Бой без правил и барон А.А. Гревениц

Послеобеденная конференция, проходившая в доме № 61 по улице Днепропетровской г.Санкт-Петербурга 20.12.1996г., плавно перелилась в откровенное застолье. Пили водку, и пили много. Я держал средний темп, за пару часов выпил пол-литра водки. Разгорелся спор на предмет того, кто же был прав, тот, кто эмигрировал после 1917 года или тот, кто остался в бывшей империи. Мне надоело молчать и слушать, заговорила водка: «Если бы те, которые сгинули или растворились в Турции, Америке, Китае и других странах, сплотились бы в один кулак с оставшимися в России, мы жили бы в другой стране. Помянем наших предков, тех, кто нашел свою смерть на родине и сделал свой переход в иной мир на родной земле, защищая её от комиссаров Троцкого, Ленина и Сталина», - вставил свою реплику я, поднял рюмку и выпил залпом. Нависшую тишину разрезал, будто бритвой голос-визг: «Говорят, ты занимался боксом?». «Да занимался», - ответил я. «Со мной будешь драться?», - спросил вставший из-за стола, лет на десять моложе меня и сантиметров на 15 выше. Рядом с ним, прячась, будто за стволом дуба, сидел бородач и главный редактор газеты «Монархистъ» Михаил Кулыбин, его пьяные глазки не по-доброму светились. Не то, что фамилии верзилы, я даже имени его не спросил. Мысленно я назвал его – Финн. «Руки длиннее моих, вес больше, килограмм на 12-14, т.е. выше двух метров и больше центнера, на ногах тяжелые армейские ботинки, говорил, что прошел чеченскую войну в разведке, сейчас старший в охране, постоянно тренируется. Засада», - пронеслась в моей голове информация. «Как будем драться?»,- спросил я, подошедшего ко мне вплотную Финна. «Без правил», - ответил заготовленной фразой Финн. «Трезвая торпеда, не пил, готовился. Вот так прием одинокого гостя из Хабаровска, очевидно Кулыбин поделился информацией, что я собираюсь на Украину на два месяца», - оценил я ситуацию так. Действительно, при мне было около десяти тысяч долларов USD. Бой без правил, без врача-травматолога, на грязном асфальте, на плохо освещенной площадке, на скользком снегу, очевидно, заранее было решено провести во дворе указанного 61 дома. Границами места поединка служил перекресток дворовых дорог, фура и стена здания. Наступил ранний декабрьский вечер, фонари над перекрестком и лампочки над подъездом дома № 61 на 1/3 освещали выбранную для поединка площадку. Болельщики Финна, числом около 8-9 человек, встали углом вдоль здания и к фуре. В лучах света от фонарей медленно кружился большими и фантастически причудливо красивыми снежинками редкий снег, ложась на выбранную площадку. Ветер порывами нёс его с Финского залива. Снежинки я рассмотрел позже. Впереди меня твердой, победоносной походкой шёл Финн. Мы вышли на центр площадки. Моя координация была явно нарушена количеством возлияния огненной воды. Я корил себя: «Зачем остался, для чего? Всё было ясно после визита монархиста Кулыбина в мой гостиничный номер. Сколько можно тренировать судьбу и ангела – хранителя?». Первый удар его правой ногой, вооруженной армейским ботинком, я пропустил в район печени, перехватило дыхание, я стал передвигаться медленнее. Стал дышать, словно пробежал три километра по пересеченной местности, хватая ртом воздух и художественные снежинки. Затем правой раскрытой рукой-клешней он нанес мне удар пальцем в левый глаз. Пошла обильная слеза и левый глаз перестал видеть Финна. «Бой без правил»,- напомнила мне чудовищная глазная боль. Правым глазом я смотрел на ухмыляющегося Финна, расчетливо двигающегося в зону пораженного левого глаза, это движение позволяло опережать меня и наносить невидимые для меня, длинные с выпадом, удары правой рукой. Ногами он уже не бил, он молотил кулаком правой руки по моей голове, плечам и рукам, защищающим её блоками, как будто забивал кувалдой костыли в шпалы Октябрьской железной дороги, как это делали в середине прошлого века. Вот и рот наполнился кровью, прикусил от его удара снизу свой язык. Чувствую себя плененным чеченцем. В такие секунды время останавливается. Вспоминаешь о Боге, как-то по особенному, всем сердцем открыто и призывно, тепло и пронизывающе, с таким же непередаваемым трепетом и искренностью обращаешься к Нему, и Его Высшим Силам за чудодейственной скорой помощью. Нет, не слышит. Подскользнулся, теряю равновесие и падаю, удар по почке все тем же ботинком вдохновляет и выпрямляет. Финн смеется мне в лицо. «Ну чё, деревня получил?»,- слышится в ушах, которые будто заложили все тем же снегом. «Да-аа-а полу-у-у-учил, да-да-да е-е-еще к-а-ак по-о-о-лу-у-у-учи-и-ил»,- гудят в голове пульсирующая кровь и мысль, как набат древнего колокола. Боковым зрением правого, уцелевшего пока, глаза вижу черноволосую женщину с распущенными волосами и смертельно-бледным жестким лицом в соболиной шубе, переливающейся темными и яркими красками. «Похожа на Смерть, наверное за мной. Нет, стоп, рано, она смотрит на Финна»,- мелькает у меня в разбитой голове. И в это мгновенье наступает мой переход в другое измерение. Я раздваиваюсь. Мой Дух поднимается на три-четыре метра над моим