Легенда Лерки.
Где тропиночку сыскать к доле моей светлой?
Помоги, о Господи, мечте моей заветной!..
До отхода поезда Алма-Ата – Москва оставалась уйма времени. Колька и Зинка, напросившиеся проводить уезжающего домой Венку, бродили по шумным окрестностям базара в эпицентре столицы, преследуя сразу две цели: подобрать для матери Венки подарок с непременным местным шиком и посидеть «на посошок» за столиком на веранде укрытой зеленью кафешки.
Подарок подобрали быстро, не споря. Какой сын не привезет матери из дальних странствий традиционный платок местного колорита? И сразу после покупки просом из прохудившегося мешка сыпанули накладки.
В первой завяз по уши «главный виновник». На перекрестке возле кучки южных тополей, напоминающих издалека городской парк, его подстерег невиданный доселе аттракцион-силомер. Рогатая бычья голова на мускулистой шее со шкалой и стрелкой динамометра, прямо-таки заманила парня померяться силой со стальными пружинами, укрытыми под картонным камуфляжем.
Солнце палило в зените, владелец аттракциона откровенно скучал, тщетно высматривая среди деловой суеты города бездельничающую навзрыд клиентуру.
Два парня и девушка подлетели тренированным удлиненным шагом и свободным вымахом рук без малого до самого плеча. Откуда было знать опешившему от неожиданности мужику, что для ребят «поля» подобная манера ходить не менее естественна, чем катание велосипедистов по уклону велотрека.
– Канша турады, – неожиданно по-казахски спросил самый блондинистый и кучерявый из тройки.
– Бир сом, – машинально ответил хозяин бычьей головы и добавил для верности: – Рупь!
– Держи! – парень протянул деньги, и широко расставив ноги, ухватился за короткие рога силомера. – А если сверну?
Хозяин аттракциона снисходительно усмехнулся. Парень поднапрягся, едва заметно раскачивая бычью голову в разные стороны.
– Можно?
– Валяй!
– Ррр-аз!
На пределе шкалы силомера под картонным камуфляжем металлически хрустнуло, и бычья башка, беспомощно покачиваясь на поломанной оси, застыла свернутой под прямым углом.
На долю секунды блондинистый паренек растерялся от неожиданности, а потом вся троица разразилась гомерическим хохотом.
– Вы мне аттракцион поломали! – взвизгнул опешивший от подобного оборота дела владелец. – Вы мне за ремонт платите!
– А вот этого не надо, дядя! Тебя предупреждали, – вступился за товарища другой паренек, с косой челкой и очень худощавый, но развитый разворот плеч, вытягивающий синюю рубашку на груди двумя симметричными складками, говорил сам за себя.
– Тоже мне силомер! – съехидничала девица в притертой к бедрам мини юбке. – На хиляков рассчитан! Вишь стрелка на паршивых трех сотнях застряла!
Квадратного телосложения мужчина в скромном и дорогом спортивном костюме материализовался у ствола тополя.
– Тренироваться хочешь? Я веду секцию классической борьбы.
– Уезжаю через три часа, – потупился от смущения Венка, явно польщенный предложением «квадратного».
– Он уезжает!
– Поезд…
Провякали в поддержку друга «косая челка» и та, что в мини…
– От своей судьбы уезжаешь, – приветливо глядя на паренька прошелестел едва слышно «квадратный». – Передумаешь, запомни адрес… – он четко продиктовал улицу и номер дома, сопроводив слова не менее уверенным жестом мускулистой руки. – Общагу, форму, все по табелю, обеспечу. Не пожалеешь. Думай, башка! – Квадратный стремительно развернулся и растворился в прибое, штурмующем горловину торговых рядов.
– Оставайся Венка! – Зинка потянула паренька за белоснежный рукав его новенькой, только что с прилавка, рубашки.
– Ты хотя бы знаешь, с кем говорил? – присмиревший в подобострастии аттракционист ввинтил палец в лазурную синь неба. – Это сам главный тренер республики! То-то.
– Венка, будь человеком! Сдохнешь со скуки без нас! Я не за палец в небо… Я хочу…. Не уезжай от меня, от нее, – девичьи Зинкины плечики хрустнули под любовным Колькиным прижимом, – от всех нас, Венка!
Венка смотрел на друзей более чем растрогано.
– Я загадал перед силомером, – он даже перестал мигать, наблюдая реакцию Кольки и Зинки на его слова, – Я загадал, что если сверну этому болвану шею, то останусь!
– Урра! – придушенным визгом прошептала Зинка.
Венка, призывающим к молчанию жестом, остановил ее несвоевременные эмоции.
– Я загадал! Во-первых, останусь всего на чуток. Во-вторых, мне все равно надо поступать в институт или идти осенью в армию, двадцать шестого сентября исполняется восемнадцать. И! – Венка со значением загнул сразу три пальца. – В-третьих, я должен остаться не своей волей, а по независящим от меня обстоятельствам. А самое простое решение, быстренько съездить и вернуться. Поступать хочу здесь. Посмотрю на мамку, могилке бабушки поклонюсь и назад! Хочу в институт!
Первая непредвиденная накладка свершилась. Во вторую влипла Зинка. Подвел ее размашистый «полевой» шаг, на который ребята переходили автоматически, увлеченные ничего не значащей болтовней.
Согласно придуманному плану, они направились в уютную кафешку, укрытую от солнца зеленым плющом под развесистыми кронами городского парка на квартал ниже горного института, куда надеялся поступить Венка. Для незнакомых с прилепившейся к горам Алма-Атой, добавлю: понятие верха и низа в городе – не пустые слова. Перепад высот приличный, заметный невооруженным глазом и ногами. Ориентировке по ночной темноте помогает, только в путь!
Кому приходилось бывать в южных городах, не покажется странным и другая их достопримечательность – обилие арыков вдоль улиц. Именно некстати подвернувшийся арык, сорвал ребятам долгожданное и вызывающее приятное слюноотделение мероприятие, на которое они неслись с возрастающей по мере приближения к источнику шашлычных ароматов скоростью.
Перелететь метровую ширину арыка, искушенному в непрерывном преодолении препятствий полевику, раз плюнуть. Зинка сиганула не задумываясь. Последствия не заставили себя ждать. «Мертвый» шов мини юбки не выдержал натиска упругих округлостей, представив миру восхитительное зрелище загорелых, слегка прикрытых вишневыми трусиками бедер до того, скрываемых джинсовой тканью… М-да…
Мгновенно оценив ситуацию, мальчишки на правах друзей прикрыли оскорбляемый сторонним любопытством тыл подруги, а та, ухватив в кулачок, разбросавшийся по мягкому месту шов, засеменила к ближайшей скамейке.
Колька дунул на базар быстрее ветра и скоро, зашпиленная булавками юбка приобрела натянуто-пристойный вид.
– Чтобы я хотя бы раз напялила на себя подобную дрянь! – шипела Зинка, беспрестанно оборачиваясь к живой ширме ее аппетитных тылов. – И сама не надену, и детям до седьмого колена закажу!
– Зашить бы где? – деловито крутил головой Колька. – Может, на речку за город махнем? А? Я иголку с нитками купил. Крепкие, фиг порвешь.
– Или в кино на последний ряд, – Венке попалась на глаза вывеска кинотеатра, и он ляпнул первое заскочившее в голову «ля-ля», поддерживая тему. Остановились на варианте Кольки, автобусы-«босоножки» с открытым верхом сновали в ущелье Алма-атинки одна за другой до самого Медео.
– Пора на вокзал, – у Венки засосало под ложечкой. Через час, он останется со своей болью один на один и ничегошеньки невозможно будет изменить.
Зинка в обновленной на скорую руку «мини дряни» (как она ее окрестила в сердцах, уколов палец) и Колька, не поднимая глаз, кивнули и полезли по косогору к остановке. На остановившуюся в десяти шагах черную «Волгу» никто из ребят и бровью не повел.
– Вениамин Андреев!
Парень лет двадцати пяти в накрахмаленной рубашке при галстуке и строгих черных брюках не успел закрыть лакированной дверцы. Провожающие и отъезжающий насторожились. Объяснять государственную принадлежность машины нужды не было. Венка отделился от друзей и направился к окликнувшему его парню с «примороженной» маской невозмутимого спокойствия на лице.
– Не знаю за что, п-прощайте на всякий, – обернулся и кивнул, сделав ручкой.
Парень предъявил удостоверение сотрудника серьезной государственной службы и жестом пригласил Венку занять место на заднем сидении.
– У меня поезд… – начал Венка защитительную речь.
– Деньги вернут. Сдай билет! – Пожилой мужчина во всем черном смотрел благожелательно, и Венка понял, его не «заарестовывают». Разберутся, в чем им надо, и отпустят. Он протянул молодому билет и плацкарту. – Отца помнишь?
Вопрос застал врасплох, и Венка вспотел. Он и в школе боялся экзаменов из-за неожиданных вопросов на засыпку. Что сказать? От матери знал: с войны отец не пришел, а в списках убитых и раненых не числится. Ответ прозвучал в ключе, смахивающем на преднамеренную ложь. Пожилой кивком принял ответ, и в зеркало заднего вида Венка разглядел в темных глазах бесконечную усталость.
– А зачем уезжаешь? Ты в горный поступал. Разочаровался?
«Все знает!» Венка решил не лукавить, рассказал и про армию, и про институт, и про свое желание повидаться с матерью после смерти бабки. Про Ваську нет! Венка понимал, что это настолько его личное, что и матери не будет рассказывать, случись, все по уму образуется. Мать не бабка, она в Венкины дела вникала, когда ей приспичит. Бабка – другое дело, бабке выложил бы все, как на духу. На секунду Венке показалось, что пожилой разглядывает его в зеркало заднего вида бабкиными глазами. «Тьфу, ты!»
И вдруг мелькнули чужие со стороны молодого.
– Фотографии…
Пожилой залез во внутренний карман и извлек пачку черно-белых снимков.
– Кого из них знаешь?
На Венку смотрели плоские лица с выпяченной контрастностью изображения. Венка развернул пачку веером на манер карточной колоды.
– На этой мент, он меня допрашивал, когда чуть Олега не убили. Олег про него больше скажет, этот… (он едва не сказал гад, но во время спохватился) Олега живого в морг отправить хотел, старуха санитарка не дала. А здесь Микола, – шофер. В горах на меня с монтировкой полез, я врезал ему по кадыку, думал, что убил. Я видел потом его живого на той же полуторке, но не на работе. А сказали, та полуторка, что мы за пробами ехали, в ущелье рядом с дорогой сгорела? Слух по лагерю был, что и Микола того… – Венкин палец указал на размытую облаками голубую неопределенность небосвода. Других не помню.
Фотографии перекочевали назад в карман пожилого.
– На очной ставке подтвердишь!
– С Миколой?
– А что про казаха не спрашиваешь?
– Так придавило! Кто не знает?
– И Василису?
Венка напрягся, разгадав недосказанность в словах пожилого, только тот задавал вопросы, словно считывал с невидимой Венкиному глазу бумажки, сколько Венка ни напрягал мозг, пытаясь коснуться мыслей пожилого краешком своего сознания, ничего из его попыток не получалось. А заглянуть, ох, как бы не помешало! Венка понимал, что по природе он слегка тугодум, почему и не успевал продумывать ответы.
