Бремя времени

Сознание пребывает в полуоглушенном сноподобном состоянии, т. к. мир обрушивается на нас водопадом неожиданностей, и при этом слишком многое от нас скрыто; мы в каждый момент времени знаем лишь крохотную часть целокупного нашего опыта, и еще меньше нам доступно из океана мирового знания, по-сути, меньше песчинки. Т.о., мы обитаем среди неизвестного, двигаясь наощупь, как лунатики, манимые блуждающими огоньками, наш ум со всех сторон атакует новизна, новые комбинации, вариации, положения; чтобы не спятить от этого разрушающего штурма, мы вынуждены сводить это все к чему-либо известному, систематизированному. Однако, туман неизвестного продолжает заволакивать разум, мы хватаемся за догадки, версии, предположения, косвенные методы, а по-большому счету нам ничего не ясно, мы говорим преимущественно о том, чего не знаем и сами не видели, говорим с чужих слов, и те слова тоже с чужих слов, и в результате такого бесконечного «испорченного телефона» получаем стократ искаженное, перевранное «знание о реальности», в которое свято верим как в единственно правильное, среди прочих заблуждений. В чем не прочь по-привычке самоутвердиться. Но это жизнь длящаяся, изнутри ее самой. Подобная галлюцинации. Другое дело — жизнь законченная. Когда она лежит биографией под нашим взором — отрезком, от и до. И распутывая кинопленку этой хроники, вносится огромный заряд ясности, особенно когда чью-то судьбу изучают миллионы людей, они погружаются в эту жизнь и дополнительно освещают ее, в такой судьбе, казалось бы не остается ни темного угла, однако ее притягательные тайны продолжают поглощать внимание и души тех, кто живет в этом пространстве жизни великих (ибо вобрали в себя много и многих...), словно в параллельном мире, наполняя собой ту мега-судьбу, присутствуя невидимым свидетелем историй, втекая напряжением зрящей воли в события прошлого, ставшего живой вечностью, цельностью.

ЛИШЬ ТОМУ, ЧЕЙ ПОКОЙ ТАИМ

Лишь тому, чей покой таим,
Сладко дышится...
Полотно над окном моим
Не колышется.

Ты придешь, коль верна мечтам,
Только та ли ты?
Знаю: сад там, сирени там
Солнцем залиты.

Хорошо в голубом огне,
В свежем шелесте;
Только яркой так чужды мне
Чары прелести...

Пчелы в улей там носят мед,
Пьяны гроздами...
Сердце ж только во сне живет
Между звездами.

Раскручивающаяся спираль.

Иногда все начинается не с начала, а с конца. Словно обратно раскручивающаяся спираль времени, когда вектор развития поменял направление на движение вспять, к истоку, к первопричине. Для некоторых людей конец представляет наивысшую ценность из всех стадий. В нем раскрывается тайна, разрушается и этим обретается целостность явления, раскрученной цепи последовательности, изъятой из беспричинно-неизвестного в сферу осознавания. И этот момент истины как проблеск закатного света покрывает нежно-теплым флером прощания на пороге исчезновения. Все уходит обратно, в океан недоступного и недостижимого, за порог обладания; сознание выпускает «из цепких рук» то, что наполняло его, сливалось с ним, поэтому уход чего-либо из нас — это и прощание с частичкой себя, уходящей вместе с теряемым нами. Но пока связь с бытием не оборвалась, мы являемся свидетелями разворачивающейся последовательности жизни, гипнотизирующей нас показами припасенных сюрпризов, неожиданностей и чудес. Что будет через год, через день, через час, через миг? Порой все до жути предсказуемо, а порой жизнь срывается в пугающую неуправляемость, выбивая разум из седла контроля, когда обнажается нечто непредусмотренное, запретное. И это нарушение табу, преступление прежних границ и прывычных очертаний вещей завораживает внимание, приковывая его к процессу и одновременно отшатывает прочь, вынуждая срываться в отрицание, непризнании реальным, в нигилизм, в «прятание головы в песок». Впрочем, безудержный рост всегда когда-нибудь завершается, исчерпав запал энергии. И начинается движение вспять, к сворачиванию, вовнутрь, к засыпанию.

ОСЕНЬ

Не било четырех. Но бледное светило
Едва лишь купола над нами золотило

И, в выцветшей степи туманная река,
Так плавно двигались над нами облака,

И столько мягкости таило их движенье,
Забывших яд измен и муку расторженья,

Что сердцу музыки хотелось для него...
Но снег лежал в горах, и было там мертво.

