Рассказ Евы Генриховны.
Ты рукам этим жизнь подала.
Они взяли ее, чтоб шагать.
Чтобы Мир за тебя обнимать,
И простить за тоску свою Мать!
– Меня подселили в юрту к многочисленному семейству Магомета Кунамбаева. В бесконечность горных пастбищ, чабанских юрт и кошар, где меня сам черт не сыщет, блуди таковые по овечьим тропам.
Рабыня (со всеми вытекающими последствиями и правами) через положенное время родила. Не помню ни самих родов с медицинскими познаниями старшей жены хозяина, ни ребенка, которого произвела на свет. Казахстан при Советах внешне менял политическую окраску, сохраняя устоявшийся средневековый уклад.… Не хочется вспоминать.… На минуточку, отвлеку себя и вас. Вы геологи в начале пути, вам простительно не заметить роли одного завуалированного действующего лица. Вернее трех, объединенных неподготовленным сознанием в так называемую ими, неодушевленную группу.
Гавря вскинулся, собираясь прервать рассказчицу, но спохватился, застеснявшись порыва или от неуверенности в догадке.
– В самую точку, Гавря! Это камень. Я услышала твою мысль и рада за тебя. О первом говорил Венка; не буду нарушать традиции в именах, но рассказал он не все, щадя мое самолюбие. Был и другой, о чем он узнаёт вместе с вами, – кристалл обыкновенной поваренной соли в форме куба с просвечивающим по шести граням мальтийским крестом. Утерянный или похищенный талисман моей матери. Я помню, меня поразил рисунок, я чувствовала, что удерживаю руками тайну, готовую вырваться и улететь не разгаданной. Мы с отцом узнали секрет матери перед самой ее кончиной, секрет камня – оберега.
Не судите моего отца строго, когда он, похоронив мать, в припадке отчаяния кинул в ключ оберег и попытался разрушить каменный шар на коленях Богини, приняв его за оберег Богини. Он не понимал, что делал. Спохватился, увидев магический сапфир, но распорядился его осколком по-своему. Околдовавшую мозг часть камня он тайком принес домой, спрятав в полевом рюкзаке, символом плача по ушедшей любви и, возможно, в отместку неверным Богам. Оба предположения имеют право на существование. Венка разрушил чары. Сапфировый оберег вернулся «домой». Финал известен. Остается лишь добавить, я не поняла этого сразу, отец боялся пещеры, внезапно заболев клаустрофобией. Маму сопровождал часто, а меня никогда. Лама прикажет, другое дело. Общие моления пропускал редко. А мне однажды сказал прямо:
– Прости, не пойду с тобой. Я совершил святотатство, она не выпустит.
Лама Анчик (или не Анчик) знал о сапфире, о причинах боязни отца, но не торопил события. Лама видел финал моими глазами, помогая моей психике постичь и принять неизбежность. Он открыл мне тайну моего соляного оберега, который отец выбросил в воду, лишив меня магической защиты, и помогал, как умел, объясняя причины и следствия событий. С психикой девчонки лама справился блестяще. Себя преодолеть не смог. Возложив на себя титул духовного пастыря, не без таланта, Анчик-лама в душе остался великим художником.
О третьем камне, говорить преждевременно. Я не уверена, что убедила вас в живой силе камня. К подобным убеждениям с чужих слов не приходят. Нужен наработанный опыт и понимание сердцем неразделимости Мира. Вернусь к событиям нашей зрелой юности.
Венка отыскал меня в дни летних каникул через год. У него, вы правильно догадались, оказались надежные завязки. Друзья заболевшего проказой отца не обошли сына вниманием после его кончины. К тому времени, Венка стал студентом горного. Поступал сам, без протекции. Понимал, подобные связи в народе не поймут, будь сто раз чист перед ним. Стукачество хуже любой заразы. Понимали Венку и отцовские однополчане. Отыскали меня, передали Венику координаты, и я нашлась с сильнейшим заболеванием крови, без ребенка, не знавшая даже пола, вышедшего из меня человечка.