– Василиса жива здорова. Мы на рассвете уезжали в город... – И вдруг невозможная мысль взорвалась шаровой молнией. – С ней что-то случилось?
Пожилой промолчал, а молодой ответил:
– В Ак-булаке узнаем.
Горы остались за спиной. Безрадостная желтая степь наматывалась на колеса «Волги» пыльным полотном проселка по солончаку изредка привнося разнообразие в пейзаж выгоревшими на солнце пологими увалами.
– Остановись! – вдруг приказал водителю пожилой, и тот плавно прижал машину к обочине. Облачко пыли на мгновение накрыло машину белой взвесью. – Отлично, – почему-то удовлетворенно буркнул пожилой и дал команду на движение. Венка откровенно не понял маневра. Однако объяснять своих действий старший оперативник не стал. Обернувшись к притихшему на заднем сиденье пареньку, он снова одарил его добротой бабкиных глаз и с новым сожалением непрочитанной Венкой мысли выдавил из себя короткую фразу: – Тебе предстоит испытание, сынок.
«Ваську бы сюда, с ее умением слышать и видеть почище рентгена!»
За поворотом дороги на обочине, расплываясь в мареве сухих испарений земли, блеснули спицы инвалидной коляски с темной фигурой в кресле.
Сердце почему-то застучало часто-часто.
– Сейчас мы остановимся, – молодой смотрел по-прежнему неулыбчиво, но без служебного сумрака во взгляде. – Ты выйдешь, положишь левую руку на крышу машины и несколько минут поговоришь с тем человеком. – Палец молодого указал на инвалида в коляске. – Подходить к нему нельзя, он болен очень заразным заболеванием. Мы обещали ему это свидание.
– Не подведи нас! – тихо-тихо прошептал пожилой, и машина стала.
В коляске, укрыв лицо газетой, несмотря на то, что водитель последние метры ехал с выключенным двигателем и пыли в воздухе никто не видел («Известия» отметил Венка на «автомате») сгорбатился грузный мужчина без ног, судя по косым парусам пустых брючин над оттягивающими низ каравеллами туристических ботинок.
Венка выбрался из «Волги» и оперся левой рукой о горячий верх легковушки, не понимая, для чего ему, собственно, нужны все эти условности и подчиняясь инструкции. Предчувствие горькой правды отодвигало финал в приключившихся с ним непонятных играх ой, как далеко.
– Здравствуйте, – поздоровался он отрешенно без единой толковой мысли в голове, объяснявшей цель странного общения с точностью, хотя бы до диаметра промчавшегося между ним и коляской перекати поля. И вдруг сердце горячо толкнуло изнутри.
– Па-апка!
Как ни быстро рванулся Венка к инвалиду в коляске, молодому особисту деньги платили не напрасно. Мужчина медленно опустил газету. С безносого в струпьях от шрамов лица на Венку глядела ужасающая пустота глаз с бликами света в неизмеримой глубине. Венка попятился.
– Я внутри себя, сынок. А снаружи, война-разлучница на тебя смотрит! – голос оказался неестественно шипящим и тихим. – Прости, что вот так… Вечность размышлял, не хотел, чтоб ты знал. Правда победила! Она дороже… Матери промолчи, ни к чему ей.… Или потом…
Инвалид принялся складывать газету, искажая зримое восприятие лица наклоном головы, а Венка с ужасом осознал, о каком потом заикнулся отец.
– Мы ждали тебя! Сейчас я от неожиданности попятился, – Венка сделал попытку приблизиться, но молодой был начеку.
– Не в том вопрос. К проказе не привыкают. Так сложилось. Ноги фрицам оставил, лепра в тылу достала… Кем станешь?
– Из него оперативник классный получится, – подал голос старший. – Твой он сын, Макар!
– Я геологом стану! – Венка понимал, встреча с отцом оборвется не выдержавшей натяжения нитью, нужно успеть сказать самое наболевшее и главное. Ответ с показным упрямством подчеркнул созревшее неприятие, когда решали за него. Перед глазами сквозь степное марево миража вдруг забрезжила Васька с ее лукавым понимающим прищуром, и неожиданно для самого себя он выпалил: – Люблю ее! Очень…
Венка опустился на колени, горько сожалея, что в растерянности снова ляпнул «не то» обуреваемый метелью чувств, в которых круговертью сошлись: единственная мечта, канувшая в прошлое безотцовщина и это, скорее всего, первое и последнее свидание с калекой отцом, с его злым прошлым, настоящим и будущем без тени розовых тонов. Отец ответил не сразу, всматриваясь в сына оценивающей бездной черноты глазниц.
– Люби! Благословляю! Молодец, не передернул, поверил сразу и главное сказал. Не думал тебе показываться… таким, на пыльной от прокисшего солонца дороге. Я говорил, навязчивое соображение недавно появилось.… Читал, много больше размышлял.… Без борьбы размывается цель, отсутствие жесткой борьбы предопределяет деградацию и отдельно взятого человека, и общества. Ты прав, мои друзья тебя правильно оценили. Не будет у нас второго разговора. Тебя привезли, низкий поклон однополчанам за их риск. Выбор твой останется за тобой, но мой сын обязан знать и запомнить! Трудные времена грядут с потерями и соблазнами по части легкой жизни. Поднимут голову:
…распять готовые соседа за поцелуй тельца златого,
Не ведая беды души во тьме, вне стен святого дома.
Он видел: мерзость правит бал…
Страдая, верил! Он – стоял
Свой крест, влача в венце терновом!
Сквозь время истину вещал, и к примиренью призывая,
«Во истину» врагов прощая, твою он душу защищал.
Надо выстоять, не сломаться, не молчать. Верь, нельзя от нечего делать погубить жизнь травинки, муравья, безответного зверька, тем более, человека? По-доброму докажи, что душа сполна оплатит грех или…. Или придуманный церковью ад ей покажется сладкой сказкой. За себя я плачу и плачу, в бессилии тебя обнять. Моя душа платит кровью живого тела, спасая бессмертие. Значит, надежда не потеряна.
– Я не понимаю, папа!
Придет время (не скоро, долог срок испытания) все образуется и все тебе станет понятным. Прежде надо выстоять! Помни, сын, душа не придет к Богу, не подтерев плевки за тобой! Лишь после того.… Приходит, очистившись и уплатив долги плоти! Так понятнее?
Прощай, ты хороший сын! Расспрашивать нет времени, да и многое о тебе знаю. А вот, за то, что у тебя серьезно, спасибо матерям! И моей, что ушла, и твоей за твою сегодняшнюю чистоту души...
Понимая, что короткое свидание с отцом подходит к концу, Венка инстинктивно дернулся к нему, потом обмяк под ненавязчивой, но крепкой рукой.
– Прощай папка! Ты позвал, поверил! Я увидел тебя… Я останусь!
– За мной хорошо ухаживают.
Уйти просто так, Венка был не в состоянии. Родная кровь тянула, требовала общения, участия.… Размышлять ему не позволили.
– Пора…
– Куда писать?..
Отец прикрылся газетой, и вяло отмахнулся рукой. Не оборачиваясь, чтобы отец случайно не увидел его в слабости, Венка забрался в машину и оттуда, сквозь стекло, послал отцу прощальный привет расслабленной кистью. Разрыдался он минуту спустя.
– Рас-расскажите мне о нем!
– Перестань реветь, взрослый дядя…
–П-простите!
– Звезду героя разглядел?
– Н-нет…
– Звезды зря не давали! А остальное, прости, не имею права доложить. Сердцем помни, а письма через нас пойдут.… Без ответов, сам понимаешь…
Венка насупился, обдумывая слова пожилого, чувствуя нутром, что тот чего-то не договаривает. «Было б надо, сказал бы!» Вывод не утешал, но приходилось смиряться с обстоятельствами. «Найдут, потребуюсь!»
– Вот и умница, – пожилой, похоже, владел техникой чтения чужих мыслей не хуже Васьки. – Вытирай сопли и настраивайся на Ак-булак. Без сюрпризов там не обойдется.
В поселок прибыли перед закатом. Минутные сумерки, и бархатный шатер ночи от края и за край, расчертил по бриллиантам светил ломаную линию горных вершин. В одноэтажном домишке сельского совета их ждали. Иван Иванович дернул Венку за рукав, едва тот переступил порог. Он с начальником партии и с Олегом, насупившимся на дальнем краю скамейки во всю стену, наверняка остались бы незамеченными вошедшими среди собравшейся в тесной комнатушке совхозной элиты, между тюбетеек которой там и сям мелькали серые фуражки и яркие погоны милиционеров.
– Выйдем!
Следуя просьбе Васькиного опекуна Венка скосил глаза на Олега. «Взаправду не заметил, или что случилось». Темное предчувствие вызвало возле сердца тянущую истому.
– Где Васька? – сканировать тренированный мозг опекуна Венка и не пытался.
Иван Иванович молча протянул прямоугольник письма.
– Это же мое! – Венка никак не мог сообразить, какими путями, сохранивший амбре клочок переселился в карман Васькиного дядьки.
– С другой стороны читай…
Венка перевернул листок, обнаружив на обороте знакомую вязь букв чужого алфавита. Он поднял глаза на отвернувшегося в темноту за крыльцом Ивана Ивановича.
– Я не умею…
– В смерти моей прошу никого не винить! – выдохнул перевод с разрывающей душу горечью Иван Иванович.
– Это черте когда и кем написано!
– Она оставила этим кверху… придавила образцом…
Светлые прямоугольники окна и плохо прикрытой двери поплыли перед глазами.
– Как… где она? – Венка не решился задать страшный вопрос напрямую.
Иван Иванович, не оборачиваясь, до хруста в пальцах сжал засаленную тысячей рук и вельветовых задниц чабанов узкую кромку перила.
– Кабы знать…– Резкий звук звонка, непременного атрибута собраний, всполошил темноту. – Пошли! Потом договорим.
Потрясенный Венка вплыл в гудящую голосами духоту. Ног он не ощущал. Посередине возвышения, изображающего сцену, сидел бритоголовый монах в черном балахоне, ниспадающим складками раздвинутого занавеса. Монаха, скорее всего, провели через распахнутую черноту двери посередине левой стены. Во всяком случае, через крыльцо, где Венке арабские закорючки ударили кинжалом в самое сердце, никто не проходил. За монахом, опустив дула автоматов, стояли двое бойцов пограничников в зеленых надвинутых до бровей фуражках с лакированными ремешками по щекам.
Стол с оперативниками и председателем сельсовета, притулившимся сбоку на приземистой табуретке, стоял несколько наискосок в полутени дальнего правого угла.
Олег не взглянул на вошедших. Начальник же партии, пригнувшись к коленям, с чувством потряс Венкину руку и что-то горячо зашепелявил, явно заботясь о том, чтобы не привлечь к себе внимания тех, что на сцене. Пожилой, что привез Венку, поднялся из-за стола. Шум в зале стих в секунду.
– Здесь не суд, – грассирующий голос пожилого неприятно поразил Венку показной благородной усталостью. – Человек, взятый под стражу, жил среди вас и творил запрещенное законом дело, направленное против вас же. Я думаю, он расскажет! Судить его будут в другом месте. Назовите себя!