И оборвали в ночь свистевшие буруны
Меж небом и землей протянутые струны...

А к утру кто-то нам, развеяв молча сны,
Напомнил шепотом, что мы осуждены.

Гряда не двигалась и точно застывала,
Ночь надвигалась ощущением провала...

Пустота.

Пустота как зона отсутствия возможностей окутывает единичное, уникальное, собою отделяя от целого, отсекая от общего, общественно-социального, вмуровывая в твердую скорлупу индивидуального, погружая в ответвления раздробленно-частного. Она вмещает наши неполноценные "я"- осколки разбитого Большого Зеркала. Но и элиминирует из себя решительно все каким-то невротическим размозжением любой формы в припадке острой всенетерпимости. Требуя полного отсутствия объектов, абсолютной, кристаллической тишины и обездвиженности разреженного вакуума. Белый экран. Черный квадрат. Пустота заполняет фатальную трещину, непреодолимой пропастью разделяющей несовместимости.

НЕВОЗМОЖНО

Есть слова - их дыханье, что цвет,
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно.

Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.

Но лишь в белом венце хризантем,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих ве, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья.

И, запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разубрали,-
У забитой калитки я жду,
Позвонить сторожам не пора ли.

Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно - невозможно.

Безнадежность.

И вот мы всматриваемся в бездонный колодец пустоты, загипнотизированные веющей из его глубин безнадежностью. Но раньше из этой непроглядной черноты все же что-то возникало, проискривало световыми вспышками внутрь нашей герметичности, нарушая фактом контакта изоляцию одиночества. И оно было, то, что сумело-таки преодолеть этот барьер отделенности, - самым сильным, самым жизненным, раз исхитрилось проскочить через все препятствия, донося импульс чего-то очень важного и необходимого, именно нам, не соблазнившись иными альтернативами. И мы привыкли получать эти послания удачи, привыкли как к наркотику - к весточкам Бога, в которых переливались чудесами лучики Жизни.

Однако ничто не вечно, и приходит час, когда источник пересыхает, отдавши все накопленное добро, и щедроты прекращаются. Время сниматься с истощенных территорий и искать путь к новой земле и новому небу. Ибо эти места заполоняет гибельный мрак безнадежности, здесь нечем дышать, некого любить и незачем жить. Изнутри нас разъедает ядовитое жало тоски, ввергающее разум в потустороннее и остается лишь желание забытья. Нас поглощает волна темноты и утягивает прочь, в никуда.

ТОСКА МЕДЛЕННЫХ КАПЕЛЬ

О, капли в ночной тишине,
Дремотного духа трещетка,
Дрожа набухают оне
И падают мерно и четко.

В недвижно-бессонной ночи
Их лязга не ждать не могу я:
Фитиль одинокой свечи
Мигает и пышет тоскуя.

И мнится, я должен, таясь,
На странном присутствовать браке,
Поняв безнадежную связь
Двух тающих жизней во мраке.

На краю.

Мы делаем шаг. Отрываясь от прежнего, исчерпавшего себя. Сходим с мертвой точки, обретя движение. Все внутри нас оживились каким-то настороженным волнением прикосновенья к новизне, которая прорвалась скозь нашу закупоренность — глотком свежего духа. Но в этом акте воссоединения Связи с Животворящим Началом есть и чувство полного одиночества,- ведь мы вышли за прежние границы, ценой разрыва устоявшихся связей. И оказались там, где еще никто не бывал. Один на один с Новой Вселенной, оказавшись на узком мосту в Неизведанное, где место есть лишь одному. Протискиваясь в тесных вратах, которые пропустят лишь того, кто им предназначен.

КОТОРЫЙ?

Когда на бессонное ложе
Рассыплются бреда цветы,
Какая отвага, о боже,
Какие победы мечты!..

Откинув докучную маску,
Не чувствуя уз бытия,
В какую волшебную сказку
Вольется свободное я!

Там все, что на сердце годами
Пугливо таил я от всех,
Рассыплется ярко звездами,
Прорвется, как дерзостный смех...

Там в дымных топазах запястий
Так тихо мне Ночь говорит;
Нездешней мучительной страсти
Огнем она черным горит...