– Вначале тебя вылечим, – сказал Венка. – И, представьте себе, ему удалось чудо. Вы не смотрите на его показную скромность, он сумел выхлопотать академический отпуск, и мы умотали в Индию. Помогли ему, что скрывать.
Мать по тем же местам путешествовала; мы отыскали браминов, что ее помнили: живописные не стесняющие одежды, вопросы и ответы через добровольцев-переводчиков, наконец, дымные обряды чернобородых с отливающей синевой проседью служителей иной веры, и просветление… Я на мир смотрю несколько иначе, чем вы. Меня убедила древнейшая философия моих целителей… Макарыч и рад, и обижается...
Не мне судить и не ему. Вернулись мы в Алма-Ату. Я окончила школу, потом поступила на первый курс, а Веник продолжил учебу со второго. Жили мужем и женой, добра не нажили. Венка продолжал поиски. На сто процентов был уверен, что искал сына, а не дочку. Не торопитесь спрашивать «нашел ли?»
Я истерзалась душой. Изменились времена, другими стали люди. Мальчик рос в семье, искренне называя приемных родителей папой и мамой. Они воспитали и привязались к нему…
Как правильно поступить? Мы страдали по чужой вине. Отказаться от сына, изредка позволять смотрины издалека, и каждый раз убираться восвояси? Не скрою, я держалась половинчатого пути. Долго, очень долго Вениамин Макарович позволял мне это издевательство над нашими сердцами, всецело доверяя моему духовному здоровью. Он верил в меня! Никому и никогда до этой приморской экспедиции он не рассказывал перипетий своей юности, а дорженек-бездороженек нами перемерено, не меряно!
Честно скажу, развязки боюсь, и знобко истосковавшемуся человеческому сердцу, и время против нас отстукивает. Не философский камень, кусочек человеческой справедливости отыскать в труднейшем из семи Миров мечтаю. Что скажете, братья по разуму? Что присоветуете? Сумели схоронить живьем, сумейте к свету Божьему вернуть!
Без надрыва, что по сердцу бьет
Задрожит на ресницах роса,
И земной свой, закончив полет
Лебедями уйдем в небеса.
Говори, говори, говори!
Ты меня не забудь, не забудь!
Повторится тот солнечный май…
И свеча… талой каплей… на грудь.
Ева Генриховна роняла слова каплями пещерных водокапов, ритм которых помогает, вслушиваясь в себя, постичь глубины мироздания.
– Почему молчишь, Гавря! – Дашка без стеснения врезала возлюбленному приличный подзатыльник.
Гаврю подбросило катапультной пружиной.
– Простите! Многое сходится! Я чувствую здесь… – Гавря приложил ладонь к сердцу. – Здесь уверенность, и страх… ошибки. Я не родной сын у матери! Когда уезжал, она рассказала… Я подкидыш, Кудзин Гаврила Магометович! Так было написано в записке, с нее переписали в метрику. Мать и отец шестидесятые и восемь лет семидесятых прожили в Ак-булаке. В каком? Ак-булаков, я нашел по картам, не один и не два.
Приемные родители уйгуры, собственного молодняка девять душ. Я видел разницу между собой и остальными, спрашивал, веря придуманным отговоркам. Узнал, что не родной накануне поступления в институт, и про фамилию свою, что в записке. «Ку…» – никто не знает, откуда начало шарады, разве что, «собака» по-казахски? А «дзинь» по-китайски «колодец». Нашли меня рядом с колодцем. Смахивает на прозрачный намек приемным родителям: либо к собакам, либо в…
Вениамин Макарович и Ева Генриховна поднялись разом.
– Хватит!
– Прочти, Гавря!
Вениамин Макарович вложил в руку Гаври сложенный в четверо лист плотной бумаги. Потом, спохватившись, развернул документ. Сидящим у костра поисковикам, на просвет не составило труда разобрать водяные гербовые знаки по тексту. Гавря принял листок заметно дрогнувшими пальцами…
– А про пареную шляпу, кто сказал? – не выдержал накала Сашка.