Вопрос адресовался монаху.
– Анчик лама, – монах слукавил, пользуясь духовным затмением и оперов, и доверчивых зрителей. Венка узнает о возможности подобного лукавства над ними много лет спустя, прочитав множество книг о различных религиях мира. Сейчас же он воспринял ответ монаха со слепой духовной прямолинейностью своих наставников.
– Возраст?
– С мая одна тысяча восемьсот семьдесят первого. Семьдесят четыре года.
Пожилой развел руками, мол, сами смотрите. Сидящему перед конвоем крепкого телосложения мужчине никак нельзя было дать более сорока, ну, сорока пяти.
– Цель прибытия, и откуда?
– Я человек Гор Мира, – лама говорил с модуляциями незнакомого Венке восточного акцента. – Цель? – лама помедлил с ответом, и вдруг его голос ударил медью монастырского гонга: – Духовное спасение страны под игом большевиков.
– Вы думаете, кого обвиняете?
– Я не боюсь вас!
– Тогда, святой мученик, расскажите, кому вы учили поклоняться односельчан? – пожилой едва заметной ноткой голоса подчеркнул скрытый пока от присутствующих смысл вопроса.
Лама не изменил манере ответов.
– Богине Зла, разумеется. Имя всуе не произношу, ни к чему вам.
Монах повернул голову к вопрошающему, и Венка вдруг с изумлением опознал в нем того, кто в переломное утро шел на него с монтировкой в руке. Он протер глаза, защищаясь от наваждения. Какие сомнения? Своеобразный покрой балахона сектантов с широченным капюшоном до локтей, он опознал бы из тысячи подобных. Прическа, усики – исчезли. Ладно, но голос? Голос без хохляцких «мац-мац, пидпер» и прочего!
«Одно тебе название – сучара, ты! Гад и вражина! Жаль, тебя не прибил!» Венка (про себя) зарычал на оборотня, погубившего его Ваську цепным псом. «Так вот какой Богине ты служила! Иван Иваныч говорил у Дерева духов.… Как я дешевой простоты не смикитил? Мать служила Богине Зла, а дочка? О, идиот! Все равно монах – сучара! Он Васькину мать травил опиумом и Ваську приучил. Ему человек – тьфу!» Смысл происходящего на сцене потихоньку возвращался в перегревшиеся сверх меры Венкины мозги. « А? Что? Обо мне спрашивают?»
– Вы покушались на убийство работника геологоразведочной партии?
– Я спасал священную тайну, – монах не думал терять самообладания.
– Вы признаете себя виновным в покушении?
– Признаю, – монах всем телом обернулся к пожилому. – Вам не понять, жизнь ничто по сравнению с тем, что Андреев разрушил неведением. Тебе проститься, юноша! – Лама привстал и над головами сидящих, дуновением ветра пролетела молния его мысли. – Василиса ушла к той, которой поклялась служить ее мать и она сама. Поклялась добровольно! Смирись с недоступной непосвященному уму волей. Та, которую люди моей веры чтят Богиней Добра, уже одевает на рабу божественной сестры своей небесные одежды вечности.
– Прекратите агитацию! – пожилой встревожился не на шутку. – Конвой!
– Всякая душа вылизывает плевки безмозглого тела! А вам, – монах одарил президиум нежностью глаз, сегодня предстоит выполнять мои команды…
Клацнули затворы автоматов, лама никак не прореагировал на действия конвоя. Он замолчал, продолжая сидеть вполоборота к докучливым вопрошающим, глядя на них немигающим взором.
Так он умер! – буквально подлетел со своей приземистой табуретки председатель. – Лама умер!
Конвойные и молодой оперативник, до того записывающий показания монаха, в мгновение ока шеренгой отгородили ламу от любопытства присутствующих.
– Все на выход!
Сидящие у самых дверей представители геологической науки тотчас оказались за пределами крыльца.
– Слава Богу, нас не тронули, слава Богу! – начальник партии семенил к стоящей в отдалении полуторке, и Венке показалось, что он осеняет грудь мелким-мелким православным крестиком щепотью.
Олег никак не подчеркивал присутствия, оставаясь раздраженно насупленным и молчаливым сверх ожидания бывшего друга. Лишь возле полуторки спросил начальника:
– Мне можно в поселок? С ночевой…
– В шесть, чтоб как штык! Работы невпроворот, отъезжаем на новую точку.
Ни здравствуй, ни прощай Венке.
Ваську они с Иван Ивановичем отыскали. Венка той же ночью сел за руль, предъявив начальнику партии любительские права. Во времена дефицита технических кадров с ними на работу принимали полноценными шоферами. Начальник сказал только:
– Не гони, смотри! Кстати, передать велели, будешь работать до вызова на экзамены, куда хотел. Готовься, не подкачай! А с Васькой? Все, что от меня зависит…
Первым делом заскочили к гроту, возле которого Васька ошарашила любимого камнем. На мысль проверить грот натолкнул все тот же клочок бумаги. Венка торопливо засунул руку «в пасть» по самое плечо.
Кристаллов не было! Венка шарил рукой туда сюда, и вынуждено признал, наконец, что стоит перед Васькиной могилой. Иван Иванович силой вывел многострадального парня на ветерок под звезды.
– Я не могу ехать! – Венкин шепот прозвучал в ушах сердобольного Васькиного дядьки истерическим воплем.
– Погоди, – сказал тот, немного подумав, заодно давая молодому и новому подопечному поостыть. – Что там лама про Богиню Добра говорил?
– Она… Она… – Венка не хотел и не мог представить Ваську в роли вечной служанки ни Богини, ни дьяволицы.
– Богиня Добра ее снаряжает. – Старый боец умел скрывать боль, проявляя завидное самообладание и здравомыслие. – Снаряжает, значит! А где, спрашивается, снаряжает? Не знаешь? А у меня соображение.… Нет здесь под завалом Васьки! Другой лежит под обвалом, или сперли изумруды снаружи – без разницы! Ледяного двойника, Богиню Добра надо искать!
– Где? – Венка несколько опешил от неожиданной тирады дядьки.
– Давай думать!
И Васькин родственник с завидной логикой изложил свои размышления по поводу существования божества-антипода.
«Хитрый ты мужик, и с соображением». – Венка смотрел на Васькиного родственника, а в его груди поднималась теплая волна признательности к суровому и неприступному на вид человеку.
– Мне Генка давно говорил, отчего у нас ледяные пещеры под носом. Настоящие ледники эвон где! – он отмахнул прокуренными пальцами на юг. – Щелей под землей видимо невидимо. Помнишь долину, где в декабре трава растет? Три репера в тот день мы еще ставили! Туда ехали, с машины выпрыгивали от мороза, значит. Держались за борта и бежали, согреваясь. А приехали – трава! Телогрейки побросали на землю! А почему? Генка говорил, термальные воды близко, а долина от ледников молодыми хребтами наглухо перекрыта.
По науке, холод куда тянет? Книзу, и просить его о том не надо. К нам он с ледников по старым щелям да пещерам сочится. На Урале, к примеру, в Кунгуре подобное явление от близкой мерзлоты… Я к тому, что никаких чудес!
Венка слушал Ивана Ивановича, и рот его понемногу приоткрывался не столько от получаемых сведений о пещерах (здесь, где сам читал и на курсах радиометристов рассказывали) сколько потому, что слышит научное обоснование от человека, которого по жизни считал слегка грамотным по далеким от литературы оборотам речи и повадкам чабана средней руки. Иван Иванович разгадал блуждание Венкиных мыслей.
– Тебе многое предстоит узнать, парень, о жизни. А пока заводи пропеллер и дуй к яме с гупером под камнем!
– И с медведем, – горько усмехнулся Венка, залезая в кабину.
– Что ты сказал?
– И с медведем…
– О, main Got! Как говорят немцы. Мы со Степкой того косолапого на мясо хотели… Мы выследили и в берлоге завалить хотели. Василиса помешала. Разгадала маневр и медведя увела. Давно еще… Мы пустую берлогу поцеловали.… Не берлогу! Там ход! Как я позабыл! – Иван Иванович несколько картинно хлопнул ладошкой по затылку и почесал его со значением. – Балда я, и есть балда!
Заметив, что машина приближается к повороту на шоферский ресторан, Иван Иванович, отнял от затылка руку и мягко положил ее на руль. Сбавляющая ход полуторка почти остановилась. Венка не любил посторонних рук на руле, твердо помня наставления школьного инструктора по вождению.
Его пассажир не заметил Венкиного недовольства.
– Дуй в лагерь, Венка! Утром на работу, пойдешь старшим в бригаде! Справишься? – Венка пожал плечами, но, сообразив, что предложение делается неспроста, кивнул утвердительно. – Справишься! Ты с радиометром и с магнитометром, и с буссолью хоть куда. Не мне старику чета. А я факелов заготовлю. После работы чухнем по тому ходу.
– Колька и Зинка не откажутся! – Недавний опыт одиночных подземных похождений прорисовался в памяти. Оба сейчас говорили дело, и понимание сложности исключало всякую торопливость или неподготовленность. – Они свои ребята…
Дня у Венки не существовало, работал на чистом автомате. Не пришел со случки Олег? Черт с ним! Венка нацепил радиометр, а треногу с привинченной намертво буссолью кинул через плечо поверх лямки рюкзака с образцами, и все дела! Разве колышки, отмечавшие места взятия проб настолько напоминали ему Ваську, что временами позабывшись, он принимался искать ее глазами, и, не найдя, горько усмехался торопливо прогоняя со щек неуместную водяную хмарь.
Не раз и не два «Медвежий лаз» упирался в «непроходимый» завал. Но ход продолжался и уводил вниз, вниз, вниз много удобнее грязево-ледяной ловушки, в которую угодил Венка.
Вторая Богиня таяла куда медленнее. Теплый воздух через тысячи щелочек оставил заметные следы на ее ледяном облике, чудом сохранив строгое и величавое равнодушие одутловатого лица.
– Такая красота уходит, – прошептала Зинка.
Венка не воспринял бы сейчас красоту миллиардов богинь Вселенной. Свет его факела метался из стороны в сторону, а глаза лихорадочно искали и не хотели найти то единственное, во что его потрясенный разум отказывался верить.
– Вот она!
Иван Иванович положил руку на горячее Венкино плечо и своим факелом показал направление. Венка зажмурился, повернулся к обозначившемуся у ледяных ног алтарю и с усилием разлепил веки.
Василиса, одетая в отливающий жемчугом саван лежала на плоском камне, невидимая со стороны входа за поражающим воображение хаосом старого обвала. В уголках ее тонких губ притаилась умиротворенная улыбка вечного сна, а оголенная правая рука свободно простиралась вдоль тела. Левая кисть оказалась приподнятой нарочно подложенным обломком принесенного с поверхности кварцита, и в ее изогнутых лепестками белого тюльпана пальцах переливалась зеленым обнаруженная Венкой в Каменной пасти друза изумрудов.
– Прощальный подарок тебе, Венка! – Иван Иванович шептал, но его голос гудел в ушах Венки колоколом набата, с его душераздирающим смыслом накатывающейся по чуждой и злой воле беды.