Но я... Безучастен пред нею
И нем, и недвижим лежу...
На сердце ее я, бледнея,
За розовой раной слежу,

За розовой раной тумана,
И пьяный от призраков взор
Читает там дерзость обмана
И сдавшийся мысли позор.

О царь Недоступного Света,
Отец моего бытия,
Открой же хоть сердцу поэта,
Которое создал ты я.

Обретение.

Дар жизни, каждодневный сюрприз, который всяк сущий получает, питаем этими посылками из бесконечности причин и вещающей беспричинности. Из этих даров и строится тело опыта и впечатлений, вспышки появлений как ноты в мелодике течения событий. Можно сказать, что эта музыка судьбы и вовлекает дух в рождение, мы приходим в жизнь, чтобы пить слухом нашу песню бытия, мы рождены ею, ибо лишь в ней ощущаем смысл существования. И вот, наконец-таки, пройдя период топей, мути и длинных запутанных коридоров лабиринта иллюзий и мрака, наша душа выходит на свет, к оазису гармонии и тепла, чудом дрейфующего в пространствах беснующегося и ревущего океана хаоса. Ради этого обретения мы оставили все прежнее и шли в непроглядность, в поиски и скитания, на зов его радиомаяка. Прокладывая себе путь потоком импульсов усилий - в сторону ощущения роста потенциала, перспективы, предчувствия будущего интуицией надежды. И вот - эврика! Кто ищет, тот найдет! Нам открылся Источник, откуда исходили направляющие предчувствия и знаки. Наступил момент воссоединения и слияния с собственной сущностью, бытовавшей прежде в саморазделении.

СРЕДИ МИРОВ

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому , чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому , что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

Бремя времени, ноша «я».

С каждым кругом солнца растут годовые кольца стволов деревьев, и человек обрастает массой осознаний, опыта, впечатлений, сил, умений и т. п. Мы наматываем на себя, как на клубок, структурированную нить времени, в которой записывается повесть существования. Растут возможности, растут обязательства, вокруг нас образуется целая сеть системы отношений, связей, и в этой хитросплетенной запутанности мы вязнем все больше и больше и уже не ясно — сами кто мы в собственной сети — паук или мушка, дает ли нам сеть прилив сил или высасывает из нас энергию, и где границы нашего «я», где мы перетекаем в других, во внешний мир, и где внешнее пространство проникает в нас и насколько глубоко?.. В конце-концов наступает пресыщение, даже самые желанные, интересные и полезные вещи, люди, ситуации, после многократного повторения, теряют притягательность и вызывают лишь апатию, желание избавиться от них. Отдать, отречься. Сменить заезженную пластинку. Эта накопленная усталость от однообразной системы напряжений и повторяющихся усилий несет в себе ощущения бесполезности, плавно нарастая и доходя до чувства невыносимости ноши бремени, когда хочется избавиться от всего, что загораживает «солнечный свет», дыхание изначального источника жизни, даже само собственное «я» ощущается как ненавистная ноша. Ничто не несет радости, удовольствия, нечто вроде ангедонии. И человек инстинктивно отторгает от себя осознанное до замылености, изгоняет из своей жизни прежде любимое, нужное, ценное. Возможно это предательство, в виде сопутствующего элемента любой перемены. С другой стороны, чтобы пришло нечто новое, нужно освободить для него место в душе, избавившись от чего-либо прежнего. Возникает примагничивающее приглашение — жертвоприношение. Порой оно бывает иррациональным, когда неизвестно точно, что мы желаем, просто избавляемся от опостылевшего, ведомые интуитивным отторжением того, что мешает войти в нас Будущему.

СМЫЧОК И СТРУНЫ

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.

В поисках любви.

Человек нуждается в любви. Каждый человек. Питается любовью, теми или иными ее формами. Лишите человека всего, что он любит и не давайте ничего взамен - и человек зачахнет, иссохнет, загнется. Подобно цветку, лишенного солнечного света и влаги, мы, люди, и есть цветы - появляемся лишь там, где созданы соответствующие условия, инстинктивно тянемся к свету, теплу, требуем уважительного обращения. Где нас не любят - нам плохо, жизнь без любви кажется бессмысленной и бесплезными видятся усилия, прикладываемые без ощущения, что когда-нибудь все это приведет к добрым чувствам или хотя бы облегчит душу от гнета недоброжелательства или внутренних терзаний, напряжения, вражды и неудовлетворенности. И что удивительно, каждый человек находит в этом огромном мироздании, свою нишу, где ему комфортно, куда доставляется все, отвечающее его вкусам и запросам (какими бы дурными они не были), он занимает свою орбиту, где он вращается и производит некие функции, нужные внешней среде (сколь бы злотворны они не были), он обживается в среде обитания, где получает признание со стороны окружения, власть над событиями, и чувство своей необходимости и желанности (как бы противен он не был). Мы вовлечены в реальность неким потенциалом любви, обращенной миром к нам, это уловило наше внимание в свои сети, зашорив сознание от всего остального, неактуального. Ради этого дыхания жизни мы рождались и преодолевали множество препятствий на пути. Так и странствуют мириады душ по пространству бытия в поисках любви, проходя через миражи, отражения, мечты и иллюзии, как наркоманы, зависимые от питающего живительного блага.