телом, затем смещается в сторону группы-поддержки Финна. Внизу остается тело-робот, управляемый моим Духом. Тело не чувствует боли, тело подчиняется Духу. Тело выполняет программу поэтапно, вначале - солнышко Демпси, затем - серия длинных ударов, переходящих в короткие. Сокращаю до минимума дистанцию с Финном и последним Люгаевским хуком в челюсть Финну, делаю перелом в поединке. Финн ударяется спиной об фуру, сползает. От удара правой ногой у него трещит череп. Болельщики бегут его поднимать. Поднимают и толкают на меня, питая последнюю надежду реванша. Мой удар лбом головы в его переносицу оставляет их последние надежды. Финн наверняка становиться инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Старый портовый удар «на Одессу», с которым меня познакомили грузчики из порта Ванино, поставил точку в нашем бою без правил. Ну чему могут еще научить старые каторжане и особо опасные рецидивисты, оставшиеся доживать свой век на краю России? Смотрю на свои руки, они в моей и его крови, и в этом коктейле медленно плавятся художественно – причудливые крупные снежинки, принесенные услужливым ветром с Финского залива. Дух соединяется с телом. Меня трясет. «Садись в машину, а то тебя здесь порвут», - слышу голос, разворачиваюсь, смотрю в глаза говорящему. «Ему можно верить», - проскальзывает мысль в разбухших извилинах. Дай Бог, Борису крепкого здоровья и отсутствия нужды в деньгах, да умрет он в глубокой старости, насытившись днями и в окружении правнуков и правнучек. Аминь. Борис доставляет меня на своей машине до гостиницы. По дороге, он, рассказывает мне о Распутине Г.Е. Мне также хочется рассказать ему о Ксении Ильиничне Морозовой, в девичестве Паршуковой, о матери Григория Ефимовича Распутина - Паршуковой Анне Васильевне, о деревнях Герасимовке, Покровское и Усалки, но полость рта медленно заполняется кровью с надкушенного языка, и я молчу. Доехали, киваю головой, Борис передает мне свою визитку. Шатаясь, вваливаюсь в номер, принимаю контрастный душ, и замертво засыпаю. Утром настойчивый телефонный звонок, вырывает меня из крепких объятий сна. Звонит Цапенко. «Тебя ждет Александр Александрович Гревениц», - слышу я, и думаю, что еще не проснулся, дотрагиваюсь до головы, резкая боль говорит: « Проснулся». Через час я шёл по коридору особняка XIX или XVIII века. Конец коридора, огромная деревянная лакированная дверь, бронзовая витиеватая отполированная за прошедшее время, со дня её крепления, десятками тысяч рук. Ручка, бьющая легким мистическим током. Обычно я резко открываю двери, но в этот раз, я неожиданно для себя потянул на себя антикварную ручку, так как тянут трос, прикрепленный к лодке. Желанной лодке, которую течением отнесло от берега, мне нужно переплыть на другой берег, во что бы то ни стало. Когда дверь за мной закрылась, я оказался на другом берегу, в другом измерении, в XVIII веке. Всё, что стояло, лежало и висело, дышало и пульсировало именно XVIII веком. Некоторые книги, стоявшие на полках, ковер, лежащий на полу, электропровод, идущий к хрустальной люстре, были родом из XX века, но Дух XVIII века, доминировал над Духом XIX века и Духом XX века, как стойкий аромат восточных пряностей над запахом незабудки и гвоздики. Комната – XVIII век была пуста. В ногах нет правды, и я присел на пружинистый, кожаный, черный диван. Вновь я ощутил остановку времени. Неожиданно для меня в дальнем левом углу комнаты времени появился А. С. Пушкин, это чувство длилось несколько секунд, до тех пор, пока Александр Александрович Гревениц не приблизился к письменному столу. Взгляд дуэлянта, осанка, профиль всё мне напомнило портрет А.С. Пушкина. Перед ним я часами стоял в Сочинском художественном музее, расположенном на Курортном проспекте, заряжаясь необходимой мне энергетикой в то лихое для меня время, когда Горбачев М.С. пришел к власти в СССР, а меня подставили главным бухгалтером Адлерского вагонного депо Туапсинского отделения Северо- Кавказской железной дороги. Да, в общей сложности часами, я вставлял свой взгляд в огромную картину с человеческий рост, как поочередно вставляют вилку в розетки с электрическим током. Как долго и на какие темы мы говорили, я не смогу Вам сообщить. Наш разговор закончился его вопросом: «Что Вы думаете о моей технологии «Фибретех»?». «В случае таяния ледников, повышения уровня мирового океана и возможного подтопления прибрежных зон континентов из Ваших модулей можно будет делать лодки. Мини Ноевы ковчеги»,- я не думал, я неожиданно для себя сказал это. Я посмотрел в его глаза своим правым глазом: «Он думает также», - возникла мысль и я услышал: «До свидания, Владимир». «До свидания», - сказал я и мысленно подумал: «Гений». Через пару минут я вновь окунулся в декабрь стремительно уходящего 1996 года. Через 17 часов купейный вагон поезда «Санкт – Петербург – Варшава» повез меня в сторону российско-белорусской границы, навстречу с Почаевской лаврой. В вагоне я был единственным пассажиром. «По одному приходим, и по одному уходим из этого мира», - сделал я последнюю декабрьскую запись в моем походном дневнике.