Венкина любовь лежала рядом и в бесконечном далеко, а он, Венка, ничегошеньки не мог поделать с разворачивающейся на его глазах пустотой безысходности. Венка повернулся и, уронив факел, побрел к выходу. Колька поднял факел, они с Зинкой закрепили его в изголовье, но прежде чем уйти долго-долго рассматривали небесных оттенков платье Василисы, принятое их другом за саван усопших, горячо перешептываясь в споре. Иван Иванович догнал Венку у верхних камней обвала. Покойница смотрелась с его высоты переливающимся в свете факелов продолговатым сугробом.
– Я обещал ей, – пожилой муж заметно волновался, – сказать тебе, что в тот раз, когда вы удирали через ледяной туннель, она сказала тебе неправду про то.… Ну, сам понимаешь, про что.… У дерева я врал, опять же, подыгрывая ей. Дыма без огня не бывает. Задумка носилась в воздухе. Василиса жила в полной растерянности после отца. Не в растерянности, в шоке! А после того, что натворила с Олегом, окончательно потерялась. Ты подвернулся спасающим от позора чудом судьбы. А она любила тебя!
– Олега!
– Тебя, дура, и только тебя! Она боялась своей и твоей любви, она знала все наперед, она пыталась защитить вас обоих, отводила беду, как умела…
– Меня едва не убили! – Иван Иванович производил на Венку прямо-таки гипнотический эффект. Ни Кольку, ни Зинку, ни Олега он бы и слышать не стал. Именно так «слышать», а не слушать.
– Меньше будешь трепаться в другой раз!
– О чем? – Венку озадачил неожиданный оборот дела.
– Помнишь маковые поля, где растягивали провода электроразведки?
– Я на тех полях маку на всю жизнь наелся.
– И помалкивал бы! Надрезы на коробочках помнишь?
– Я спрашивал, в тех надрезах опиум накапливается, – Венка не понимал при чем здесь тот солнечный день, электроразведка и шелестящие семечком маковые коробочки.
– Ты знаешь, чье было поле?
– Государственное…– Венка упорствовал в недоумении.
– Начальника милиции поле, балда! Это его мак ты потравил! А мак… – Иван Иванович выразительно потер большой и указательный пальцы. – Не отговаривайся! Задание, мол, выполняли, прочие хухры-мухры… Он проверял! Где ты таскал провода, сильная потрава. Олег он или хитрее тебя, или не знаю,… Он аккуратно ходил…
– Могли бы предупредить!
– Ты в уме? Но при ламе мент не посмел издеваться.… А кто кнут остановил?
– Длинный кто-то.
– Впрочем, не важно. Все в другом государстве, – Иван Иванович развел руки обнимающим Вселенную жестом. – Василиса, может, и замышляла чего, в чем призналась. Не знаю. Она пришла, когда все торопились на ужин. И осталась, ей верили, она человек ламы. Была…
Колька и Зинка медленно забирались на верхотуру каменного хаоса. Венка в последний раз оглядел мерцающий отсветами прощального пламени «снежный сугробик», бесстрастное холодное лицо изваяния в прозрачных каплях набирающих силу ручейков и поразился его несомненному сходству с ледяным идолом, что растаял где-то там за бурыми натеками разделяющей древних богинь стены.
– Как они похожи! Природа не может такого!
– Лица вырезал Анчик лама. Большой мастер! Добро и Зло, кто понимает про полюса в людской гордыни? Когда лама шел на тебя с монтировкой, он защищал свое творение от разрушения, защищал Василису, истинный мир души, в который верил, но в котором не успел убедить врагов.… Остальное – принятый уставом обряд.
– С ламой в пещере один на один мне б через три секунды прощальный абзац приснился! Не посмел он при людях.… Или не захотел. Предпочел пытку. Про синий кристалл фигню сочинили! – Венка покрутил головой, стряхивая незаслуженную обиду. На залитой солнцем дороге в его памяти возник отец: «Надо выстоять!»
– Сапфир Генка побоялся взять на себя. Его грех. Не устоял.
– А о душе человеческой лама с отцом одинаково сказали.… Ну, дела!
Колька и Зинка за их спинами продолжали спорить о чем то своем. Ход иногда сужался настолько, что приходилось животами и плечами скрести об острые выступы малохоженой подземной тропинки, но Венка заметил, что при малейшей возможности его друзья стремились идти рядышком, держась за руки.
«Будьте хотя бы вы счастливы в этом дурацком спектакле под названием Жизнь!» Послал Венка искреннее пожелание этой симпатичной паре, по взрослому понимая уготованною каждому роль тривиальной разменной пешки в этой всеобщей неизлечимой болезни. Он вдруг вспомнил Ваську в наряде ведьмы, свое сбивчивое объяснение в любви под звездами в кулак и беспечно списанный на ерунду ее страх в предательских отсветах неба.
– Надо выстоять! – произнес он вслух, не обращаясь, собственно, ни к кому и не опасаясь стать непонятым. – Надо выстоять, и точка!
Годы, годы! Вы как корабли,
Что в предутренней дымке растают,
И щемящей тоской наполняя
Вы ползете за край земли
Невозвратные годы мои.
Лерка замолчала. Ребята сидели, уставившись на рдеющие угли с видом детей, не смеющих оплакивать при сердитом отце отобранную игрушку.
«В данном случае внешность врет. Их чувства разнообразнее и глубже. Спору нет, сейчас ребята похожи на разобиженных мелковозрастных детишек, когда те замыкаются в себе, весьма похожи, но не более того…»
«Самая пора…»
Вениамин Макарович поднялся с любимого раскладного стульчика. Полумрак догорающего костра в купе с военным плащом на плечах придавали фигуре начальника партии некий противоестественный абрис: склоненная голова в неверном багровом мерцании смотрелась одиозной шевелящейся надстройкой, поставленной поверх укрытых брезентовым чехлом ящиков с образцами, и живущей отдельной от них самостоятельной жизнью. Ожидаемое бригадой заключение заметно буксовало в хитросплетениях мозга ведущего рассказчика. Но вот из длинных боковых разрезов плаща проявились руки, вернее их кисти, казалось, никак не связанные с туловищем из тех «ящиков» под брезентом и зависли над углями двумя, отрицающими логику придатками, согреваясь угасающим теплом. Так и не разродившись речью, Вениамин Макарович опустился на корточки, непроизвольно объединив отдельно живущие органы тела в изображение задумчивости просыхающей после дождя копешки сена.
И вдруг Танька завизжала так, что ребята шарахнулись от нее, зажимая уши! Но очень скоро вопли поварихи поддержал нестройный хор пугливых девичьих провизгов в сопровождении неудобоваримых речевых оборотов низких регистров мужского аккомпанемента. Позади задумавшейся головы на сене в полный рост ожившим прошлым стояла Васька.
«Призрачный абрис мрамора щек обрамляли разлохмаченные завитки темных волос, сливающиеся по контуру с мраком тайги. Лицо выглядело печатью проступающего ниоткуда мира теней, отдельно от тощей шеи и угловатых, не сказать, костлявых плеч». Черный парик, изодранная вдрызг юбка ведьмы с просвечивающими по дырам красными плавками, угловатый торс подростка и россыпь сверкающих неземным светом граней в протянутой к костру руке. Неуловимым жестом фокусника начальник партии пододвинул к костру стульчик.
– Присаживайся, Ева Генриховна! – Вениамин Макарович снял плащ, вывернул его наизнанку обрезиненной поверхностью наружу и укрыл им оголенные плечи супруги. – Он у меня сухой, тканью вовнутрь куда теплее.
Голоса подтянулись к тускнеющему на глазах свету. Ева Генриховна уселась рядом с мужем, разворошила палкой угли и, разломив ее пополам, уложила двумя черными колбасками. Несколько проворных рук в мгновение ока соорудили над ними пионерский шатер из хвороста.
Ева Генриховна стащила с головы парик, выпростала тщательно упакованные под ним волосы, войдя прямо на глазах в привычный образ начальницы камеральной обработки образцов и жены руководителя поисковиков.
– Купили нас? – не поймешь, чего в Сашкином голосе было больше, констатации факта или обиды.
– Зачем так строго? – Ева Генриховна несколько отодвинулась от набирающего силу пламени. Ее примеру без промедления последовали все составители увлекательной сказки. – Вы многое передали на редкость ярко. Неважно, что искажали или не отгадывали факты. Вы сумели передать дух событий, их лейтмотив, если хотите.
– Но вы не Васька – Василиса! А отчество… – пискнула Дашка.
– В том нет вины запевалы, то бишь, моей. – Вениамин Макарович сложил пальцы в замок и, опершись локтями о колени, уперся подбородком в по-рабочему узловатое сплетение. – У каждого времени свои сложности. Романовы нафаршировали Россию немцами и немками, кои большею частью обрусели. Иные позабыли корни, другие сохранили в сложнейших перипетиях истории, третьим пришлось поизгаляться, чтобы корни сохранить, не оказавшись на мушке, при двух мировых войнах и Гражданской с репрессиями в промежутках. Появились: Генрихи – Генки, Гансы – Иваны, Барбары – Варвары и рикошетом Яна, в полном соответствии с Василисой русского языка. Замечу, существует и женское имя Вася, именно Вася, как производное от той же Василисы.
– Свои меня всегда Яной звали, как мама назвала. А паспортистка, что документы офрмлляла проглядела… Да кто бы паспорт переделывал, когда каждый бланк был на строгом учете. – туман воспоминания коснулся глаз и растаял снежинкой на ладони. – Узаконили наш брак, после того как. Веник чудом меня от смерти спас. – Ева Генриховна на секунду крепко-крепко прижалась к мужу. – Пилюли изрядно кровь подпортили, да и лама оказался липовым. Жил настоящий лама Анчик в Бурятии, много самозванца ранее.
Вениамин Макарович расцепил пальцы и обнял супругу за плечи.
– Вы расспросите ее подробнее! Поверьте, Ева Генриховна откроет перед вами двери в удивительный мир с традициями и непонятой целой Европой философией. Вы читали о Рерихах или про Шамбалу?
– А как Вас спас… – Гавря запнулся в нерешительности, однако, преодолев смущение, закончил твердо. – Веник!
– Ты уверен, что хочешь об этом услышать?
– Он уверен, – ответил за товарища Сашка.
Ева Генриховна обернулась к мужу.
– Я предупреждала…
– Твоя щепетильность, Ева, переходит границы! – Вениамин Макарович взъерошился старым ежом с подбитым табачной желтизной мехом. – Рассказать, как есть и по порядку. Ты в могилу себя сведешь чистоплюйством. Истина, истина и еще раз истина. Ну, нетути другого пути!
Васькино лицо под мальчишеской челкой с рыжинкой обмякло, если не сказать на глазах постарело.
– Судьба, значит! Лама за день до ареста выкрал меня спящую из-под носа Ивана Ивановича или Ганса Шмидке, кому что ближе или по вкусу. Это и моя девичья фамилия…
– Я, помнится, не называл фамилии Геннадия Ивановича. Ее еще в колонии Макаренко перевернули на Шмоткина. С ней он и…А сегодня, вы знаете, я Андреева…
Где тропиночку сыскать к доле моей светлой?
Помоги, о Господи, мечте моей заветной!..
До отхода поезда Алма-Ата – Москва оставалась уйма времени. Колька и Зинка, напросившиеся проводить уезжающего домой Венку, бродили по шумным окрестностям базара в эпицентре столицы, преследуя сразу две цели: подобрать для матери Венки подарок с непременным местным шиком и посидеть «на посошок» за столиком на веранде укрытой зеленью кафешки.
Подарок подобрали быстро, не споря. Какой сын не привезет матери из дальних странствий традиционный платок местного колорита? И сразу после покупки просом из прохудившегося мешка сыпанули накладки.
В первой завяз по уши «главный виновник». На перекрестке возле кучки южных тополей, напоминающих издалека городской парк, его подстерег невиданный доселе аттракцион-силомер. Рогатая бычья голова на мускулистой шее со шкалой и стрелкой динамометра, прямо-таки заманила парня померяться силой со стальными пружинами, укрытыми под картонным камуфляжем.
Солнце палило в зените, владелец аттракциона откровенно скучал, тщетно высматривая среди деловой суеты города бездельничающую навзрыд клиентуру.
Два парня и девушка подлетели тренированным удлиненным шагом и свободным вымахом рук без малого до самого плеча. Откуда было знать опешившему от неожиданности мужику, что для ребят «поля» подобная манера ходить не менее естественна, чем катание велосипедистов по уклону велотрека.
– Канша турады, – неожиданно по-казахски спросил самый блондинистый и кучерявый из тройки.
– Бир сом, – машинально ответил хозяин бычьей головы и добавил для верности: – Рупь!
– Держи! – парень протянул деньги, и широко расставив ноги, ухватился за короткие рога силомера. – А если сверну?
Хозяин аттракциона снисходительно усмехнулся. Парень поднапрягся, едва заметно раскачивая бычью голову в разные стороны.
– Можно?
– Валяй!
– Ррр-аз!
На пределе шкалы силомера под картонным камуфляжем металлически хрустнуло, и бычья башка, беспомощно покачиваясь на поломанной оси, застыла свернутой под прямым углом.
На долю секунды блондинистый паренек растерялся от неожиданности, а потом вся троица разразилась гомерическим хохотом.
– Вы мне аттракцион поломали! – взвизгнул опешивший от подобного оборота дела владелец. – Вы мне за ремонт платите!
– А вот этого не надо, дядя! Тебя предупреждали, – вступился за товарища другой паренек, с косой челкой и очень худощавый, но развитый разворот плеч, вытягивающий синюю рубашку на груди двумя симметричными складками, говорил сам за себя.
– Тоже мне силомер! – съехидничала девица в притертой к бедрам мини юбке. – На хиляков рассчитан! Вишь стрелка на паршивых трех сотнях застряла!
Квадратного телосложения мужчина в скромном и дорогом спортивном костюме материализовался у ствола тополя.
– Тренироваться хочешь? Я веду секцию классической борьбы.
– Уезжаю через три часа, – потупился от смущения Венка, явно польщенный предложением «квадратного».
– Он уезжает!
– Поезд…
Провякали в поддержку друга «косая челка» и та, что в мини…
– От своей судьбы уезжаешь, – приветливо глядя на паренька прошелестел едва слышно «квадратный». – Передумаешь, запомни адрес… – он четко продиктовал улицу и номер дома, сопроводив слова не менее уверенным жестом мускулистой руки. – Общагу, форму, все по табелю, обеспечу. Не пожалеешь. Думай, башка! – Квадратный стремительно развернулся и растворился в прибое, штурмующем горловину торговых рядов.
– Оставайся Венка! – Зинка потянула паренька за белоснежный рукав его новенькой, только что с прилавка, рубашки.
– Ты хотя бы знаешь, с кем говорил? – присмиревший в подобострастии аттракционист ввинтил палец в лазурную синь неба. – Это сам главный тренер республики! То-то.
– Венка, будь человеком! Сдохнешь со скуки без нас! Я не за палец в небо… Я хочу…. Не уезжай от меня, от нее, – девичьи Зинкины плечики хрустнули под любовным Колькиным прижимом, – от всех нас, Венка!
Венка смотрел на друзей более чем растрогано.
– Я загадал перед силомером, – он даже перестал мигать, наблюдая реакцию Кольки и Зинки на его слова, – Я загадал, что если сверну этому болвану шею, то останусь!
– Урра! – придушенным визгом прошептала Зинка.
Венка, призывающим к молчанию жестом, остановил ее несвоевременные эмоции.
– Я загадал! Во-первых, останусь всего на чуток. Во-вторых, мне все равно надо поступать в институт или идти осенью в армию, двадцать шестого сентября исполняется восемнадцать. И! – Венка со значением загнул сразу три пальца. – В-третьих, я должен остаться не своей волей, а по независящим от меня обстоятельствам. А самое простое решение, быстренько съездить и вернуться. Поступать хочу здесь. Посмотрю на мамку, могилке бабушки поклонюсь и назад! Хочу в институт!
Первая непредвиденная накладка свершилась. Во вторую влипла Зинка. Подвел ее размашистый «полевой» шаг, на который ребята переходили автоматически, увлеченные ничего не значащей болтовней.
Согласно придуманному плану, они направились в уютную кафешку, укрытую от солнца зеленым плющом под развесистыми кронами городского парка на квартал ниже горного института, куда надеялся поступить Венка. Для незнакомых с прилепившейся к горам Алма-Атой, добавлю: понятие верха и низа в городе – не пустые слова. Перепад высот приличный, заметный невооруженным глазом и ногами. Ориентировке по ночной темноте помогает, только в путь!
Кому приходилось бывать в южных городах, не покажется странным и другая их достопримечательность – обилие арыков вдоль улиц. Именно некстати подвернувшийся арык, сорвал ребятам долгожданное и вызывающее приятное слюноотделение мероприятие, на которое они неслись с возрастающей по мере приближения к источнику шашлычных ароматов скоростью.
Перелететь метровую ширину арыка, искушенному в непрерывном преодолении препятствий полевику, раз плюнуть. Зинка сиганула не задумываясь. Последствия не заставили себя ждать. «Мертвый» шов мини юбки не выдержал натиска упругих округлостей, представив миру восхитительное зрелище загорелых, слегка прикрытых вишневыми трусиками бедер до того, скрываемых джинсовой тканью… М-да…
Мгновенно оценив ситуацию, мальчишки на правах друзей прикрыли оскорбляемый сторонним любопытством тыл подруги, а та, ухватив в кулачок, разбросавшийся по мягкому месту шов, засеменила к ближайшей скамейке.
Колька дунул на базар быстрее ветра и скоро, зашпиленная булавками юбка приобрела натянуто-пристойный вид.
– Чтобы я хотя бы раз напялила на себя подобную дрянь! – шипела Зинка, беспрестанно оборачиваясь к живой ширме ее аппетитных тылов. – И сама не надену, и детям до седьмого колена закажу!
– Зашить бы где? – деловито крутил головой Колька. – Может, на речку за город махнем? А? Я иголку с нитками купил. Крепкие, фиг порвешь.
– Или в кино на последний ряд, – Венке попалась на глаза вывеска кинотеатра, и он ляпнул первое заскочившее в голову «ля-ля», поддерживая тему. Остановились на варианте Кольки, автобусы-«босоножки» с открытым верхом сновали в ущелье Алма-атинки одна за другой до самого Медео.
– Пора на вокзал, – у Венки засосало под ложечкой. Через час, он останется со своей болью один на один и ничегошеньки невозможно будет изменить.
Зинка в обновленной на скорую руку «мини дряни» (как она ее окрестила в сердцах, уколов палец) и Колька, не поднимая глаз, кивнули и полезли по косогору к остановке. На остановившуюся в десяти шагах черную «Волгу» никто из ребят и бровью не повел.
– Вениамин Андреев!
Парень лет двадцати пяти в накрахмаленной рубашке при галстуке и строгих черных брюках не успел закрыть лакированной дверцы. Провожающие и отъезжающий насторожились. Объяснять государственную принадлежность машины нужды не было. Венка отделился от друзей и направился к окликнувшему его парню с «примороженной» маской невозмутимого спокойствия на лице.
– Не знаю за что, п-прощайте на всякий, – обернулся и кивнул, сделав ручкой.
Парень предъявил удостоверение сотрудника серьезной государственной службы и жестом пригласил Венку занять место на заднем сидении.
– У меня поезд… – начал Венка защитительную речь.
– Деньги вернут. Сдай билет! – Пожилой мужчина во всем черном смотрел благожелательно, и Венка понял, его не «заарестовывают». Разберутся, в чем им надо, и отпустят. Он протянул молодому билет и плацкарту. – Отца помнишь?
Вопрос застал врасплох, и Венка вспотел. Он и в школе боялся экзаменов из-за неожиданных вопросов на засыпку. Что сказать? От матери знал: с войны отец не пришел, а в списках убитых и раненых не числится. Ответ прозвучал в ключе, смахивающем на преднамеренную ложь. Пожилой кивком принял ответ, и в зеркало заднего вида Венка разглядел в темных глазах бесконечную усталость.
– А зачем уезжаешь? Ты в горный поступал. Разочаровался?
«Все знает!» Венка решил не лукавить, рассказал и про армию, и про институт, и про свое желание повидаться с матерью после смерти бабки. Про Ваську нет! Венка понимал, что это настолько его личное, что и матери не будет рассказывать, случись, все по уму образуется. Мать не бабка, она в Венкины дела вникала, когда ей приспичит. Бабка – другое дело, бабке выложил бы все, как на духу. На секунду Венке показалось, что пожилой разглядывает его в зеркало заднего вида бабкиными глазами. «Тьфу, ты!»
И вдруг мелькнули чужие со стороны молодого.
– Фотографии…
Пожилой залез во внутренний карман и извлек пачку черно-белых снимков.
– Кого из них знаешь?
На Венку смотрели плоские лица с выпяченной контрастностью изображения. Венка развернул пачку веером на манер карточной колоды.
– На этой мент, он меня допрашивал, когда чуть Олега не убили. Олег про него больше скажет, этот… (он едва не сказал гад, но во время спохватился) Олега живого в морг отправить хотел, старуха санитарка не дала. А здесь Микола, – шофер. В горах на меня с монтировкой полез, я врезал ему по кадыку, думал, что убил. Я видел потом его живого на той же полуторке, но не на работе. А сказали, та полуторка, что мы за пробами ехали, в ущелье рядом с дорогой сгорела? Слух по лагерю был, что и Микола того… – Венкин палец указал на размытую облаками голубую неопределенность небосвода. Других не помню.
Фотографии перекочевали назад в карман пожилого.
– На очной ставке подтвердишь!
– С Миколой?
– А что про казаха не спрашиваешь?
– Так придавило! Кто не знает?
– И Василису?
Венка напрягся, разгадав недосказанность в словах пожилого, только тот задавал вопросы, словно считывал с невидимой Венкиному глазу бумажки, сколько Венка ни напрягал мозг, пытаясь коснуться мыслей пожилого краешком своего сознания, ничего из его попыток не получалось. А заглянуть, ох, как бы не помешало! Венка понимал, что по природе он слегка тугодум, почему и не успевал продумывать ответы.
