Бог Солнца

Вначале была серая стена, под стеной длинная темная полоса, потом какой-то твердый предмет. В тумане кружилось что-то мягкое, а внутри была боль, быть может, то был сам дьявол. От этой внутренней боли исходило громкое гудение, постоянный ритмичный звук – первый звук, отделившийся от хаоса, как особое и определенное явление; вокруг него группировалось и крутилось все остальное.

Боль все усиливалась, и звук усиливался, и теперь уже можно было отделить друг от друга эти два явления: боль и звук, что от нее исходил.

И на серой стене впервые появился бог. Кончик его длинного желтого шлейфа скользнул по стене – в этот момент я очнулся. На несколько минут стих звук, несколько мгновений я еще смутно и расплывчато помнил свой сон – грустное осеннее поле под пологим склоном горы – и на миг увидел себя на горном склоне. Я стоял чуть криво, корни мои выступали из земли, а крона наклонилась вперед. В тишине мои ветви радостно шелестели на ветру, я тихо и радостно пил из земли воду. Желтая борода бога, щекоча, колыхалась меж моими листьями. Передо мной дыбился маленький кустик, над ним что-то порхало.

Да, я вспомнил все это в тот миг, когда желтая полоса впервые появилась на стене. Тогда я уж точно знал, что дерево это – я. Помню и то, как ко мне подошло какое-то животное и неожиданно сорвало с дерева крепкий спелый плод, и плодом этим тоже был я. Вскоре последовало нечто ужасное: животное хрипело и топало ногами, а я испуганно и громко прыгал у него внутри; я был тогда текучим, густым и красным и лишь изредка видел желтого бога. На мгновенье он снова появился передо мной, но на сей раз это продолжалось очень недолго; я попал в какую-то темную штольню, где меня крутили и мяли, травили и разжижали, формовали, в конце концов из меня получилось очень маленькое ядрышко, и тогда я уцепился за что-то. Уцепился и почувствовал, что теперь некоторое время снова могу быть спокоен, как там, на склоне горы. Здесь тоже был желтый бог, но я не видел его желтизны ,ощущал лишь его тепло; проголодавшийся и замученный, я жадно стал поедать это тепло. «Слава богу, - думал я. – Я снова здесь, на склоне горы». И осторожно потихоньку опять расправил свои корни, меня охватила мягкая, теплая и темная земля, и я впитывал соки и тепло этой земли.

Потом появился какой-то скульптор, который вновь стал лепить меня. Скомкал, сжал мою крону, из множества маленьких веточек сделал четыре толстые ветви, две загнул к моему стволу, корни мои скрутил в один гибкий, цепкий корень. Это было очень забавно. Между тем мне вспомнились стародавние времена, когда я еще пробовал совсем другое: плавал в воде, скользил под водой, прятался среди деревьев и прекрасно себя чувствовал. Я стал ссориться с теплым богом, говорил, что хочу быть таким как прежде. Теплый бог не желал этого, но я упорствовал, настаивая на том, что я это уже пробовал и мне нравится, и превратился в головастика. Но тут выяснилось, что я не могу дышать как следует: мои жабры втягивали мало воздуха – и я чуть не задохнулся. «Вот видишь», - сказал теплый бог, закрыл мои жабры и вдул в мое туловище два маленьких пузыря. Я сразу почувствовал себя лучше. Затем я пробовал и другое, да. Мне вспомнилось старое: птицы, тюлени, кошки и пантеры, с которыми я бегал вместе когда-то, и я попытался стать таким, каким был тогда. Но ничего не получалось, и я наконец бросил все попытки и снова доверился теплому богу. Впитывал соки и много спал, потом все опять спуталось, и долгое время была тишина и пустота.

И теперь, когда желтая полоса появилась на стене, я в первый и последний раз осознал эти вещи. Тогда еще, думается, я знал чем дело. Вновь вернулся звук, мне стало ясно, что исходит он из меня, и то дерево, что стояло на склоне горы, сейчас лежит здесь, у стены, в какой –то круглой, твердой земле, корни его вырваны и увяли, безлистые ветви бело и мягко реют перед ним. Склон горы, знакомый склон, теперь был белой стеной, и по этой стене скользил шлейф желтого бога, как тогда по склону горы. Я и теперь был деревом – я очнулся от внутренней боли, копошившейся в моем стволе. Боль, по-0видимому, была вызвана тем, что у меня вырвали корни, и я не мог, как обычно, вцепиться в землю, чтоб впитывать из нее воду. Это и было причиной боли и дрожи, колебавшей мое горло – звука.

Когда желтая полоса появилась на стене, я повернулся к ней и сообразил, что могу теперь двигать своими ветвями, даже когда нет ветра. Две мягкие белые ветви реяли передо мной и хватались за шлейф желтого бога. «Что вы суетитесь, шевелитесь, когда нет ветра?» - спросил я у своих ветвей. Но они уже не ответили мне, как обычно, «Что это? – спросил я у желтого бога. – Что это, что это, что это?» и желтый бог что-то ответил, но так быстро и сбивчиво, и голос его звучал из такой дали, что я ничего не понял. Голос все удалялся, я еще видел, как машет мне рукой желтый бог, но уже не понимал его речей и , когда прислушивался повнимательнее, догадался, что это не речь вовсе, а только свет.

И теперь все было очень плохо: ветви мои не разговаривали, не разговаривал со мной и желтый бог, молчал горный склон, ни подо мной, ни надо мной никто не говорил, как я привык, предметы тупо и молча смотрели на меня и не понимали ни слова. Я уж думал, что наступает конец, когда ко мне склонилось что то белое, длинное, - о, да ведь это добрая, мягкая земля, счастливо подумал я, и вцепился в нее, и начал впитывать в себя. Было сладко, да, я чувствовал, как сладость разливается по моим ветвям и листьям.

Я обратился к ней, доброй, мягкой земле: «Как давно ты добрая, мягкая и сладкая. Правда, мы ведь никогда больше не разлучимся?" и я почувствовал, как она мне отвечает, но с испугом осознал, что уже не понимаю ее.. двумя ветвями я вцепился в нее, а то, что она ответила, было лишь жужжанием, бессмысленным шумом…. Только позднее я понял, что это означало, что сказала тогда моя мать:

- Слышишь, что лепечет наш крошка? Тю-тю-тю…. Ну, кто это поймет?

И в самом деле, когда я понял ее слова, то и сам уже не смог бы сказать ей, чего хотел тогда. А потом я все забыл.