– Тебе одному непонятно! – фыркнула Танюшка.
Три недели спустя…
Яна – Ева – Василиса – Васька, одетая в отливающий жемчугом балахон лежала на плоском камне, невидимая со стороны входа за поражающим воображение хаосом старого обвала. В уголках ее тонких губ притаилась умиротворенная улыбка вечного сна, а оголенная правая рука свободно простиралась вдоль тела. Левая рука оказалась приподнятой нарочно подложенным обломком принесенного с поверхности кварцита, и в ее изогнутых лепестками тюльпана пальцах переливалась зеленым обнаруженная Венкой в Каменной пасти друза изумрудов.
– Прощальный дар! – Вениамин Макарович шептал, но голос гудел в ушах Гаври колоколом набата, с его душераздирающим смыслом накатившейся беды.
Ребята, приехавшие поддержать недавнего начальника в поисках жены, а Гаврю в надежде обрести, наконец, исчезнувшую непостижимым образом мать, опустились на колени и замерли.
«Тишина разрывала душу. Венкина любовь лежала рядом и в бесконечном далеко, а он, Венка, ничегошеньки не мог поделать с разворачивающейся на его глазах пустотой безысходности». Вениамин Макарович повернулся и, уронив каску с прикрепленной над козырьком карбидкой, побрел к выходу.
– Я тугодум, Васька. Я продирался, наперекор очевидному. Тот страх в глазах под звездами Ак-булака, твоя настойчивая «щепетильность», обернувшаяся отказом от сына. Ты страдала, ты единственная из нас пророчица, знающая настоящий финал, а я оставался слепым дураком!
Гавря подобрал «свет» и, не выключая, положил рядом с вытянутой белой рукой. Грудь сотряслась рыданием. Дашка обняла нежно, почти невесомо.
– Не надо, Гавря!
– Мама, рассказывая, просила о помощи! Что ее заставило? Кто?
– Гавря! – Вениамин Макарович поднимался по обвалу наискосок, пришибленный бурей налетевших открытий.
– Да, папа.
– Виновник перед тобой. На мне лежало обязательство верить и понимать дословно, буквально!
– Нам всем предстоит выстоять, – Лерка откровенно ревела.
Сашка и Танюшка, не обходя препятствий, заторопились за Макарычем, готовые поддержать, если чего…. Забравшись на верхотуру обвала, все остановились и, обернувшись к набирающей воду массе льда, возле которой мазком яркого дня высвечивалась вечность, снова опустились на колени.
«Венка в последний раз оглядел мерцающий отсветами «снежный сугробик», бесстрастное холодное лицо изваяния в прозрачных каплях набирающих силу ручейков Доброй силы и поразился его несомненному сходству с ледяным воплощением Зла, что растаял где-то там за бурыми натеками разделяющих древних богинь миров».
– Как они похожи! Природа не может такого!
– Природе доступно все! Вы ее часть! – Лама Анчик вышел из хаоса невозмутимый как те величественные в равнодушии вечности лица, что некогда он вырезал изо льда, убежденный в своей философии истины, разрушенные в одночасье влюбленным мальчишкой безо всякой к тому причины с его стороны или примитивной страсти к разрушению.
Никто не удивился, не вздрогнул от неожиданности.
– Оживи ее!
– «Иисус сказал им в ответ: истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то…»
Лама призраком прошлого растворился во мраке пещеры. Все поднялись с коленей и побрели по проложенному водами туннелю к свету дня.
Не эпилог!
– Папа, я не должен был этого делать?
Гавря извлек из кармана куртки изумрудное сияние камней. Вениамин Макарович с трудом пробился к сыну сквозь вату прострации сознания. В его руке друза кристаллов испустила радугу света. Парни и девчата оцепенели от восторга. Ладонь со сказкой камня ладьей легенды поплыла назад к Гавре. Но стоп! Геолог повернулся спиной к солнцу и поднес друзу к глазам.