– Василиса жива здорова. Мы на рассвете уезжали в город... – И вдруг невозможная мысль взорвалась шаровой молнией. – С ней что-то случилось?
Пожилой промолчал, а молодой ответил:
– В Ак-булаке узнаем.
Горы остались за спиной. Безрадостная желтая степь наматывалась на колеса «Волги» пыльным полотном проселка по солончаку изредка привнося разнообразие в пейзаж выгоревшими на солнце пологими увалами.
– Остановись! – вдруг приказал водителю пожилой, и тот плавно прижал машину к обочине. Облачко пыли на мгновение накрыло машину белой взвесью. – Отлично, – почему-то удовлетворенно буркнул пожилой и дал команду на движение. Венка откровенно не понял маневра. Однако объяснять своих действий старший оперативник не стал. Обернувшись к притихшему на заднем сиденье пареньку, он снова одарил его добротой бабкиных глаз и с новым сожалением непрочитанной Венкой мысли выдавил из себя короткую фразу: – Тебе предстоит испытание, сынок.
«Ваську бы сюда, с ее умением слышать и видеть почище рентгена!»
За поворотом дороги на обочине, расплываясь в мареве сухих испарений земли, блеснули спицы инвалидной коляски с темной фигурой в кресле.
Сердце почему-то застучало часто-часто.
– Сейчас мы остановимся, – молодой смотрел по-прежнему неулыбчиво, но без служебного сумрака во взгляде. – Ты выйдешь, положишь левую руку на крышу машины и несколько минут поговоришь с тем человеком. – Палец молодого указал на инвалида в коляске. – Подходить к нему нельзя, он болен очень заразным заболеванием. Мы обещали ему это свидание.
– Не подведи нас! – тихо-тихо прошептал пожилой, и машина стала.
В коляске, укрыв лицо газетой, несмотря на то, что водитель последние метры ехал с выключенным двигателем и пыли в воздухе никто не видел («Известия» отметил Венка на «автомате») сгорбатился грузный мужчина без ног, судя по косым парусам пустых брючин над оттягивающими низ каравеллами туристических ботинок.
Венка выбрался из «Волги» и оперся левой рукой о горячий верх легковушки, не понимая, для чего ему, собственно, нужны все эти условности и подчиняясь инструкции. Предчувствие горькой правды отодвигало финал в приключившихся с ним непонятных играх ой, как далеко.
– Здравствуйте, – поздоровался он отрешенно без единой толковой мысли в голове, объяснявшей цель странного общения с точностью, хотя бы до диаметра промчавшегося между ним и коляской перекати поля. И вдруг сердце горячо толкнуло изнутри.
– Па-апка!
Как ни быстро рванулся Венка к инвалиду в коляске, молодому особисту деньги платили не напрасно. Мужчина медленно опустил газету. С безносого в струпьях от шрамов лица на Венку глядела ужасающая пустота глаз с бликами света в неизмеримой глубине. Венка попятился.
– Я внутри себя, сынок. А снаружи, война-разлучница на тебя смотрит! – голос оказался неестественно шипящим и тихим. – Прости, что вот так… Вечность размышлял, не хотел, чтоб ты знал. Правда победила! Она дороже… Матери промолчи, ни к чему ей.… Или потом…
Инвалид принялся складывать газету, искажая зримое восприятие лица наклоном головы, а Венка с ужасом осознал, о каком потом заикнулся отец.
– Мы ждали тебя! Сейчас я от неожиданности попятился, – Венка сделал попытку приблизиться, но молодой был начеку.
– Не в том вопрос. К проказе не привыкают. Так сложилось. Ноги фрицам оставил, лепра в тылу достала… Кем станешь?
– Из него оперативник классный получится, – подал голос старший. – Твой он сын, Макар!
– Я геологом стану! – Венка понимал, встреча с отцом оборвется не выдержавшей натяжения нитью, нужно успеть сказать самое наболевшее и главное. Ответ с показным упрямством подчеркнул созревшее неприятие, когда решали за него. Перед глазами сквозь степное марево миража вдруг забрезжила Васька с ее лукавым понимающим прищуром, и неожиданно для самого себя он выпалил: – Люблю ее! Очень…
Венка опустился на колени, горько сожалея, что в растерянности снова ляпнул «не то» обуреваемый метелью чувств, в которых круговертью сошлись: единственная мечта, канувшая в прошлое безотцовщина и это, скорее всего, первое и последнее свидание с калекой отцом, с его злым прошлым, настоящим и будущем без тени розовых тонов. Отец ответил не сразу, всматриваясь в сына оценивающей бездной черноты глазниц.
– Люби! Благословляю! Молодец, не передернул, поверил сразу и главное сказал. Не думал тебе показываться… таким, на пыльной от прокисшего солонца дороге. Я говорил, навязчивое соображение недавно появилось.… Читал, много больше размышлял.… Без борьбы размывается цель, отсутствие жесткой борьбы предопределяет деградацию и отдельно взятого человека, и общества. Ты прав, мои друзья тебя правильно оценили. Не будет у нас второго разговора. Тебя привезли, низкий поклон однополчанам за их риск. Выбор твой останется за тобой, но мой сын обязан знать и запомнить! Трудные времена грядут с потерями и соблазнами по части легкой жизни. Поднимут голову:
…распять готовые соседа за поцелуй тельца златого,
Не ведая беды души во тьме, вне стен святого дома.
Он видел: мерзость правит бал…
Страдая, верил! Он – стоял
Свой крест, влача в венце терновом!
Сквозь время истину вещал, и к примиренью призывая,
«Во истину» врагов прощая, твою он душу защищал.
Надо выстоять, не сломаться, не молчать. Верь, нельзя от нечего делать погубить жизнь травинки, муравья, безответного зверька, тем более, человека? По-доброму докажи, что душа сполна оплатит грех или…. Или придуманный церковью ад ей покажется сладкой сказкой. За себя я плачу и плачу, в бессилии тебя обнять. Моя душа платит кровью живого тела, спасая бессмертие. Значит, надежда не потеряна.
– Я не понимаю, папа!
Придет время (не скоро, долог срок испытания) все образуется и все тебе станет понятным. Прежде надо выстоять! Помни, сын, душа не придет к Богу, не подтерев плевки за тобой! Лишь после того.… Приходит, очистившись и уплатив долги плоти! Так понятнее?
Прощай, ты хороший сын! Расспрашивать нет времени, да и многое о тебе знаю. А вот, за то, что у тебя серьезно, спасибо матерям! И моей, что ушла, и твоей за твою сегодняшнюю чистоту души...
Понимая, что короткое свидание с отцом подходит к концу, Венка инстинктивно дернулся к нему, потом обмяк под ненавязчивой, но крепкой рукой.
– Прощай папка! Ты позвал, поверил! Я увидел тебя… Я останусь!
– За мной хорошо ухаживают.
Уйти просто так, Венка был не в состоянии. Родная кровь тянула, требовала общения, участия.… Размышлять ему не позволили.
– Пора…
– Куда писать?..
Отец прикрылся газетой, и вяло отмахнулся рукой. Не оборачиваясь, чтобы отец случайно не увидел его в слабости, Венка забрался в машину и оттуда, сквозь стекло, послал отцу прощальный привет расслабленной кистью. Разрыдался он минуту спустя.
– Рас-расскажите мне о нем!
– Перестань реветь, взрослый дядя…
–П-простите!
– Звезду героя разглядел?
– Н-нет…
– Звезды зря не давали! А остальное, прости, не имею права доложить. Сердцем помни, а письма через нас пойдут.… Без ответов, сам понимаешь…
Венка насупился, обдумывая слова пожилого, чувствуя нутром, что тот чего-то не договаривает. «Было б надо, сказал бы!» Вывод не утешал, но приходилось смиряться с обстоятельствами. «Найдут, потребуюсь!»
– Вот и умница, – пожилой, похоже, владел техникой чтения чужих мыслей не хуже Васьки. – Вытирай сопли и настраивайся на Ак-булак. Без сюрпризов там не обойдется.
В поселок прибыли перед закатом. Минутные сумерки, и бархатный шатер ночи от края и за край, расчертил по бриллиантам светил ломаную линию горных вершин. В одноэтажном домишке сельского совета их ждали. Иван Иванович дернул Венку за рукав, едва тот переступил порог. Он с начальником партии и с Олегом, насупившимся на дальнем краю скамейки во всю стену, наверняка остались бы незамеченными вошедшими среди собравшейся в тесной комнатушке совхозной элиты, между тюбетеек которой там и сям мелькали серые фуражки и яркие погоны милиционеров.
– Выйдем!
Следуя просьбе Васькиного опекуна Венка скосил глаза на Олега. «Взаправду не заметил, или что случилось». Темное предчувствие вызвало возле сердца тянущую истому.
– Где Васька? – сканировать тренированный мозг опекуна Венка и не пытался.
Иван Иванович молча протянул прямоугольник письма.
– Это же мое! – Венка никак не мог сообразить, какими путями, сохранивший амбре клочок переселился в карман Васькиного дядьки.
– С другой стороны читай…
Венка перевернул листок, обнаружив на обороте знакомую вязь букв чужого алфавита. Он поднял глаза на отвернувшегося в темноту за крыльцом Ивана Ивановича.
– Я не умею…
– В смерти моей прошу никого не винить! – выдохнул перевод с разрывающей душу горечью Иван Иванович.
– Это черте когда и кем написано!
– Она оставила этим кверху… придавила образцом…
Светлые прямоугольники окна и плохо прикрытой двери поплыли перед глазами.
– Как… где она? – Венка не решился задать страшный вопрос напрямую.
Иван Иванович, не оборачиваясь, до хруста в пальцах сжал засаленную тысячей рук и вельветовых задниц чабанов узкую кромку перила.
– Кабы знать…– Резкий звук звонка, непременного атрибута собраний, всполошил темноту. – Пошли! Потом договорим.
Потрясенный Венка вплыл в гудящую голосами духоту. Ног он не ощущал. Посередине возвышения, изображающего сцену, сидел бритоголовый монах в черном балахоне, ниспадающим складками раздвинутого занавеса. Монаха, скорее всего, провели через распахнутую черноту двери посередине левой стены. Во всяком случае, через крыльцо, где Венке арабские закорючки ударили кинжалом в самое сердце, никто не проходил. За монахом, опустив дула автоматов, стояли двое бойцов пограничников в зеленых надвинутых до бровей фуражках с лакированными ремешками по щекам.
Стол с оперативниками и председателем сельсовета, притулившимся сбоку на приземистой табуретке, стоял несколько наискосок в полутени дальнего правого угла.
Олег не взглянул на вошедших. Начальник же партии, пригнувшись к коленям, с чувством потряс Венкину руку и что-то горячо зашепелявил, явно заботясь о том, чтобы не привлечь к себе внимания тех, что на сцене. Пожилой, что привез Венку, поднялся из-за стола. Шум в зале стих в секунду.
– Здесь не суд, – грассирующий голос пожилого неприятно поразил Венку показной благородной усталостью. – Человек, взятый под стражу, жил среди вас и творил запрещенное законом дело, направленное против вас же. Я думаю, он расскажет! Судить его будут в другом месте. Назовите себя!
