Чайка

Но Мати ничего этого не видела, она бежала по привычному маршруту к побережью, ориентируясь на годами заучиваемый план местности и слух.

Глаза ее не были предназначены для того, для чего нужны они обычным людям. Они не видели света и не различали цветов, но сил их было достаточно, чтоб в редкие моменты, когда всю девочку охватывала страшная тревога, узреть причину этого странного беспокойства… Мати видела чужие беды. И это был истинный дар свыше.

Всякий раз начиналось одинаково. Близ дома, в окрестностях, которые были ею так хорошо изучены, что тетя отпускала ее побродить одну, и где всякий ее знал; или на побережье, среди валунов дикого пляжа, где, гуляя, зачастую приходилось вставать на четвереньки, чтоб не упасть, поскользнувшись; или просто дома, Мати вдруг охватывало беспокойство, и подчас было оно настолько сильным, что она заходилась в судорогах. Внезапно мозг сковывал непонятный ужас, сердце пронзала боль, но в этом хаосе Мати прозревала. Образы всплывали в голове, заслоняя все прочее, окутывая дурманом, не давая ничего более ощущать. Вот она различала малыша… он сидел в кроватке один и надрывался от плача, а кухню заволакивало дымом, потому что его мать отошла на минутку и заболталась с соседкой… В ушах стоял истошный детский визг, переходящий в стон, и Мати, еще толком не зная, где находится квартира с несчастным ребенком, уже набирала пожарную, пытаясь почувствовать, куда следует направить помощь.

Конечно, она старалась. Ее вызовы в службах скорой и пожарной охраны принимались мгновенно на веру. Городок был мал, жители уже много раз сталкивались с прямыми доказательствами особых способностей девочки, да чего там: она выручила из беды многих, и за искреннее старание помочь люди платили уважением и лаской.

Конечно, не все удавалось. Те редкие случаи, когда Мати оказывалась бессильна, или просто не успевала, все понимали и ни в чем ее, разумеется, не винили – на все воля Божья, за редким лишь исключением – бывали постыдные случаи, когда потерявшие голову в беде люди кидали обвинения в адрес девчонки, но это резко пресекалось. Однако сама Мати со своими «промахами» смириться не могла никогда. И всякий раз тяжело переживала неудачу, воспринимая чужое горе как свой недосмотр.

К сожалению, в последнее время такие случаи участились.

И сейчас ей нужно было попасть в особенное место, ее место. Побережье таило в себе какую-то особенную энергию, какую не несло в себе ни одно другое место города, поэтому Мати часто сюда приходила. Все звуки и шорохи сливались в многоголосый, торжественный и легкий хор, накрывавший ее с ног до головы всякий раз…

А повседневный мир фырчал для нее десятками деловитых машин и механизмов, скрипел сотнями несмазанных шурупов и дверных петель в магазинах, трещал тысячами разбиваемых о край сковороды с шипящими на ней шкварками яиц, гудел проходящими рядом с клекотом и ворчанием старых дедов поездами, жужжал сверлами и прищепками, скользящими по веревкам с мокрым бельем на них, кричал множеством рожениц и надрывался воплями только что родившихся, мерно настукивал молотком знакомого мастера-краснодеревщика и слегка потрескивал открываемой, только что купленной в магазине напротив, книгой. Говорят, мама так любила читать…

Город жил и пульсировал. Мати направлялась к морю.
Наконец, море. Мати легко бежала уже по пляжу, оставляя в мокром песке рыхлые следы, тотчас за ней зализываемые волнами, и не могла понять, отчего так счастлива, и смеялась. Девушка неслась навстречу ветру в белом платьице, из которого давно выросла, но очень любила. Когда-то оно было ей свободно и доходило до пят… нынче едва касалось колен. Мати все твердили, что оно белое и потому ей очень идет, а сама она об этом могла только догадываться. Тетя, да и многие другие говорили, что Мати очень красива. Но девочку трогало лишь, когда соседи перешептывались, что она копия своей матери.

Она помнила только голоса родителей. Их унесла в один год одна и та же болезнь, когда девчушке едва было три, и тетя, принявшая Мати, часто читала племяннице Библию, объясняя, что они счастливы в раю.