– Перед нами склейка!
Ребята обступили профессора с вытянутыми любопытством лицами. Вениамин Макарович отработанным годами жестом преподавателя медленно повел образец по кругу.
– Обратите внимание на цвет кристаллов и запоминайте: друза или щетка от немецкого «Druse» живет по жестким законам. Какими бы ни были условия образования, цвет отдельно взятых кристаллов обязан быть идентичным. Что наблюдаем мы?
– Кристаллы зеленые в целом, а оттенки… – Гавря отломил соломинку от кустика травы под ногами и начал показывать. – У двух самых больших желтоватый, эти три темно-зеленые с синевой, а мелкие зубчики по краям напоминают эту траву.
– Все согласны?
Лерка прикусила губу и, приподняв плечо, потерлась об него подбородком, что проделывала исключительно в случаях глубочайшей задумчивости. Сказать ничего не успела, нетерпеливая Танюшка выпалила вопросы дробовым зарядом по осенним листьям.
– Они разные, из разных мест? А в одной стране или где, узнать можно? Кто склеил кристаллы, ни единого шва не видно, а лет этой друзе сколько?
– Не шелести, Танечка! – вчерашняя повариха тараторила шепотком, призванным сохранить тайну от имеющих уши скал. – Кому надо, знают все тонкости, если живы. На первые вопросы ответить несложно, – геолог обвел подрастающую смену вдруг погрустневшим взглядом. – Отнеси камни назад, Гавря. Они ее талисман. Твоей мамы...
Гавря посмотрел огорченно вопрошающе. Но вдруг сообразил, что отцу больно держать частицу матери перед глазами. Когда-нибудь потом… Он согласно кивнул.
– Кто со мной?
Сопровождать вызвались все.
– А как вы останетесь один? – Дашке не хотелось ни на секундочку расставаться с Гаврей, но бросать в одиночестве его отца по меркам безопасности любого похода не годилось ни к черту.
– Идите, идите! Мне лучше в покое, никого не обязывая.… – горечь потери перехватила дыхание, и он просто отмахнулся от будущей команды ученых – Кончайте шляпу парить!
Через полчаса:
– Папа, мама пропала! – встревоженный звонкий голос сына выбросил профессора Андреева из забытья.
Таня: – Мы пришли, а ее нет.
Лерка: – Мы принесли кристаллы назад!
Даша: – Мы правильно поступили?
Саша: – Я принес каску и карбидку!
Вениамин Макарович стоял перед молодыми своими друзьями, подслеповато щуря глаза от нестерпимой яркости солнца в лицо.
– И что из этого следует?
– Продолжение, папа. Какое ни получится!
– Она жива! – слова вырвались против плененной свалившимся горем воли, и тотчас память с невероятной свежестью воспроизвела изувеченного отца на блестящей спицами инвалидной коляске: «Ищите и обрящете!»
«Ищите и обрящете! Второе за последний час напутствие Иисуса…»
– Ищите и найдете, да пребудет так! – Вениамин Макарович повторил трансцендентальное завещание вслух тихо-тихо и про себя добавил: «Но самое первое завещание, ты высказал в день свидания, папка: – Верить!»
Не седин серебро, ни слова
Подаю свою жизнь и судьбу,
Ту любовь, что с тобою жила,
Все года; их печаль, и борьбу.
Можно тысячи песен испеть,
Свой запев в тлен уходит запевом,
Свой запев никогда не успеть
Ни допеть, ни изжить, не доделать.
Мой подарок к груди не прижать,
И не выйдет, к нему приласкаться,
Потерять, иль опять отыскать,
Позабыть? Плод созрел, – не удастся.
Не проси, не мечтай, не гонись,
Призрак- сон: и мечты, и надежды;
Все в тебе! Пустотой не томись,
Облачись в веры светлой одежды!
И коленей не гни, не ломай,
Не убойся меча Иисуса!
Повторится рождения май,
Отстоявшим в борениях душу!
«Сохрани и спаси!» твою душу!
май 2005г.
Ты рукам этим жизнь подала.
Они взяли ее, чтоб шагать.
Чтобы Мир за тебя обнимать,
И простить за тоску свою Мать!
– Меня подселили в юрту к многочисленному семейству Магомета Кунамбаева. В бесконечность горных пастбищ, чабанских юрт и кошар, где меня сам черт не сыщет, блуди таковые по овечьим тропам.
Рабыня (со всеми вытекающими последствиями и правами) через положенное время родила. Не помню ни самих родов с медицинскими познаниями старшей жены хозяина, ни ребенка, которого произвела на свет. Казахстан при Советах внешне менял политическую окраску, сохраняя устоявшийся средневековый уклад.… Не хочется вспоминать.… На минуточку, отвлеку себя и вас. Вы геологи в начале пути, вам простительно не заметить роли одного завуалированного действующего лица. Вернее трех, объединенных неподготовленным сознанием в так называемую ими, неодушевленную группу.
Гавря вскинулся, собираясь прервать рассказчицу, но спохватился, застеснявшись порыва или от неуверенности в догадке.
– В самую точку, Гавря! Это камень. Я услышала твою мысль и рада за тебя. О первом говорил Венка; не буду нарушать традиции в именах, но рассказал он не все, щадя мое самолюбие. Был и другой, о чем он узнаёт вместе с вами, – кристалл обыкновенной поваренной соли в форме куба с просвечивающим по шести граням мальтийским крестом. Утерянный или похищенный талисман моей матери. Я помню, меня поразил рисунок, я чувствовала, что удерживаю руками тайну, готовую вырваться и улететь не разгаданной. Мы с отцом узнали секрет матери перед самой ее кончиной, секрет камня – оберега.
Не судите моего отца строго, когда он, похоронив мать, в припадке отчаяния кинул в ключ оберег и попытался разрушить каменный шар на коленях Богини, приняв его за оберег Богини. Он не понимал, что делал. Спохватился, увидев магический сапфир, но распорядился его осколком по-своему. Околдовавшую мозг часть камня он тайком принес домой, спрятав в полевом рюкзаке, символом плача по ушедшей любви и, возможно, в отместку неверным Богам. Оба предположения имеют право на существование. Венка разрушил чары. Сапфировый оберег вернулся «домой». Финал известен. Остается лишь добавить, я не поняла этого сразу, отец боялся пещеры, внезапно заболев клаустрофобией. Маму сопровождал часто, а меня никогда. Лама прикажет, другое дело. Общие моления пропускал редко. А мне однажды сказал прямо:
– Прости, не пойду с тобой. Я совершил святотатство, она не выпустит.
Лама Анчик (или не Анчик) знал о сапфире, о причинах боязни отца, но не торопил события. Лама видел финал моими глазами, помогая моей психике постичь и принять неизбежность. Он открыл мне тайну моего соляного оберега, который отец выбросил в воду, лишив меня магической защиты, и помогал, как умел, объясняя причины и следствия событий. С психикой девчонки лама справился блестяще. Себя преодолеть не смог. Возложив на себя титул духовного пастыря, не без таланта, Анчик-лама в душе остался великим художником.
О третьем камне, говорить преждевременно. Я не уверена, что убедила вас в живой силе камня. К подобным убеждениям с чужих слов не приходят. Нужен наработанный опыт и понимание сердцем неразделимости Мира. Вернусь к событиям нашей зрелой юности.
Венка отыскал меня в дни летних каникул через год. У него, вы правильно догадались, оказались надежные завязки. Друзья заболевшего проказой отца не обошли сына вниманием после его кончины. К тому времени, Венка стал студентом горного. Поступал сам, без протекции. Понимал, подобные связи в народе не поймут, будь сто раз чист перед ним. Стукачество хуже любой заразы. Понимали Венку и отцовские однополчане. Отыскали меня, передали Венику координаты, и я нашлась с сильнейшим заболеванием крови, без ребенка, не знавшая даже пола, вышедшего из меня человечка.