Вопрос адресовался монаху.
– Анчик лама, – монах слукавил, пользуясь духовным затмением и оперов, и доверчивых зрителей. Венка узнает о возможности подобного лукавства над ними много лет спустя, прочитав множество книг о различных религиях мира. Сейчас же он воспринял ответ монаха со слепой духовной прямолинейностью своих наставников.
– Возраст?
– С мая одна тысяча восемьсот семьдесят первого. Семьдесят четыре года.
Пожилой развел руками, мол, сами смотрите. Сидящему перед конвоем крепкого телосложения мужчине никак нельзя было дать более сорока, ну, сорока пяти.
– Цель прибытия, и откуда?
– Я человек Гор Мира, – лама говорил с модуляциями незнакомого Венке восточного акцента. – Цель? – лама помедлил с ответом, и вдруг его голос ударил медью монастырского гонга: – Духовное спасение страны под игом большевиков.
– Вы думаете, кого обвиняете?
– Я не боюсь вас!
– Тогда, святой мученик, расскажите, кому вы учили поклоняться односельчан? – пожилой едва заметной ноткой голоса подчеркнул скрытый пока от присутствующих смысл вопроса.
Лама не изменил манере ответов.
– Богине Зла, разумеется. Имя всуе не произношу, ни к чему вам.
Монах повернул голову к вопрошающему, и Венка вдруг с изумлением опознал в нем того, кто в переломное утро шел на него с монтировкой в руке. Он протер глаза, защищаясь от наваждения. Какие сомнения? Своеобразный покрой балахона сектантов с широченным капюшоном до локтей, он опознал бы из тысячи подобных. Прическа, усики – исчезли. Ладно, но голос? Голос без хохляцких «мац-мац, пидпер» и прочего!
«Одно тебе название – сучара, ты! Гад и вражина! Жаль, тебя не прибил!» Венка (про себя) зарычал на оборотня, погубившего его Ваську цепным псом. «Так вот какой Богине ты служила! Иван Иваныч говорил у Дерева духов.… Как я дешевой простоты не смикитил? Мать служила Богине Зла, а дочка? О, идиот! Все равно монах – сучара! Он Васькину мать травил опиумом и Ваську приучил. Ему человек – тьфу!» Смысл происходящего на сцене потихоньку возвращался в перегревшиеся сверх меры Венкины мозги. « А? Что? Обо мне спрашивают?»
– Вы покушались на убийство работника геологоразведочной партии?
– Я спасал священную тайну, – монах не думал терять самообладания.
– Вы признаете себя виновным в покушении?
– Признаю, – монах всем телом обернулся к пожилому. – Вам не понять, жизнь ничто по сравнению с тем, что Андреев разрушил неведением. Тебе проститься, юноша! – Лама привстал и над головами сидящих, дуновением ветра пролетела молния его мысли. – Василиса ушла к той, которой поклялась служить ее мать и она сама. Поклялась добровольно! Смирись с недоступной непосвященному уму волей. Та, которую люди моей веры чтят Богиней Добра, уже одевает на рабу божественной сестры своей небесные одежды вечности.
– Прекратите агитацию! – пожилой встревожился не на шутку. – Конвой!
– Всякая душа вылизывает плевки безмозглого тела! А вам, – монах одарил президиум нежностью глаз, сегодня предстоит выполнять мои команды…
Клацнули затворы автоматов, лама никак не прореагировал на действия конвоя. Он замолчал, продолжая сидеть вполоборота к докучливым вопрошающим, глядя на них немигающим взором.
Так он умер! – буквально подлетел со своей приземистой табуретки председатель. – Лама умер!
Конвойные и молодой оперативник, до того записывающий показания монаха, в мгновение ока шеренгой отгородили ламу от любопытства присутствующих.
– Все на выход!
Сидящие у самых дверей представители геологической науки тотчас оказались за пределами крыльца.
– Слава Богу, нас не тронули, слава Богу! – начальник партии семенил к стоящей в отдалении полуторке, и Венке показалось, что он осеняет грудь мелким-мелким православным крестиком щепотью.
Олег никак не подчеркивал присутствия, оставаясь раздраженно насупленным и молчаливым сверх ожидания бывшего друга. Лишь возле полуторки спросил начальника:
– Мне можно в поселок? С ночевой…
– В шесть, чтоб как штык! Работы невпроворот, отъезжаем на новую точку.
Ни здравствуй, ни прощай Венке.
Ваську они с Иван Ивановичем отыскали. Венка той же ночью сел за руль, предъявив начальнику партии любительские права. Во времена дефицита технических кадров с ними на работу принимали полноценными шоферами. Начальник сказал только:
– Не гони, смотри! Кстати, передать велели, будешь работать до вызова на экзамены, куда хотел. Готовься, не подкачай! А с Васькой? Все, что от меня зависит…
Первым делом заскочили к гроту, возле которого Васька ошарашила любимого камнем. На мысль проверить грот натолкнул все тот же клочок бумаги. Венка торопливо засунул руку «в пасть» по самое плечо.
Кристаллов не было! Венка шарил рукой туда сюда, и вынуждено признал, наконец, что стоит перед Васькиной могилой. Иван Иванович силой вывел многострадального парня на ветерок под звезды.
– Я не могу ехать! – Венкин шепот прозвучал в ушах сердобольного Васькиного дядьки истерическим воплем.
– Погоди, – сказал тот, немного подумав, заодно давая молодому и новому подопечному поостыть. – Что там лама про Богиню Добра говорил?
– Она… Она… – Венка не хотел и не мог представить Ваську в роли вечной служанки ни Богини, ни дьяволицы.
– Богиня Добра ее снаряжает. – Старый боец умел скрывать боль, проявляя завидное самообладание и здравомыслие. – Снаряжает, значит! А где, спрашивается, снаряжает? Не знаешь? А у меня соображение.… Нет здесь под завалом Васьки! Другой лежит под обвалом, или сперли изумруды снаружи – без разницы! Ледяного двойника, Богиню Добра надо искать!
– Где? – Венка несколько опешил от неожиданной тирады дядьки.
– Давай думать!
И Васькин родственник с завидной логикой изложил свои размышления по поводу существования божества-антипода.
«Хитрый ты мужик, и с соображением». – Венка смотрел на Васькиного родственника, а в его груди поднималась теплая волна признательности к суровому и неприступному на вид человеку.
– Мне Генка давно говорил, отчего у нас ледяные пещеры под носом. Настоящие ледники эвон где! – он отмахнул прокуренными пальцами на юг. – Щелей под землей видимо невидимо. Помнишь долину, где в декабре трава растет? Три репера в тот день мы еще ставили! Туда ехали, с машины выпрыгивали от мороза, значит. Держались за борта и бежали, согреваясь. А приехали – трава! Телогрейки побросали на землю! А почему? Генка говорил, термальные воды близко, а долина от ледников молодыми хребтами наглухо перекрыта.
По науке, холод куда тянет? Книзу, и просить его о том не надо. К нам он с ледников по старым щелям да пещерам сочится. На Урале, к примеру, в Кунгуре подобное явление от близкой мерзлоты… Я к тому, что никаких чудес!
Венка слушал Ивана Ивановича, и рот его понемногу приоткрывался не столько от получаемых сведений о пещерах (здесь, где сам читал и на курсах радиометристов рассказывали) сколько потому, что слышит научное обоснование от человека, которого по жизни считал слегка грамотным по далеким от литературы оборотам речи и повадкам чабана средней руки. Иван Иванович разгадал блуждание Венкиных мыслей.
– Тебе многое предстоит узнать, парень, о жизни. А пока заводи пропеллер и дуй к яме с гупером под камнем!
– И с медведем, – горько усмехнулся Венка, залезая в кабину.
– Что ты сказал?
– И с медведем…
– О, main Got! Как говорят немцы. Мы со Степкой того косолапого на мясо хотели… Мы выследили и в берлоге завалить хотели. Василиса помешала. Разгадала маневр и медведя увела. Давно еще… Мы пустую берлогу поцеловали.… Не берлогу! Там ход! Как я позабыл! – Иван Иванович несколько картинно хлопнул ладошкой по затылку и почесал его со значением. – Балда я, и есть балда!
Заметив, что машина приближается к повороту на шоферский ресторан, Иван Иванович, отнял от затылка руку и мягко положил ее на руль. Сбавляющая ход полуторка почти остановилась. Венка не любил посторонних рук на руле, твердо помня наставления школьного инструктора по вождению.
Его пассажир не заметил Венкиного недовольства.
– Дуй в лагерь, Венка! Утром на работу, пойдешь старшим в бригаде! Справишься? – Венка пожал плечами, но, сообразив, что предложение делается неспроста, кивнул утвердительно. – Справишься! Ты с радиометром и с магнитометром, и с буссолью хоть куда. Не мне старику чета. А я факелов заготовлю. После работы чухнем по тому ходу.
– Колька и Зинка не откажутся! – Недавний опыт одиночных подземных похождений прорисовался в памяти. Оба сейчас говорили дело, и понимание сложности исключало всякую торопливость или неподготовленность. – Они свои ребята…
Дня у Венки не существовало, работал на чистом автомате. Не пришел со случки Олег? Черт с ним! Венка нацепил радиометр, а треногу с привинченной намертво буссолью кинул через плечо поверх лямки рюкзака с образцами, и все дела! Разве колышки, отмечавшие места взятия проб настолько напоминали ему Ваську, что временами позабывшись, он принимался искать ее глазами, и, не найдя, горько усмехался торопливо прогоняя со щек неуместную водяную хмарь.
Не раз и не два «Медвежий лаз» упирался в «непроходимый» завал. Но ход продолжался и уводил вниз, вниз, вниз много удобнее грязево-ледяной ловушки, в которую угодил Венка.
Вторая Богиня таяла куда медленнее. Теплый воздух через тысячи щелочек оставил заметные следы на ее ледяном облике, чудом сохранив строгое и величавое равнодушие одутловатого лица.
– Такая красота уходит, – прошептала Зинка.
Венка не воспринял бы сейчас красоту миллиардов богинь Вселенной. Свет его факела метался из стороны в сторону, а глаза лихорадочно искали и не хотели найти то единственное, во что его потрясенный разум отказывался верить.
– Вот она!
Иван Иванович положил руку на горячее Венкино плечо и своим факелом показал направление. Венка зажмурился, повернулся к обозначившемуся у ледяных ног алтарю и с усилием разлепил веки.
Василиса, одетая в отливающий жемчугом саван лежала на плоском камне, невидимая со стороны входа за поражающим воображение хаосом старого обвала. В уголках ее тонких губ притаилась умиротворенная улыбка вечного сна, а оголенная правая рука свободно простиралась вдоль тела. Левая кисть оказалась приподнятой нарочно подложенным обломком принесенного с поверхности кварцита, и в ее изогнутых лепестками белого тюльпана пальцах переливалась зеленым обнаруженная Венкой в Каменной пасти друза изумрудов.
– Прощальный подарок тебе, Венка! – Иван Иванович шептал, но его голос гудел в ушах Венки колоколом набата, с его душераздирающим смыслом накатывающейся по чуждой и злой воле беды.
