«Светило» читало тихим приятным слуху баритоном, показавшимся Никите слишком проникновенным, для того чтобы воспринимать чтение без внутреннего неприятия. Но Голос продолжал «размывать» очертания зала, дорогое стекло люстр над головой, торшеров у мягких кресел и зелень самых настоящих пальм в деревянных ушатах, вкрадчиво навязывая свое фантастическое видение Мира через призму читаемых строк.
Рассказчик: Тысячи лет назад единый Материк раскололся! Гигантская волна обогнула Земной шар, сметая с пути все живое. Приветливое небо скрылось в черных тучах, сеющих смерть безжалостным дождем молний. Четвертая по счету цивилизация погибла. Но Homo sapiens (человек разумный) выжил! И города стоят, и летят самолеты. А может тот, прежний разум исчез? Сгинул! А наш Разум – подарок космоса? Вы не задумывались: куда смотрит Сфинкс у египетских пирамид, и чему он так загадочно улыбается?
Если повернуть ось Земли на 90 градусов (как было до катастрофы), то взгляд Сфинкса высветит созвездие Льва! Не Лебедя, не Рака, ни Тельца, ни Стрельца и не Козерога! Каменный человек-лев до катаклизма созерцал Льва небесного, копируя взаимное расположение 7-ми звезд расположением земных 7-ми пирамид. Тех самых, что построены за тысячи лет до фараонов.
Совпадение?! Или легенда о привнесенном из созвездия Льва Разуме уже не кажется пустым домыслом? А разве нельзя предположить, что зародыш разума (на случай повторения беды) пришельцы спрятали в камне, и камень ожил?! Стал живым камнем!
Мудрецами, халдеями, жрецами, пиратами, искателями приключений выдумывалось великое множество вариантов хищения священной реликвии. От них унаследованы горы рукописей, карт, рисунков и сказочных изустных преданий. Живой камень до сих пор не найден. Спелеологи, познакомившись на практике с подземным миром вправе думать, что подобную реликвию охраняют необычные и могучие силы. Таинственные духи пещер, способные наводить порчу и вызывать глюки. Что такое глюк, легко представить себе из короткого четверостишия: (гаснет свет, слышен стук костей о камень и загробный голос):
В темноте раздался стук…
Ты не бойся – это глюк.
Чу! Прическою шурша
«Крыша» едет не спеша.
Ну, а более подробно… Занавес!
Никита увидел раздвигающиеся бархатные складки, окончательно растворяясь в сказочной действительности надвинувшейся вдруг театральной сцены
Глюк 1-й
3|4 сцены занимает пещера. По стенам развешаны скелеты. На полу черепа и кости. Справа алтарь-жертвенник. Похожий на человеческое сердце Живой камень покоится на алтаре-жертвеннике и светится волнами алого света. Перед ним (спиной к зрителю) стоит Белый дух с канделябром, совершая омовение камня, неведомо откуда падающей струйкой воды. В изголовье жертвенника торчат рукоятки ножей. Слева у входа в позе лотоса сидят йоги и курят кальян. Красные глаза Рыси величиной с кулак бродят под потолком.
В «дневной» части сцены (14) в небе над горами виден бледный диск луны.
Слышится известная туристическая песня:
Ты лезла на гору, я страховал.
Ты оборвалася, я удержал.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой веревочкой одной.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой веревочкой одной.
Пещера закрывается занавесом с видом склона горы. На авансцене показываются альпинисты (Он и Она). Идут в связке. Оба в касках, при ледорубах. Он идет позади. Конец веревки (около 5-ти метров) волочится произвольно, за ним с ужимками, поминутно прячась, за скалы и кустарник крадется черт.
Он (продолжает петь): Сварила кашу ты на берегу,
От этой каши я в кусты бегу…
Вместе: Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой готовкою одной.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой готовкою одной.
Черт (довольно потирает руки, крутит хвостом): Связал, связал, родимые! (напевает изв.) То ли еще будет, то ли еще будет, то ли еще будет о-ё-ёй!
Она: А это правда, про Живой камень?
Он (достает пергамент): Еще какая, правда! Вишь пергамент? Эту карту я купил за стольник баксов у полоумного бомжа. Он бывший спелик…
Она (округляет глаза): Кто, кто?
Он (возмущенно): Не в ту сторону думаешь, дура! Спелик, – он спелеолух.… Ну, геолух, который лазит по пещерам.
Она (приторно): Значся, на сщет дуры! Кто как обзывается, тот так и называется.… А вот почему твой спедиолух сам камень не взял?
Он: Карта у бомжа от монаха деда, вроде наследство. Вишь старинные значки и перевод старыми буквами. Это про то, чтобы два светила на небе было. Вишь (показывает на луну) сегодня, значит, открыто.
Она: Ой, как интересно! А почему спедиолух сам-то не взял?
Он: Сама ты!.. К-хм! Вишь, дуре интересно! А мужик жизнь пропахал, как папа Карло! Спину свернул, а нашел!
Она: А почему сам не…
Он (заводясь): Започемучкала, започемучкала, балда стоеросовая! Говорю, песок с бомжа сыплется веером! На халяву дворником в гололед работает. Он весь мир объездил, пока искал секрет карты! Горы бумаг перерыл, все местность сравнивал. На карте ни единой зацепочки. Вишь угол оторван? Может координаты? «Теперь, – грит, – знаю точно где! А ни сил, ни денег…» Потом рассказал, куда ехать надо.
Она: Дурак, он и в Африке дурак.
Он: Кто дурак?
Она: Да ты, конешно! Кто бомжу деньги на дорогу дал? Он нас теперь по тому оторванному клочку в два сщета объегорит! А про мое здоровье думал, щенок безрогий? Про мое несварение в желудках! (хлопает себя ладонью ниже спины) Про мою хроническую клявикулю и дырки в скапуле! Забыл – гипнотизершу ветеранарную! Что она сказала, кода пять тыщ брала? «У вас, – сказала, – клявикуля и немножко скапуля. Отсюда несварение в желудках, и ветры снизу тра-та-та-та-та! Боюсь неизлечимо, сказала». Тебе б ту клявикулю с ветрами вонючими сквозь скапулю пропустить! (хлопает себя ладонью ниже спины) Не прыгал бы козлом ослиным!
Черт (в публику): Ни черта себе врачи пошли! Клявикуля по латыни – ключица, скапуля – лопатка. Так у кого их нет? Ну, доберусь до этой ветеринарной ведьмы! (Возмущенно крутит хвостом.) Пропишу ей скапулей по широкому месту и клявикулю воткну собачьим хвостом! Стоп! А почему, собственно, ветеранарной? А? (молчит, недоумевая) О, Майн Готт! Этот урод не бабу, телку лечить водил к медицинской ветеранше!
Он: Я про болячки твои не допер, черт меня побери! Нет, не допер!
Черт (потирает руки): Допру, не сомневайся! Всех поберу и допру!
Входят в открывшуюся зрителю пещеру.
Она: Ой, как темно! Чо не предупредил, што в пещере солнца нету?
Он (достает фонарик): Чичас, чичас... А, черт! Не горит!
Черт: Я не свечка, чтоб гореть! (Делает петлю на конце веревки и накидывает ее на одного из йогов.)
Белый дух прячется за алтарем. Становится светлее.
Она (видит Живой камень): Мамочки! (бросается назад) Мне страшно!
Он: Это же.… Это же он, Живой камень! Мы нашли! Мы… первые! (ворчливо) А говорила дурак, дурак…
Она: Умный, миленький мой, умный! Мы нашли! Я, дура, не верила! Долой клявикулю! Плевать на скапулю! Сщас я буду здорова!
Черт (в сторону): Как корова на мясокомбинате!
Она бросается к алтарю. Веревка натягивается. Спутник, из-за связки и йог падают. Держась руками за веревку, Он пытается стать на ноги.
Она (не видя причины задержки): Пусти, миленький! Ну, пусти! Я… моя... А у меня… клявикуля… (срывается на визг) Пусти же, здоровый черт!
Продолжает рваться к Живому камню.
Черт: Во-первых, я тебя не держу. А во-вторых, у меня скапуля…
Она (оборачивается; спутник встает, но тянет веревку к себе): Пусти, гад ползучий! (спутник продолжает попытки устоять) Ах, ты так, зануда вонючая! (подбегает и бьет ледоубом по каске) Получи, гадюка!(бежит к алтарю).
Он (падая): Ааааа…
Черт: О-бана!
Влетает гроб. Из него выпадает Белый дух.
Рысь (за сценой пронзительно): Мяауууу!
Черт поднимает оставленный Белым духом канделябр, подкрадывается и опускает его на каску альпинистки. Словно по команде йоги вскакивают, обматывают альпинистов веревкой, превратив обоих в два кокона с головой и ногами. Рысь вбивает в стену крючья. Йоги подвешивают альпинистов.
Белый дух (поднимая руки к потолку): Слава хранителям! Камень спасен!
Все (удовлетворенно): Ааааа…
Глюк 2-й
Пещера закрыта. На авансцене показываются геологи: старый (бомж) и молодой. За плечами рюкзаки, в руках молотки на длинной рукоятке. Звучит шуточный гимн спелеологов.
Геологи (поют): Ничего на свете лучше не-ету, Чем бродить в системе, да без све-ету,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-ами…
Разгребать завалы лишь уша-ами.
Ля-ля-ля-ля. Ля-ля-ля-ля.
Буль-буль, буль-буль, бульбуль!
Молодой (поднимает сверкающий кристалл): Смотри, Бомж, хрусталь!
Бомж (брюзгливо): Брось! Живой камень рядом! Пещера рядом! Забыл, зачем пошли, молокосос?
Слышен далекий мяв Рыси. Задул ветер. По небу побежали тени.
Молодой (оглядывается): Жуткое место! И луна бельмом в небе! Спросить бы у кого?
Черт (выходит): У меня.
Геологи останавливаются. Молодой прячется за спину старого.
Бомж: Ты кто?
Черт: Не узнал, бомж? Я Черный альпинист.
Молодой (испуганно): Чур, чур, головень! (крестится) Рвем когти отсюда! По легенде за Черным альпинистом идет смерть!
Черт: Ха-ха-ха-ха! И вы, интеллигенция вшивая, верите в трепотню? Бывайте здоровы! (поворачивается, делает вид, что уходит)
Бомж: Погоди, Черный! (оборачивается к молодому, тот трусится) А ты не мандражи, заморыш! (снова к черту) Да. Черт с ним! Где пещера?
Черт (напевает изв.): Там за поворотом,
Там за поворотом,
Там. Там-там-там. Там-там-там.
Геологи (хором): Не ви-жу!
Черт: Да, черт с вами обоими! Пошли, поберу, подеру…
Геологи: А? Что?
Черт: Проведу, хотел сказать.
Идут к пещере. За ними появляется Двуликая в маске смерти, со сверкающей мертвым светом косой на плече. Снова слышится противный мяв Рыси. Молодой геолог в страхе оглядывается. Двуликая перебрасывает маску на затылок и делает вид, что косит траву.
Молодой: Мамочка!
Двуликая прячется. Молодой в страхе приседает.
Бомж (поворачивается): Что там у тебя еще?
Молодой (выпрямляется): Ничего… Я, кажется, напрудил в штаны?! (показывает мокрое пятно).
Черт (ожидая гостей, напевает): То ли еще будет? То ли еще будет?
То ли еще будет? О-ё-ё-ёй!
Скоро обсохнешь, когда совсем усохнешь!
Бомж (плюет): Тьфу, зараза мокроштанная!
В пещере Белый дух поднимает руку. Гремит гром.
Белый дух: Не плюй в лицо Матери-Земли, лиходей! В могилу свою плюешь!
Бомж приседает и шустро (на полусогнутых) спешит за провожатым. За ним устремляется Молодой. Двуликая с маской на затылке выходит из укрытия, неторопливо идет следом, на ходу затачивая косу. Входят в пещеру. Белый дух скрывается за алтарем. Гроб, в котором он прилетел, стоит в тени у входа. Навстречу вошедшим выходит Рысь на задних лапах. Черт вытягивается перед Рысью в струнку и вскидывает два пальца к виску.
Черт: Еще двое, майн либер экселенц!
Рысь (отвечает воинским приветствием): Мурррмяу!
Молодой с криками бежит к выходу. На входе натыкается на Смерть в сопровождении 2-х йогов и падает замертво, издав короткое: – Ааа…
Бомж, наоборот, устремляется к Живому камню. Черт ловко подставляет ему ножку. Старик попадает в объятия Рыси. Белый дух пеленает Бомжа в саван. Спеленатый бомж пытается удрать смешными прыжками, но с помощью черта и Рыси быстро оказывается посаженным на алтарь. С алтаря из-под Живого камня поднимается ведьма. Бомж, в свою очередь, со стоном: – Ааа… – валится на алтарь. Жрица ставит Живой камень в изголовье жертвы и, хохоча, приступает к ритмичному ритуальному танцу. До начала танца, йоги укладывают молодого геолога в гроб и ставят к стене. Из гроба торчат голова и ноги. Над алтарем из темноты возникает длинный нож. Струя воды за алтарем становится красной. Жрица приближается к алтарю и совершает жертвоприношение. Льется алая кровь. Раздается очередной мяв Рыси. Белый дух забирает у жрицы окровавленный нож и поднимает его над головой.
Белый дух: Слава хранителям! Камень спасен!
Все (благоговейно): Ааааа…
В пещере гаснет свет.
Глюк 3-й
На авансцене показывается Сержант. На нем каска, шинель в скатку и вещмешок. На ногах грубые ботинки, у пояса висит граната. Слышится песенка американского солдата из к/ф.:
Я взял шинель. И вещмешок, и каску,
В защитную окрашенную краску.
Ударил шаг по тропочкам горбатым.
Как славно быть солдатом, солдатом.
Ударил шаг по тропочкам горбатым.
Как славно быть солдатом, солдатом.
А если что не так – не наше дело!
Все будет так, как Родина велела!
Как славно быть ни в чем не виноватым.
Совсем простым солдатом, солдатом.
Ни в чем не виноватым солдатом,
Совсем не виноватым солдатом.
Сержант: (подходит к входу в пещеру): Ать-два, стой! Отделение, цель вижу! По амбразуре… гранатой… Огонь!
Швыряет гранату в пещеру. Ухает взрыв. Из пещеры вылетают чалмы и кальяны йогов, каска черта, фонарь Белого духа, пыль и Двуликая. Ведьма сходу вешается солдату на шею.
Двуликая: Сладенький, хорошенький, долгожданный!.. Зачем шумишь? Зачем праздник портишь?
Сержант (стряхивает ведьму): Кто такая? Какой праздник?
Двуликая: Так, карнавал в твою честь!
Черт (высовывается): Не карнавал, а шабаш ведьм, старая шушера! Не смей врать добру молодцу!
Двуликая (отмахивается от черта): Не бери в голову пустопорожнюю брехню лукавого, служивый. (поет): Лучше чарочку прими, вместо ордена,
А потом ему по морде, да по морде дай!
Костюмы наши пусть тебя не смущают. Заждались мы тебя, переоделись.
Черт, не показываясь из пещеры, протягивает череп с зельем. Капает кровь. Двуликая перехватывает «кубок», угощает солдата и хохочет. Солдат, очень довольный, принимает чарку.
Сержант: Ваше здоровье, хозяева! У-ух, зело борзо, до пяток пробрало! Веди, милая!
Берет ведьму под руку, вместе заходят в пещеру. В пещере вспыхивает свет, и начинается искрометная пляска под джаз. Все, в том числе и жертвы, пляшут. Бомж без головы сидит на алтаре и дирижирует. Его голова проявляется из кубка. Она обращает на себя внимание лишь отдельными криками в такт мелодии.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм – веселый “Эй, ха-ха”!
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
На костях у мертвяка
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
Ставь под зелье черепа!
Веселись честной народ!
Здесь ты царь, а не урод.
Сатана всех привечает,
Ноги сами зазывают
В бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Раздается резкий мяв Рыси, и падает тьма.
Глюк последний.
Пещеры не видно. Сержант просыпается, под головой у него светится Живой камень.
Сержант (приподнимаясь): Брр! Привидится такое! С ведьмаками плясал! А, впрочем, девочки у них ни-че-го!.. (поднимается, одергивает снаряжение)
И камень совсем как живой играет. Да только он чужой и нам ни к чему. Нехай ведьмаки сами им пользуются. А нам пора в путь. Солдат без дороги, что черт безрогий! Командуй, сержант, походную! Ать-два… (поет):
Задумал я братишечки жениться,
Пошел жену себе искать.
Нашел старушку, да молодую...
Годков под восемьдесят пять.
Старушка тоже лакомый кусочек,
Тихонько сыпался песочек,
Из носа капала вода...
Зубов у ней во рту, как ни бывало,
На голове немножечко волос...
Когда она меня поцеловала –
По коже у меня прошел мороз...
Уходит. Появляется Белый дух, Рысь и пр. Какое-то время молча сопровождают солдата. Потом группируются возле Живого камня. Белый дух поднимает реликвию. Камень вспыхивает алым светом.
Белый дух (торжественно): Слава бескорыстным! Сохрани их Разум от золотого Тельца во веки веков! А-о-у-м!
Все (благоговейно разводя руками): Ааааа… Аааа… А-о-у-м… (кланяются).
Занавес.
С минуту висела тишина, возвращалась реальность, и замерло сердце перед приговором.
– Не тушуйтесь! Не Вам упрекать себя. Вас проворонили те, кто обязался вашего брата учить и получает за свое обязательство деньги.
Доброжелательная серьезность успокоила Никиту значимее слов. Не обругали, не отпихнули и не расхохотались в лицо. Светило считывал состояние юного автора и перемены настроения по бледному лицу с не меньшим талантом, как до того вызвал к жизни поголовно всех персонажей пьесы.
– Мелкие шероховатости (лишние слова, ошибки) по ходу устранит корректор. Рекомендую поместить непременное указание на допускаемое чужое авторство в стихах и песнях. Не переживайте за обрыдлые мелочные и стандартные доработки. Рекомендую, внимательно ознакомится с литературным редактированием, и многое доделаете сами в силу «своей испорченности» без любезной Татьяны Михайловны.
Никита вздрогнул, но Светило коснулся расслабленной рукой одуванчика у виска, изобразив одними губами улыбку в адрес озвученной шутке, умудрившись остаться на пределе серьезности в задумчивой глубине зрачков.
– Ни коим образом не изменяйте концовку, где Белый Дух произносит священное «Аум».
– Я хотел вставить мантру «Аум мани…» полностью, – поспешил оправдаться Никита. – Мантра священная, она помогает всем, кто ее произносит и слышит.
Светило предостерегающе держал поднятой руку, готовясь прервать монолог спорщика в любой момент. Никита правильно понял намерение и остановился, не развивая мысли, сверля собеседника смесью обиды и недоумения.
– Милый юноша! Мантра «аум мани…», не сомневайтесь, священна! Вам известен полный текст, малоизвестно другое: при прочтении мантры по памяти или книге, подслушанной по неосторожности и даже произнесенной с благой целью – результат далеко не всегда хорош, несмотря на ее святость и силу. Людям с загрязненной совестью, которых в зале, увы, ни сосчитать, ни узнать, мантра нанесет непоправимый вред. Не настаивайте, сторонник Белого братства, на задуманном Вами благом порыве. Очень скоро многое для Вас станет понятным, Вы непременно вспомните, что правильному произношению священного слога «аум» нужно учиться, если хотите добиться желаемого результата.
В общем, со «светилом» расстались друзьями. Дом, где оно обитало, напоминал недурственно обустроенное общежитие и не только с кафетерием под люстрами дорогого стекла, но со спортивными залами, кинотеатром и другими разными разностями по любым вкусам и интересам.
Возле гардероба незнакомый полковник, видимо муж, помогал знакомой учительнице химии управиться с шубкой. «По-учительски» скромная шубка из серой шерсти с воротником под песца давно примелькалась в шумных коридорах школы. Не более полугода тому, он видел учительницу в этой шубке, когда сдавал анализ крови во взрослой поликлинике. В детской анализы принимали по четвергам, в самый загруженный уроками день. Недавно ему сказали, что учительница умерла.
Обманули, наверное, отмахнулся от неприятного воспоминания Никита и подошел поздороваться. Химичка вернула пожелание здравия, с непринужденной педагогической приветливостью и сразу отвернулась к своему провожатому, из чего Никита с огорчением сделал вывод, что остался не узнанным.
«Ты учительница, и обязана помогать! Ты не Светило при ветре в волосах, напомаженный и помятый вниманием!» Понукаемый юношеской настырностью опытный ученик настоял на продолжение диалога, без колебаний испросив совета, какими путями писатели связываются с издательствами. Положив руку на грубое сукно рукава военного кавалера, учительница ласково попросила Никиту обратиться все к той же Татьяне Михайловне, сказав, что по роду своих занятий сама она в литературных тонкостях понимает не очень.
От навязываемой встречи с постоянно взвинченной Татьяной Михайловной прошколенная душа Скита изогнула морозом трубу позвоночника. Опустив голову, следом за уходящей парой Никита вышел на улицу, нимало не удивившись и не обрадовавшись выпавшему снегу. Едва успев сбежать с бетонных ступенек широкого крыльца, он лицом к лицу столкнулся с темноволосой девочкой, в национальном костюме одного из народов (севера или юга Сибири, точнее определить он не смог) нездорово бледной и полноватой. Девочка внимательно окинула Никиту матовой чернотой глаз, и молча отошла прочь. Никита не придал значения встрече, как вдруг, чей то посторонний голос сказал над ухом:
– Она умерла возле школы.