– Вначале тебя вылечим, – сказал Венка. – И, представьте себе, ему удалось чудо. Вы не смотрите на его показную скромность, он сумел выхлопотать академический отпуск, и мы умотали в Индию. Помогли ему, что скрывать.
Мать по тем же местам путешествовала; мы отыскали браминов, что ее помнили: живописные не стесняющие одежды, вопросы и ответы через добровольцев-переводчиков, наконец, дымные обряды чернобородых с отливающей синевой проседью служителей иной веры, и просветление… Я на мир смотрю несколько иначе, чем вы. Меня убедила древнейшая философия моих целителей… Макарыч и рад, и обижается...
Не мне судить и не ему. Вернулись мы в Алма-Ату. Я окончила школу, потом поступила на первый курс, а Веник продолжил учебу со второго. Жили мужем и женой, добра не нажили. Венка продолжал поиски. На сто процентов был уверен, что искал сына, а не дочку. Не торопитесь спрашивать «нашел ли?»
Я истерзалась душой. Изменились времена, другими стали люди. Мальчик рос в семье, искренне называя приемных родителей папой и мамой. Они воспитали и привязались к нему…
Как правильно поступить? Мы страдали по чужой вине. Отказаться от сына, изредка позволять смотрины издалека, и каждый раз убираться восвояси? Не скрою, я держалась половинчатого пути. Долго, очень долго Вениамин Макарович позволял мне это издевательство над нашими сердцами, всецело доверяя моему духовному здоровью. Он верил в меня! Никому и никогда до этой приморской экспедиции он не рассказывал перипетий своей юности, а дорженек-бездороженек нами перемерено, не меряно!
Честно скажу, развязки боюсь, и знобко истосковавшемуся человеческому сердцу, и время против нас отстукивает. Не философский камень, кусочек человеческой справедливости отыскать в труднейшем из семи Миров мечтаю. Что скажете, братья по разуму? Что присоветуете? Сумели схоронить живьем, сумейте к свету Божьему вернуть!
Без надрыва, что по сердцу бьет
Задрожит на ресницах роса,
И земной свой, закончив полет
Лебедями уйдем в небеса.
Говори, говори, говори!
Ты меня не забудь, не забудь!
Повторится тот солнечный май…
И свеча… талой каплей… на грудь.
Ева Генриховна роняла слова каплями пещерных водокапов, ритм которых помогает, вслушиваясь в себя, постичь глубины мироздания.
– Почему молчишь, Гавря! – Дашка без стеснения врезала возлюбленному приличный подзатыльник.
Гаврю подбросило катапультной пружиной.
– Простите! Многое сходится! Я чувствую здесь… – Гавря приложил ладонь к сердцу. – Здесь уверенность, и страх… ошибки. Я не родной сын у матери! Когда уезжал, она рассказала… Я подкидыш, Кудзин Гаврила Магометович! Так было написано в записке, с нее переписали в метрику. Мать и отец шестидесятые и восемь лет семидесятых прожили в Ак-булаке. В каком? Ак-булаков, я нашел по картам, не один и не два.
Приемные родители уйгуры, собственного молодняка девять душ. Я видел разницу между собой и остальными, спрашивал, веря придуманным отговоркам. Узнал, что не родной накануне поступления в институт, и про фамилию свою, что в записке. «Ку…» – никто не знает, откуда начало шарады, разве что, «собака» по-казахски? А «дзинь» по-китайски «колодец». Нашли меня рядом с колодцем. Смахивает на прозрачный намек приемным родителям: либо к собакам, либо в…
Вениамин Макарович и Ева Генриховна поднялись разом.
– Хватит!
– Прочти, Гавря!
Вениамин Макарович вложил в руку Гаври сложенный в четверо лист плотной бумаги. Потом, спохватившись, развернул документ. Сидящим у костра поисковикам, на просвет не составило труда разобрать водяные гербовые знаки по тексту. Гавря принял листок заметно дрогнувшими пальцами…
– А про пареную шляпу, кто сказал? – не выдержал накала Сашка.
– Тебе одному непонятно! – фыркнула Танюшка.
Три недели спустя…
Яна – Ева – Василиса – Васька, одетая в отливающий жемчугом балахон лежала на плоском камне, невидимая со стороны входа за поражающим воображение хаосом старого обвала. В уголках ее тонких губ притаилась умиротворенная улыбка вечного сна, а оголенная правая рука свободно простиралась вдоль тела. Левая рука оказалась приподнятой нарочно подложенным обломком принесенного с поверхности кварцита, и в ее изогнутых лепестками тюльпана пальцах переливалась зеленым обнаруженная Венкой в Каменной пасти друза изумрудов.
– Прощальный дар! – Вениамин Макарович шептал, но голос гудел в ушах Гаври колоколом набата, с его душераздирающим смыслом накатившейся беды.
Ребята, приехавшие поддержать недавнего начальника в поисках жены, а Гаврю в надежде обрести, наконец, исчезнувшую непостижимым образом мать, опустились на колени и замерли.
«Тишина разрывала душу. Венкина любовь лежала рядом и в бесконечном далеко, а он, Венка, ничегошеньки не мог поделать с разворачивающейся на его глазах пустотой безысходности». Вениамин Макарович повернулся и, уронив каску с прикрепленной над козырьком карбидкой, побрел к выходу.
– Я тугодум, Васька. Я продирался, наперекор очевидному. Тот страх в глазах под звездами Ак-булака, твоя настойчивая «щепетильность», обернувшаяся отказом от сына. Ты страдала, ты единственная из нас пророчица, знающая настоящий финал, а я оставался слепым дураком!
Гавря подобрал «свет» и, не выключая, положил рядом с вытянутой белой рукой. Грудь сотряслась рыданием. Дашка обняла нежно, почти невесомо.
– Не надо, Гавря!
– Мама, рассказывая, просила о помощи! Что ее заставило? Кто?
– Гавря! – Вениамин Макарович поднимался по обвалу наискосок, пришибленный бурей налетевших открытий.
– Да, папа.
– Виновник перед тобой. На мне лежало обязательство верить и понимать дословно, буквально!
– Нам всем предстоит выстоять, – Лерка откровенно ревела.
Сашка и Танюшка, не обходя препятствий, заторопились за Макарычем, готовые поддержать, если чего…. Забравшись на верхотуру обвала, все остановились и, обернувшись к набирающей воду массе льда, возле которой мазком яркого дня высвечивалась вечность, снова опустились на колени.
«Венка в последний раз оглядел мерцающий отсветами «снежный сугробик», бесстрастное холодное лицо изваяния в прозрачных каплях набирающих силу ручейков Доброй силы и поразился его несомненному сходству с ледяным воплощением Зла, что растаял где-то там за бурыми натеками разделяющих древних богинь миров».
– Как они похожи! Природа не может такого!
– Природе доступно все! Вы ее часть! – Лама Анчик вышел из хаоса невозмутимый как те величественные в равнодушии вечности лица, что некогда он вырезал изо льда, убежденный в своей философии истины, разрушенные в одночасье влюбленным мальчишкой безо всякой к тому причины с его стороны или примитивной страсти к разрушению.
Никто не удивился, не вздрогнул от неожиданности.
– Оживи ее!
– «Иисус сказал им в ответ: истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то…»
Лама призраком прошлого растворился во мраке пещеры. Все поднялись с коленей и побрели по проложенному водами туннелю к свету дня.
Не эпилог!
– Папа, я не должен был этого делать?
Гавря извлек из кармана куртки изумрудное сияние камней. Вениамин Макарович с трудом пробился к сыну сквозь вату прострации сознания. В его руке друза кристаллов испустила радугу света. Парни и девчата оцепенели от восторга. Ладонь со сказкой камня ладьей легенды поплыла назад к Гавре. Но стоп! Геолог повернулся спиной к солнцу и поднес друзу к глазам.
– Перед нами склейка!