А Мати нравилось думать, что мама и папа ее были чайками, но, родив ее, не смогли больше жить в городе и улетели. Иногда ей становилось обидно, что ее не взяли с собой, однако это она объясняла просто: ее сотворили, чтоб она помогала попавшим в беду…и Мати делала все, что могла.

Поэтому побережье стало ее обителью. Осторожно перебираясь через пеннобородые, густо заросшие водорослями камни, она слушала крики крылатых… И тихонько пела любимую папину песню «Свободен, будто ветер», временами застывая на месте и широко разведя руки…

Мати набрала полную грудь воздуха и нырнула. Благодаря урокам тети она плавала очень хорошо, правда, тете об этом не говорила; и вода дарила ей незабываемые ощущения. Прохладные пузыри стаями селились в складках платья, и рот растягивался в улыбке от щекотки. Мати прыгала и ныряла вновь, взвивалась над водой с кличем, подслушанным у какой-то птицы, звонко смеялась, глотала воду и притворялась акулой, клацая зубами над случайно попавшейся в ткань рыбкой… Ощущая невесомость всем телом, всласть отдаваясь чувству пустоты и легкости, Мати будто бы видела все, что ее окружало, видела всей кожей, всем телом, слышала крики «родителей» над головой, и не было ничего прекрасней девушки, резвящейся в ласковых объятьях хрустального гиганта.

Выходя из воды, тяжело и порывисто дыша, она со смехом упала на песок. Артистичными, тонкими, как у матери, пальцами, перебирала мелкий морской сор, лежавший всюду, и выбрала оттуда продолговатую, очень приятную на ощупь ракушку. Мати поцеловала ее и спела папину песенку еще раз.

Совершенно неожиданно (а ведь Мати всегда слышала приближение человека), неподалеку раздалось покашливание, и молодой мужской голос произнес: «Похоже, я Вас потревожил. Простите. Но вы прекрасны»

Мати порывисто перевернулась на живот и звонко рассмеялась:

– Что ж, это приятно слышать. Вы, кажется, тоже симпатичны, по крайней мере, голос замечательный. Так бархатисто рычит море, собираясь накинуться на песок штормом, но еще не…

– …Не раздавив берег, не так ли? Прекрасный вид отсюда. Гляньте, как алеет горизонт, - произнес незнакомец.

Мати вздохнула и села на песке.
– Да, наверное… - произнесла наконец она, - думаю, это поистине завораживает. Во всяком случае, то, что я слышу, удивительно. И кстати, я буду весьма признательна, если вы прекратите читать мои мысли. А не то буду мысленно ругаться!

– Мне просто было интересно, о чем ты мечтаешь, - ответил парень.

Затем произошло неожиданное. Но Мати не удивилась. «Сегодня так и должно быть», - сказала она себе…

Звезды встретили их объятья с пониманием. Море всю ночь целовало их тела…чайки благословляли их союз криками.

…Накатился восход. Медленно ступал он босыми розовыми пятками с гребня на гребень. Они вышли из воды в обнимку и направились вдоль берега по водорослевому ковру к скале, острым зубом поднимающейся из песка и воды. Зуб вспарывал подсвеченное брюхо медленно ползущей тучи…

Мати тихо улыбалась.
Они забрались на самый пик каменного кинжала. Утренний ветер трепал детское платьице…

– Ты поняла, что произошло? – спросил Ангел, немного виновато глядя на нее и торопливо расправляя помятые крылья.

– Да. Ты прав, восход и правда потрясающе нежен…подожди, а это что такое? Это море? Оно такое? Но… Впрочем, я так и думала. А какие из этих птиц чайки?

Но, милый, а как я буду теперь…а как я буду…ну ты же знаешь, в чем моя роль…

– Прости, у нас нет времени. Ты видишь все это? Это ведь то, о чем ты мечтала, правда? Ты так мечтала увидеть море? Ты помнишь это? Ты помнишь, как звала меня, как я шел к тебе?

– Да, помню.
– Ты готова?
– Да, конечно. Идем.
Они шагнули, взявшись за руки, в никуда. Где-то в городке закричал еще один младенец…

Они растворились, не ранив морскую гладь ударом. Лишь брызги хлестали скалу без устали.

Скалу Счастливых Чаек.