потерянного, возьму какого-нибудь другого. Кому золото под землей надо?»
Дани совершенно не заметил непроизвольного одушевления куска металла в мыслях, тем более ноги начинали потихоньку уставать, захотелось присесть на солнышке и насладиться покоем.
«Интересно, сколько мы уже отмотали? Может спросить?» Не-а, Скит не шутил. Дани чувствовал пятками серьезность предупреждений. От расспросов приходилось отказываться, как и будоражить свое воображение выпавшей с того света халявой. Надоело!
Солнце в левую щеку…
В затылок…
Теперь тень от храма ползет по правой половине тела…
Солнце в глаза…
«Черт! Отдохнуть бы! Чего мотаемся? Интересно, на самом деле бывает, что видишь, не прозрев? По телеку трепались про третий глаз. Во, уроды!» Снова потянуло на расспросы, но по размышлению из полных восьми кругов ответ оказался без малого на поверхности. «Чучело я, соображать разучился! Ширентуй всего-то добивается, чтобы я разобрался в здешних религиозных заморочках, связанных с бабушкой, или в чем-то наподобие того. Не сразу, ширентуйчик, не сразу; разберусь, время будет! Дай снова небо глазами увидать!..»
Рука Скита потянула в сторону. Легкий стук камешка возвестил Дани о начале очередного круга.
«Сколько их еще осталось?» Скит выпрямился, солнце затрепетало в лицо. Дани почувствовал пружинистую вибрацию щек, удивляясь совершенно незнакомому ощущению мягкого тепла волнами от задранного кверху подбородка ко лбу и обратно. «Интересно, у Скита бегает тепло по лицу или нет? А вдруг оно навредит глазам?»
Дани закрутил головой, прогоняя новизну ощущений, но они повернули и вошли в тень. Поток тепла пошел на убыль, лишь в глазах сохранилось подобие мелкого зуда, что могло оказаться плодом разыгравшегося воображения.
«Надо думать о чем-нибудь! Так с катушек недолго слететь, если не отвлекаться...» Мысли сами собой вернулись к ширентую. Вначале к его методу, успокоившему боль в глазницах, потом незаметно перетекли к письму, взволновавшему не на шутку Скита. «Мы не справимся!» Восклицание Никиты после прочтения письма в ушах Дани прозвучало сейчас неподдельной паникой и отчаянной мольбой о помощи. «Не похоже на Скита! С чего бы он так переконил? Похоже, я дал гава и пропустил пенальти?»
21
«Лишь бы Дани выдержал молча!» Никита честно старался установить подобие порядка в мозгах, разъерошенных обвалом налетевших неожиданностей и, пробуксовывая, без малейшей надежды зацепиться за любое из ускользающих звеньев бесконечной цепи. «Скорее не цепь, а лента Мебиуса, бесконечная, с одной стороной». Ленту им показали на уроке физики, внушая понимание разницы между кажущимся и реальным фактом действительности.
«Она умерла возле школы!» Воспоминание перестроило хаос мыслей в некое подобие очередности. Никита пролистал тетрадку бабушки Евы слишком быстро, чтобы обнаружить шифр, но ни на йоту не усомнился в существовании тайнописи. Его удивление вызывало другое. А именно, способность обычных людей с волшебной точностью прогнозировать события. События ли? Никита вспомнил извивающийся в траве аэродрома хвост и содрогнулся. «Кто поверит?»
И вдруг безо всякого перехода он вспомнил ее! Соплюху не старше пятого класса, где после кинофильма про альпинистов уверовали в романтику походов и толпами атаковали туристический клуб, – только бы взяли с собой, да не куда-нибудь, а в горы. Та девочка прорвалась. А рядом с известным туристам «Сыр-заводом», что выше на два с половиной километра Кисловодска, после бесконечного серпантина тягунов, он бывалый походник, неожиданно почувствовал себя плохо. Благо дошли до этой стоянки в три заброшенных и некогда белых домика.
– Аптечка есть?
Девчушка с тощим рюкзачком доковыляла до скамейки с облупившейся непонятного цвета краской.
– Есть, – пропищала, испуганно глядя на него и торопливо стаскивая рюкзачок с миниатюрных неподходящих настоящему рюкзаку плеч.
Грудь привалил больной ком, не продохнуть.
– Нитроглицерин, валидол? – Никита чутьем уловил причину недомогания.
Названия лекарств в аптечке не поддавались оценке. Никита судорожно втянул воздух. Еще воздуху, еще, еще, и боль вдруг отпустила.
– Хороша у тебя аптека! – не удержался от упрека Никита, разглядывая набор незнакомых препаратов. – Кто учил недотеп аптечки собирать?
Девочка смотрела испуганно и молчала. Вяло, отмахнувшись рукой от ее детского страха вкупе с нерадивыми преподавателями по оказанию первой помощи, Никита сбросил набитый выше клапана рюкзак и пошел обустраивать лагерь, не потрудившись собрать рассыпанные пакетики. Не собрал назло, за общее недомыслие и девчонки, и взрослых. Черные зрачки продолжали следить за каждым его движением с жалостью и готовностью помочь.
Ты пришел в этот Мир, чтобы строить мосты.
Спотыкаешься ты о запретов кресты.
Ты забыл, что ты первый испорченный мост,
По тебе не дойти до луны и до звезд.
Следовало торопиться. Ребята научились разворачивать лагерь в считанные минуты. Ленивых не любили, – в походе все равны. Потянуло дымком.
Ты забыл, кто ты есть, в чем начало начал.
Мир запутал тебя, он тебя напугал.
Торопись починить искалеченный мост,
Жизнь всегда коротка, и вопрос мой не прост.
Никита помчался за дровами. Он не узнавал голоса, да и не важно кто из ребят пел. Не отстать, остаться для всех своим…
Сколько б ты не бродил, сколько б ты не спешил,
Не угнаться за ходом горячих светил
Не теряй головы, ты обязан решить
Утонуть в темноте или лебедем плыть.
– Да не теряю я головы, не теряю!
Для кого я пою? Нам другими не стать.
Из пучины за гриву коня не поднять.
Не скакать по мосту семисветьем огней…
Без любви, без души и без веры в людей.
Остается прозреть, трусость друга простить
И с бедой побрататься, врага полюбить,
Позабыть с кем живешь, и себя разменять,
И дугой семицветной в небо душу поднять.
Никита «прибавил оборотов». Он собирал сушняк, помогал натягивать палатки тем, кому не хватило места в домиках, забивая обушком туристического топорика, колышки в переполненный щебнем дерн, и не видел исполнителя песни под разболтанный гитарный аккомпанемент.
А слова вспомнил именно сейчас в каком-то ином берущем за душу ключе. «Она узнала меня! Запомнила и не призналась! А повзрослела, класс восьмой не меньше!»
Устоявшиеся годами истины затрепетали от серии несоответствий времени вчерашнего свидания под окнами школы дню сегодняшнему, что едва не стоило друзьям лишних кругов. Никита проскочил Будду Матрейю и вынужден был изрядно наклониться, чтобы забросить очередной камешек в лунку между каменных коленей статуи. Дани вовремя уловил резкое движение, не отпустил предплечья поводыря и – промолчал!
«Химичка, вождь, Сарог, та девочка, наконец! Вы все умерли, а я вас видел живыми, я с вами говорил, и тот летчик с его непонятной картой… Я определенно видел того летчика сегодня! Невязка!» Картографическим термином «невязкой» отец Никиты называл все то, что по разным причинам не связывалось между собой. Но обыденные житейские проблемы с пережитым вчера не дотягивали до некоего разумного предела, за которым начиналась фантасмагория реальностей. Свободной рукой Никита провел по волосам, в слабой попытке убедить разыгрывающееся воображение в наличии «крыши». «Ширентуй, дакиня, хуварак,… зачем они устроили мое вчера!»
Ты прошел этот Мир, думал строить мосты,
Спотыкался всю жизнь о запретов кресты,
Проклинал злобный рок до конца своих дней…
И поднялся дугой… меж сердцами людей.
Семицветной дугой… меж сердцами людей!
«свою трусость простить, а мне и вправду не по себе. Где я сегодня видел летчика из своего вчера?» Никита забросил очередной камешек в «чашу», непроизвольно пересчитав остаток. «Семь кругов… снова семь! Случайностей не бывает, написала дакиня. Надо спросить про семерку. Семерка – не случайность!» Отвлеченность или, как еще говорят, абстрактность числового понятия, затушевала панику мыслей.
«Я не один – это раз; во мне что-то переворачивается наизнанку – два; вокруг (все выглядит не так, как есть) – три».
Вышедший из двери черного хода хуварак, улыбнулся Никите, тотчас склонившись в поклоне. Никита прижал свободную руку к сердцу, показывая, что он видит, благодарит за внимание, и вдруг он с отчетливостью понял, где видел того летчика с непонятными значками на карте.
– Ширентуй настойчиво рекомендует подчиниться желанию Даниила.
Никита в знак понимания повторно приложил левую руку к сердцу, готовый в любую секунду зажать пальцами рот Дани при малейшем намеке со стороны друга к ораторству. Странно, Дани никак не отреагировал на присутствие «хуварака». Его белая повязка на окаменевшем лице бесстрастно «обозревала» небо, плечи по-стариковски ссутулились, выдавая спрятанную вглубь настороженность, рука у предплечья не дрогнула, не вцепилась пальцами, подтверждая ожидаемую реакцию. «Хуварак», между тем, приложил ладонь к губам, призывая поводыря не нарушать правила горо, и удалился.
На последнем круге Никита засомневался. Последний жест «хуварака», учитывая поведение слепого, мог означать призыв к другому молчанию. Дани непостижимым образом вывели из игры, подчеркнув тем самым важность просьбы ширентуя.
– Мы закончили, можно говорить и прочее… – Никита не изменил своего отношения к походу за золотым божеством. Опасность существовала, он верил голосу своего сердца, но (против самого себя) решил подчиниться решению настоятеля беспрекословно.
Дани молча опустился прямо на дорожку.
– Одиннадцать километров. Не слабо. Без отдыха на скалу не потяну!
– Ты не отказался от идеи, сходить к пещере?
– Пожевать бы чего…
Предположение, что Дани не слышал «хуварака», получило подтверждение.
22
– Не богато.
– Мы заработали больше?
– Нет! Но плошка риса и чай?..