Ребята обступили профессора с вытянутыми любопытством лицами. Вениамин Макарович отработанным годами жестом преподавателя медленно повел образец по кругу.
– Обратите внимание на цвет кристаллов и запоминайте: друза или щетка от немецкого «Druse» живет по жестким законам. Какими бы ни были условия образования, цвет отдельно взятых кристаллов обязан быть идентичным. Что наблюдаем мы?
– Кристаллы зеленые в целом, а оттенки… – Гавря отломил соломинку от кустика травы под ногами и начал показывать. – У двух самых больших желтоватый, эти три темно-зеленые с синевой, а мелкие зубчики по краям напоминают эту траву.
– Все согласны?
Лерка прикусила губу и, приподняв плечо, потерлась об него подбородком, что проделывала исключительно в случаях глубочайшей задумчивости. Сказать ничего не успела, нетерпеливая Танюшка выпалила вопросы дробовым зарядом по осенним листьям.
– Они разные, из разных мест? А в одной стране или где, узнать можно? Кто склеил кристаллы, ни единого шва не видно, а лет этой друзе сколько?
– Не шелести, Танечка! – вчерашняя повариха тараторила шепотком, призванным сохранить тайну от имеющих уши скал. – Кому надо, знают все тонкости, если живы. На первые вопросы ответить несложно, – геолог обвел подрастающую смену вдруг погрустневшим взглядом. – Отнеси камни назад, Гавря. Они ее талисман. Твоей мамы...
Гавря посмотрел огорченно вопрошающе. Но вдруг сообразил, что отцу больно держать частицу матери перед глазами. Когда-нибудь потом… Он согласно кивнул.
– Кто со мной?
Сопровождать вызвались все.
– А как вы останетесь один? – Дашке не хотелось ни на секундочку расставаться с Гаврей, но бросать в одиночестве его отца по меркам безопасности любого похода не годилось ни к черту.
– Идите, идите! Мне лучше в покое, никого не обязывая.… – горечь потери перехватила дыхание, и он просто отмахнулся от будущей команды ученых – Кончайте шляпу парить!
Через полчаса:
– Папа, мама пропала! – встревоженный звонкий голос сына выбросил профессора Андреева из забытья.
Таня: – Мы пришли, а ее нет.
Лерка: – Мы принесли кристаллы назад!
Даша: – Мы правильно поступили?
Саша: – Я принес каску и карбидку!
Вениамин Макарович стоял перед молодыми своими друзьями, подслеповато щуря глаза от нестерпимой яркости солнца в лицо.
– И что из этого следует?
– Продолжение, папа. Какое ни получится!
– Она жива! – слова вырвались против плененной свалившимся горем воли, и тотчас память с невероятной свежестью воспроизвела изувеченного отца на блестящей спицами инвалидной коляске: «Ищите и обрящете!»
«Ищите и обрящете! Второе за последний час напутствие Иисуса…»
– Ищите и найдете, да пребудет так! – Вениамин Макарович повторил трансцендентальное завещание вслух тихо-тихо и про себя добавил: «Но самое первое завещание, ты высказал в день свидания, папка: – Верить!»
Не седин серебро, ни слова
Подаю свою жизнь и судьбу,
Ту любовь, что с тобою жила,
Все года; их печаль, и борьбу.
Можно тысячи песен испеть,
Свой запев в тлен уходит запевом,
Свой запев никогда не успеть
Ни допеть, ни изжить, не доделать.
Мой подарок к груди не прижать,
И не выйдет, к нему приласкаться,
Потерять, иль опять отыскать,
Позабыть? Плод созрел, – не удастся.
Не проси, не мечтай, не гонись,
Призрак- сон: и мечты, и надежды;
Все в тебе! Пустотой не томись,
Облачись в веры светлой одежды!
И коленей не гни, не ломай,
Не убойся меча Иисуса!
Повторится рождения май,
Отстоявшим в борениях душу!
«Сохрани и спаси!» твою душу!
май 2005г.
Обсуждения Чела