Никита вздохнул, огорчаясь за девочку и, не увидев сообщившего очередную нелепицу, устремился прочь.
В этот городок Никита приезжал, и приезжал неоднократно, но по непонятной причине никак не мог припомнить названия. Знакомая улица и квартира. В спальне старое кресло, картина «Девятый вал» на стене. Перекрывая головой правый нижний угол, помятый, не успевший умыться после сна, яркий блондин с заметной сединой,… похоже, с ним встречались?..
А за окном просторной горницы знакомый собор с иглой звонницы под вызолоченной луковицей с крестом. Слева, в глубине двора собора, неприметная церквушка старинной толстостенной кладки. В приделе собора Никита два-три раза не по долгу беседовал с преклонного возраста монахом, одетым в долгополую рясу. Монах говорил, что верит в него, несмотря на младость лет.
Возле кладбища за церквушкой (помниться верующих набралось много по случаю праздника) он потянулся за неторопливым шествием, где разглядел знакомое бородатое лицо того монаха: необычайно бледное под надвинутым на брови капюшоном. Названия праздника не расковалось в памяти. Лето, солнечный день – это да! Что его остановило? Строгость взгляда? Так и было. Монах, замедлив шаг, оглянулся очень сердито. Никита вдруг вспомнил, что старца похоронили год назад. Процессия под черными капюшонами медленно втягивалась в тень арки под белой окантовкой желтой стены храма. Никто боле не разговаривал и не оборачивался.
«Идут толпой, а каждый сам по себе и все бледные», – подумалось Никите.
Оставив желание присоединиться к непонятно куда выплескивающейся людской массе, Никита свернул к аллеям вдоль могил под сенью столетних не то лип, не то вязов. Большая часть посетителей разбрелась по кладбищу. За его спиной самые бледные и молчаливые из них, опустив, обнаженные головы, присоединялись к мрачной процессии. Этих Никита определял издалека.
Никита пошел первой аллеей, прямой и чисто прибранной, с любопытством равнодушного экскурсанта разглядывая надгробия. Вдруг над могилой справа он увидел довольно-таки просторный ящик из прозрачного стекла, а в нем среди зажженных свечей тело мальчишки лет пяти. Густые каштановые волосы ниспадали на бледный лоб короткой челкой, глаза в обрамлении черных ресниц. Закрыты, да! Но Никита готов был биться об заклад, что мальчишка живой, и только неизлечимая другими средствами болезнь заставляет его обездвиженного находиться в таком неподобающем малышу месте.
– А, собственно, почему я решил, что ты живой? – Никита вдруг остро ощутил всю бездну одиночества малыша, что лежал среди свечей за стеклом, и принялся горячо высказывать ему все, что приходило в ум, склонив голову и прикрывая сложенными лодочкой пальцами рот. – Ты не улыбаешься, вот почему! – Со стороны могли обратить внимание на молящегося мальчика. Открытый разговор с убывшим в иной Мир у нормального человека мог вызвать нежелательное любопытство. Никита поежился, внезапно осознав скрытую сторону своего прозрения над могилой. – Скажи, почему покойники улыбаются? Мне рассказывали, что Шурка улыбался в гробу, а ему было больно, когда он треснулся башкой о корягу? Разве ему было хорошо, когда треснулся?
«Твой друг не чувствовал. Удар, вспышка, потом стало легко». Заострившиеся скулы у того, что лежал за стеклом, не дрогнули. Губы в пламени свечей смотрелись двумя замороженными пиявками. Живой огонь смягчал ощущение от неподвижности. Смягчал, не более того. Ответ прозвучал в голове таинственным голосом глубины. Голосом, сказавшем о девочке около школы. Истина не удивила и не испугала.
– Поторопись, чела! Мне страшно.
Никита вздрогнул от недвусмысленности приглашения. Он не понял религиозного обряда, способствующего выздоровлению малыша, тем не менее, сообразил: обряд длиться далеко не один день и не одну ночь, и он, Никита, почему-то нужен, нужен, нужен этому малышу. Таким нужным можно быть исключительно самому себе, не иначе!
Ночь пугает живых. Скит представил себя в пахнущем воском тепле свечек внутри стеклянного «гробика» ночью посередине кладбища, и по телу заерзали мурашки.
«Он лежит, понимая, где находиться!» Никита представил искусственно заторможенный безысходный ужас ребенка, подслащенный ниточкой надежды, и поторопился из-под сырой сени дерев к теплому солнышку за ворота навстречу толпе, образовавшей к тому времени очередь при входе. Стайка ребятни оторвала от воспоминаний.
Нет, они не причем. Встреченная у «общежития богемы» девочка смотрела на него, выделяясь карнавальным костюмом на фоне квадратных панелей приевшихся школьных очертаний.
«Мы определенно встречались!» Где и когда не припоминалось, хоть тресни! «Мы встречались, встречались, встречались!»
«Она умерла у школы» – Никита физически ощутил тоску девочки, а голос мальчика с кладбища повторил вслух: – Она умерла у школы.
«Она мертвая пришла учиться!» С заметным фитилем смысл появления девочки добрался до осознания первопричины. Скит представил девочку и своего Шурку среди сонма призраков, сидящих за партами вперемешку с одноклассниками, но снова отнесся к своему видению спокойно.
Некстати замельтешило давнишнее желание преподнести венок из кладбищенской помойки на первое сентября мымре ботаничке, переименованной учениками из Людмилы Константиновны в Кобру Константиновну. Старой плосколицей фискалке, что на всю школу прославилась безразмерными поборами, и которую им пообещали классным руководителем в следующем учебном году. «Пускай смотрят, они такие же, как мы. Но что дает им наша школа? Своих «Кобр» не хватает?»
9
– Нашла! – исцарапанные колючками руки Дашки тряслись от волнения. Мокрые изумруды на ее протянутой ладони переливались дрожащим потусторонним светом. – В кусты зашвырнули друзу, поросята! Пришлось ее в кадушке со щелоком сполоснуть, меж кристаллов сушняк набился, я тя пну!
– Слава Богу! Какое никакое начало, – всхлипнула Танька.
– Танечка, договаривались: не хоронить сынов прежде времени! – Сашка со спины помассировал мышцы жены около шеи, что в трудные минуты без сбоев вызывало Танюшкины признательность и успокоение. Малоподвижная камеральная работа в институте плохо увязывалась с потребностями энергичной натуры. Мышцы у позвоночника над лопатками болезненно ныли, требуя отдыха.
– Положи камни на стол, Дашка! Мельтешат перед глазами, ничего разглядеть невозможно…– Дашка сама заметила, что не способна вот так сразу унять дрожь пальцев, переполненных волнением от находки. Изумрудная друза вспыхнула зеленью к центру стола, потеряв толику неповторимого очарования от вибраций живого тела. – Поделись соображениями, Валерия!
Пустая официальность изменившегося вдруг глубокого баритона мужа, взвинтила Дашку до истерики.
– Ты чего над нами выпендрюкиваешься! Разговаривать разучился? Чего ты от нас добиваешься? Сыновей не искать, да? Ну не ищи, не ищи, силком не заставляют! В шахматы, сколько просила, чтоб не играл с Данькой в поддавки. Заласкал, доподдавался! А ребеночек решил, что самый умный, куда не поцелуй, кругом задница!
Лерка брызнула в подругу остужающей струйкой слов.
– Сама сейчас кому мешаешь? Пушкину?
– Я же нашла… – захлебнулась Дашка.
Лерка не повела и бровью.
– Станем по кругу и сравним друзу с помеченными фотографиями энциклопедии, попытаемся уловить общее в… линиях, в конфигурации. Любое сходство. Ну, я не представляю пока в чем! Сосредоточиться надо!
– Повинуюсь, не понимая. – Сашка оставил массаж Танькиной шеи и встал в круг, наигранно артистично переводя черный глаз с картинок на кристаллы и обратно.
– Не многодурствуй, Александр мало Великий. Подозреваю, что ребята умотали в один из храмов по этой книжке. Или в горы утекли из картинок по сходству образов, – Лерка даже губу закусила, напряженно подбирая доходчивое выражение мысли. Ей, наконец, удалось, более или менее членораздельно осознать прослеживаемую идею направления поиска.
– Ай да Лерка! Есть сходство линий с нашей друзой вот у этого храма с Кайласом и горами, что его окружают. – Сашка отклонился к плечу жены и уверенно задолбил крючком указательного пальца по книге. – Есть, есть! Встаньте на мое место! Сашкино прозрение облетело умы со скоростью урагана.
– На Тибет без визы не попадешь, звоним! – Гавря схватил телефонный справочник. – Извините за беспокойство, дед мог со своими связями… – Разговор с посольством не продлился и минуты. – …Мимо тазика, как говориться, – разочарованный разговором, Гавря едва не лишился мобильника, прихлопнув пластмассовой коробочкой о столешницу с такой силой, что все вздрогнули.
– Со сходством друзы и фоток я ошибся, пожалуй. – Сашка без намека на кривляние продолжал сравнивать фотографии с кристаллами во время неудачного для стороны потерпевших диалога, который в режиме «громко» достаточно четко прослушали все.
– Я буду продолжать искать по книжке, – хлюпнула носом мама Никиты. – А что я могу еще?
– Рациональное зерно в Леркином предложении есть, но поиск может снова завести в бесконечность.
– Спасибо, Гавря! Погладил по шерстке и без перехода пнул ниже спины. – Лерка была явно огорчена намеком на несостоятельность ее метода. – Объясни нам дуракам, как пометки возле фотографий сами по себе возникают!
10
Стукнула калитка. Раздвинув малопрозрачный тюль, Дашка выглянула в окошко.
– Участковый пожаловал.
– Не вспотел, калитку открывая? – покривился Гавря.
Не он один отнесся к визиту представителя «слуг народных» с нескрываемым презрением. Милиция в жизни Вениамина Макаровича и Евы Генриховны (прибавить современных беспардонных гаишников) приучила всех к осторожности в общении с малознакомыми силовиками.
– Сейчас увидим. – Энциклопедия в Танькиных ладонях издала хлопок, сравнимый с выстрелом из малокалиберного пистолета.
Участковый, услыхав, знакомый по тренировкам звук, вломился в незапертую дверь с оружием готовым к немедленному действию. И едва удержался на ногах, споткнувшись о табуретку, неторопливо подвигаемую Сашкиной ногой ближе к двери. Сидеть за общим столом с участковым никто не хотел. Преданный старикам до мозга костей Сашка на автомате исполнял общее желание. Подхваченный под руку Дашкой, участковый, приводя к вертикали пингвиньи телеса, нажал-таки на курок. По счастливой случайности выстрела не последовало. Друзей спасли зачерствевшие мозоли на пальцах милицейских рук. Мозоли уважаемый Сергей Леонидович честно заработал на прополке собственного приусадебного участка в двенадцать соток (при норме шесть для прочих граждан). Мозоль на большом пальце правой руки, добрым случаем широкая и сухая, проскользнула тугой рычаг предохранителя, и курок остался застопоренным.
Отличающийся не токмо тучностью, но и показным служебным рвением Сергей Леонидович, пришел к уму моментально: жизни не угрожали, в драку не лезли, про забывший смазку предохранитель не догадывались... В общем, полный абзац. Не отягощая ум извинениями, участковый пододвинул табуретку к столу и достал из кармана пачку листков, сложенных вчетверо и изрядно мятых.
– Не радостная, не радостная картинка получается с вами. М-да-м. Скажу без обиняков, и не посчитайте за обиду. Ваша версия, о побегах сразу двоих детей отпадает, м-да-м. Ребята ни на одном вокзале, ни на автостанциях, м-да-м, короче нигде не засветились. Побеги в сопровождении вашего же родственника, тем более на побеги не похожи. М-да-м, М-да-м.
Имеем еще вариант, неприятный, но имеющий право на существование. М-да-м. Я чего собственно пришел? Прошу честно и без приукрашивания действительности ответить на мои вопросы. Неприятные, м-да-м, тем не менее, задать я их обязан. – Пухлая рука порылась в кармане серых форменных брюк с тонким красным кантом и выставила на стол плоскую коробочку диктофона. – Значить записываться будем. Таков порядок, м-да-м. Полный абзац, значить и сотрудничество.
Потерпевшие допрашиваемые один за другим покинули свои места за столом и стали сплоченной цепочкой у окна напротив, произведя показным маневром неприятия нулевое впечатление «на власть».
– М-да-м, с чего собственно… М-да-м… Андреев Гавриил Вениаминович, в каких отношениях были Ваши сын и отец? Дед сына, предположительно знач…
– В нормальных.
Гаврю воротило от сытой хари участкового, отвечал он сквозь зубы, что стопроцентно не могло остаться незамеченным. Сергей Леонидович восседал жирным тюленем на цирковом пуфе, опираясь ладонями о колени, и не отрывая от Гаври оловянного взгляда, сквозь маскировку из рыжих ресниц вокруг крошечных дульцев зрачков.
– Не надо ерепениться! Я предупреждал, м-да-м, вопросы для вас неприятные. «Нормальные», это как понимать, м-да-м?
– Да любили они друг дуга! – не выдержала Дашка. – По-родственному любили. Дед обоих внуками называл!
– Прошу не перебивать следствия! М-да-м. Сейчас я говорю с Гаври-и-лом Ве-ни-ами-но-ви-чем! М-да-м, отчество, однако... С остальными по-очереди, м-да. Расшифруйте свое понимание нормальности отноше…
– Полностью поддерживаю сказанное супругой, иного вы здесь не услышите. Взаимоотношения в нашей семье, нашей семьи со всеми Скитальцами и Лерой Георгиевной всегда были и остаются самыми дружескими. Убежден, – соседи и сослуживцы подтвердят!
– Возможно, м-да-м. Тогда как объясните, ш-што в атмосфере полного семейного «абзаца» ваш старшой и младшие пропали, – нарочитое ударение на последнем слоге предлагалось понимать синонимом взведения курков за рыжей маскировочной щеткой прикрытия амбразур. – И никто из вас не сном, ни духом, м-да-м, значить...
– Я не понимаю сколько… – от возмущения у Сашки перехватило дыхание. Продолжение застряло в глотке хлебным мякишем и не проговаривалось, черные глазищи, обращенные к соратникам, выражали гнев и мольбу о помощи.
Сергей Леонидович понял горбоносого родителя в силу испорченности. За свое чадо и он, участковый, отвалил бы миллион, образно выражаясь.
– Я дорого не беру за хлопоты, м-да-м. Я понимаю горе и все такое, м-м-м. Так не один я готов помочь, поймите! Каждый доли потребует, м-да-м, в меру участия, значит.
Сашка собирался спросить у друзей, сколько они будут терпеть наглость и издевательство гниды за столом. Те прочитали его мысль безошибочно, но слова участкового инспектора произвели замешательство, которое отразилось на вытянувшихся вдруг лицах. Сергей Леонидович интерпретировал смятение допрашиваемых, в нужной ему струе. «Слуги народа» умели процеживать разлитую по России грязь коррупции. В законном вопросе «сколько?» участковый не разглядел и тени подвоха.
– Пошел вон, мразь, лимита! – Тощая баба в круглых очках отделилась вдруг от стены и, сжав не по-женски здоровые кулачищи, пошла в наступление по дуге, обходя стол. Сергей Леонидович явственно разобрал шипение кобры под ускользающее из ума шуршание купюр. – Ворвался бандитом, бандитом сгниешь!
В растерянности, участковый потянулся к оружию. Перегнувшись через стол, горбоносый (предположительно Скиталец, для протокола) сжал клешней запястье. «Макаров» глухо стукнул о доски пола, а допрашиваемый Сергеем Леонидовичем родитель уже завел его податливые от ужаса руки назад.
– Даш, найди веревку, Лера, пистолет подбери носовым платком! Саня, диктофон тоже аккуратненько, и вперед на Петровку.
– Не спеши! – Сашка неторопливо развернул и накинул на диктофон носовой платок, показавшийся удивительно свежим, для знающих о потребительской способности его, склонного к потливости, «флюгера». – Танька бери ручку и бумагу… пиши! «Мы, нижеподписавшиеся…»
Разобрав, что расправы не произойдет, Сергей Леонидович ожил:
– Вы ответи… – участковый осекся. Та, что обозвала его при исполнении, потянула с кровати думку, приложила подушечку к раздобревшему на воровских подношениях животу… Сухой кулачок «кобры» оказался на удивление не хрустальным. Служебная тяга к наглости пропала до самой Москвы.
11
Ноги вынесли Никиту за школу, за укрытые синей искрой снега увалы, в солнечную долину с жесткой желтизной ушедшей в зиму травы вкруг пробившихся к свету скал. Пятеро смуглых до фиолетового оттенка невероятно тощих мужчин с оголенными торсами и вытянутыми грушей черепами, несли шестого на самодельных носилках из жердей. Свободные от ноши руки сжимали короткие копья с напоминающими листья фикуса лезвиями.
Воины вынесли царя из битвы и шли пятый день, – об этом Никита знал предельно точно, и все хотели есть. Предшествующие события плавали в тумане, о них не думалось. Голод высасывал мысли.
Царь не отличался от свиты ни одеянием, обозначенным повязкой вокруг невероятно тощих бедер до узловатых коленей, ни особенной статью царской внешности, налагаемой безграничной властью. Ни чем не примечательное лицо, обыкновенного смертельно уставшего человека, не осознававшего реальности, судя по закрытым глубоко запавшим глазам и мертвой неподвижности.
Никита шагал позади, разделяя со спутниками нелегкий путь по усеянной обломками плитняка тропе, испытывая те же прелести пустого желудка, что и его, напоминающие статью африканских бедуинов, спутники.
Сложившийся в каменном домике серый удавчик, едва ли уловил опасность нацелившегося в треугольник головы копья юного охотника. От смертельного укола его спасла показавшаяся Никите противоестественность змеиной позы. Удавчик сложился вдоль стенки по вертикали на манер полотенца в стопке, сохраняя мертвую неподвижность в известковой раковине, похожей на миниатюрный саркофаг без крышки. Глотать змееныша сырым расхотелось.
– Царя надо срочно накормить. – Отделившийся от носильщиков воин смотрел на тропу, ведущую вверх. Губы его не шевелились. Никита уловил мысль и так же, не разжимая рта, предложил:
– Живого удавчика съесть сможет? Он здесь в раковине…
– Сможет, – ответил мыслью воин, не повернув головы. Он определенно разглядел нечто давно искомое за поворотом тропы, и удавчику снова повезло.
«Они накормят царя!» Никита верил в незаурядные способности личной царской охраны и успокоился.
Скоро вышли к строению, от которого осталась коробка без стены, но с потолком и лестницей на несуществующий второй этаж. Мужчина в полевой форме русского летчика середины двадцатого века и азиатскими чертами лица спускался по деревянным ступенькам, казалось с самого неба. Вероятно задумчивость помешала летчику оценить обстановку вовремя. Оказавшись среди полуголых людей, разительно на него непохожих, он отшатнулся, а его рука потянулась к нагану в кобуре.
– Лучше не дергаться, – услышал Никита собственный голос. – Стойте спокойно, и вам не причинят вреда. Перед вами царь.
– Как зовут царя? – Можно было подумать, летчик запанибрата со всеми царями Вселенной.
– Его зовут Сарог. – И снова ответ мыслью. У старшего охраны не шевельнулся ни один мускул на лице.
«Сарог!». Это имя не день и не два придумывал Никита для сына царя скифов в написанной им фэнтези о Белом духе. Никита присмотрелся к царю, нисколько не удивляясь, что тот уверенно стоит на своих ногах (охрана дело знала). Нет, придуманного Сарога он представлял с наружностью сохранившихся рисунков на вазах. Кроме того, его «Сарог» был мальчишкой… «Все равно у меня он другой!» – решил Никита, смутно подозревая не совсем привлекательные изменения и в собственной внешности: тонкие ноги и руки, неприятный серый с фиолетовым оттенком цвет кожи, плоские ступни с узловатыми фалангами пальцев.
– Поднимемся наверх, – предложил летчик. – Ты, по-моему, здесь самый сообразительный.
Никита ценил сметливость царя и охраны много выше своих способностей, но возражать не стал и они поднялись на пришитый к строению балкончик.
– Помоги сориентироваться! – Летчик достал карту из плоского планшета. Подобные целлулоидные планшеты в корсете из тонкой кожи когда-то носил весь летный состав. (Не удивляться знанию входило в привычку). Никита присмотрелся к зеленой долине перед ним. Местность оказалась незнакомой, и он несколько растерянно пожал плечами.
– Я вас увидел, подумал – вы местные. – Летчик сориентировал карту по сторонам горизонта. – Видишь тот холм? По-моему на карте…
Летчик постучал пальцем по целлулоиду планшета. Никита взглянул, но не разобрал на карте ничего знакомого. Да и самой карты как таковой не увидел. Какие-то треугольники, фигуры сложных форм и линии. Все в черно-белом исполнении, без признаков раскраски и мощным трехмерным ощущением пространства без намека на холмы или долины.
«Судя по полевой форме, летчик середины прошлого века, когда в России про ксероксы никто не думал, но карта, – вылитая ксерокопия». – Мысль пришла и ушла без эмоций, констатируя разумеющийся факт. Никита вгляделся в местность перед ним. Холм перед ними был…
Рассказчик: Тысячи лет назад единый Материк раскололся! Гигантская волна обогнула Земной шар, сметая с пути все живое. Приветливое небо скрылось в черных тучах, сеющих смерть безжалостным дождем молний. Четвертая по счету цивилизация погибла. Но Homo sapiens (человек разумный) выжил! И города стоят, и летят самолеты. А может тот, прежний разум исчез? Сгинул! А наш Разум – подарок космоса? Вы не задумывались: куда смотрит Сфинкс у египетских пирамид, и чему он так загадочно улыбается?
Если повернуть ось Земли на 90 градусов (как было до катастрофы), то взгляд Сфинкса высветит созвездие Льва! Не Лебедя, не Рака, ни Тельца, ни Стрельца и не Козерога! Каменный человек-лев до катаклизма созерцал Льва небесного, копируя взаимное расположение 7-ми звезд расположением земных 7-ми пирамид. Тех самых, что построены за тысячи лет до фараонов.
Совпадение?! Или легенда о привнесенном из созвездия Льва Разуме уже не кажется пустым домыслом? А разве нельзя предположить, что зародыш разума (на случай повторения беды) пришельцы спрятали в камне, и камень ожил?! Стал живым камнем!
Мудрецами, халдеями, жрецами, пиратами, искателями приключений выдумывалось великое множество вариантов хищения священной реликвии. От них унаследованы горы рукописей, карт, рисунков и сказочных изустных преданий. Живой камень до сих пор не найден. Спелеологи, познакомившись на практике с подземным миром вправе думать, что подобную реликвию охраняют необычные и могучие силы. Таинственные духи пещер, способные наводить порчу и вызывать глюки. Что такое глюк, легко представить себе из короткого четверостишия: (гаснет свет, слышен стук костей о камень и загробный голос):
В темноте раздался стук…
Ты не бойся – это глюк.
Чу! Прическою шурша
«Крыша» едет не спеша.
Ну, а более подробно… Занавес!
Никита увидел раздвигающиеся бархатные складки, окончательно растворяясь в сказочной действительности надвинувшейся вдруг театральной сцены
Глюк 1-й
3|4 сцены занимает пещера. По стенам развешаны скелеты. На полу черепа и кости. Справа алтарь-жертвенник. Похожий на человеческое сердце Живой камень покоится на алтаре-жертвеннике и светится волнами алого света. Перед ним (спиной к зрителю) стоит Белый дух с канделябром, совершая омовение камня, неведомо откуда падающей струйкой воды. В изголовье жертвенника торчат рукоятки ножей. Слева у входа в позе лотоса сидят йоги и курят кальян. Красные глаза Рыси величиной с кулак бродят под потолком.
В «дневной» части сцены (14) в небе над горами виден бледный диск луны.
Слышится известная туристическая песня:
Ты лезла на гору, я страховал.
Ты оборвалася, я удержал.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой веревочкой одной.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой веревочкой одной.
Пещера закрывается занавесом с видом склона горы. На авансцене показываются альпинисты (Он и Она). Идут в связке. Оба в касках, при ледорубах. Он идет позади. Конец веревки (около 5-ти метров) волочится произвольно, за ним с ужимками, поминутно прячась, за скалы и кустарник крадется черт.
Он (продолжает петь): Сварила кашу ты на берегу,
От этой каши я в кусты бегу…
Вместе: Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой готовкою одной.
Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой готовкою одной.
Черт (довольно потирает руки, крутит хвостом): Связал, связал, родимые! (напевает изв.) То ли еще будет, то ли еще будет, то ли еще будет о-ё-ёй!
Она: А это правда, про Живой камень?
Он (достает пергамент): Еще какая, правда! Вишь пергамент? Эту карту я купил за стольник баксов у полоумного бомжа. Он бывший спелик…
Она (округляет глаза): Кто, кто?
Он (возмущенно): Не в ту сторону думаешь, дура! Спелик, – он спелеолух.… Ну, геолух, который лазит по пещерам.
Она (приторно): Значся, на сщет дуры! Кто как обзывается, тот так и называется.… А вот почему твой спедиолух сам камень не взял?
Он: Карта у бомжа от монаха деда, вроде наследство. Вишь старинные значки и перевод старыми буквами. Это про то, чтобы два светила на небе было. Вишь (показывает на луну) сегодня, значит, открыто.
Она: Ой, как интересно! А почему спедиолух сам-то не взял?
Он: Сама ты!.. К-хм! Вишь, дуре интересно! А мужик жизнь пропахал, как папа Карло! Спину свернул, а нашел!
Она: А почему сам не…
Он (заводясь): Започемучкала, започемучкала, балда стоеросовая! Говорю, песок с бомжа сыплется веером! На халяву дворником в гололед работает. Он весь мир объездил, пока искал секрет карты! Горы бумаг перерыл, все местность сравнивал. На карте ни единой зацепочки. Вишь угол оторван? Может координаты? «Теперь, – грит, – знаю точно где! А ни сил, ни денег…» Потом рассказал, куда ехать надо.
Она: Дурак, он и в Африке дурак.
Он: Кто дурак?
Она: Да ты, конешно! Кто бомжу деньги на дорогу дал? Он нас теперь по тому оторванному клочку в два сщета объегорит! А про мое здоровье думал, щенок безрогий? Про мое несварение в желудках! (хлопает себя ладонью ниже спины) Про мою хроническую клявикулю и дырки в скапуле! Забыл – гипнотизершу ветеранарную! Что она сказала, кода пять тыщ брала? «У вас, – сказала, – клявикуля и немножко скапуля. Отсюда несварение в желудках, и ветры снизу тра-та-та-та-та! Боюсь неизлечимо, сказала». Тебе б ту клявикулю с ветрами вонючими сквозь скапулю пропустить! (хлопает себя ладонью ниже спины) Не прыгал бы козлом ослиным!
Черт (в публику): Ни черта себе врачи пошли! Клявикуля по латыни – ключица, скапуля – лопатка. Так у кого их нет? Ну, доберусь до этой ветеринарной ведьмы! (Возмущенно крутит хвостом.) Пропишу ей скапулей по широкому месту и клявикулю воткну собачьим хвостом! Стоп! А почему, собственно, ветеранарной? А? (молчит, недоумевая) О, Майн Готт! Этот урод не бабу, телку лечить водил к медицинской ветеранше!
Он: Я про болячки твои не допер, черт меня побери! Нет, не допер!
Черт (потирает руки): Допру, не сомневайся! Всех поберу и допру!
Входят в открывшуюся зрителю пещеру.
Она: Ой, как темно! Чо не предупредил, што в пещере солнца нету?
Он (достает фонарик): Чичас, чичас... А, черт! Не горит!
Черт: Я не свечка, чтоб гореть! (Делает петлю на конце веревки и накидывает ее на одного из йогов.)
Белый дух прячется за алтарем. Становится светлее.
Она (видит Живой камень): Мамочки! (бросается назад) Мне страшно!
Он: Это же.… Это же он, Живой камень! Мы нашли! Мы… первые! (ворчливо) А говорила дурак, дурак…
Она: Умный, миленький мой, умный! Мы нашли! Я, дура, не верила! Долой клявикулю! Плевать на скапулю! Сщас я буду здорова!
Черт (в сторону): Как корова на мясокомбинате!
Она бросается к алтарю. Веревка натягивается. Спутник, из-за связки и йог падают. Держась руками за веревку, Он пытается стать на ноги.
Она (не видя причины задержки): Пусти, миленький! Ну, пусти! Я… моя... А у меня… клявикуля… (срывается на визг) Пусти же, здоровый черт!
Продолжает рваться к Живому камню.
Черт: Во-первых, я тебя не держу. А во-вторых, у меня скапуля…
Она (оборачивается; спутник встает, но тянет веревку к себе): Пусти, гад ползучий! (спутник продолжает попытки устоять) Ах, ты так, зануда вонючая! (подбегает и бьет ледоубом по каске) Получи, гадюка!(бежит к алтарю).
Он (падая): Ааааа…
Черт: О-бана!
Влетает гроб. Из него выпадает Белый дух.
Рысь (за сценой пронзительно): Мяауууу!
Черт поднимает оставленный Белым духом канделябр, подкрадывается и опускает его на каску альпинистки. Словно по команде йоги вскакивают, обматывают альпинистов веревкой, превратив обоих в два кокона с головой и ногами. Рысь вбивает в стену крючья. Йоги подвешивают альпинистов.
Белый дух (поднимая руки к потолку): Слава хранителям! Камень спасен!
Все (удовлетворенно): Ааааа…
Глюк 2-й
Пещера закрыта. На авансцене показываются геологи: старый (бомж) и молодой. За плечами рюкзаки, в руках молотки на длинной рукоятке. Звучит шуточный гимн спелеологов.
Геологи (поют): Ничего на свете лучше не-ету, Чем бродить в системе, да без све-ету,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-ами…
Разгребать завалы лишь уша-ами.
Ля-ля-ля-ля. Ля-ля-ля-ля.
Буль-буль, буль-буль, бульбуль!
Молодой (поднимает сверкающий кристалл): Смотри, Бомж, хрусталь!
Бомж (брюзгливо): Брось! Живой камень рядом! Пещера рядом! Забыл, зачем пошли, молокосос?
Слышен далекий мяв Рыси. Задул ветер. По небу побежали тени.
Молодой (оглядывается): Жуткое место! И луна бельмом в небе! Спросить бы у кого?
Черт (выходит): У меня.
Геологи останавливаются. Молодой прячется за спину старого.
Бомж: Ты кто?
Черт: Не узнал, бомж? Я Черный альпинист.
Молодой (испуганно): Чур, чур, головень! (крестится) Рвем когти отсюда! По легенде за Черным альпинистом идет смерть!
Черт: Ха-ха-ха-ха! И вы, интеллигенция вшивая, верите в трепотню? Бывайте здоровы! (поворачивается, делает вид, что уходит)
Бомж: Погоди, Черный! (оборачивается к молодому, тот трусится) А ты не мандражи, заморыш! (снова к черту) Да. Черт с ним! Где пещера?
Черт (напевает изв.): Там за поворотом,
Там за поворотом,
Там. Там-там-там. Там-там-там.
Геологи (хором): Не ви-жу!
Черт: Да, черт с вами обоими! Пошли, поберу, подеру…
Геологи: А? Что?
Черт: Проведу, хотел сказать.
Идут к пещере. За ними появляется Двуликая в маске смерти, со сверкающей мертвым светом косой на плече. Снова слышится противный мяв Рыси. Молодой геолог в страхе оглядывается. Двуликая перебрасывает маску на затылок и делает вид, что косит траву.
Молодой: Мамочка!
Двуликая прячется. Молодой в страхе приседает.
Бомж (поворачивается): Что там у тебя еще?
Молодой (выпрямляется): Ничего… Я, кажется, напрудил в штаны?! (показывает мокрое пятно).
Черт (ожидая гостей, напевает): То ли еще будет? То ли еще будет?
То ли еще будет? О-ё-ё-ёй!
Скоро обсохнешь, когда совсем усохнешь!
Бомж (плюет): Тьфу, зараза мокроштанная!
В пещере Белый дух поднимает руку. Гремит гром.
Белый дух: Не плюй в лицо Матери-Земли, лиходей! В могилу свою плюешь!
Бомж приседает и шустро (на полусогнутых) спешит за провожатым. За ним устремляется Молодой. Двуликая с маской на затылке выходит из укрытия, неторопливо идет следом, на ходу затачивая косу. Входят в пещеру. Белый дух скрывается за алтарем. Гроб, в котором он прилетел, стоит в тени у входа. Навстречу вошедшим выходит Рысь на задних лапах. Черт вытягивается перед Рысью в струнку и вскидывает два пальца к виску.
Черт: Еще двое, майн либер экселенц!
Рысь (отвечает воинским приветствием): Мурррмяу!
Молодой с криками бежит к выходу. На входе натыкается на Смерть в сопровождении 2-х йогов и падает замертво, издав короткое: – Ааа…
Бомж, наоборот, устремляется к Живому камню. Черт ловко подставляет ему ножку. Старик попадает в объятия Рыси. Белый дух пеленает Бомжа в саван. Спеленатый бомж пытается удрать смешными прыжками, но с помощью черта и Рыси быстро оказывается посаженным на алтарь. С алтаря из-под Живого камня поднимается ведьма. Бомж, в свою очередь, со стоном: – Ааа… – валится на алтарь. Жрица ставит Живой камень в изголовье жертвы и, хохоча, приступает к ритмичному ритуальному танцу. До начала танца, йоги укладывают молодого геолога в гроб и ставят к стене. Из гроба торчат голова и ноги. Над алтарем из темноты возникает длинный нож. Струя воды за алтарем становится красной. Жрица приближается к алтарю и совершает жертвоприношение. Льется алая кровь. Раздается очередной мяв Рыси. Белый дух забирает у жрицы окровавленный нож и поднимает его над головой.
Белый дух: Слава хранителям! Камень спасен!
Все (благоговейно): Ааааа…
В пещере гаснет свет.
Глюк 3-й
На авансцене показывается Сержант. На нем каска, шинель в скатку и вещмешок. На ногах грубые ботинки, у пояса висит граната. Слышится песенка американского солдата из к/ф.:
Я взял шинель. И вещмешок, и каску,
В защитную окрашенную краску.
Ударил шаг по тропочкам горбатым.
Как славно быть солдатом, солдатом.
Ударил шаг по тропочкам горбатым.
Как славно быть солдатом, солдатом.
А если что не так – не наше дело!
Все будет так, как Родина велела!
Как славно быть ни в чем не виноватым.
Совсем простым солдатом, солдатом.
Ни в чем не виноватым солдатом,
Совсем не виноватым солдатом.
Сержант: (подходит к входу в пещеру): Ать-два, стой! Отделение, цель вижу! По амбразуре… гранатой… Огонь!
Швыряет гранату в пещеру. Ухает взрыв. Из пещеры вылетают чалмы и кальяны йогов, каска черта, фонарь Белого духа, пыль и Двуликая. Ведьма сходу вешается солдату на шею.
Двуликая: Сладенький, хорошенький, долгожданный!.. Зачем шумишь? Зачем праздник портишь?
Сержант (стряхивает ведьму): Кто такая? Какой праздник?
Двуликая: Так, карнавал в твою честь!
Черт (высовывается): Не карнавал, а шабаш ведьм, старая шушера! Не смей врать добру молодцу!
Двуликая (отмахивается от черта): Не бери в голову пустопорожнюю брехню лукавого, служивый. (поет): Лучше чарочку прими, вместо ордена,
А потом ему по морде, да по морде дай!
Костюмы наши пусть тебя не смущают. Заждались мы тебя, переоделись.
Черт, не показываясь из пещеры, протягивает череп с зельем. Капает кровь. Двуликая перехватывает «кубок», угощает солдата и хохочет. Солдат, очень довольный, принимает чарку.
Сержант: Ваше здоровье, хозяева! У-ух, зело борзо, до пяток пробрало! Веди, милая!
Берет ведьму под руку, вместе заходят в пещеру. В пещере вспыхивает свет, и начинается искрометная пляска под джаз. Все, в том числе и жертвы, пляшут. Бомж без головы сидит на алтаре и дирижирует. Его голова проявляется из кубка. Она обращает на себя внимание лишь отдельными криками в такт мелодии.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм – веселый “Эй, ха-ха”!
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
На костях у мертвяка
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
Ставь под зелье черепа!
Веселись честной народ!
Здесь ты царь, а не урод.
Сатана всех привечает,
Ноги сами зазывают
В бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Раздается резкий мяв Рыси, и падает тьма.
Глюк последний.
Пещеры не видно. Сержант просыпается, под головой у него светится Живой камень.
Сержант (приподнимаясь): Брр! Привидится такое! С ведьмаками плясал! А, впрочем, девочки у них ни-че-го!.. (поднимается, одергивает снаряжение)
И камень совсем как живой играет. Да только он чужой и нам ни к чему. Нехай ведьмаки сами им пользуются. А нам пора в путь. Солдат без дороги, что черт безрогий! Командуй, сержант, походную! Ать-два… (поет):
Задумал я братишечки жениться,
Пошел жену себе искать.
Нашел старушку, да молодую...
Годков под восемьдесят пять.
Старушка тоже лакомый кусочек,
Тихонько сыпался песочек,
Из носа капала вода...
Зубов у ней во рту, как ни бывало,
На голове немножечко волос...
Когда она меня поцеловала –
По коже у меня прошел мороз...
Уходит. Появляется Белый дух, Рысь и пр. Какое-то время молча сопровождают солдата. Потом группируются возле Живого камня. Белый дух поднимает реликвию. Камень вспыхивает алым светом.
Белый дух (торжественно): Слава бескорыстным! Сохрани их Разум от золотого Тельца во веки веков! А-о-у-м!
Все (благоговейно разводя руками): Ааааа… Аааа… А-о-у-м… (кланяются).
Занавес.
С минуту висела тишина, возвращалась реальность, и замерло сердце перед приговором.
– Не тушуйтесь! Не Вам упрекать себя. Вас проворонили те, кто обязался вашего брата учить и получает за свое обязательство деньги.
Доброжелательная серьезность успокоила Никиту значимее слов. Не обругали, не отпихнули и не расхохотались в лицо. Светило считывал состояние юного автора и перемены настроения по бледному лицу с не меньшим талантом, как до того вызвал к жизни поголовно всех персонажей пьесы.
– Мелкие шероховатости (лишние слова, ошибки) по ходу устранит корректор. Рекомендую поместить непременное указание на допускаемое чужое авторство в стихах и песнях. Не переживайте за обрыдлые мелочные и стандартные доработки. Рекомендую, внимательно ознакомится с литературным редактированием, и многое доделаете сами в силу «своей испорченности» без любезной Татьяны Михайловны.
Никита вздрогнул, но Светило коснулся расслабленной рукой одуванчика у виска, изобразив одними губами улыбку в адрес озвученной шутке, умудрившись остаться на пределе серьезности в задумчивой глубине зрачков.
– Ни коим образом не изменяйте концовку, где Белый Дух произносит священное «Аум».
– Я хотел вставить мантру «Аум мани…» полностью, – поспешил оправдаться Никита. – Мантра священная, она помогает всем, кто ее произносит и слышит.
Светило предостерегающе держал поднятой руку, готовясь прервать монолог спорщика в любой момент. Никита правильно понял намерение и остановился, не развивая мысли, сверля собеседника смесью обиды и недоумения.
– Милый юноша! Мантра «аум мани…», не сомневайтесь, священна! Вам известен полный текст, малоизвестно другое: при прочтении мантры по памяти или книге, подслушанной по неосторожности и даже произнесенной с благой целью – результат далеко не всегда хорош, несмотря на ее святость и силу. Людям с загрязненной совестью, которых в зале, увы, ни сосчитать, ни узнать, мантра нанесет непоправимый вред. Не настаивайте, сторонник Белого братства, на задуманном Вами благом порыве. Очень скоро многое для Вас станет понятным, Вы непременно вспомните, что правильному произношению священного слога «аум» нужно учиться, если хотите добиться желаемого результата.
В общем, со «светилом» расстались друзьями. Дом, где оно обитало, напоминал недурственно обустроенное общежитие и не только с кафетерием под люстрами дорогого стекла, но со спортивными залами, кинотеатром и другими разными разностями по любым вкусам и интересам.
Возле гардероба незнакомый полковник, видимо муж, помогал знакомой учительнице химии управиться с шубкой. «По-учительски» скромная шубка из серой шерсти с воротником под песца давно примелькалась в шумных коридорах школы. Не более полугода тому, он видел учительницу в этой шубке, когда сдавал анализ крови во взрослой поликлинике. В детской анализы принимали по четвергам, в самый загруженный уроками день. Недавно ему сказали, что учительница умерла.
Обманули, наверное, отмахнулся от неприятного воспоминания Никита и подошел поздороваться. Химичка вернула пожелание здравия, с непринужденной педагогической приветливостью и сразу отвернулась к своему провожатому, из чего Никита с огорчением сделал вывод, что остался не узнанным.
«Ты учительница, и обязана помогать! Ты не Светило при ветре в волосах, напомаженный и помятый вниманием!» Понукаемый юношеской настырностью опытный ученик настоял на продолжение диалога, без колебаний испросив совета, какими путями писатели связываются с издательствами. Положив руку на грубое сукно рукава военного кавалера, учительница ласково попросила Никиту обратиться все к той же Татьяне Михайловне, сказав, что по роду своих занятий сама она в литературных тонкостях понимает не очень.
От навязываемой встречи с постоянно взвинченной Татьяной Михайловной прошколенная душа Скита изогнула морозом трубу позвоночника. Опустив голову, следом за уходящей парой Никита вышел на улицу, нимало не удивившись и не обрадовавшись выпавшему снегу. Едва успев сбежать с бетонных ступенек широкого крыльца, он лицом к лицу столкнулся с темноволосой девочкой, в национальном костюме одного из народов (севера или юга Сибири, точнее определить он не смог) нездорово бледной и полноватой. Девочка внимательно окинула Никиту матовой чернотой глаз, и молча отошла прочь. Никита не придал значения встрече, как вдруг, чей то посторонний голос сказал над ухом:
– Она умерла возле школы.
Никита вздохнул, огорчаясь за девочку и, не увидев сообщившего очередную нелепицу, устремился прочь.
В этот городок Никита приезжал, и приезжал неоднократно, но по непонятной причине никак не мог припомнить названия. Знакомая улица и квартира. В спальне старое кресло, картина «Девятый вал» на стене. Перекрывая головой правый нижний угол, помятый, не успевший умыться после сна, яркий блондин с заметной сединой,… похоже, с ним встречались?..
А за окном просторной горницы знакомый собор с иглой звонницы под вызолоченной луковицей с крестом. Слева, в глубине двора собора, неприметная церквушка старинной толстостенной кладки. В приделе собора Никита два-три раза не по долгу беседовал с преклонного возраста монахом, одетым в долгополую рясу. Монах говорил, что верит в него, несмотря на младость лет.
Возле кладбища за церквушкой (помниться верующих набралось много по случаю праздника) он потянулся за неторопливым шествием, где разглядел знакомое бородатое лицо того монаха: необычайно бледное под надвинутым на брови капюшоном. Названия праздника не расковалось в памяти. Лето, солнечный день – это да! Что его остановило? Строгость взгляда? Так и было. Монах, замедлив шаг, оглянулся очень сердито. Никита вдруг вспомнил, что старца похоронили год назад. Процессия под черными капюшонами медленно втягивалась в тень арки под белой окантовкой желтой стены храма. Никто боле не разговаривал и не оборачивался.
«Идут толпой, а каждый сам по себе и все бледные», – подумалось Никите.
Оставив желание присоединиться к непонятно куда выплескивающейся людской массе, Никита свернул к аллеям вдоль могил под сенью столетних не то лип, не то вязов. Большая часть посетителей разбрелась по кладбищу. За его спиной самые бледные и молчаливые из них, опустив, обнаженные головы, присоединялись к мрачной процессии. Этих Никита определял издалека.
Никита пошел первой аллеей, прямой и чисто прибранной, с любопытством равнодушного экскурсанта разглядывая надгробия. Вдруг над могилой справа он увидел довольно-таки просторный ящик из прозрачного стекла, а в нем среди зажженных свечей тело мальчишки лет пяти. Густые каштановые волосы ниспадали на бледный лоб короткой челкой, глаза в обрамлении черных ресниц. Закрыты, да! Но Никита готов был биться об заклад, что мальчишка живой, и только неизлечимая другими средствами болезнь заставляет его обездвиженного находиться в таком неподобающем малышу месте.
– А, собственно, почему я решил, что ты живой? – Никита вдруг остро ощутил всю бездну одиночества малыша, что лежал среди свечей за стеклом, и принялся горячо высказывать ему все, что приходило в ум, склонив голову и прикрывая сложенными лодочкой пальцами рот. – Ты не улыбаешься, вот почему! – Со стороны могли обратить внимание на молящегося мальчика. Открытый разговор с убывшим в иной Мир у нормального человека мог вызвать нежелательное любопытство. Никита поежился, внезапно осознав скрытую сторону своего прозрения над могилой. – Скажи, почему покойники улыбаются? Мне рассказывали, что Шурка улыбался в гробу, а ему было больно, когда он треснулся башкой о корягу? Разве ему было хорошо, когда треснулся?
«Твой друг не чувствовал. Удар, вспышка, потом стало легко». Заострившиеся скулы у того, что лежал за стеклом, не дрогнули. Губы в пламени свечей смотрелись двумя замороженными пиявками. Живой огонь смягчал ощущение от неподвижности. Смягчал, не более того. Ответ прозвучал в голове таинственным голосом глубины. Голосом, сказавшем о девочке около школы. Истина не удивила и не испугала.
– Поторопись, чела! Мне страшно.
Никита вздрогнул от недвусмысленности приглашения. Он не понял религиозного обряда, способствующего выздоровлению малыша, тем не менее, сообразил: обряд длиться далеко не один день и не одну ночь, и он, Никита, почему-то нужен, нужен, нужен этому малышу. Таким нужным можно быть исключительно самому себе, не иначе!
Ночь пугает живых. Скит представил себя в пахнущем воском тепле свечек внутри стеклянного «гробика» ночью посередине кладбища, и по телу заерзали мурашки.
«Он лежит, понимая, где находиться!» Никита представил искусственно заторможенный безысходный ужас ребенка, подслащенный ниточкой надежды, и поторопился из-под сырой сени дерев к теплому солнышку за ворота навстречу толпе, образовавшей к тому времени очередь при входе. Стайка ребятни оторвала от воспоминаний.
Нет, они не причем. Встреченная у «общежития богемы» девочка смотрела на него, выделяясь карнавальным костюмом на фоне квадратных панелей приевшихся школьных очертаний.
«Мы определенно встречались!» Где и когда не припоминалось, хоть тресни! «Мы встречались, встречались, встречались!»
«Она умерла у школы» – Никита физически ощутил тоску девочки, а голос мальчика с кладбища повторил вслух: – Она умерла у школы.
«Она мертвая пришла учиться!» С заметным фитилем смысл появления девочки добрался до осознания первопричины. Скит представил девочку и своего Шурку среди сонма призраков, сидящих за партами вперемешку с одноклассниками, но снова отнесся к своему видению спокойно.
Некстати замельтешило давнишнее желание преподнести венок из кладбищенской помойки на первое сентября мымре ботаничке, переименованной учениками из Людмилы Константиновны в Кобру Константиновну. Старой плосколицей фискалке, что на всю школу прославилась безразмерными поборами, и которую им пообещали классным руководителем в следующем учебном году. «Пускай смотрят, они такие же, как мы. Но что дает им наша школа? Своих «Кобр» не хватает?»
9
– Нашла! – исцарапанные колючками руки Дашки тряслись от волнения. Мокрые изумруды на ее протянутой ладони переливались дрожащим потусторонним светом. – В кусты зашвырнули друзу, поросята! Пришлось ее в кадушке со щелоком сполоснуть, меж кристаллов сушняк набился, я тя пну!
– Слава Богу! Какое никакое начало, – всхлипнула Танька.
– Танечка, договаривались: не хоронить сынов прежде времени! – Сашка со спины помассировал мышцы жены около шеи, что в трудные минуты без сбоев вызывало Танюшкины признательность и успокоение. Малоподвижная камеральная работа в институте плохо увязывалась с потребностями энергичной натуры. Мышцы у позвоночника над лопатками болезненно ныли, требуя отдыха.
– Положи камни на стол, Дашка! Мельтешат перед глазами, ничего разглядеть невозможно…– Дашка сама заметила, что не способна вот так сразу унять дрожь пальцев, переполненных волнением от находки. Изумрудная друза вспыхнула зеленью к центру стола, потеряв толику неповторимого очарования от вибраций живого тела. – Поделись соображениями, Валерия!
Пустая официальность изменившегося вдруг глубокого баритона мужа, взвинтила Дашку до истерики.
– Ты чего над нами выпендрюкиваешься! Разговаривать разучился? Чего ты от нас добиваешься? Сыновей не искать, да? Ну не ищи, не ищи, силком не заставляют! В шахматы, сколько просила, чтоб не играл с Данькой в поддавки. Заласкал, доподдавался! А ребеночек решил, что самый умный, куда не поцелуй, кругом задница!
Лерка брызнула в подругу остужающей струйкой слов.
– Сама сейчас кому мешаешь? Пушкину?
– Я же нашла… – захлебнулась Дашка.
Лерка не повела и бровью.
– Станем по кругу и сравним друзу с помеченными фотографиями энциклопедии, попытаемся уловить общее в… линиях, в конфигурации. Любое сходство. Ну, я не представляю пока в чем! Сосредоточиться надо!
– Повинуюсь, не понимая. – Сашка оставил массаж Танькиной шеи и встал в круг, наигранно артистично переводя черный глаз с картинок на кристаллы и обратно.
– Не многодурствуй, Александр мало Великий. Подозреваю, что ребята умотали в один из храмов по этой книжке. Или в горы утекли из картинок по сходству образов, – Лерка даже губу закусила, напряженно подбирая доходчивое выражение мысли. Ей, наконец, удалось, более или менее членораздельно осознать прослеживаемую идею направления поиска.
– Ай да Лерка! Есть сходство линий с нашей друзой вот у этого храма с Кайласом и горами, что его окружают. – Сашка отклонился к плечу жены и уверенно задолбил крючком указательного пальца по книге. – Есть, есть! Встаньте на мое место! Сашкино прозрение облетело умы со скоростью урагана.
– На Тибет без визы не попадешь, звоним! – Гавря схватил телефонный справочник. – Извините за беспокойство, дед мог со своими связями… – Разговор с посольством не продлился и минуты. – …Мимо тазика, как говориться, – разочарованный разговором, Гавря едва не лишился мобильника, прихлопнув пластмассовой коробочкой о столешницу с такой силой, что все вздрогнули.
– Со сходством друзы и фоток я ошибся, пожалуй. – Сашка без намека на кривляние продолжал сравнивать фотографии с кристаллами во время неудачного для стороны потерпевших диалога, который в режиме «громко» достаточно четко прослушали все.
– Я буду продолжать искать по книжке, – хлюпнула носом мама Никиты. – А что я могу еще?
– Рациональное зерно в Леркином предложении есть, но поиск может снова завести в бесконечность.
– Спасибо, Гавря! Погладил по шерстке и без перехода пнул ниже спины. – Лерка была явно огорчена намеком на несостоятельность ее метода. – Объясни нам дуракам, как пометки возле фотографий сами по себе возникают!
10
Стукнула калитка. Раздвинув малопрозрачный тюль, Дашка выглянула в окошко.
– Участковый пожаловал.
– Не вспотел, калитку открывая? – покривился Гавря.
Не он один отнесся к визиту представителя «слуг народных» с нескрываемым презрением. Милиция в жизни Вениамина Макаровича и Евы Генриховны (прибавить современных беспардонных гаишников) приучила всех к осторожности в общении с малознакомыми силовиками.
– Сейчас увидим. – Энциклопедия в Танькиных ладонях издала хлопок, сравнимый с выстрелом из малокалиберного пистолета.
Участковый, услыхав, знакомый по тренировкам звук, вломился в незапертую дверь с оружием готовым к немедленному действию. И едва удержался на ногах, споткнувшись о табуретку, неторопливо подвигаемую Сашкиной ногой ближе к двери. Сидеть за общим столом с участковым никто не хотел. Преданный старикам до мозга костей Сашка на автомате исполнял общее желание. Подхваченный под руку Дашкой, участковый, приводя к вертикали пингвиньи телеса, нажал-таки на курок. По счастливой случайности выстрела не последовало. Друзей спасли зачерствевшие мозоли на пальцах милицейских рук. Мозоли уважаемый Сергей Леонидович честно заработал на прополке собственного приусадебного участка в двенадцать соток (при норме шесть для прочих граждан). Мозоль на большом пальце правой руки, добрым случаем широкая и сухая, проскользнула тугой рычаг предохранителя, и курок остался застопоренным.
Отличающийся не токмо тучностью, но и показным служебным рвением Сергей Леонидович, пришел к уму моментально: жизни не угрожали, в драку не лезли, про забывший смазку предохранитель не догадывались... В общем, полный абзац. Не отягощая ум извинениями, участковый пододвинул табуретку к столу и достал из кармана пачку листков, сложенных вчетверо и изрядно мятых.
– Не радостная, не радостная картинка получается с вами. М-да-м. Скажу без обиняков, и не посчитайте за обиду. Ваша версия, о побегах сразу двоих детей отпадает, м-да-м. Ребята ни на одном вокзале, ни на автостанциях, м-да-м, короче нигде не засветились. Побеги в сопровождении вашего же родственника, тем более на побеги не похожи. М-да-м, М-да-м.
Имеем еще вариант, неприятный, но имеющий право на существование. М-да-м. Я чего собственно пришел? Прошу честно и без приукрашивания действительности ответить на мои вопросы. Неприятные, м-да-м, тем не менее, задать я их обязан. – Пухлая рука порылась в кармане серых форменных брюк с тонким красным кантом и выставила на стол плоскую коробочку диктофона. – Значить записываться будем. Таков порядок, м-да-м. Полный абзац, значить и сотрудничество.
Потерпевшие допрашиваемые один за другим покинули свои места за столом и стали сплоченной цепочкой у окна напротив, произведя показным маневром неприятия нулевое впечатление «на власть».
– М-да-м, с чего собственно… М-да-м… Андреев Гавриил Вениаминович, в каких отношениях были Ваши сын и отец? Дед сына, предположительно знач…
– В нормальных.
Гаврю воротило от сытой хари участкового, отвечал он сквозь зубы, что стопроцентно не могло остаться незамеченным. Сергей Леонидович восседал жирным тюленем на цирковом пуфе, опираясь ладонями о колени, и не отрывая от Гаври оловянного взгляда, сквозь маскировку из рыжих ресниц вокруг крошечных дульцев зрачков.
– Не надо ерепениться! Я предупреждал, м-да-м, вопросы для вас неприятные. «Нормальные», это как понимать, м-да-м?
– Да любили они друг дуга! – не выдержала Дашка. – По-родственному любили. Дед обоих внуками называл!
– Прошу не перебивать следствия! М-да-м. Сейчас я говорю с Гаври-и-лом Ве-ни-ами-но-ви-чем! М-да-м, отчество, однако... С остальными по-очереди, м-да. Расшифруйте свое понимание нормальности отноше…
– Полностью поддерживаю сказанное супругой, иного вы здесь не услышите. Взаимоотношения в нашей семье, нашей семьи со всеми Скитальцами и Лерой Георгиевной всегда были и остаются самыми дружескими. Убежден, – соседи и сослуживцы подтвердят!
– Возможно, м-да-м. Тогда как объясните, ш-што в атмосфере полного семейного «абзаца» ваш старшой и младшие пропали, – нарочитое ударение на последнем слоге предлагалось понимать синонимом взведения курков за рыжей маскировочной щеткой прикрытия амбразур. – И никто из вас не сном, ни духом, м-да-м, значить...
– Я не понимаю сколько… – от возмущения у Сашки перехватило дыхание. Продолжение застряло в глотке хлебным мякишем и не проговаривалось, черные глазищи, обращенные к соратникам, выражали гнев и мольбу о помощи.
Сергей Леонидович понял горбоносого родителя в силу испорченности. За свое чадо и он, участковый, отвалил бы миллион, образно выражаясь.
– Я дорого не беру за хлопоты, м-да-м. Я понимаю горе и все такое, м-м-м. Так не один я готов помочь, поймите! Каждый доли потребует, м-да-м, в меру участия, значит.
Сашка собирался спросить у друзей, сколько они будут терпеть наглость и издевательство гниды за столом. Те прочитали его мысль безошибочно, но слова участкового инспектора произвели замешательство, которое отразилось на вытянувшихся вдруг лицах. Сергей Леонидович интерпретировал смятение допрашиваемых, в нужной ему струе. «Слуги народа» умели процеживать разлитую по России грязь коррупции. В законном вопросе «сколько?» участковый не разглядел и тени подвоха.
– Пошел вон, мразь, лимита! – Тощая баба в круглых очках отделилась вдруг от стены и, сжав не по-женски здоровые кулачищи, пошла в наступление по дуге, обходя стол. Сергей Леонидович явственно разобрал шипение кобры под ускользающее из ума шуршание купюр. – Ворвался бандитом, бандитом сгниешь!
В растерянности, участковый потянулся к оружию. Перегнувшись через стол, горбоносый (предположительно Скиталец, для протокола) сжал клешней запястье. «Макаров» глухо стукнул о доски пола, а допрашиваемый Сергеем Леонидовичем родитель уже завел его податливые от ужаса руки назад.
– Даш, найди веревку, Лера, пистолет подбери носовым платком! Саня, диктофон тоже аккуратненько, и вперед на Петровку.
– Не спеши! – Сашка неторопливо развернул и накинул на диктофон носовой платок, показавшийся удивительно свежим, для знающих о потребительской способности его, склонного к потливости, «флюгера». – Танька бери ручку и бумагу… пиши! «Мы, нижеподписавшиеся…»
Разобрав, что расправы не произойдет, Сергей Леонидович ожил:
– Вы ответи… – участковый осекся. Та, что обозвала его при исполнении, потянула с кровати думку, приложила подушечку к раздобревшему на воровских подношениях животу… Сухой кулачок «кобры» оказался на удивление не хрустальным. Служебная тяга к наглости пропала до самой Москвы.
11
Ноги вынесли Никиту за школу, за укрытые синей искрой снега увалы, в солнечную долину с жесткой желтизной ушедшей в зиму травы вкруг пробившихся к свету скал. Пятеро смуглых до фиолетового оттенка невероятно тощих мужчин с оголенными торсами и вытянутыми грушей черепами, несли шестого на самодельных носилках из жердей. Свободные от ноши руки сжимали короткие копья с напоминающими листья фикуса лезвиями.
Воины вынесли царя из битвы и шли пятый день, – об этом Никита знал предельно точно, и все хотели есть. Предшествующие события плавали в тумане, о них не думалось. Голод высасывал мысли.
Царь не отличался от свиты ни одеянием, обозначенным повязкой вокруг невероятно тощих бедер до узловатых коленей, ни особенной статью царской внешности, налагаемой безграничной властью. Ни чем не примечательное лицо, обыкновенного смертельно уставшего человека, не осознававшего реальности, судя по закрытым глубоко запавшим глазам и мертвой неподвижности.
Никита шагал позади, разделяя со спутниками нелегкий путь по усеянной обломками плитняка тропе, испытывая те же прелести пустого желудка, что и его, напоминающие статью африканских бедуинов, спутники.
Сложившийся в каменном домике серый удавчик, едва ли уловил опасность нацелившегося в треугольник головы копья юного охотника. От смертельного укола его спасла показавшаяся Никите противоестественность змеиной позы. Удавчик сложился вдоль стенки по вертикали на манер полотенца в стопке, сохраняя мертвую неподвижность в известковой раковине, похожей на миниатюрный саркофаг без крышки. Глотать змееныша сырым расхотелось.
– Царя надо срочно накормить. – Отделившийся от носильщиков воин смотрел на тропу, ведущую вверх. Губы его не шевелились. Никита уловил мысль и так же, не разжимая рта, предложил:
– Живого удавчика съесть сможет? Он здесь в раковине…
– Сможет, – ответил мыслью воин, не повернув головы. Он определенно разглядел нечто давно искомое за поворотом тропы, и удавчику снова повезло.
«Они накормят царя!» Никита верил в незаурядные способности личной царской охраны и успокоился.
Скоро вышли к строению, от которого осталась коробка без стены, но с потолком и лестницей на несуществующий второй этаж. Мужчина в полевой форме русского летчика середины двадцатого века и азиатскими чертами лица спускался по деревянным ступенькам, казалось с самого неба. Вероятно задумчивость помешала летчику оценить обстановку вовремя. Оказавшись среди полуголых людей, разительно на него непохожих, он отшатнулся, а его рука потянулась к нагану в кобуре.
– Лучше не дергаться, – услышал Никита собственный голос. – Стойте спокойно, и вам не причинят вреда. Перед вами царь.
– Как зовут царя? – Можно было подумать, летчик запанибрата со всеми царями Вселенной.
– Его зовут Сарог. – И снова ответ мыслью. У старшего охраны не шевельнулся ни один мускул на лице.
«Сарог!». Это имя не день и не два придумывал Никита для сына царя скифов в написанной им фэнтези о Белом духе. Никита присмотрелся к царю, нисколько не удивляясь, что тот уверенно стоит на своих ногах (охрана дело знала). Нет, придуманного Сарога он представлял с наружностью сохранившихся рисунков на вазах. Кроме того, его «Сарог» был мальчишкой… «Все равно у меня он другой!» – решил Никита, смутно подозревая не совсем привлекательные изменения и в собственной внешности: тонкие ноги и руки, неприятный серый с фиолетовым оттенком цвет кожи, плоские ступни с узловатыми фалангами пальцев.
– Поднимемся наверх, – предложил летчик. – Ты, по-моему, здесь самый сообразительный.
Никита ценил сметливость царя и охраны много выше своих способностей, но возражать не стал и они поднялись на пришитый к строению балкончик.
– Помоги сориентироваться! – Летчик достал карту из плоского планшета. Подобные целлулоидные планшеты в корсете из тонкой кожи когда-то носил весь летный состав. (Не удивляться знанию входило в привычку). Никита присмотрелся к зеленой долине перед ним. Местность оказалась незнакомой, и он несколько растерянно пожал плечами.
– Я вас увидел, подумал – вы местные. – Летчик сориентировал карту по сторонам горизонта. – Видишь тот холм? По-моему на карте…
Летчик постучал пальцем по целлулоиду планшета. Никита взглянул, но не разобрал на карте ничего знакомого. Да и самой карты как таковой не увидел. Какие-то треугольники, фигуры сложных форм и линии. Все в черно-белом исполнении, без признаков раскраски и мощным трехмерным ощущением пространства без намека на холмы или долины.
«Судя по полевой форме, летчик середины прошлого века, когда в России про ксероксы никто не думал, но карта, – вылитая ксерокопия». – Мысль пришла и ушла без эмоций, констатируя разумеющийся факт. Никита вгляделся в местность перед ним. Холм перед ними был…
Обсуждения Чела