– Не ресторан. Пойду, отнесу посуду, потом почитаем записки твоей бабушки. Света из нашей амбразуры не ахти, она под потолком, но все-таки…
– Та-а-к… – Никита не успел пообщаться с ширентуем или хувараком. Оба, дождавшись окончания горо, ушли в дуган (малый храм). А так много всяких вопросов! И срочный, – предчувствие беды. По всей видимости, обстоятельства требовали иного. Приходилось мириться с чужим уставом, не возбухая.
– О, бабушка у тебя поэтесса!
– Про любовь?
– Ага, по запретной для детей теме. Ты будешь в восторге.
Миром правит полярность вещей,
Миром движет полярность понятий,
Где Добро – Искуситель и Змей,
Искупающий море проклятий.
Кто отыщет в себе свое Зло,
Тот способен порвать ему глотку.
Право выбора тем и сильно:
Мудрость дарит одним, другим водку.
Выбор, – выбрать полярность внутри:
У тебя, у меня, у соседа…
Бог и черт… в зеркала не смотри!
В тебе все: и грехи, и победа.
И не Дьявол, не Бог и не Змей
В бедах жизни твоей виноваты.
По судьбе не прошел без потерь?
Не суди справедливую плату.
– Может, остановишься? Ты меня достал своими поповскими прибамбасами! Нравятся они тебе? Читай про себя, сколько влезет. У меня свои проблемы, и не хочется перебивать мозги посторонней мурой, пока не вернутся глаза, пока не отыщу потерянного золотого Будду! – в знак окончания разговора Дани замолчал на полуслове и отвернулся к стене.
– Ладно! Ответь только! Какого родного человека у порога имела в виду твоя бабушка? Я всех знаю?
– У порога на даче стоит помойное ведро, в нем совок и веник. В городской квартире веник и коврик. Людей, которые бы на нем отлеживались с похмелюги, я не знаю! Доволен?
– Дакиня была твоей бабушкой. Не хочешь базара – дело твое. Я, пожалуй, дочитаю, прости вслух. Потерпи, стихи про себя воспринимаю без души.
Карма – не божья месть, не судьба.
Бьет отдачей за слабости тела,
Что хранят на скрижалях века,
Возвращая духовное «сделал».
Зацепившись за призрак вещей,
Пожинаешь прегорькую трату.
Отдаваясь на милость страстей,
Не рощи на природу фохата.
Даст он силу для новой судьбы,
Где «дела» возвращаются роком.
Время даст, что б понять и уйти,
В соответствии с «понятым» сроком.
Не удержишься, ниже падешь
От страстей, куда более сильных,
Он тебя в Мир теней приведет
И покинет… средь камней могильных.
– Опять этот карлик, прикидывающийся паломником!..
– Дани! Она пишет про карлика. Кто он? Похоже, он твою бабушку достал!
Дани не ответил, устав от слепоты, от длинного пути, от мыслей, от всего на свете. Скит, наоборот, с удовольствием бы придремнул, не надейся он в записях дакини обнаружить нечто для себя ценное, отвечающее разладу с самим собой.
«Вначале было Слово, и Слово это было у Бога, и Слово это было – Бог». Принимай на веру. Любопытному объяснят: что «Слово» – не то, что мы под ним понимаем. «Воды» – нечто совершенно другое, не соответствующее «Аш два О». И так далее «ввиду отсутствия в человеческом языке соответствующих понятий». А если перефразировать? Не «Слово», а «Условие»? Для меня понятнее, чем вообразить «первую мысль, проявившуюся в звуке»? Мне трудно учиться оккультизму, познанию Истины: годы ушли. Читающий внемли и прозрей! Дураком жить легче, если во время умрешь. А вдруг случится непоправимое, и ты поумнеешь перед бездной своего потерянного времени?
…победа идеи всеобщего Братства на основе герметической Философии, единой понятной без переводчиков и толмачей религии над людской гордыней и веером грязных ляпов, что помнит История, которые не умалить, не отмолить, не позабыть. Две трети всех преступлений по комментариям Елены Рерих к письмам Махатм – дело «рук» действующих поныне религиозных культов, исключая буддизм с его философией сострадания, завещанной человечеству Буддой Шакьямуни.
Если ты христианин, возьми Библию, прочитай в Евангелии заповеди того, от кого пошло христианство и проверь, кто из живущих рядом христиан, следует заповедям Иисуса? А разве можно нарушать хотя бы одну, если ты настоящий христианин?
Церковь учит, что можно: за «монастырский грош», то бишь за «спасибо» с благодарным поцелуем священной поповской ручки, а лучше за денежку. Остальное священнодейство без изменений.
Я помню, ребенком меня мучило платное надругательство над тем святым, что жило во мне. И никто не дал вразумительного ответа, почему можно убивать, грабить, жить королем на чужих костях и крови, а перед смертью взять и раскаяться, а лучше, церквушку построить на крохотную часть от награбленного, получить поповское прощение всех грехов, и «ауфвидерзеен» – представился осчастливленный раб Божий.
Но древнейшая на Земле философия мудрости и Братства утверждает другое, где все обстоит много сложнее. Запомним: ни одна мысль не исчезает всуе, не то, что поступок с ответственностью по полной программе, иначе сказать – кармой. Кому выгодно скрывать Истину, – единственно-достойную человека религию?
– Ну, дает бабка! Дани, ты не прав, записки – верхний класс! Я начинаю понимать, на чем она пролетела. За то, что я успел прочитать, в средние века сжигали на кострах.
– Узнать бы исполнителя приговора!
– И что бы ты сделал?
– Вначале найди карлика!
– Попытаемся рассуждать на манер книжных героев. Найдем причину! За основу возьмем то, что прочитаем у дакини Евы. Она не могла не подсказать ключа! Ее письмо, например, или вот это… про Слово. В каком-то храме она сказанула нечто такое, чего говорить не следовало, а карлик...
– Чепуха, – отмахнулся Дани. – За уши можно притянуть и осла.
– Я не настаиваю на идеале рассуждений. У тебя могут быть свои, не скрывай!
– Я уже издолдонился, чего мне надо в первую голову. Ты отдохнул? Тогда погнали дерьмо по трубам!
– Мы внутри святыни, Дани!
– А! – вдругорядь отмахнулся друг. – «Кто не гадит, тот урод». Меня простят по неграмотности!
23
Скала возвышалась рассеченным надвое гребнем.
– Ты не слышал легенды о богатыре, расколовшем гору мечом?
– Не слышал, а что?
– Сто проц. такая легенда есть!
– Ты ищи проход под пещеру! Брякнуло глубоко.
– Мне твои способности, я поглядел бы с тех бревен, которых не видно.
– У тебя глаза есть? Подползи к краю и смотри!
– Будь ты зрячим, я бы в дацане остался, тетрадку читать. Мне на твое золото…
– Послушаю твои песни, когда найдем.
– Подарков от мертвых не берут, могилокопатель!
– Фигули тебе на рогули!
Склон становился круче. На каждом шагу торчали колючки сроднившегося с камнем кустарника. «Работа» поводыря застопорила споры. Наконец черепаший ход надоел Никите до чертиков.
– Ты лучше сиди! Сейчас подыщу, где колючек поменьше. Я на разведку.
Дани не ответил. Покорно ощупав, предложенную плоскую плиту, он уселся на нее, обхватив торчащие коленки руками, сохраняя тепло.
Никита рванул кверху по давнишней осыпи, проверяя камни на устойчивость, когда продирался сквозь чащу у Дани над головой.
Расходящиеся к небу черные стены Никита воспринял воротами в преисподнюю. Осыпь круто повела книзу в сырую тень. Тесно, колюче, холодно. Закинув голову кверху, Никита постарался прикинуть на глазок створ пещеры. Ощущение опасности переросло в страх. Никита часто оглядывался, готовый дать перцу ногам с предельной скоростью.
Блеск золота он уловил сразу. Статуэтка застряла в разломе плиты базальта и стояла вертикально, «созерцая» выход.
– Как на алтаре, – прошептал Никита, поражаясь истекающей из глаз живой ярости скульптуры, с тремя отрубленными головами в руках и непередаваемо похотливым изгибом золотых губ, с прячущимися за ними клыками тигра.
«…ни под каким предлогом не прикасайся к золоту могил…» – Никита отшатнулся. Нет, он не собирался брать статуэтку в руки, она внушала ужас без таймера памяти. Опыт походов сработал без предупреждения, – любопытство затянуло его непростительно близко; подвернись на камне нога, и…
– Не Будда, – слова шелестели листопадом помимо воли, – это другое… пускай Дани берет свое это сам! – Никита развернулся, пришпориваемый злобной силой, испытывая облегчение с каждым торопливым шагом на выход.
– Нет там никакого Будды!
– Я этого ждал. – Подбородок Дани пристроил в ложбинке меж коленей, и ответил, не поднимая головы. – Ты врешь!
Никите не хотелось рассказывать. Не хотелось, хоть зашибись!
– Не вру, Будды там нет! Клянусь!
– А кто? – Дани чувствовал натянутость ответов.
– Страшный… из золота, – Никите надоело изворачиваться. – А не принес, потому что чужой. Я его в руки не возьму. Боюсь! Сделают тебе глаза, придешь, заберешь сам. Сам! Понимаешь? Все одно, в дацане от расспросов не убежишь.
– Статуэтка моя! Мне ее подарили…
– Тебе дарили Будду, а не … не... Ты про золото фараонов слыхал?
– Читал, и по ящику показывали. Ко мне не относится.
– Не передергивай! Золото могил везде священно! Ослепнешь во второй раз, тебе никто помогать не будет. Я не хотел с тобой идти! Отвечаю! Что-то не пускало меня. А увидел, и дошло! Сам поступай, как знаешь, я не возьму! Можешь с ширентуем посоветоваться. Твое, – тебе и отдадут.
Никита строчил не свойственной характеру скороговоркой. Дани заткнул пальцами уши. Слова заскользили, но их отголоски достигали барабанных перепонок. Дани физически ощущал жалящую правду доводов и, в конце концов, повернул на попятный.
– Пошли! Опоздаем. Глаза важнее, ты прав.
24
Черный «Хаммер» обогнал спешащих к дацану ребят и, развернувшись, остановился поперек дороги.
– Спокойно. Похоже, нас достали бандиты. Молчи о золоте. Сгноят.
– Разыгрываешь?
– Нормальные по горам на «Хаммерах» не ездят. Атас, нас могут слышать!
– Вы из дацана? – пожилой мужчина, Никита затруднился с определением национальности по лицу, более европейскому, нежели восточного типа, выдвинулся из похожего на катафалк автомобиля. Вылезать не стал, оперся носком лакированной туфли о подножку и лениво ждал, пошевеливая щеточкой усов с изрядной порцией седины на сытом подгоревшем на солнце лице.
– Д-да. Даниилу нужно лечение. – Никита запнулся в разбеге вынужденной речи, подкрепляя достоверность и без того очевидного несчастья жестикуляцией. – Он ослеп от сварки. А здесь вправду лечат?
– Откуда вы?
– Из Москвы, – Дани не захотелось оставаться в долгу перед другом. – Нас родители привезли. Говорят, здесь умеют.… Сейчас они дома, а мы ждем какого-то врача ламу. Вы не лама?
И в гнилой трухе находятся зерна, способные выручить в трудную минуту. Боевиков друзья насмотрелись предостаточно. «У них герои никогда не видят «разнотыков», – предостерегал дед Макарыч, которому претили не рассчитанные на остроту русского ума штампы зарубежных фильмов. Он указывал на них, вынужденным слушать внукам, рассчитывая, развить их внимание и способность не допускать похожие ляпы в полном превратностей судьбы будущем.
– Нет, я не лама. Я этнограф. Ars vitae, – наука жизни. Турсун Адамович Акаев. Наш, российский. Мой дед, кстати, поляк по национальности, откуда и мое отчество, проводником ходил с самим Анучиным Дмитрием Николаевичем. С будущим академиком. Вы – москвичи должны помнить! В школе учили, наверное? Миклухо-Маклай, Ковалевский, Анучин.
– Про Миклухо-Маклая учили. – Версия друга оказалась чепухой. Дани успокоился, сбитый с толку упреком по части знаний светил родной науки и вызывающим ностальгию запахом машинного масла, бензина… и колбасы. Копченой, «Одесской» или «Краковской», неизменной спутницей походов, что он обожал, сколько себя помнил. Рот наполнился слюной, Дани торопливо сглотнул и, намеренно продлевая встречу, спросил: – А что вы ищите?
Никиту не покидало предчувствие опасности, обострившейся до мелкой дрожи у солнечного сплетения. Запах колбасы он оставил без внимания. Двое лысых братков на заднем сиденье занимали его куда больше. Да и глазки Турсуна Адамовича, настойчиво возвращающиеся к лицам собеседников от левого нижнего угла прямоугольника дверцы настораживали.
«Что ему там, в углу? Медом намазали, что ли?» – Пойдем, Дани! Ужин прозеваем, – шлепнул Никита первым пришедшим в голову соблазном, пропуская прицельный выстрел исподлобья этнографа.
– О, не спешите по пустякам! Расстарайтесь, ребятки! – оборотился ученый к «браткам». – Знаю я, какая кормежка в дацанах! Не побрезгуйте! Так и нам не худо перекусить. – Но, перехватив старательно скрываемую настороженность Никиты, добавил: – В наше время, нам собирателям ценностей древнего Мира без охраны никуда. Отнимут находку, – беда. Так еще и порешить за нее могут! Здешние места золотые. Слыхали про жилы, про клады? Основное население того не ценит. Воруют у заезжих, что плохо лежит: еда там, одежда или предметы обихода. А к самородкам, песку или безделушкам золотым и древним равнодушны. Считают, что в храмах, они к месту. К золоту храмов местные жители относятся с благоговением.
Беда от пришлых. Auri sacra fames (К злату проклятая страсть, Вергилий) сбивает с панталыку, и едут, не разбери кто!
Низенького роста водитель с физиономией престарелого карлика открыл багажник. Под журчание ручейка о местных нравах прямо на дороге разложились столик, стульчики и… та копченая в окружении снеди гастронома не скупой руки.
Седовласая пара прошла поперек столика, направляясь к дацану.
– Ма…
Никита осекся на полуслове, суетливо смахнув с кончика носа капли пота, защекотавшие ноздри до слезы и, сраженный сразу по двум пунктам. Первый – приведения(!) и второй – дед Макарыч(?) Да, со спины сухопарый спутник дамы, что невесомо плыла у левого плеча в шелковом желтом платье под китайским синим зонтиком с шевелящейся бахромой отливающих медью кистей, фигурой и зачесом волос походил на Вениамина Макаровича. И Никита не удержался бы от оклика, не будь пожилой джентльмен в смокинге с фалдами ниже колен. Макарыча в тривиальный серый костюм тетя Даша впихивала с превеликим трудом по торжественным дням.
Суетившийся по части стола охранник проскочил буквально сквозь пару, никак не отреагировав на «столкновение», разве что, передернуло парня, словно от озноба, но охранник даже не обернулся. Очертания скальников Кайласа скоро размыли пожилую пару, и она растворилась в фиолетовой сини вечерних красок гор. Никиту кинуло в жар. «Не спроста, не спроста подает знак дакиня. Сматываться самое время!» – Бабушку Еву Никита узнал сразу.
– Ты хотел что-то сказать? – Турсун Адамович был сама любезность.
– Я… ммм…
– Не стесняйтесь!
«Шевели! Ну, шевели извилинами, Скит!» Данькина ладошка уцепилась в предплечье, готовая к заветному перемещению по силовой линии запаха.
– Спасибо, мы сыты! – Никита не кокетничал, а у Дани дух захватило от неслыханной наглости. «Говорил бы за одного себя!» – Нам, честно, надо срочно в дацан. Лама ждать не будет, а у Даньки – глаза…
Никита с силой сжал ладонь друга, призывая к покорности и молчанию. Турсун Адамович чуть покривил губой под щеточкой усов, но перечить не стал.
– Да… глаза штука важная, а монахи иногда проявляют жесткость во взаимоотношениях, европейцам не понятную. Жаль, что не побеседовали. Однако не смею задерживать! Возьми визитку! Попадется интересная находка, милости прошу. Академия хорошо платит!
– Спасибо, только мы ни бум-бум.
– Не вы! Рer se (сам по себе) какой-нибудь бум-бумчик повстречается, ему визитку передадите, с надлежащим учетом безопасности! Мало нас – ученых. Нам без народа не прокормиться! А здесь не просторы для науки,– просторищи!
– Ты. Скит, очумел, убегать от халявы!
Никита оглянулся: никто не услышит? Предполагая наблюдение, прощальным жестом помахал рукой в сторону «Хаммера» и, отвернувшись, сердито прошипел.
– Меня предупредили.
– Кто? – Дани набрал пары, готовый наговорить кучу упреков.
– Верить твоему описанию: пожилая дама – твоя бабушка, а старичок при ней, возможно – Макарыч. Смотрел со спины, – не уверен. Все так быстро получилось. Слава Богу, ты послушался! Охранник обоих призраков насквозь проскочил, дернулся, а не увидел.
– Кончай лапш-ш-у на уш-ш-и веш-ш-ать! – Дани шипел, выпуская пары гнева.
– Не веришь, – твое дело. Меня не впутывай! Кто лапшу вешал, так это усатый Турсун. Бандиты они! Одетые с иголочки ученые на черных «Хаммерах» по горам не ездят, собирая,… собирая… ну, что там этнографы собирают?
– Не знаю.
– Я тоже… Он про золото распинался. А нам на дорогу куска хлеба не предложил! Не обижайся, Дани! Тебе зрение нужнее колбасы! А эти! Они угостят, потом отнимут в сто раз больше! Они не видели призраков! Глюк мне одному был! Было, Дани!
25
Круглоголовый монах, имей Дани глаза, он тотчас опознал бы в нем одного из двух, что остановили его стремительный спурт, встретил ребят у ворот.
– Жодче-лама ждет слепца. Я отведу. – Короткий поклон со сложенными лодочкой руками в сторону Никиты остановил поползновение мальчика последовать за своим другом. – Вас ожидает ширентуй.
Знакомая комната. В золоченых окладах шеренга статуй сидящих в позе лотоса Будд. Стол с ворохом свитков и запах овчины от шкур, расстеленных ковриками для сидения по каменным плитам пола.
– Садись и рассказывай. – Ширентуй приглашающим жестом указал на тот, что переливался мехом ближе к сиденью хозяина. – Меня интересует сегодняшний день. Что ты нашел?
Отпираться Никита не собирался, рассказ прозвучал без запинок.
– Значит, твой друг выбрал Кали. Знаешь кто это?
Никита молча кивнул.
– Карма трудная у Даниила. Не зря беспокоится дакиня. – К продолжению о видении возле бандитского «Хаммера», ширентуй отнесся с полным доверием. – И выводы твои, чела, и поступок без нареканий.
– Чела? – От слова, точно пахнуло давно позабытым и теплым.
– Надеюсь, ты принял приглашение жодче-ламы?
Утренний разговор с мальчиком хувараком зазвучал в ином ключе.
– Он тот самый летчик с картой, что спрашивал дорогу? Я на его карте не понял ни одного значка!
У Никиты замерло сердце. Сейчас, сейчас все разъясниться…
– Ты не узнал особенные знаки. Память прошлой жизни восстанавливается крайне медленно.
– Где я был? И… простите, Вы не ответили.
– Ты побеседуешь с Учителем и скоро все вспомнишь, чела. Но первым не ответил ты, на вопрос о согласии продолжить не законченное, исполнить карму.
«Она умерла возле школы…» Девочка за дымом костра разглядывала хаос его неосознанного чувства внимательно и грустно без тени упрека.
– Я не готов ответить, простите меня. Я согласен, я обязан быть согласен, а держит… Я… – Никита запнулся, подбирая подходящее истине слово, – Я не разобрался в себе.
– Я, кажется, понимаю, куда ты клонишь. – Ширентуй вышел из-за стола и присел на корточки возле мальчика. – У тебя будет время прочитать, написанное дакиней. Жодче-ламе потребуются не менее трех дней, чтобы рассказать Даниилу о его карме, пересилить встречное упрямство и умилостивить Богиню. Даниил не готов к прозрению «очень сырой» говорят о таких по-своему хороших, но запутавшихся в себе людях. Да!
А тебе, чела… прости, называю, как привык.… В твоем прошлом… Тебе настоятельно рекомендую воздержаться от пищи и выходить из кельи по необходимости или для совершения горо, как вы проделали это сегодня утром. Ты принял решение на горо без подсказки. Это добрый знак. Чтобы не сбиваться со счета кругов, Учитель вернет твои четки, те самые, которые ты перебирал в прошлой жизни, читая мантры. Впрочем, он вдруг задержится, используй те же камушки, что остались на коленях Будды. – Ширентуй поднялся и, обернувшись к столу, вытащил из-под кипы листов заточенный карандаш. – Возьми! Если я правильно тебя понял, мой карандашик тебе пригодиться.
Никита шел от настоятеля и чувствовал, что его разрубили пополам, оставив внешне целым. Эти две самостоятельные половинки срастались глубоко внутри, причиняя почти физическую боль, которая начиналась высоко над головой, струей кипятка протекала по позвоночнику и где-то у солнечного сплетения закручивалась в спираль от встречного «горячего» озноба, сладким рикошетом истекающего из кобчика.
– Горо, горо. Приду, полежу и пойду. А-у-ммм.
Даниилу и Никите!
Вам нести…Истину!
Моя религия – Истина! Вы молодые, вам принять веру древних во имя Спасения! Хватит удивляться, сетовать на неожиданности? Случайностей не бывает, зарубите на носу крепко накрепко. Не бывает, и точка. Ваш возраст, – время думать об окружающем Мире, о причинах и следствиях им управляющих, время ему служить. Сегодня в тибетском дацане, вы моей последней прижизненной Силой и Волей!
Недавно видела сон. Меня окружали люди древней цивилизации, облик которых хранят глиняные черепки раскопок, редкие фрески да мифы. Самые высокие и сильные (из нас современных) – карлики и дистрофики по сравнению с ними, а внутреннее ощущение от встречи с теми гигантами осталось, как от свидания с чем-то божественно прекрасным и грозным одновременно.
Среди толпы я различила людей с песьими, кошачьими либо птичьими головами, про которых подумала как о комедиантах, нацепивших маски: удивительно подвижные маски, я бы сказала, живые. У одного я разглядела голову быка, но восприняла чудо спокойно, подумала еще, «удивляться не чему».
Ощущение уродства не возникало. Этот звероголовый народ всегда жил среди нас, и я поражалась лишь их неподражаемому красноречию и литой красивостью могучих тел. Кентавров я увидела несколько позже, опять же нисколько не удивившись, кстати, взаимообразно. Многие меня узнавали, кого-то узнавала я, без избытка внимания или приторно-ложной заинтересованности.
Помню ощущение силы и гордости от жизни единой семьей, испытывая потребность в общении, в общих делах, одинаково важных для всего населения. Выделяю и подчеркиваю: мы жили в одной вере – Древней религии Истины, сегодня ее называют религией Мудрости
Мы спорили на темы Земли и Космоса, о необходимости создания долговечных построек, способных использовать силу Вселенной на пользу Братству в связи с нежелательными климатическими изменениями по линии экватора над акваторией океана. Наши бесчисленные доказательства либо вычисления отражало небо фантасмагорией красок, удивительным образом передававшей информацию сути множества технических решений. Мы были едины с небом!..
Сон в стиле фэнтези? Согласна при условии, что вы докажете способность придумать сходу, без обдумывания, нечто принципиально новое или заведомо не знаемое. Признаюсь, я долго верила сну, как верят сказке, пока не познакомилась со Станцами Дзиана.
Я не настаиваю, возможно, тороплю время, подставляя вас, как подставила под удар себя. Избегая неожиданностей, основные записи шифрую. В тетради: мои раздумья, полный безалаберных записей дневник, учеба, размышления.
«Она умерла.…». Один из вас знает первый «отзыв» шифра. Другой найдет продолжение в образе родного человека у порога. Ключи у вас. Они щит и меч, известные вам двоим и никому другому.
Е. Андреева.
– Я прочитал тетрадь присущим мне духовным зрением. Берегите ее записи пуще глаза! Выводы дакини (небесной девы) стоили новопреставленной жизни.
– Мы не справимся!
Ширентуй протянул письмо и сверток с завернутой в клеенку тетрадью Никите. Тот принял все не без волнения, ощущая позвоночником заморозок. Вручая тетрадь с опасными для таинственного убийцы записями, ширентуй попросту бросал их молодые мослы в голодную пасть волка, охотиться на которого они еще не научились.
Дани после перевязки сидел безучастный ко всему происходящему. Или скрывающая половину лица повязка делала его таким. Во всяком случае, уголки Даниных губ не торчали кверху в извечной смешинке, что для Никиты служило верным признаком отсутствия у друга душевного равновесия.
– Не рассказывай, где был, – ширентуй, не объясняя, показал Никите глазами на Дани, списавшего просьбу на собственный счет.
– Нам ожидать жодче-ламу? Он поможет Дани? – смысл совета Ширентуя докатился с опозданием.
При вопросе Никиты Дани встрепенулся.
– А домой сообщили?
Ширентуй, скупо улыбнувшись, нарочито сильно откачнулся, словно под давлением слепого взгляда сквозь тряпицу.
– «Надежда – компас земной…». Запоминайте мудрых! Вечером позову.
19
Ширентуй отделился от вороха бумаг на столе, обозначив тем самым окончание беседы. Выслушав на прощание успокаивающее заверения на распроединственный Данин вопрос, ребята вышли на залитый солнцем двор.
– Мне пора за стенку. После чая, я вдогонку воды нахлебался из корыта.
На самом деле Никита продолжал испытывать противоречивые чувства. Приглашая друга прогуляться, он скорее искал некоего отвлечения от обвала событий, не дающего времени на размышление. С одной стороны, Никита оттаивал от одиночества, в котором пребывал «с утренней радуги» на крыше дачи до «пробуждения?» на склоне, с которого он увидел карабкающегося по скалам друга. С другой, перегретое впечатлениями воображение успокаивало, брошенное вскользь предостережение настоятеля дацана, не предназначенное Дани. Одиночество приключений перестало казаться сном. Он встречался и разговаривал с людьми, посетил множество мест, про которые позабыл, когда бывал там в последний раз, он получил массу новых впечатлений.
Данькина бабушка Ева: с ее полупонятным письмом и тетрадкой, стоившей старушке жизни, разворошила клубок змей.
– Ширентуй, ширентуй, ширентуй, – буквально пропел Никита в грустных объятиях плавающих размышлений. Ширентуй был в курсе его приключений, а остальное рано или поздно разъясниться.
– Ты чего? – не выходящий из прострации от своей заваренной вкрутую беды, Дани воспринял беспричинный напев друга едва ли не оскорблением.
– Я за стенку, – уже сделанное предложение к совместному променаду просвистело мимо Данькиных ушей. – Хочешь, поддерживай, не хочешь – подожди, я в айн момент!
– Я подожду, а потом… – Дани не закончил фразы. Как не бесшумен был шаг босоногого Никиты по плитняку, просыпающееся чутье слепого подсказало, друг вне досягаемости разговорной речи. – Во, приперло!
– У нас общая уборная с другой стороны храма, – услышал Никита голосок хуварака, едва успев отправить процедуру с брызгающим искрами молодым напором.
– Мог бы и раньше подсказать, – беззлобно огрызнулся он, морщась от холодка спугнутых капель по левой ноге.
Хуварак озорно улыбнулся:
– Я думал западные ребята любопытнее. – И вдруг погасив смешок, быстро зашептал: – Вы разные, Никита. Ты и твой друг. Тебе суждено пройти посвящение, потому что ты, заботясь о других, не прошел его в прошлой жизни. Жодче-лама снимет с Даниила наказание за непослушание…
– Когда тот мозги подправит? – мальчишка сейчас не казался Никите одногодком, но много-много-много старше. Никита ощущал несоответствие зрительного восприятия сердцем и внутренне напрягся. Второй прозрачный намек. «И этот знает!»
– Ты догадлив, чела, – и, отвечая непонимающему взгляду гостя, «постаревший» юноша не поскупился на короткое разъяснение. – Ты был и будешь им. Я верю!
– Кто ты? – Никита не любил игр в недомолвки.
– Ты должен вспомнить сам! Сегодня следуй капризам Даниила в разумных пределах, но ни под каким предлогом не прикасайся к золоту могил. Даниил под защитой дакини. Ты – не обрел силы, чела. Я и ширентуй вмешаться не успеем.
– Скит, ты море сливаешь? – лицо Дани задрал к солнцу, ориентируясь на разницу температур, что позволяло сохранять направление довольно точно.
– С твоими талантами, – искренне восхитился Никита, – поводырь не нужен.
– Скоро полдень. Пообедаем и пойдем. – Дани показал рукой на светило.
Лицо друга приобрело некую настороженную и чуткую неподвижность, резанувшую Никиту острой жалостью. Справившись с непрошеной горечью под веками, ответить ему удалось относительно бодро.
– Мне подсказали, куда прямо сейчас следует идти. Обойдем монастырь, узнаем, что и где находится, а то нехорошо получается. Стена, где стояли ворота, рухнула из-за подобных нам не любопытных. Не находишь?
– Мне по барабану.
– Договорились, – деланно вздохнул Никита. – Вернемся домой, я в порядке научного опыта всю улицу уговорю, насчет поливания нашего забора около калитки. Засечем, сколько забор продержится.
Мальчишка-хуварак зажал ладонями нос, чтобы не прыснуть со смеху и поспешил отвернуть лицо. Сейчас он был самым, что ни на есть обыкновенным пацаном, угловатым и гибким одновременно с задорной смешинкой в раскосых агатовых глазах. И снова, вдруг как-то сразу переменившись, скорее перестроившись на серьезный лад, сложил ладони у груди лодочкой, поклонился Никите, после чего указал пальцем на себя и Даниила отрицающим свое присутствие жестом. Никита, в свою очередь, поклонился хувараку на восточный лад и на долю секунды его опускающийся к земле взгляд уловил в стоящем перед ним мальчике разительную перемену: лысый коричневый череп в обрамлении длинных белых волос с более темной полоской усов над жиденькой бороденкой, бусины четок, мозолистые ступни…
– …Не осли! Раз тебя предупредили, найдем твой сортир, а потом отведешь меня туда, где вчера нашел. – Дани шутки не принял.
Мальчишка хуварак навострил уши.
– Это еще зачем? – Никита жалел Даню. Однако, зная друга больше хуварака, предложившего следовать капризам ослепшего, он понимал, что тем самым создаст себе невыносимые трудности няньки при избалованном дитяти, и инстинктивно шел наперекор заведомо неприемлемому пожеланию хуварака. – Ты слышал, ширентуй назначил нам сто восемь кругов. Здесь дорожка вокруг храма проложена, десять и восемь десятых километра набирается. Улавливаешь цифры? Опять единица, ноль и восемь! Соображаешь?
Хуварак раскрыл рот от удивления. Он присутствовал при разговоре ребят с ширентуем, стоя за тонкой перегородкой и знал наверняка, что ширентуй ничего подобного не говорил. Никита блефовал, и блефовал грамотно, ссылаясь на священное число, которого (будь он просто Никитой) знать не мог.
– Не растерял интуицию, мой мальчик! – Не давая видениям прошлого увести себя далеко, «хуварак» заспешил за друзьями. – И знания сохранил. Мудро, да, мудро ты поступаешь. Не разучился. Твоя интуиция, – она для шестых. Добрый знак.
Для Дани пропылить вокруг дацана одиннадцать километров улыбалось очередным унижением школьного типа. Сориентировавшись по звуку голоса, он ухватил Никиту за балахон у плеча.
– Врешь ты все, Скит! Они давят, чтобы мы не разболтались без дела.
– Данечка, ты начало разговора с ширентуем нежными соплями прожевал, и про ритрит пропустил мимо ушей! Число 2 160 000 000 знаешь?
– Ритрит? – укрытое повязкой лицо неуловимыми черточками умудрилось излучить удивление. – Я слов таких не слыхал! А числа причем?
– А, не ври!
Никиту продолжало нести течение на грани понимания понятий, выуженных памятью из прячущегося в извилинах ускользающего источника. Приходилось импровизировать с точностью «до лошадиной ноги», благо Дани возможно и чувствовал, но прочитать растерянности или напряжения мысли на его лице не мог.
– Ты мне сам энциклопедию про религии мира принес. Ты в ней кроме картинок, ничего умнее не видел? 2 160 000 000 – это день Брамы. Раздели 216 пополам, получишь 108. Тебе и читать надоело, и считать надоело, а в энциклопедии, между прочим, статьи, комментарии разные, даже про то, что между ног болтается, и какую эта штука сыграла роль в религиозных культах.
– Ну, уж про это ты врешь!
Пропустивший большую часть из написанного в умной книжке, Дани, в самом деле, не мог предположить ханжеского вероломства со стороны редакции. Никита откровенно расхохотался.
– А почему на храмах внутри и снаружи в Индии, в Греции, да по всему Миру никто не боится наготы статуй! – и, не надеясь на ответ, продолжая смеяться, раскрыл истину: – Да потому, что те художники умели не только одноклассниц щупать за неприличные места. Древние понимали единый для всей Вселенной путь! Путь вечного обновления. Для всей-всей Вселенной, а не для одной ослепшей падкой на халяву рожи! В чем и просвещали нам подобных. – В горячке спора, надсмеявшись над страданием друга, Никита сдрейфил, остро почувствовав, что подобного говорить до выздоровления не следовало. Дани отпустил плечо и отвернулся, отыскивая лицом солнце. – Прости, старик! Я не глумлюсь. Я очень верю в хороший для тебя исход в смысле зрения. Как в синяк, что посветит и сойдет. Ты бы послушал, что монахи говорят! Чудеса, а не практика Чод, которой тебя лечить будут. Мертвых поднимает!
– Надоел ты мне со своим трепом! И про одноклассниц… Я бы ушел прямо сейчас. Направление потерял, одна тень вокруг. Я не ожидал… – Рот у Дани кривился от невысказанного возмущения, для которого не хватало слов. Подбородок мелко дрожал.
– Дани! Клянусь, извинился искренне. Наваждение нашло, отчета словам не отдавал. Чувствую, что говорю, а слова со стороны. Правду говорю! Клянусь!
Ребята подошли к небольшой статуе Будды, вытесанной из серого камня.
– Стой! – Никита притянул руку, опирающуюся на его локоть к голове статуи. – Можешь ощупать, это статуя Будды. Отсюда я вижу начало дорожки, она утоптана, смотрится прямоугольником. Во всяком случае, вижу следующий поворот и еще одного Будду сзади. Он тоже сидит в позе лотоса. – Дани слушал, подняв лицо к небу и держась за голову каменного Будды, в глубоком размышлении. – Ты меня слушаешь, Дани?
– Я должен идти один? Я собьюсь…
– Один пойдешь, когда прозреешь. Сказал, идти надо молча. Молча, запомни! Молись, думай, про что хочешь, только молчи! Иначе придется все начинать заново.
– Понял. Сортир найду по запаху.
Никита хлопнул себя ладонью по лбу.
– Тьфу, на меня! Во время сказал. Обход продлиться часа три – четыре. А свои сто восемь кругов можно начинать с любого места, лишь бы по ходу солнца. Я тебя доведу до дверей, а потом камушков наберу, круги считать.
– Я чувствую запах воды…
– Мойка, где морду лица мыли. Мы в десяти метрах, а вот и второй Будда, похожий на первого, но другой. А дорожка прямая между внешней стеной и зданием храма. Ну, запах чуешь?
– Не-е-ет!
– А я входа не вижу, у кого б спросить? Монах с четками идет впереди, заворачивает за угол. Не-е, мешать нельзя.… Дошло, наконец! С этой стороны у храма запасной выход, и другая дорожка на перекресток с нашей, а там, как ее… декорация! Фальшборт из камня, издалека сливается со стеной, фиг разглядишь!
– Дальше я сам… – Дани правой рукой повел по стене. – У меня или нюхло забито, или монахи святым духом сыты.
Камешки для счета кругов на дорожке между Буддами оказались сплошь золотистыми халцедонами.
– Ширентуй рекомендует подчиниться желанию твоего друга. Даниил будет видеть, но до настоящего прозрения далеко. Я принес перевязку. Сегодня солнце, и ветрено. Ваш горо часа за три перевалит. Кстати, ты не придумал, ты вспомнил про горо, немного ошибся, назвав горо ритритом.
– Где мы раньше встречались? У меня такое предчувствие…
– С кем ты разговариваешь, Скит?
Отвлеченный присутствием «хуварака» Никита не заметил, когда Дани покинул место, куда «цари пешком ходят».
– Хуварак говорит, что ты принял правильное решение, не отказавшись от горо, обхода храма. Я перепутал горо с ритритом. Хуварак принес свежую перевязку, и еще он говорит, что ширентуй велел передать такую интересную фразу «он будет видеть, но до прозрения далеко».
«Хуварак» закивал головой часто-часто.
– Я хочу видеть! А ты, хуварак, шел за нами? Я слышал.
– Ширентуй приказал передать… и перевязка…
– Ты за нами следишь?
«Хуварак», не отвечая, начал снимать «бинт».
– Мы с тобой шли по дорожке. Хуварак подумал, начали горо, а уверен не был. Он и про статуи Будд рассказал.
Инкогнито «хуварака» не состоялось, натянутость же момента могла сорвать такое необходимое отвлечение Дани от похода к пещере. Откуда взялось острое чувство опасности, Никита объяснить не сумел бы и для себя самого. Чувствовал, сегодня идти нельзя, и амба! Хотел объяснить «хувараку», не успел. Не дай Бог, Даньке уловить, про совет ширентуя, никакой горо не остановит, попрет на скалу танком. Назло маме, отрежу ухо! В роли мамы Никите выступать не хотелось. Отвлечь, разобраться в себе, остальное потом!
– …На дорожке семь статуй: прошлые и будущий Будды. А вот там, – Никита по привычке показал рукой, спохватился и без запинки продолжил: – Слева от нас, стоит храм поменьше, я спрашивал, он посвящен Богине Зла. Сходим, когда сможешь видеть. В нем служила Богине Кали дакиня Ева.
– Которая не знала, во что вляпать любимого внучка! – Дани с прорвавшимся презрением к стараниям бабушки Евы, окончившимся слепотой, сделал ударение на последнем слоге. – С перевязкой закончили? Какой Будда ближе?
– Матрейя. – «Хуварак» поклонился и направился к черному ходу храма.
Никита подчеркнуто уважительно ответил взаимностью.
– Утешитель, Будда будущего.
Дани уловил неприятно поразившую его отрешенность в голосе друга. Но день неожиданным образом «укорачивался», а отказаться от намерения посетить пещеру... Дани не умел отказываться легко. Левая его рука легла на правое предплечье Никиты.
– Погнали! Скажи по секрету, когда ты научился говорить, уподобляясь попу, мулле или, по-местному базару, ламе?
– Тебя не заботит поручение дакини Евы? – кто такая «дакиня» Скит до точности не знал, понимая приблизительно, одну из небесных. Говорил без дураков, придавая вес словам, не боясь ошибиться. Сам ширентуй сказал, что бабушка Ева после смерти стала дакиней. – Ты лучше думай, как прозреть, когда станешь зрячим!
– Я, по правде, хуварака не понял. О чем это он?
– Не дотюмкаешь, потом спросишь, а пока думай и молчи. Мы стоим рядом с Буддой. Заглохни, если хочешь вернуть зрение, не начиная сто раз по новой!
20
Подначки не получилось, а размышлять о прозрении, будучи зрячим, не тянуло. «Чехарда слов, не более того!» – решил Дани, растворяя докучливые сбои в том важном, в чем он не успел убедить Скита из-за этой придуманной ширентуем беготни по кругу. «Мы на дорожке сопли жуем, наматывая на ноги время, золотого Будду найдут и…».
Дальше додумывать не хотелось.
«Без Скита к скале идти нельзя. Одного обворуют, отнимут…» Смутные образы узкоглазых насильников, крутые скулы, высеченные из камня, черные от солнца лица… Невозможность путешествия в слепую забивалась этим «обворуют, отнимут», и перебивалась уверенностью, что Скит повыёживается, а не подведет.
«В Москве отдам отцу. Они с матерью придумают, что с этим наследством сделать. Труднее будет доказать, чтобы божка того сплавить? Запросто очередную семейную реликвию изобретут, так и будет! А продать, – на всю жизнь хватит, если с умом…» Дани не считал бесконечные повороты. Скит рядом, он позаботится. «Со Скитом поделимся честно напололам.… А почему пополам? Ослеп я, не он. С глазами эти 108 кругов я бы вмиг пролетел и давно ушагал за золотишком. Умница бабка, подарить такое! Сразу видно, сама нуждалась. А Скиту и четверти выручки заглаза хватит. Я просил для себя, я его вынес…»
«И потерял». Подсказал внутренний голос откуда-то с задворков мышления.
«Ну и что? В пещере этого золота на десять или сто семей хватит. Не найду потерянного, возьму какого-нибудь другого. Кому золото под землей надо?»
Дани совершенно не заметил непроизвольного одушевления куска металла в мыслях, тем более ноги начинали потихоньку уставать, захотелось присесть на солнышке и насладиться покоем.
«Интересно, сколько мы уже отмотали? Может спросить?» Не-а, Скит не шутил. Дани чувствовал пятками серьезность предупреждений. От расспросов приходилось отказываться, как и будоражить свое воображение выпавшей с того света халявой. Надоело!
Солнце в левую щеку…
В затылок…
Теперь тень от храма ползет по правой половине тела…
Солнце в глаза…
«Черт! Отдохнуть бы! Чего мотаемся? Интересно, на самом деле бывает, что видишь, не прозрев? По телеку трепались про третий глаз. Во, уроды!» Снова потянуло на расспросы, но по размышлению из полных восьми кругов ответ оказался без малого на поверхности. «Чучело я, соображать разучился! Ширентуй всего-то добивается, чтобы я разобрался в здешних религиозных заморочках, связанных с бабушкой, или в чем-то наподобие того. Не сразу, ширентуйчик, не сразу; разберусь, время будет! Дай снова небо глазами увидать!..»
Рука Скита потянула в сторону. Легкий стук камешка возвестил Дани о начале очередного круга.
«Сколько их еще осталось?» Скит выпрямился, солнце затрепетало в лицо. Дани почувствовал пружинистую вибрацию щек, удивляясь совершенно незнакомому ощущению мягкого тепла волнами от задранного кверху подбородка ко лбу и обратно. «Интересно, у Скита бегает тепло по лицу или нет? А вдруг оно навредит глазам?»
Дани закрутил головой, прогоняя новизну ощущений, но они повернули и вошли в тень. Поток тепла пошел на убыль, лишь в глазах сохранилось подобие мелкого зуда, что могло оказаться плодом разыгравшегося воображения.
«Надо думать о чем-нибудь! Так с катушек недолго слететь, если не отвлекаться...» Мысли сами собой вернулись к ширентую. Вначале к его методу, успокоившему боль в глазницах, потом незаметно перетекли к письму, взволновавшему не на шутку Скита. «Мы не справимся!» Восклицание Никиты после прочтения письма в ушах Дани прозвучало сейчас неподдельной паникой и отчаянной мольбой о помощи. «Не похоже на Скита! С чего бы он так переконил? Похоже, я дал гава и пропустил пенальти?»
21
«Лишь бы Дани выдержал молча!» Никита честно старался установить подобие порядка в мозгах, разъерошенных обвалом налетевших неожиданностей и, пробуксовывая, без малейшей надежды зацепиться за любое из ускользающих звеньев бесконечной цепи. «Скорее не цепь, а лента Мебиуса, бесконечная, с одной стороной». Ленту им показали на уроке физики, внушая понимание разницы между кажущимся и реальным фактом действительности.
«Она умерла возле школы!» Воспоминание перестроило хаос мыслей в некое подобие очередности. Никита пролистал тетрадку бабушки Евы слишком быстро, чтобы обнаружить шифр, но ни на йоту не усомнился в существовании тайнописи. Его удивление вызывало другое. А именно, способность обычных людей с волшебной точностью прогнозировать события. События ли? Никита вспомнил извивающийся в траве аэродрома хвост и содрогнулся. «Кто поверит?»
И вдруг безо всякого перехода он вспомнил ее! Соплюху не старше пятого класса, где после кинофильма про альпинистов уверовали в романтику походов и толпами атаковали туристический клуб, – только бы взяли с собой, да не куда-нибудь, а в горы. Та девочка прорвалась. А рядом с известным туристам «Сыр-заводом», что выше на два с половиной километра Кисловодска, после бесконечного серпантина тягунов, он бывалый походник, неожиданно почувствовал себя плохо. Благо дошли до этой стоянки в три заброшенных и некогда белых домика.
– Аптечка есть?
Девчушка с тощим рюкзачком доковыляла до скамейки с облупившейся непонятного цвета краской.
– Есть, – пропищала, испуганно глядя на него и торопливо стаскивая рюкзачок с миниатюрных неподходящих настоящему рюкзаку плеч.
Грудь привалил больной ком, не продохнуть.
– Нитроглицерин, валидол? – Никита чутьем уловил причину недомогания.
Названия лекарств в аптечке не поддавались оценке. Никита судорожно втянул воздух. Еще воздуху, еще, еще, и боль вдруг отпустила.
– Хороша у тебя аптека! – не удержался от упрека Никита, разглядывая набор незнакомых препаратов. – Кто учил недотеп аптечки собирать?
Девочка смотрела испуганно и молчала. Вяло, отмахнувшись рукой от ее детского страха вкупе с нерадивыми преподавателями по оказанию первой помощи, Никита сбросил набитый выше клапана рюкзак и пошел обустраивать лагерь, не потрудившись собрать рассыпанные пакетики. Не собрал назло, за общее недомыслие и девчонки, и взрослых. Черные зрачки продолжали следить за каждым его движением с жалостью и готовностью помочь.
Ты пришел в этот Мир, чтобы строить мосты.
Спотыкаешься ты о запретов кресты.
Ты забыл, что ты первый испорченный мост,
По тебе не дойти до луны и до звезд.
Следовало торопиться. Ребята научились разворачивать лагерь в считанные минуты. Ленивых не любили, – в походе все равны. Потянуло дымком.
Ты забыл, кто ты есть, в чем начало начал.
Мир запутал тебя, он тебя напугал.
Торопись починить искалеченный мост,
Жизнь всегда коротка, и вопрос мой не прост.
Никита помчался за дровами. Он не узнавал голоса, да и не важно кто из ребят пел. Не отстать, остаться для всех своим…
Сколько б ты не бродил, сколько б ты не спешил,
Не угнаться за ходом горячих светил
Не теряй головы, ты обязан решить
Утонуть в темноте или лебедем плыть.
– Да не теряю я головы, не теряю!
Для кого я пою? Нам другими не стать.
Из пучины за гриву коня не поднять.
Не скакать по мосту семисветьем огней…
Без любви, без души и без веры в людей.
Остается прозреть, трусость друга простить
И с бедой побрататься, врага полюбить,
Позабыть с кем живешь, и себя разменять,
И дугой семицветной в небо душу поднять.
Никита «прибавил оборотов». Он собирал сушняк, помогал натягивать палатки тем, кому не хватило места в домиках, забивая обушком туристического топорика, колышки в переполненный щебнем дерн, и не видел исполнителя песни под разболтанный гитарный аккомпанемент.
А слова вспомнил именно сейчас в каком-то ином берущем за душу ключе. «Она узнала меня! Запомнила и не призналась! А повзрослела, класс восьмой не меньше!»
Устоявшиеся годами истины затрепетали от серии несоответствий времени вчерашнего свидания под окнами школы дню сегодняшнему, что едва не стоило друзьям лишних кругов. Никита проскочил Будду Матрейю и вынужден был изрядно наклониться, чтобы забросить очередной камешек в лунку между каменных коленей статуи. Дани вовремя уловил резкое движение, не отпустил предплечья поводыря и – промолчал!
«Химичка, вождь, Сарог, та девочка, наконец! Вы все умерли, а я вас видел живыми, я с вами говорил, и тот летчик с его непонятной картой… Я определенно видел того летчика сегодня! Невязка!» Картографическим термином «невязкой» отец Никиты называл все то, что по разным причинам не связывалось между собой. Но обыденные житейские проблемы с пережитым вчера не дотягивали до некоего разумного предела, за которым начиналась фантасмагория реальностей. Свободной рукой Никита провел по волосам, в слабой попытке убедить разыгрывающееся воображение в наличии «крыши». «Ширентуй, дакиня, хуварак,… зачем они устроили мое вчера!»
Ты прошел этот Мир, думал строить мосты,
Спотыкался всю жизнь о запретов кресты,
Проклинал злобный рок до конца своих дней…
И поднялся дугой… меж сердцами людей.
Семицветной дугой… меж сердцами людей!
«свою трусость простить, а мне и вправду не по себе. Где я сегодня видел летчика из своего вчера?» Никита забросил очередной камешек в «чашу», непроизвольно пересчитав остаток. «Семь кругов… снова семь! Случайностей не бывает, написала дакиня. Надо спросить про семерку. Семерка – не случайность!» Отвлеченность или, как еще говорят, абстрактность числового понятия, затушевала панику мыслей.
«Я не один – это раз; во мне что-то переворачивается наизнанку – два; вокруг (все выглядит не так, как есть) – три».
Вышедший из двери черного хода хуварак, улыбнулся Никите, тотчас склонившись в поклоне. Никита прижал свободную руку к сердцу, показывая, что он видит, благодарит за внимание, и вдруг он с отчетливостью понял, где видел того летчика с непонятными значками на карте.
– Ширентуй настойчиво рекомендует подчиниться желанию Даниила.
Никита в знак понимания повторно приложил левую руку к сердцу, готовый в любую секунду зажать пальцами рот Дани при малейшем намеке со стороны друга к ораторству. Странно, Дани никак не отреагировал на присутствие «хуварака». Его белая повязка на окаменевшем лице бесстрастно «обозревала» небо, плечи по-стариковски ссутулились, выдавая спрятанную вглубь настороженность, рука у предплечья не дрогнула, не вцепилась пальцами, подтверждая ожидаемую реакцию. «Хуварак», между тем, приложил ладонь к губам, призывая поводыря не нарушать правила горо, и удалился.
На последнем круге Никита засомневался. Последний жест «хуварака», учитывая поведение слепого, мог означать призыв к другому молчанию. Дани непостижимым образом вывели из игры, подчеркнув тем самым важность просьбы ширентуя.
– Мы закончили, можно говорить и прочее… – Никита не изменил своего отношения к походу за золотым божеством. Опасность существовала, он верил голосу своего сердца, но (против самого себя) решил подчиниться решению настоятеля беспрекословно.
Дани молча опустился прямо на дорожку.
– Одиннадцать километров. Не слабо. Без отдыха на скалу не потяну!
– Ты не отказался от идеи, сходить к пещере?
– Пожевать бы чего…
Предположение, что Дани не слышал «хуварака», получило подтверждение.
22
– Не богато.
– Мы заработали больше?
– Нет! Но плошка риса и чай?..
– Не ресторан. Пойду, отнесу посуду, потом почитаем записки твоей бабушки. Света из нашей амбразуры не ахти, она под потолком, но все-таки…
– Та-а-к… – Никита не успел пообщаться с ширентуем или хувараком. Оба, дождавшись окончания горо, ушли в дуган (малый храм). А так много всяких вопросов! И срочный, – предчувствие беды. По всей видимости, обстоятельства требовали иного. Приходилось мириться с чужим уставом, не возбухая.
– О, бабушка у тебя поэтесса!
– Про любовь?
– Ага, по запретной для детей теме. Ты будешь в восторге.
Миром правит полярность вещей,
Миром движет полярность понятий,
Где Добро – Искуситель и Змей,
Искупающий море проклятий.
Кто отыщет в себе свое Зло,
Тот способен порвать ему глотку.
Право выбора тем и сильно:
Мудрость дарит одним, другим водку.
Выбор, – выбрать полярность внутри:
У тебя, у меня, у соседа…
Бог и черт… в зеркала не смотри!
В тебе все: и грехи, и победа.
И не Дьявол, не Бог и не Змей
В бедах жизни твоей виноваты.
По судьбе не прошел без потерь?
Не суди справедливую плату.
– Может, остановишься? Ты меня достал своими поповскими прибамбасами! Нравятся они тебе? Читай про себя, сколько влезет. У меня свои проблемы, и не хочется перебивать мозги посторонней мурой, пока не вернутся глаза, пока не отыщу потерянного золотого Будду! – в знак окончания разговора Дани замолчал на полуслове и отвернулся к стене.
– Ладно! Ответь только! Какого родного человека у порога имела в виду твоя бабушка? Я всех знаю?
– У порога на даче стоит помойное ведро, в нем совок и веник. В городской квартире веник и коврик. Людей, которые бы на нем отлеживались с похмелюги, я не знаю! Доволен?
– Дакиня была твоей бабушкой. Не хочешь базара – дело твое. Я, пожалуй, дочитаю, прости вслух. Потерпи, стихи про себя воспринимаю без души.
Карма – не божья месть, не судьба.
Бьет отдачей за слабости тела,
Что хранят на скрижалях века,
Возвращая духовное «сделал».
Зацепившись за призрак вещей,
Пожинаешь прегорькую трату.
Отдаваясь на милость страстей,
Не рощи на природу фохата.
Даст он силу для новой судьбы,
Где «дела» возвращаются роком.
Время даст, что б понять и уйти,
В соответствии с «понятым» сроком.
Не удержишься, ниже падешь
От страстей, куда более сильных,
Он тебя в Мир теней приведет
И покинет… средь камней могильных.
– Опять этот карлик, прикидывающийся паломником!..
– Дани! Она пишет про карлика. Кто он? Похоже, он твою бабушку достал!
Дани не ответил, устав от слепоты, от длинного пути, от мыслей, от всего на свете. Скит, наоборот, с удовольствием бы придремнул, не надейся он в записях дакини обнаружить нечто для себя ценное, отвечающее разладу с самим собой.
«Вначале было Слово, и Слово это было у Бога, и Слово это было – Бог». Принимай на веру. Любопытному объяснят: что «Слово» – не то, что мы под ним понимаем. «Воды» – нечто совершенно другое, не соответствующее «Аш два О». И так далее «ввиду отсутствия в человеческом языке соответствующих понятий». А если перефразировать? Не «Слово», а «Условие»? Для меня понятнее, чем вообразить «первую мысль, проявившуюся в звуке»? Мне трудно учиться оккультизму, познанию Истины: годы ушли. Читающий внемли и прозрей! Дураком жить легче, если во время умрешь. А вдруг случится непоправимое, и ты поумнеешь перед бездной своего потерянного времени?
…победа идеи всеобщего Братства на основе герметической Философии, единой понятной без переводчиков и толмачей религии над людской гордыней и веером грязных ляпов, что помнит История, которые не умалить, не отмолить, не позабыть. Две трети всех преступлений по комментариям Елены Рерих к письмам Махатм – дело «рук» действующих поныне религиозных культов, исключая буддизм с его философией сострадания, завещанной человечеству Буддой Шакьямуни.
Если ты христианин, возьми Библию, прочитай в Евангелии заповеди того, от кого пошло христианство и проверь, кто из живущих рядом христиан, следует заповедям Иисуса? А разве можно нарушать хотя бы одну, если ты настоящий христианин?
Церковь учит, что можно: за «монастырский грош», то бишь за «спасибо» с благодарным поцелуем священной поповской ручки, а лучше за денежку. Остальное священнодейство без изменений.
Я помню, ребенком меня мучило платное надругательство над тем святым, что жило во мне. И никто не дал вразумительного ответа, почему можно убивать, грабить, жить королем на чужих костях и крови, а перед смертью взять и раскаяться, а лучше, церквушку построить на крохотную часть от награбленного, получить поповское прощение всех грехов, и «ауфвидерзеен» – представился осчастливленный раб Божий.
Но древнейшая на Земле философия мудрости и Братства утверждает другое, где все обстоит много сложнее. Запомним: ни одна мысль не исчезает всуе, не то, что поступок с ответственностью по полной программе, иначе сказать – кармой. Кому выгодно скрывать Истину, – единственно-достойную человека религию?
– Ну, дает бабка! Дани, ты не прав, записки – верхний класс! Я начинаю понимать, на чем она пролетела. За то, что я успел прочитать, в средние века сжигали на кострах.
– Узнать бы исполнителя приговора!
– И что бы ты сделал?
– Вначале найди карлика!
– Попытаемся рассуждать на манер книжных героев. Найдем причину! За основу возьмем то, что прочитаем у дакини Евы. Она не могла не подсказать ключа! Ее письмо, например, или вот это… про Слово. В каком-то храме она сказанула нечто такое, чего говорить не следовало, а карлик...
– Чепуха, – отмахнулся Дани. – За уши можно притянуть и осла.
– Я не настаиваю на идеале рассуждений. У тебя могут быть свои, не скрывай!
– Я уже издолдонился, чего мне надо в первую голову. Ты отдохнул? Тогда погнали дерьмо по трубам!
– Мы внутри святыни, Дани!
– А! – вдругорядь отмахнулся друг. – «Кто не гадит, тот урод». Меня простят по неграмотности!
23
Скала возвышалась рассеченным надвое гребнем.
– Ты не слышал легенды о богатыре, расколовшем гору мечом?
– Не слышал, а что?
– Сто проц. такая легенда есть!
– Ты ищи проход под пещеру! Брякнуло глубоко.
– Мне твои способности, я поглядел бы с тех бревен, которых не видно.
– У тебя глаза есть? Подползи к краю и смотри!
– Будь ты зрячим, я бы в дацане остался, тетрадку читать. Мне на твое золото…
– Послушаю твои песни, когда найдем.
– Подарков от мертвых не берут, могилокопатель!
– Фигули тебе на рогули!
Склон становился круче. На каждом шагу торчали колючки сроднившегося с камнем кустарника. «Работа» поводыря застопорила споры. Наконец черепаший ход надоел Никите до чертиков.
– Ты лучше сиди! Сейчас подыщу, где колючек поменьше. Я на разведку.
Дани не ответил. Покорно ощупав, предложенную плоскую плиту, он уселся на нее, обхватив торчащие коленки руками, сохраняя тепло.
Никита рванул кверху по давнишней осыпи, проверяя камни на устойчивость, когда продирался сквозь чащу у Дани над головой.
Расходящиеся к небу черные стены Никита воспринял воротами в преисподнюю. Осыпь круто повела книзу в сырую тень. Тесно, колюче, холодно. Закинув голову кверху, Никита постарался прикинуть на глазок створ пещеры. Ощущение опасности переросло в страх. Никита часто оглядывался, готовый дать перцу ногам с предельной скоростью.
Блеск золота он уловил сразу. Статуэтка застряла в разломе плиты базальта и стояла вертикально, «созерцая» выход.
– Как на алтаре, – прошептал Никита, поражаясь истекающей из глаз живой ярости скульптуры, с тремя отрубленными головами в руках и непередаваемо похотливым изгибом золотых губ, с прячущимися за ними клыками тигра.
«…ни под каким предлогом не прикасайся к золоту могил…» – Никита отшатнулся. Нет, он не собирался брать статуэтку в руки, она внушала ужас без таймера памяти. Опыт походов сработал без предупреждения, – любопытство затянуло его непростительно близко; подвернись на камне нога, и…
– Не Будда, – слова шелестели листопадом помимо воли, – это другое… пускай Дани берет свое это сам! – Никита развернулся, пришпориваемый злобной силой, испытывая облегчение с каждым торопливым шагом на выход.
– Нет там никакого Будды!
– Я этого ждал. – Подбородок Дани пристроил в ложбинке меж коленей, и ответил, не поднимая головы. – Ты врешь!
Никите не хотелось рассказывать. Не хотелось, хоть зашибись!
– Не вру, Будды там нет! Клянусь!
– А кто? – Дани чувствовал натянутость ответов.
– Страшный… из золота, – Никите надоело изворачиваться. – А не принес, потому что чужой. Я его в руки не возьму. Боюсь! Сделают тебе глаза, придешь, заберешь сам. Сам! Понимаешь? Все одно, в дацане от расспросов не убежишь.
– Статуэтка моя! Мне ее подарили…
– Тебе дарили Будду, а не … не... Ты про золото фараонов слыхал?
– Читал, и по ящику показывали. Ко мне не относится.
– Не передергивай! Золото могил везде священно! Ослепнешь во второй раз, тебе никто помогать не будет. Я не хотел с тобой идти! Отвечаю! Что-то не пускало меня. А увидел, и дошло! Сам поступай, как знаешь, я не возьму! Можешь с ширентуем посоветоваться. Твое, – тебе и отдадут.
Никита строчил не свойственной характеру скороговоркой. Дани заткнул пальцами уши. Слова заскользили, но их отголоски достигали барабанных перепонок. Дани физически ощущал жалящую правду доводов и, в конце концов, повернул на попятный.
– Пошли! Опоздаем. Глаза важнее, ты прав.
24
Черный «Хаммер» обогнал спешащих к дацану ребят и, развернувшись, остановился поперек дороги.
– Спокойно. Похоже, нас достали бандиты. Молчи о золоте. Сгноят.
– Разыгрываешь?
– Нормальные по горам на «Хаммерах» не ездят. Атас, нас могут слышать!
– Вы из дацана? – пожилой мужчина, Никита затруднился с определением национальности по лицу, более европейскому, нежели восточного типа, выдвинулся из похожего на катафалк автомобиля. Вылезать не стал, оперся носком лакированной туфли о подножку и лениво ждал, пошевеливая щеточкой усов с изрядной порцией седины на сытом подгоревшем на солнце лице.
– Д-да. Даниилу нужно лечение. – Никита запнулся в разбеге вынужденной речи, подкрепляя достоверность и без того очевидного несчастья жестикуляцией. – Он ослеп от сварки. А здесь вправду лечат?
– Откуда вы?
– Из Москвы, – Дани не захотелось оставаться в долгу перед другом. – Нас родители привезли. Говорят, здесь умеют.… Сейчас они дома, а мы ждем какого-то врача ламу. Вы не лама?
И в гнилой трухе находятся зерна, способные выручить в трудную минуту. Боевиков друзья насмотрелись предостаточно. «У них герои никогда не видят «разнотыков», – предостерегал дед Макарыч, которому претили не рассчитанные на остроту русского ума штампы зарубежных фильмов. Он указывал на них, вынужденным слушать внукам, рассчитывая, развить их внимание и способность не допускать похожие ляпы в полном превратностей судьбы будущем.
– Нет, я не лама. Я этнограф. Ars vitae, – наука жизни. Турсун Адамович Акаев. Наш, российский. Мой дед, кстати, поляк по национальности, откуда и мое отчество, проводником ходил с самим Анучиным Дмитрием Николаевичем. С будущим академиком. Вы – москвичи должны помнить! В школе учили, наверное? Миклухо-Маклай, Ковалевский, Анучин.
– Про Миклухо-Маклая учили. – Версия друга оказалась чепухой. Дани успокоился, сбитый с толку упреком по части знаний светил родной науки и вызывающим ностальгию запахом машинного масла, бензина… и колбасы. Копченой, «Одесской» или «Краковской», неизменной спутницей походов, что он обожал, сколько себя помнил. Рот наполнился слюной, Дани торопливо сглотнул и, намеренно продлевая встречу, спросил: – А что вы ищите?
Никиту не покидало предчувствие опасности, обострившейся до мелкой дрожи у солнечного сплетения. Запах колбасы он оставил без внимания. Двое лысых братков на заднем сиденье занимали его куда больше. Да и глазки Турсуна Адамовича, настойчиво возвращающиеся к лицам собеседников от левого нижнего угла прямоугольника дверцы настораживали.
«Что ему там, в углу? Медом намазали, что ли?» – Пойдем, Дани! Ужин прозеваем, – шлепнул Никита первым пришедшим в голову соблазном, пропуская прицельный выстрел исподлобья этнографа.
– О, не спешите по пустякам! Расстарайтесь, ребятки! – оборотился ученый к «браткам». – Знаю я, какая кормежка в дацанах! Не побрезгуйте! Так и нам не худо перекусить. – Но, перехватив старательно скрываемую настороженность Никиты, добавил: – В наше время, нам собирателям ценностей древнего Мира без охраны никуда. Отнимут находку, – беда. Так еще и порешить за нее могут! Здешние места золотые. Слыхали про жилы, про клады? Основное население того не ценит. Воруют у заезжих, что плохо лежит: еда там, одежда или предметы обихода. А к самородкам, песку или безделушкам золотым и древним равнодушны. Считают, что в храмах, они к месту. К золоту храмов местные жители относятся с благоговением.
Беда от пришлых. Auri sacra fames (К злату проклятая страсть, Вергилий) сбивает с панталыку, и едут, не разбери кто!
Низенького роста водитель с физиономией престарелого карлика открыл багажник. Под журчание ручейка о местных нравах прямо на дороге разложились столик, стульчики и… та копченая в окружении снеди гастронома не скупой руки.
Седовласая пара прошла поперек столика, направляясь к дацану.
– Ма…
Никита осекся на полуслове, суетливо смахнув с кончика носа капли пота, защекотавшие ноздри до слезы и, сраженный сразу по двум пунктам. Первый – приведения(!) и второй – дед Макарыч(?) Да, со спины сухопарый спутник дамы, что невесомо плыла у левого плеча в шелковом желтом платье под китайским синим зонтиком с шевелящейся бахромой отливающих медью кистей, фигурой и зачесом волос походил на Вениамина Макаровича. И Никита не удержался бы от оклика, не будь пожилой джентльмен в смокинге с фалдами ниже колен. Макарыча в тривиальный серый костюм тетя Даша впихивала с превеликим трудом по торжественным дням.
Суетившийся по части стола охранник проскочил буквально сквозь пару, никак не отреагировав на «столкновение», разве что, передернуло парня, словно от озноба, но охранник даже не обернулся. Очертания скальников Кайласа скоро размыли пожилую пару, и она растворилась в фиолетовой сини вечерних красок гор. Никиту кинуло в жар. «Не спроста, не спроста подает знак дакиня. Сматываться самое время!» – Бабушку Еву Никита узнал сразу.
– Ты хотел что-то сказать? – Турсун Адамович был сама любезность.
– Я… ммм…
– Не стесняйтесь!
«Шевели! Ну, шевели извилинами, Скит!» Данькина ладошка уцепилась в предплечье, готовая к заветному перемещению по силовой линии запаха.
– Спасибо, мы сыты! – Никита не кокетничал, а у Дани дух захватило от неслыханной наглости. «Говорил бы за одного себя!» – Нам, честно, надо срочно в дацан. Лама ждать не будет, а у Даньки – глаза…
Никита с силой сжал ладонь друга, призывая к покорности и молчанию. Турсун Адамович чуть покривил губой под щеточкой усов, но перечить не стал.
– Да… глаза штука важная, а монахи иногда проявляют жесткость во взаимоотношениях, европейцам не понятную. Жаль, что не побеседовали. Однако не смею задерживать! Возьми визитку! Попадется интересная находка, милости прошу. Академия хорошо платит!
– Спасибо, только мы ни бум-бум.
– Не вы! Рer se (сам по себе) какой-нибудь бум-бумчик повстречается, ему визитку передадите, с надлежащим учетом безопасности! Мало нас – ученых. Нам без народа не прокормиться! А здесь не просторы для науки,– просторищи!
– Ты. Скит, очумел, убегать от халявы!
Никита оглянулся: никто не услышит? Предполагая наблюдение, прощальным жестом помахал рукой в сторону «Хаммера» и, отвернувшись, сердито прошипел.
– Меня предупредили.
– Кто? – Дани набрал пары, готовый наговорить кучу упреков.
– Верить твоему описанию: пожилая дама – твоя бабушка, а старичок при ней, возможно – Макарыч. Смотрел со спины, – не уверен. Все так быстро получилось. Слава Богу, ты послушался! Охранник обоих призраков насквозь проскочил, дернулся, а не увидел.
– Кончай лапш-ш-у на уш-ш-и веш-ш-ать! – Дани шипел, выпуская пары гнева.
– Не веришь, – твое дело. Меня не впутывай! Кто лапшу вешал, так это усатый Турсун. Бандиты они! Одетые с иголочки ученые на черных «Хаммерах» по горам не ездят, собирая,… собирая… ну, что там этнографы собирают?
– Не знаю.
– Я тоже… Он про золото распинался. А нам на дорогу куска хлеба не предложил! Не обижайся, Дани! Тебе зрение нужнее колбасы! А эти! Они угостят, потом отнимут в сто раз больше! Они не видели призраков! Глюк мне одному был! Было, Дани!
25
Круглоголовый монах, имей Дани глаза, он тотчас опознал бы в нем одного из двух, что остановили его стремительный спурт, встретил ребят у ворот.
– Жодче-лама ждет слепца. Я отведу. – Короткий поклон со сложенными лодочкой руками в сторону Никиты остановил поползновение мальчика последовать за своим другом. – Вас ожидает ширентуй.
Знакомая комната. В золоченых окладах шеренга статуй сидящих в позе лотоса Будд. Стол с ворохом свитков и запах овчины от шкур, расстеленных ковриками для сидения по каменным плитам пола.
– Садись и рассказывай. – Ширентуй приглашающим жестом указал на тот, что переливался мехом ближе к сиденью хозяина. – Меня интересует сегодняшний день. Что ты нашел?
Отпираться Никита не собирался, рассказ прозвучал без запинок.
– Значит, твой друг выбрал Кали. Знаешь кто это?
Никита молча кивнул.
– Карма трудная у Даниила. Не зря беспокоится дакиня. – К продолжению о видении возле бандитского «Хаммера», ширентуй отнесся с полным доверием. – И выводы твои, чела, и поступок без нареканий.
– Чела? – От слова, точно пахнуло давно позабытым и теплым.
– Надеюсь, ты принял приглашение жодче-ламы?
Утренний разговор с мальчиком хувараком зазвучал в ином ключе.
– Он тот самый летчик с картой, что спрашивал дорогу? Я на его карте не понял ни одного значка!
У Никиты замерло сердце. Сейчас, сейчас все разъясниться…
– Ты не узнал особенные знаки. Память прошлой жизни восстанавливается крайне медленно.
– Где я был? И… простите, Вы не ответили.
– Ты побеседуешь с Учителем и скоро все вспомнишь, чела. Но первым не ответил ты, на вопрос о согласии продолжить не законченное, исполнить карму.
«Она умерла возле школы…» Девочка за дымом костра разглядывала хаос его неосознанного чувства внимательно и грустно без тени упрека.
– Я не готов ответить, простите меня. Я согласен, я обязан быть согласен, а держит… Я… – Никита запнулся, подбирая подходящее истине слово, – Я не разобрался в себе.
– Я, кажется, понимаю, куда ты клонишь. – Ширентуй вышел из-за стола и присел на корточки возле мальчика. – У тебя будет время прочитать, написанное дакиней. Жодче-ламе потребуются не менее трех дней, чтобы рассказать Даниилу о его карме, пересилить встречное упрямство и умилостивить Богиню. Даниил не готов к прозрению «очень сырой» говорят о таких по-своему хороших, но запутавшихся в себе людях. Да!
А тебе, чела… прости, называю, как привык.… В твоем прошлом… Тебе настоятельно рекомендую воздержаться от пищи и выходить из кельи по необходимости или для совершения горо, как вы проделали это сегодня утром. Ты принял решение на горо без подсказки. Это добрый знак. Чтобы не сбиваться со счета кругов, Учитель вернет твои четки, те самые, которые ты перебирал в прошлой жизни, читая мантры. Впрочем, он вдруг задержится, используй те же камушки, что остались на коленях Будды. – Ширентуй поднялся и, обернувшись к столу, вытащил из-под кипы листов заточенный карандаш. – Возьми! Если я правильно тебя понял, мой карандашик тебе пригодиться.
Никита шел от настоятеля и чувствовал, что его разрубили пополам, оставив внешне целым. Эти две самостоятельные половинки срастались глубоко внутри, причиняя почти физическую боль, которая начиналась высоко над головой, струей кипятка протекала по позвоночнику и где-то у солнечного сплетения закручивалась в спираль от встречного «горячего» озноба, сладким рикошетом истекающего из кобчика.
– Горо, горо. Приду, полежу и пойду. А-у-ммм.
Обсуждения Чела