Венкина любовь лежала рядом и в бесконечном далеко, а он, Венка, ничегошеньки не мог поделать с разворачивающейся на его глазах пустотой безысходности. Венка повернулся и, уронив факел, побрел к выходу. Колька поднял факел, они с Зинкой закрепили его в изголовье, но прежде чем уйти долго-долго рассматривали небесных оттенков платье Василисы, принятое их другом за саван усопших, горячо перешептываясь в споре. Иван Иванович догнал Венку у верхних камней обвала. Покойница смотрелась с его высоты переливающимся в свете факелов продолговатым сугробом.
– Я обещал ей, – пожилой муж заметно волновался, – сказать тебе, что в тот раз, когда вы удирали через ледяной туннель, она сказала тебе неправду про то.… Ну, сам понимаешь, про что.… У дерева я врал, опять же, подыгрывая ей. Дыма без огня не бывает. Задумка носилась в воздухе. Василиса жила в полной растерянности после отца. Не в растерянности, в шоке! А после того, что натворила с Олегом, окончательно потерялась. Ты подвернулся спасающим от позора чудом судьбы. А она любила тебя!
– Олега!
– Тебя, дура, и только тебя! Она боялась своей и твоей любви, она знала все наперед, она пыталась защитить вас обоих, отводила беду, как умела…
– Меня едва не убили! – Иван Иванович производил на Венку прямо-таки гипнотический эффект. Ни Кольку, ни Зинку, ни Олега он бы и слышать не стал. Именно так «слышать», а не слушать.
– Меньше будешь трепаться в другой раз!
– О чем? – Венку озадачил неожиданный оборот дела.
– Помнишь маковые поля, где растягивали провода электроразведки?
– Я на тех полях маку на всю жизнь наелся.
– И помалкивал бы! Надрезы на коробочках помнишь?
– Я спрашивал, в тех надрезах опиум накапливается, – Венка не понимал при чем здесь тот солнечный день, электроразведка и шелестящие семечком маковые коробочки.
– Ты знаешь, чье было поле?
– Государственное…– Венка упорствовал в недоумении.
– Начальника милиции поле, балда! Это его мак ты потравил! А мак… – Иван Иванович выразительно потер большой и указательный пальцы. – Не отговаривайся! Задание, мол, выполняли, прочие хухры-мухры… Он проверял! Где ты таскал провода, сильная потрава. Олег он или хитрее тебя, или не знаю,… Он аккуратно ходил…
– Могли бы предупредить!
– Ты в уме? Но при ламе мент не посмел издеваться.… А кто кнут остановил?
– Длинный кто-то.
– Впрочем, не важно. Все в другом государстве, – Иван Иванович развел руки обнимающим Вселенную жестом. – Василиса, может, и замышляла чего, в чем призналась. Не знаю. Она пришла, когда все торопились на ужин. И осталась, ей верили, она человек ламы. Была…
Колька и Зинка медленно забирались на верхотуру каменного хаоса. Венка в последний раз оглядел мерцающий отсветами прощального пламени «снежный сугробик», бесстрастное холодное лицо изваяния в прозрачных каплях набирающих силу ручейков и поразился его несомненному сходству с ледяным идолом, что растаял где-то там за бурыми натеками разделяющей древних богинь стены.
– Как они похожи! Природа не может такого!
– Лица вырезал Анчик лама. Большой мастер! Добро и Зло, кто понимает про полюса в людской гордыни? Когда лама шел на тебя с монтировкой, он защищал свое творение от разрушения, защищал Василису, истинный мир души, в который верил, но в котором не успел убедить врагов.… Остальное – принятый уставом обряд.
– С ламой в пещере один на один мне б через три секунды прощальный абзац приснился! Не посмел он при людях.… Или не захотел. Предпочел пытку. Про синий кристалл фигню сочинили! – Венка покрутил головой, стряхивая незаслуженную обиду. На залитой солнцем дороге в его памяти возник отец: «Надо выстоять!»
– Сапфир Генка побоялся взять на себя. Его грех. Не устоял.
– А о душе человеческой лама с отцом одинаково сказали.… Ну, дела!
Колька и Зинка за их спинами продолжали спорить о чем то своем. Ход иногда сужался настолько, что приходилось животами и плечами скрести об острые выступы малохоженой подземной тропинки, но Венка заметил, что при малейшей возможности его друзья стремились идти рядышком, держась за руки.
«Будьте хотя бы вы счастливы в этом дурацком спектакле под названием Жизнь!» Послал Венка искреннее пожелание этой симпатичной паре, по взрослому понимая уготованною каждому роль тривиальной разменной пешки в этой всеобщей неизлечимой болезни. Он вдруг вспомнил Ваську в наряде ведьмы, свое сбивчивое объяснение в любви под звездами в кулак и беспечно списанный на ерунду ее страх в предательских отсветах неба.
– Надо выстоять! – произнес он вслух, не обращаясь, собственно, ни к кому и не опасаясь стать непонятым. – Надо выстоять, и точка!
Годы, годы! Вы как корабли,
Что в предутренней дымке растают,
И щемящей тоской наполняя
Вы ползете за край земли
Невозвратные годы мои.
Лерка замолчала. Ребята сидели, уставившись на рдеющие угли с видом детей, не смеющих оплакивать при сердитом отце отобранную игрушку.
«В данном случае внешность врет. Их чувства разнообразнее и глубже. Спору нет, сейчас ребята похожи на разобиженных мелковозрастных детишек, когда те замыкаются в себе, весьма похожи, но не более того…»
«Самая пора…»
Вениамин Макарович поднялся с любимого раскладного стульчика. Полумрак догорающего костра в купе с военным плащом на плечах придавали фигуре начальника партии некий противоестественный абрис: склоненная голова в неверном багровом мерцании смотрелась одиозной шевелящейся надстройкой, поставленной поверх укрытых брезентовым чехлом ящиков с образцами, и живущей отдельной от них самостоятельной жизнью. Ожидаемое бригадой заключение заметно буксовало в хитросплетениях мозга ведущего рассказчика. Но вот из длинных боковых разрезов плаща проявились руки, вернее их кисти, казалось, никак не связанные с туловищем из тех «ящиков» под брезентом и зависли над углями двумя, отрицающими логику придатками, согреваясь угасающим теплом. Так и не разродившись речью, Вениамин Макарович опустился на корточки, непроизвольно объединив отдельно живущие органы тела в изображение задумчивости просыхающей после дождя копешки сена.
И вдруг Танька завизжала так, что ребята шарахнулись от нее, зажимая уши! Но очень скоро вопли поварихи поддержал нестройный хор пугливых девичьих провизгов в сопровождении неудобоваримых речевых оборотов низких регистров мужского аккомпанемента. Позади задумавшейся головы на сене в полный рост ожившим прошлым стояла Васька.
«Призрачный абрис мрамора щек обрамляли разлохмаченные завитки темных волос, сливающиеся по контуру с мраком тайги. Лицо выглядело печатью проступающего ниоткуда мира теней, отдельно от тощей шеи и угловатых, не сказать, костлявых плеч». Черный парик, изодранная вдрызг юбка ведьмы с просвечивающими по дырам красными плавками, угловатый торс подростка и россыпь сверкающих неземным светом граней в протянутой к костру руке. Неуловимым жестом фокусника начальник партии пододвинул к костру стульчик.
– Присаживайся, Ева Генриховна! – Вениамин Макарович снял плащ, вывернул его наизнанку обрезиненной поверхностью наружу и укрыл им оголенные плечи супруги. – Он у меня сухой, тканью вовнутрь куда теплее.
Голоса подтянулись к тускнеющему на глазах свету. Ева Генриховна уселась рядом с мужем, разворошила палкой угли и, разломив ее пополам, уложила двумя черными колбасками. Несколько проворных рук в мгновение ока соорудили над ними пионерский шатер из хвороста.
Ева Генриховна стащила с головы парик, выпростала тщательно упакованные под ним волосы, войдя прямо на глазах в привычный образ начальницы камеральной обработки образцов и жены руководителя поисковиков.
– Купили нас? – не поймешь, чего в Сашкином голосе было больше, констатации факта или обиды.
– Зачем так строго? – Ева Генриховна несколько отодвинулась от набирающего силу пламени. Ее примеру без промедления последовали все составители увлекательной сказки. – Вы многое передали на редкость ярко. Неважно, что искажали или не отгадывали факты. Вы сумели передать дух событий, их лейтмотив, если хотите.
– Но вы не Васька – Василиса! А отчество… – пискнула Дашка.
– В том нет вины запевалы, то бишь, моей. – Вениамин Макарович сложил пальцы в замок и, опершись локтями о колени, уперся подбородком в по-рабочему узловатое сплетение. – У каждого времени свои сложности. Романовы нафаршировали Россию немцами и немками, кои большею частью обрусели. Иные позабыли корни, другие сохранили в сложнейших перипетиях истории, третьим пришлось поизгаляться, чтобы корни сохранить, не оказавшись на мушке, при двух мировых войнах и Гражданской с репрессиями в промежутках. Появились: Генрихи – Генки, Гансы – Иваны, Барбары – Варвары и рикошетом Яна, в полном соответствии с Василисой русского языка. Замечу, существует и женское имя Вася, именно Вася, как производное от той же Василисы.
– Свои меня всегда Яной звали, как мама назвала. А паспортистка, что документы офрмлляла проглядела… Да кто бы паспорт переделывал, когда каждый бланк был на строгом учете. – туман воспоминания коснулся глаз и растаял снежинкой на ладони. – Узаконили наш брак, после того как. Веник чудом меня от смерти спас. – Ева Генриховна на секунду крепко-крепко прижалась к мужу. – Пилюли изрядно кровь подпортили, да и лама оказался липовым. Жил настоящий лама Анчик в Бурятии, много самозванца ранее.
Вениамин Макарович расцепил пальцы и обнял супругу за плечи.
– Вы расспросите ее подробнее! Поверьте, Ева Генриховна откроет перед вами двери в удивительный мир с традициями и непонятой целой Европой философией. Вы читали о Рерихах или про Шамбалу?
– А как Вас спас… – Гавря запнулся в нерешительности, однако, преодолев смущение, закончил твердо. – Веник!
– Ты уверен, что хочешь об этом услышать?
– Он уверен, – ответил за товарища Сашка.
Ева Генриховна обернулась к мужу.
– Я предупреждала…
– Твоя щепетильность, Ева, переходит границы! – Вениамин Макарович взъерошился старым ежом с подбитым табачной желтизной мехом. – Рассказать, как есть и по порядку. Ты в могилу себя сведешь чистоплюйством. Истина, истина и еще раз истина. Ну, нетути другого пути!
Васькино лицо под мальчишеской челкой с рыжинкой обмякло, если не сказать на глазах постарело.
– Судьба, значит! Лама за день до ареста выкрал меня спящую из-под носа Ивана Ивановича или Ганса Шмидке, кому что ближе или по вкусу. Это и моя девичья фамилия…
– Я, помнится, не называл фамилии Геннадия Ивановича. Ее еще в колонии Макаренко перевернули на Шмоткина. С ней он и…А сегодня, вы знаете, я Андреева…
Обсуждения Чела