* * *
В ароматном краю в этот день голубой
Песня близко: и дразнит, и вьется;
Но о том не спою, что мне шепчет прибой,
Что вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны — и цветы берегу,
Мотылькам сберегаю их пыль я,
Миг покоя волны на морском берегу
И ладьям на далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней
И люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму наших северных дней,
Недосказанность песни и муки...

Утомленное солнце.

Когда-нибудь все иссякает, если восполняется меньше, чем тратится. И человек уж так устроен, что растрачивает свой потенциал во времени, вкладывая силы в то или иное. С годами фортуна начинает более обращать взор на других, более молодых, перспективных, и человек прискучивает миру, он все сказал, что было в нем и теперь лишь самоповторяется, он стал невкусен, вернее приелся, его энергией мир уже напитал свой вкус и пресытился, а жизнь требует нового, разнообразного, развивающегося. И человек ощущает, в свою очередь, пресыщение миром, жизнь утомляет и наскучивает, ему кажется, что он все уж повидал и нет ничего нового под солнцем. Остается лишь неизбывная усталость и желание сомкнуть веки и провалиться в вечный сон всезабвения.

* * *
Когда б не смерть, а забытье,
Что б ни движения, ни звука...
Ведь если вслушаться в нее,
Вся жизнь моя — не жизнь, а мука.

Иль я не с вами таю, дни?
Не вяну с листьями на кленах?
Иль не мои умрут огни
В слезах кристаллов растопленных?



Иль я не весь в безлюдье скал
И в черном нищенстве березы?
Не весь в том белом пухе розы,
Что холод утра оковал?

В дождинках этих, что нависли,
Чтоб жемчугами ниспадать?..
А мне, скажите, в муках мысли
Найдется ль сердце сострадать?

Поэзия прощания, прощения и забвения.

Мы получили свою дозу любви, и больше миру нам нечего дать, да и мы ему не можем ничего предложить, внутри нас любовь иссякла, интересы угасли, стремления обессмыслились. Нас больше здесь ничего не держит, пора уходить. Однако, мы еще сохраняем свое присутствие, догорая тлеющим огнем, растворенным в музыке осеннего заката. Исчезает в сердце и любовь и ненависть. Не тянет, как прежде, к страстям и борьбе. Хочется покоя гармонии, а не вражды, поэтому мудрость с годами заменяет силу. Уходит задиристость молодости, мелочное высокомерие зрелости, приходят снисходительность, понимание и милосердие. Доживая свое, нам больше нет смысла кого-то винить и унижать, привычно самоутверждаясь, мы уже стоим у последнего порога туда, откуда нет возврата, и, проникшись жалостью к себе, мы и других жалеем, и жизнь озаряется последней бессильной добротой, ускользающим теплом прощального взгляда. И на этой грани отсечения, разлуки, окончательности и возникает милосердие, как всего сущего таинственная связь.

ТОСКА МИРАЖА

Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе...
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе?

Мои ли без счета и меры
По снегу не тяжки концы?
Мне ль дали пустые не серы?
Не тускло звенят бубенцы?

Но ты-то зачем так глубоко
Двоишься, о сердце мое?
Я знаю — она далеко,
И чувствую близость ее.

Уж вот они, снежные дымы,
С них глаз я свести не могу:
Сейчас разминуться должны мы
На белом, но мертвом снегу.

Сейчас кто-то сани нам сцепит
И снова расцепит без слов.
На миг, но томительный лепет
Сольется для нас бубенцов...

Он слился... Но больше друг друга
Мы в тусклую ночь не найдем...
В тоске безысходного круга
Влачусь я постылым путем...

Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе...
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе?