От автора:
Будь внимателен, читатель. В твоих руках не досужий вымысел, а именно были-небыли, построенные на материалах легенд о царстве вечного мрака. Имена, клички, события часто подлинные, и воспроизведены с разрешения персонажей; география – достоверна. Время действия – дни моего поколения. Опустившись в заброшенную каменоломню “Никит”, вы увидите камень “Куриный бог”, прочувствуете тесноту “Чертова шкурника” или переночуете в гроте “Подкидыш”. Походники узнают в тексте Воронцовскую пещеру на Кавказе или Ловозерские тундры. Подробности подъездов и подходов опускаю намеренно, блокируя энтузиазм “чайников”, косяками прущих под землю неподготовленными или с корыстной целью. Недопустимо, даже ненароком, губить наше, исключительно легко ранимое, национальное достояние.
С другой стороны, тяга к неизведанному присуща человеку как дыхание. Поборник заповеди не навреди, может идти смело. Начинающему полезно помнить, толковый проводник для первых выходов под землю – не третий лишний. И не важно, если на первых порах трудно отличить штрек от штольни или сталактит от сталагмита, но быть вежливым с Природой мы обязаны всегда. “Береги Природу – твою мать!” каламбур с глубочайшим смыслом. Поверь скромному опыту: все-все-все, что нас окружает, чудесным образом понимает наше истинное к себе отношение. Незримое око Природы помогает сделать вывод, в каком качестве ты нужен Миру, в котором ты часть единого живого организма Вселенной. Оплевывая Землю, ты плюешь в лицо Матери, в собственную физиономию, в лица сестер, друзей и братьев. Поверь, жесткий ответ обязательно состоится и воздаст по заслугам более профессионально, чем можно вообразить.
Да, мы двуликие. Наполеон оказался для современников Злом, а какие нежные письма он писал своей Жозефине! А неоднозначные отношения Сталина к своим детям? Иных удивит сочетание: деспот и душегуб Петр Великий?! Не просты пути Микеланджело, Вольтера, Галилея, Суворова Пушкина и Толстого. Эйнштейн утверждал, что талант – это восемьдесят пять процентов трудоспособности, Чехов призывал выдавливать из себя раба... Раба лени, прежде всего. Жизнь редко бросала под ноги "великих" цветочки. Они были, когда добры, а когда дрожали от ненависти или вытворяли черте чего. Мы двуликие!
Черная туча Зла – реальность. От тебя зависит, коснется ли ее мертвящий язык твоего жилища. Не надо ждать возвращения Белого духа, тем паче, искать встречи. Загадок больше чем отгадок, а общение с тонким миром опасно. Тем не менее, научиться Вере, Любви и жить по совести, самое время не откладывая, чтобы не погубить свою душу, войдя с алчущим смерти мечом в жилище Матери. Природа простит срезанную палку, для костыля, убитого зайца, когда голоден, и надо выжить. Однако настоящий походник остерегается подличать и мата, тем более, в царстве вечной ночи. Он не постесняется признать неправоту и извиниться, случись с ним подобное, он уберет за собой мусор, сбережет доверенный ему мир и через понимание его гармоничности научиться истинной Любви.
“Да живешь ты вечно, читатель!” – говорят на Востоке. Мы плохо знаем себя и, до обидного мало, занимаемся духовными проблемами, погрязнув в духовном невежестве, а Жизнь, прежде всего и изначально – духовна, и потом... она безумно интересна! Отыщи себя, если не хочешь, чтобы тебе, обрыдло приземленное существование. Ты рожден для полета мысли и серьезных дел, и обязательно талантлив! Иначе не бывает. Грех, остаться сторонним наблюдателем! Помни об этом, и... удачи тебе!
Автор.
Перевоплощение
…И войдет сын с мечом к сестре иль к матери своей, и разит ея, и возродится, И будет так до скончания мысли…
Каменная книга грота Прометей
Свеча первая.
Туча висела над городом, а ее лиловый край переполненным злобой щупальцем тянулся на юг к заброшенным каменоломням.
Дни и ночи складывались в сутки, сутки каплями человеческих жизней вмерзали в годы, а годы ложились на могильники столетий забвением.
Он “взял след” и загнал ее в старые катакомбы. Три входа в подземелье оказались обрушенными, на четвертый он наложил заклятие “стены”.
Закончив работу, Белый дух воплотился в туман и прилег поразмыслить на извилистое русло Рожаи, что кольцом обтекает высокий холм, внутри которого притаилась его сестра – многоликая Вяльрма, исчадие ада. В последнюю встречу, она удрала через сифон. На этот раз ему следовало поступить осмотрительнее.
Белый дух прижался к журчащему ложу и позволил материнской крови увлечь себя в глубину. Каменистое дно откликнулось свечением. На северо-востоке под толстым слоем шевелящихся водорослей проявилась черная щель.
– Есть лазейка! – Белый дух вслушался в монотонный ритм артерии и, не обнаружив ловушки, втянулся в гудящее гирло. Реки, что текли пред сияющим ликом Ра, Дух воспринимал венами Матери-Земли, под землей – ее артериями. Океан называл сердцем, леса – легкими, а дожди – слезами. Артерия обрела высокий свод, и Белый дух покинул ледяную для человека купель.
“Время искать!..” Заклятие меча перекрыло сестре подступы к щели. Белый дух осмотрелся: черные крепи каменоломни покрывала плесень, стены сочились кровью. “Эх, человек! Не ведаешь ты, что творишь!” С беспредельной печалью размышлял Дух, прильнув телом к гноящейся ране матери. Туман, что послужил ему телом, загустел и восстановил фосфоресцирующие контуры человеческой плоти.
– Спасибо, мать! – пробормотал Дух, удовлетворенный осмотром нового тела. Сейчас он выглядел смуглым долговолосым человеком преклонного возраста. Атласную полу белого плаща, доходящего до светлых голенищ мягких полусапожек, зловеще оттопыривала гарда длинного меча. – Я пошел!
2
Анька застряла в шкуродере. Ни туда – ни сюда. Фонарик мигнул и погас. “Опять провод порвала. Черт бы побрал эти круглые батарейки с их дурацкими контактами! С плексом куда надежнее. – Анька пошевелила зажатой телом и камнем рукой. Перемещение оказалось микроскопически малым. – Так мне не дотянуться, надо выползать”. В кармане прощупывались спички и кусочки плексигласа. Но вытащить из-под себя руку, чтобы запалить НЗ, не было никакой возможности. Анька прикрыла глаза и заставила себя расслабиться. Вытянутая вперед другая ее рука перестала обшаривать отсыревшие стенки шкуродера и обвисла, жарко придавив голову к холодному полу.
– Мне мил сей мрак и тишина, и хлад могилы, и сладость риска, и азарт. Прости, любимый! Прости, не каждому дано понять, как могут хлад и тишина с любовию объять! Какой бунт чувств взрывают мрака лапы чрез жуткий камня стук иль глумы водокапов, – скривила губы в усмешке девушка, отвлекаясь от неудачи сочинительством и продолжая расслабляться в полной неподвижности. – С днем рождения, родная!
Наконец сердце перестало бухать в висках, а промозглый холод снизу добрался до костей и уколол отчаянием, погребенного заживо.
– Ну что ж, пора! – собственный голос в каменной бочке казался отсыревшим и совершенно чужим. – В гробу теплей, он деревянный…
Волнообразным змеиным сокращением мышц Анька заставила каждый мускул тела работать на движение вперед. Правое плечо протолкнулось за шкуродер. Анька перевела дух. Рука теперь могла отыскать надежный зацеп.
“Остальное дело техники, – подумала Анька, прекрасно представляя по памяти прижим плитой после шкуродера. – Прижим? Фигня! За ним свет достану. Угораздило же идти не тем боком к повороту, изгаляйся теперь через спину!”
Анька уперлась освободившимся локтем, напружинилась и почти тотчас зацепилась карманом за острый выступ... По инерции девушка продвинулась на один-два сантиметра вперед, старенький брезент штормовки противно скрипнул, останавливая движение…
– Этого мне не хватало! – прорычала Анька в темноту, вынужденно попятившись и стараясь не упустить из под локтя такую необходимую сейчас опору. Носок левого ботинка неожиданно уперся в крепкий уступ. Девушка, не раздумывая, рванулась вперед. Дальнейшее отступление теряло смысл: не пришитая к брюкам куртка скаталась на спине в тугой жгут, затруднив дыхание и грозя заклинить, уставшее повиноваться тело.
– Тррр-ак!
Анька в сердцах сплюнула, поднажала локтем, изогнулась, заваливаясь на спину… Позвонки протестующе захрустели, и... сразу стало легко. Анька высвободила прижатую телом руку, торопливо нашаривая карман.
– Вот не везет! – проскрежетала любительница щекочущих нервы ощущений от одиночных блужданий под землей, от кармана штормовки остались твердые бугорки развалившихся швов. Задев потолок мокрой от пота банданой, Анька проползла последнюю каверзу шкуродера на спине. В просторном штреке легкие задышали на всю катушку. О том, что можно снять куртку и вернуться за потерей, не хотелось и думать. – Назад, только под пистолетом! До «Свалки»* близко, доберусь наощупь, – прошептала девушка, ощупывая пальцами узкий лаз, оставшийся позади, куртку и пустое пространство перед собой. – Здесь по правой стеночке метра через три...
Воздух вдруг сделался тугим. Анька приостановилась, переводя дыхание. Черная пустота давила на нервы ужасами пещерных легенд. Невидимый потолок, казалось, полз книзу, презрительно наблюдая за жертвой зеленым глазом, тонким, как паутина контуром с призрачным круглым зрачком размером в гривенник. Анька подняла руку и ощупала шершавую поверхность над головой. “Глюк”, а быть может, запоздавший приступ клаустрофобии, отступил.
– У-уф! – лесным филином ухнула девушка. – Теперь дотянуться ногами до другой стороны штрека... вначале перекатиться, потом... – Левая рука наткнулась на что-то мокрое, омерзительно-скользкое и холодное. Анька взвизгнула и отдернула руку.
3
Белый дух остановился на перепутье штолен. Кому-то стало страшно в мрачном мире?.. “Или у меня разыгралось воображение?” Дух прислушался. Он привык доверять чувствам, но отчаянный призыв к Жизни не повторился.
Белому духу не нравилась это старое, порушенное временем и людьми подземелье. Катакомбы он не любил: суета добытчиков камня приводила духа в уныние. Открытые раны Матери: заброшенные карьеры или дороги, пересохшие русла лечил отец Ра. Катакомбы гнили изнутри, досаждая материнскому здоровью столетиями.
“И все же за “Куриным богом”* кто-то шебаршит?!” Прозрачный туман потянулся от правой руки Духа по запутанному обвалами лабиринту галерей.
Первичные потолки давно обрушились, но люди не отказались от катакомб. Они ползали над и под завалами по чудом сохранившимся “лисьим” лазам или просто по трещинам в рыхлой породе с упорством маньяков. Они тащили под землю горы всевозможного хлама и часто попадали в крутые передряги, не подозревая, что этот ядовитый хлам и есть источник их непоправимых бед. Хлам отравлял малоподвижный воздух, гнил сам и превращал известняк катакомб в зараженную тленом зернистую глину.
Духи пещер не поощряли свинства пришельцев в любом его проявлении: они насылали порчу, устраивали горе-спелеологам всевозможные каверзы, чаще в виде блудежа по кругу, не то угощали камушком по темечку…
“Вот она!” Белый дух присмотрелся к виновнице прокатившейся по переходам волны отчаяния и беззвучно расхохотался. Девчонка сидела в абсолютной темноте и пялилась глазами на... унитаз. – О, люди, люди!
4
Шестым чувством Анька поняла, что стояло в двадцати сантиметрах от ее носа. Брезгливо сморщившись, девушка чертыхнулась и прянула назад. Как она здесь очутилась? Данное творение рук человеческих было ей не просто знакомо, она сама стремилась к приметному гроту, чтобы надежно сориентироваться. Но ей казалось, – она не проползла к нему и полшага от коварного шкурника. И потом, Аньке никогда раньше не приходилось дотрагиваться до этого “ориентира” руками без перчаток. Однако обстоятельства требовали предельной ясности в самой черной черноте. Анька заставила себя протянуть руку, чтобы убедится: унитаз не плод психующего воображения. “Значит, мои ноги лежат в проходе!”
Вход в крошечный грот не шире полуметра: Анька совершенно не понимала, как она в него заползла, не зацепившись за стенки плечами. Девушка втянула ноги под себя, уселась лицом к выходу и вздрогнула. Щель чернела перед ней, выделяясь на фоне угловатых серых выступов стенки напротив. Странность заключалась и в том, что этих почти прямоугольных блоков она не помнила. Отказавшись от ощупывания стены и просто выставив руку для подстраховки, Анька вывалилась из грота.
“Просторная чернота слева – перекресток, где посередине должен торчать гнилой столб опоры. Мрачный прямоугольник справа – ход в тупик. Серое месиво из темных пятен перед глазами – стена не в фокусе, до нее я дотягивалась ногами, когда искала в грот. Потолок? Нет, над головой ничего не разобрать, – девушка попятилась, вдруг испугавшись потерять вход в грот с ориентиром. – Не показалось, на стене видны трещины и выступы!”
Анька пересекла ход и, касаясь увиденной стены плечом, засеменила на четвереньках к пересечению штреков, аккуратно перебираясь через скользкие обломки упавших креплений.
“Есть столб! Единственная подпорка потолка крохотного зала торчала с приличным наклоном и фосфоресцировала в том самом месте, где и предполагала Анька. Девушка поежилась от неправдоподобности открывшихся в ней талантов и уверенно свернула направо к “Куриному богу”. Серые стены, черные щели шкурников мелких переходов, зеленоватый огонь плесени по догнивающему с прошлого века крепежу работали исправно. А вот лаз вверх и он, поставленный на ребро камень с дырой в кулак “Сержанта”. – Я вижу в темноте или меня снова заглючило от напряжения? – прошептала Анька, присев передохнуть на косо упавшую с потолка плоскую глыбу. – Я ви... – повторила, было, она и осеклась. Непроглядная чернота навалилась сразу и со всех сторон.
5
Незнакомка находилась в безопасности, и Белый дух снова сосредоточился на поиске сестры. Прозрачные щупальца тумана текли от его рук по бесконечным лабиринтам, заползая в щели и закручиваясь перед старыми и новыми завалами кольцами сигаретного дыма. Под завалами валялись мятые ржавые вагонетки, рельсы, старинные шахтерские лампы, похожие на уличные фонари, что некогда украшали перекрестки больших городов, реже, истлевшие изуродованные скелеты людей или животных.
– А вот этот костлявый экземпляр мы уз-на-ём!
Белесые нити просочились на главную магистраль, по которой триста лет назад вывозили к реке добытые для построек блоки известняка, и высветили “за спиной Куриного бога” ведьму Двуликую. Девчонка сидела в двух шагах от нечисти и крутила во все стороны головой в грязной бандане, не ощущая опасности.
Тридцать лет тому назад он, Белый дух, увидел Двуликую впервые.… Нет! Двуликой она стала потом. В тот день она была обычной бабой и матерью мальчишки, которого он вынес на Тропу, не предполагая, что совершил первый шаг к собственному Перевоплощению.
6
Мальчишка лет двенадцати смело штурмовал незнакомые завалы и пел:
Тишина. В подземных переходах
Стены отражают свет.
Мне так грустно, мне так скучно –
Никого в системе нет.
Мне так грустно, мне так скучно –
Никого в системе нет.
Вместо электрического фонарика мальчишка сжимал исцарапанными пальцами канделябр на три свечи. Тонкий стальной отражатель защищал перепачканное глиной лицо от света.
А песенку отрок явно перефантазировал, на чужой мотив. Белый дух где-то уже слышал подобное...
Мальчишка дрейфил, болела ушибленная нога, и его голосок дрожал от боли и напряжения:
Белый дух грохочет камнепадом
И пугает темнотой.
Он старается даром, даром –
Скоро я вернусь домой.
Он старается даром, даром –
Скоро я вернусь домой.
– Больно ты мне нужен, чтобы с тобой возиться, – улыбнулся невидимый свидетель уловке маленького “хитрована”. Этим словечком, подхваченным незнамо, в какой стороне, он – Белый дух, отличал безобидных хитрюг от откровенных подлецов. – Пел бы лучше “Темнота пугает камнепадом...” Куда правдоподобнее! А вот с домом, малыш, тебе придется повременить. Ты зацепил Тропу, и произошел пространственный сдвиг. Так что, мой юный бог, гуляешь ты совсем по чужой, совсем незнакомой тебе системе, за тысячи верст от дома. Правда, “шустрикам” вроде тебя, сто верст – не круг.
Колеблющийся свет выхватил из темноты груду пестрого тряпья. Мальчишка вздрогнул, и голос зазвенел перетянутой струной:
Я не буду прятаться как мышка
Или плакать в темноте –
Пусть он видит, пусть услышит,
Что совсем не страшно мне.
Пусть он видит, пусть услышит,
Что совсем не страшно мне.
– Помогите! – послышалось мальчишке. Тряпье зашевелилось: из него высунулась белая рука, прикрытая оторванным по локоть рукавом брезентовой куртки. Яркие черные глаза сверкнули из-под околыша вязаной шапочки откровенным испугом, а из щели у самого пола показалась согнутая в колене нога в зеленом резиновом сапоге. – Кто здесь? Стой, где стоишь! Я тебя боюсь! Кричать буду!
И шапочку, и одежду, и мелькнувшее лицо измазала глина. Мальчишке показалось – девчонка чудом выбралась из обвала. Тем временем незнакомка с трудом приподнялась на руках и поползла проч. Левая нога тянулась за неуклюжим телом бесполезным придатком.
– Я помогу! – чужое страдание пересилило, страх улетучился. Прижимаясь к полу, чтобы не схлопотать “анальгин” в низкой штольне, мальчишка по-пластунски настиг улепетывающую недотрогу. – Чем тебе помочь?
– Не подходи! – взвизгнуло создание, защищая глаза от света не естественно белой рукой, и нырнуло в треугольную щель шкуродера.
Перед глазами мальчишки рука промелькнула обнаженной костью...
– Не б-бойся меня! Й-я помогу! – сглотнул осевшим горлом мальчишка, отгоняя ладошкой испугавшее его наваждение. Выставив канделябр световым щитом и позабыв о собственной боли, он устремился в открывшийся за шкурником вполне приличный прямой ход.
Приволакивая ногу, девчонка споро удирала по тоннелю. Мальчишка не отставал, сплевывая на стены переполнявшую рот загустевшую слюну.
– Не плюй на раны Матери, обалдуй! Пожалеть будет некому! – Белый дух поморщился от досады и отвернулся, чтобы успокоиться. Мальчишка ему нравился, но с другой стороны, по убеждению Духа, “слюнтявые недоумки” незаслуженно оскорбляли святой материнский образ.
Поворот! Исковерканная тяжестью крепь казалась непроходимой. Вверх-вниз, вверх-вниз... Девчонка ползла, выделяясь на коричневом фоне бревен покалеченной ящеркой с обрубком зеленого хвоста.
– Ну почему, ты, не веришь? – огорчение мальчишки достигло предела. Он устал и хотел пить. Однако отступление мнилось равносильным позору, и мальчик старался исполнить нормальный человеческий долг. – Меня зовут Андрей. Я живу на хуторе. Я помогу тебе! Только остановись!
От усталости стены и потолок расплывались перед глазами пятнами копоти. Мальчишке в какой-то момент померещилось, что кто-то большой и сильный несет его на руках. Но несет почему-то навстречу. Несет из галереи, куда подранком удирала девчонка.
“Врешь, не уйдешь! Ты ухайдакалась не меньше моего!” Необходимость действовать спугнула расплывчатое видение. Ныла раненая нога, горел пересохший рот и вдруг!..
– Поможешь, говоришь?! – застонало впереди замогильным воем.
Девчонка без заметного усилия оторвалась от пола и стояла не оборачиваясь. Андрей вскочил на ноги, по инерции сделал два шага и протянул руку, чтобы не уткнуться в грязные лохмотья лицом. Рука коснулась куртки и... прошла дальше!!!
– Тогда помогай!!!
Взбешенное лицо мертвой старухи обернулось и уставилось на мальчугана погасшими бельмами глаз. В хищном оскале гнилых клыков пенилась желтая слюна. Белые волосы над черным лбом стояли дыбом. Забитые грязью когти потянулись к горлу преследователя!
– Ааа! – завопил незваный доброхот сперепугу, теряя сознание и роняя свой живописный канделябр в жидкое месиво под ногами. Свет погас.
– Эй-ха-ха-ха-ха! – загрохотало по пустым переходам. – Вот теперь-то ты и поможешь мне, мой сладенький. Теперь ты мне хорошо-о-о поможешь!..
7
Волей судьбы, тридцать лет назад в этих самых катакомбах на его глазах свершилась роковая ошибка. Он, Белый дух пещер, недооценил коварную игру Красной тропы и опоздал вмешаться в трагическое для ребенка стечение обстоятельств. Мальчишка нашел успокоение в десяти шагах от Тропы и в паршивом километре от него, когда он отвлекся, осуждая плевки недоросля. А через минуту на искаженное страхом юное лицо медленно наползла счастливая улыбка покойника.
– Я вспомнил настоящие слова твоей песенки, малыш, – прошептал Белый дух, потрясенный ясностью своих видений. – Ее пели такие же, как ты, мальчишки в походе на привале. Шел проливной дождь. Штормил океан. На голом берегу ни дерева, ни кустика. Налегке, без рюкзаков, до спасительных скал – рукой подать. С грузом – совсем другое дело. Мальчишки показали себя молодцами! Они в мгновение ока сбросили оттянувшую плечи ношу на песок, укрылись прозрачной пленкой полиэтилена и, пережидая непогоду, тянули разноголосицу:
Небо в тучах, небо в тучах
Тополя роняют цвет
Мне так грустно, мне так скучно,
Потому что солнца нет
Дождь идет, стучит по тротуарам
И не хочет перестать.
Он старается даром, даром –
Солнце выглянет опять
Я не стану прятаться под крыши
Пусть он поливает, пусть.
Пусть он видит, пусть он слышит,
Что его я не боюсь
Пусть он видит, пусть он слышит,
Что его я не боюсь...
– Я им завидовал! У меня свое детство, малыш! Совсем короткое. И гулял я по Земле под чужими узлами с кровоточащими рубцами и на спине, и чуть пониже. Не один я такой гулял. Много нас угоняли на чужбину крестоносцы. И был у меня и настоящий друг… Лукса…
8
Обоз отряда крестоносцев. Избитая горная дорога. Двое арапчат плетутся за громоздкой косящатой арбой походной кухни, изредка оглядывая местность придирчиво внимательно:
– Видишь скалу, им не забраться на нее, Саади…
– Снимут арбалетом, Лукса.
К разговорам мальчишек прислушивается цыганка, что сидит на арабе, прижавшись спиной к черному боку котла.
– Будет лес, будет, будет!
– И в лесу поймают! – цыганка вышептывала слова, не повернув головы. – А болтливых рабов прибьют гвоздями к дереву за длинные языки!
Цыганка накинула нечто, напоминающее красную шаль, и зябко повела плечами. Мальчишки переглянулись, смущенные отповедью, потом осмотрелись.
– Кроме тебя, гадалка, нас никто не слышит, ты своя!
Цыганка поманила мальчишек рукой. Когда те приблизились, она протянула им две палки с обмотанными тряпкой концами.
– Своя, да не твоя, держите факела, несмышленыши, положите сзади, чтобы быстро схватить! Я старая, вам Бог поможет…
…Следуя приметам, что подсказала гадалка, Саади и Лукса с немилосердно коптящими факелами в тощих руках преодолели запутанный лабиринт и выбрались к огненному Оку Дьявола.
У провала на заросшем акациями краю базальтовых скал, у той жуткой дыры под землю, сбежавших одиннадцатилетних пленников ждала толпа разъяренных мужиков в стальных доспехах.
Ни мальчишки, ни их преследователи из отряда обозного конвоя не знали, что грозная сила охотников “за гробом господним” в этот солнечный день перестала существовать. Отважный основатель династии турецких султанов Осман Гази рассеял войска крестоносцев по всему Адриатическому побережью…
– Знал бы отец, что я здесь, – скулил маленький Лукса, а из его желтых кошачьих глаз текли слезы. Год назад он, внебрачный сын великого паши от красавицы-египтянки, бежал из дома, а сегодня – из плена. И никто, кроме друга Саади, не знал настоящего имени и происхождения знатного пленника. Луксой арапчонка прозвали в обозе. Луксой – Рысенком.
Око Дьявола напоминало топку печи на кухне богатого венецианского купца, но в отличие от купеческой топки, рубиновый глаз Ока горел холодным огнем. Маленькое сердце Саади стучало в висках, а по спине и груди скатывались целые реки пота. Впереди – неизвестность, позади – плен, хуже медленной смерти!
– Пойдем со мной в Око Дьявола, Лукса. Назад нам дороги нет!
– Оно преисподняя, Саади!
Лукса в сердцах зашвырнул свой факел в кровавое марево перед собой, и тот исчез без звука. Несколько минут арапчата стояли в растерянности: дубовая палка факела Луксы обязательно должна была, обо что-то ударится, на худой конец булькнуть в воду или проскрежетать о камень!
– Ты что-нибудь слышал, Саади? Там бездна!
К горлу подступил острый ком. Саади со всхлипом сглотнул, но от своего намерения шагнуть в холодное пламя не отказался.
– Лучше бездна, чем крестоносцы! Лучше Дьявол, чем крестоносцы! Пойдем со мной, Лукса! Будь, смел как твой отец, отважный Осман Гази, как рысь, чье имя ты носишь, как та цыганка, что поведала тайну Ока под страхом смерти, если мы проговоримся! – Саади стиснул зубы и решительно потянул друга прямо в жерло. Лукса попятился в темноту и отвернулся, скрывая слезы. – Мне тоже страшно, Лукса, только жить под солнцем – страшнее!
– Под солнцем люди, Саади! Я приму смерть от людей...
В голосе Луксы прозвучала обреченность такой силы, что Саади сдался.
– Тогда... тогда... не говори им, куда я пошел, Лукса... Пусть ждут у выхода, сколько хотят. Крестоносцы – разбойники, а трусы не полезут под землю. Скажи, что я тебя бросил, что здесь темно, страшно и летают черные оборотни. Пусть злятся на меня! Только молчи про старую цыганку!
– Вернемся в обоз, Саади! Крестоносцы побьют до крови, потом простят: не много чести убить арапчат. А цыганка говорила, что из Ока Дьявола никто не вышел! Никто не вышел, Саади!
– А кто сказал, что они погибли? Цыганка гадала на них, как на живых. Помнишь, что она нагадала?
– Нет ушедших в Око среди мертвых и среди живых нет...
– “... и среди живых нет”, Саади. Давно бы кто-нибудь объявился. Умоляю, вернемся, а уйдешь один, я... умру.
Лукса всхлипнул и резко повернулся к другу глаза в глаза. Скрывать было нечего: оба плакали и дрожали, каждый от ужаса перед собственным выбором и такой неожиданной разлукой. Саади молча протянул другу факел. Лукса принял нещадно коптящий светильник. Его голосок задрожал сильнее.
– Клянусь, что если выживу, стану великим воином, Саади. Я отомщу… за тебя, за нас. Клянусь! Пусть умру, но тайну Ока, тайну цыганки, а теперь и твою тайну, Саади, не выдам...
“Спасибо тебе за славную песенку, малыш. Она разбередила воспоминания моего детства, образы ушедших друзей и врагов, наши детские клятвы... Она тридцать лет назад вернула памяти мое прошлое, а сегодня судьба подвела тебя к перевоплощению, малыш. Ты не велик, но я верю – ничего нет на свете, крепче детской клятвы. Твоя песенка тридцать лет назад позволила мне сделать выбор, а сегодня свершится экзамен на мою и твою зрелость. Предстоит игра со многими неизвестными. Но ты будь спокоен! Ничто не ново под луной, мой мальчик. Все повторяется”...
9
Белый туман колючей веревкой перехватил ведьме горло и завалил навзничь. На мгновение Анька увидела синюшную мразь, разложившийся желтый оскал, белые патлы дыбом над страшными слепыми бельмами, вздрогнула и, прежде чем торопливо уползла прочь, неожиданно для самой себя, вдруг облаяла очередной “глюк” дворовой собакой...
Откуда было знать попавшей в переделку девчонке, что на ее родной планете закончился один из тайных циклов смены поколений хранителей подземного мира, и наступило время Великого перерождения Духов пещер. Что волей провидения Белый Дух и его сестра избрали для него ничем не примечательные катакомбы, и что это таинство предстоящего перевоплощения второй раз спасает ее от неминуемой мучительной смерти среди мрака.
– Дурачок, – дружелюбно ворковала, тем временем, ведьма, увертливо перевернувшись на тощее пузо и переставая перхать подавившейся кошкой. Ее азиатские глаза черные и слишком большие для жителей Востока, в пленительном сочетании с пухлым крошечным ротиком прямо-таки душили Хозяина пещер очарованием. – В самделе – дурачок. Таким, как та грязная тварь, сам черт не брат. Она современная девка студентка. Как она меня облаяла! Посмотри на ее выпученные глаза, потные нечесаные волосы. Б-ррр! Я сама ее боюсь!
– Где Вяльрма? – Синие змейки резвились в призрачных кольцах тумана, ни какое сногсшибательное очарование Двуликой твари не могло ослабить волю Духа и увести его в сторону от намеченной цели.
– Под каменной плитой. Тебе не достать! – очарование сгинуло, глубокие морщины оскалились гнилыми клыками. – Плиту положил Человек! Очень сильный... Сними небесный огонь, Хозяин! Больно!
– Веди!.. – Белый дух ослабил захват, но не настолько, чтобы ведьма смогла удрать. – Веди! Да свершится правосудие!
10
В “бомжовке” горела свеча. Анька воспрянула духом. Наконец то ребята пришли, а ей есть что порассказать: как продиралась сквозь шкуродер, как видела зеленые столбы, глаза и серые стены в абсолютной темноте, и про то жуткое, что промельтешило за ее спиной в “централке”. Судя по тишине, ребята спали.
– Привет, суслики! – крикнула Анька в приливе проснувшегося энтузиазма. – Принимайте именинницу!..
Эха не было. Не было и ребят. Было пусто, до звона тихо... И одиноко, ни для кого, горела свеча, воткнутая в бутылку из-под шампанского. От множества сгоревших на ней разноцветных свечей, бутылка смотрелась витриной натеков, не прочитанной сказки пещер. Скудный скарб Аньки лежал на просторном настиле лежака точно там, где она его бросила четыре часа тому назад.
В груди посередине что-то болезненно бухнуло, Анька присела на высокую ступеньку порога, горько усмехнулась невзгодам и вдруг разревелась навзрыд.
11
Белый дух и Двуликая летели по штольням и галереям. Ведьма не оборачивалась. Дух продолжал держать ее на коротком поводке неведомой ведьме энергии. Ошейник больно кололся тысячью иголок, и Двуликая спешила избавиться от ощущения дискомфорта. Жизнью правит интерес, сидеть на поводке всегда “скушно”. Словечко Двуликая подцепила от знакомой, разумеется, ведьмы. Так сказала бы, та новенькая… из москвичек... вшивая интеллигентка, которой сегодняшним утром взбрело в голову выброситься из окна...
Серая с зеленью тень заступила дорогу. Привидение высвечивалось босым, горбатым и длинноволосым. Тощая шея торчала из выреза хламиды острым изломом призрачного кадыка. В костлявой руке дрожал старинный фонарь. Свеча оплыла и не горела, но дух катакомб нес фонарь перед собой, и могло показаться, что он освещает себе дорогу видимым ему одному пламенем.
– Слава повелителю Камня! – кадык дернулся в такт словам, произнесенным раздельно голосом сухой листвы, колени призрака подогнулись.
– Еще не нашел себя, Никита? – Белый дух подхватил пещерного долгожителя, остановив ритуальное падение на истоптанную тысячами ног туристов глину.
– Нас много под завалами... Мы давно не спорим, кто и где лежит, и чей крест стоит под солнцем над нами. – Зеленые пряди коснулись-таки пола.
– Терпи, Никита, не вини тех, кто в каждом из погибших торопился признать своего, чтобы принародно оплакать, похоронить и получить скудное вспомоществование. Кто смел, тот и съел. Помнишь, каких вас доставали из-под обвала? Токмо прийдет срок, всех отпоют скопом и на век запечатают лазейки в катакомбы, объявив их священной братской могилой. – Белый дух снова выпрямил старика и, не давая тому упасть на колени, глянул в пустые очи призрака. – У живых свои промыслы! А не приведи бог, позабудут, я помню тебя, Никита, и найду способ освободить от бремени забытья. Береги покуда каменоломню от олухов, что мнят себя пещерниками-спелеологами!
– Стал быть, порешить тех, что в “Шизе”?
– Не уважили?
– Свечку поставили... Безобразят без пригляда в системе...
– Присмотрись, пожури, ежели по первоглупости.
– Исполню, надега! Прощевай, стал быть!
Серый с прозеленью туман плесенью пополз по стене и растаял.
– Мы пришли, – вякнула Двуликая, задохнувшись кашлем, и колючий ошейник исчез. – Твоя сестра внизу. Но ты в самделе не подымешь камня! – Тонкий палец ведьмы уперся в желтую с ржавыми прожилками плиту под ногами.
– Конец пути, – улыбнулся Белый дух ведьме, просачиваясь сквозь преграду. – Это конец моего пути, Двуликая.
12
Причудливый “гриб” неподвижно висел в воздухе, опираясь на мокрый пол разноцветьем силовых линий. А над “грибом” тлела тьма.
“Не успел я. Укоренилась Вяльрма!” Белый дух оперся плечом о стену и не без любопытства разглядывал, более чем странное, сочетание геометрических фигур перед собой. Нелепое сооружение слыло родной сестрой, и Белый дух не мог сообразить, что же их объединяет на чисто физическом плане.
Шляпка “гриба” состояла из двух составленных со сдвигом пирамиды и куба, на вид вполне окаменевших. Прозрачные кольца энергии трепетали пестрой бахромой по краям основания, просачивались в изжелта-коричневое месиво трещин пола и тянулись к стенам извивающимися потрескивающими электричеством щупальцами. Над пирамидой струилась тьма. Скошенные к вершине грани бугрились осклизлыми желваками в ритме неторопливого дыхания, а с мокрого бока на Белого духа уставился глаукомным глазом омерзительно-синюшный лик бабы Яги.
– Здравствуй, брат! – гнусная рожа осклабилась в улыбке. – Не промахнись своей железной махалкой. Туча над городом разливается людской болью. Торопись с возрождением.
– Зло над городом – твое черное и последнее дело, сестра!
В руке Белого духа неуютно блеснул меч.
– Ты так ничего не понял! – вислые губы Вяльрмы искривила совсем не злая, скорее горькая усмешка. – Так и уйдешь, не разобрав первопричин!
– Не заговаривай зубы, корень злодейства! Я пришел с тем, чтобы тебя выкорчевать. Ты правильно понимаешь суть древнего заклятия: у меня нет права промахнуться. Или ты надеешься помешать мне?
Жуткая маска втянулась в пирамиду и выползла из основания куба. Сейчас она хохотала.
– Ты знаешь, что не промахнешься, умник. Не знаешь только, что уйдешь дураком. Мы оба умрем! Вопрос, что из нашей погибели выйдет? Ты подобрал для перерождения озлобленного на людей мальчишку! Что он тебе? У него всего опыта жизни под землей – тридцать лет Тропы! “Ловленный мизер”, как говорят картежники... Случись беда, рази, он вытащит? – Белого духа покоробила вульгарная самоуверенность сестры, но возразить он не успел. – Успокойся, простофиля, – продолжал жужжать в ушах скрипучий голос. – Ты торопишься обвинить, наказать, а того не сообразишь, что оба мы – дети одних Отца и Матери! Я не самое злодейское зло, ан и ты далеко не добрейшее добро! Мы с тобой одного корня: мы, почитай, завязли друг в друге.
Белый дух представил себе кусок шевелящегося вещества Вяльрмы внутри своего атлетически сложенного тела и поморщился от омерзения.
– Не морщись, соколик! Лучше вспомни: сам скольким душам не дал выйти к солнышку? Даже отсюда, из этой поганой каменоломни. Кого и где придавил глинкой с песочком, кого и где оставил без света, кому путь перепутал? А всегда ли ты по-отечески любил тех, кого наказывал?
– Они забыли о любви к Отцу, они плевали в лицо Матери! Они измывались над ее добротой!
Губы старухи растянула пленительная улыбка кобры.
– А ты позабыл, что Смерть не наказание и не Зло? Что она для очищения, спасения, и шанс... шагнуть в вечность.
Белый дух открыл, было, рот, чтобы возразить сестре, но Вяльрма и не собиралась прерывать антропогенезиса рассуждений.
– Скажем короче, Смертушка – всегда Добро, кто понимает, разумеется, – дряблые висюльки изобразили подобие скорби. – Не всякая Смертушка кажется вовремя.… Соглашусь, но все-таки. Вот ты сегодня узрел черное брюхо Злобы, что расплескалось над городом от края и до края. Ты за него меня попрекаешь? Все потому, что разнюхал про столб тьмы над моей головой! Ты вообразил, что это моя нечистая душа выплескивается фонтаном наружу, а того не смикитишь, что весь город с пригородами да с деревнями окрест черное дело творит! Разуй глаза, присмотрись! От меня, или, наоборот, ко мне людское Зло притекает?!
Из пирамиды высунулся кривой палец мерзкого тараканьего цвета и указал на струю непроглядной черноты над усеченными треугольниками граней. Пирамиду и куб сотрясла легкая дрожь. На долю секунды Белому духу показалось, что нелепое сооружение ежится от удовольствия под душем черной воды. А Вяльрма продолжала вещать нечто, прямо противоположное его личным выводам последних четырех или пяти столетий:
– Тот убил, другой обокрал соседа, третий утворил, умом непостижимое!.. Не я, повторяю, брат! Не я!.. Люди копят Зло над своей и моей головой! Я лишь отвожу его через убогое устройство, что служит мне телом, во чрево Матери. Не я, люди безумны в жажде нечистых помыслов и свершений! Мы с Матерью изнемогаем от груза вопиющих преступлений. Людям кажется, они всегда хороши: хитрят ли, воруют ли, убивают! Люди всегда прощают себя, себе же во зло... Бывает, каются прицерковно, реже, принародно. А того не понимают, сделанного не воротишь, что душу запродали золотому тельцу, собственной похоти и прихоти. В оборотней превратились, а платить придется!
– Почему оборотни? – Меч протестующе звякнул о камень. Белый дух аккуратно протер лезвие рукавом, но прятать оружие в ножны не стал.
– Потому как, хуже злобных упырей стали! В церковь несут Богово: любовь, покаяние да молитву. Вышли – и, назад к Зверю! Всю жизнь таскают звериное нутро свое: то Богу – то Зверю, то к Богу – то к Зверю.
– Она, плоть человеческая, причина... – с неприкрытой печалью в голосе обобщил мысль сестры Белый дух.
Из куба неожиданно выплеснулись узкие черные ладошки, возможно в эту минуту через чрево Матери ведьм перекачивалось Зло, корни которого затаились в недрах самого жаркого континента Земли:
– Хлоп, хлоп, хлоп!
Каменная плита над головой заскрежетала, пошла зигзагами трещин и вдруг рухнула белым облаком щебня и пыли, пахнуло серой. Из облака проступили неясные черты Двуликой. Ведьма встряхнулась, представ перед Хозяином пещер дочерью казахских степей приятного облика и далеко не старых лет.
– Мы с этой дамочкой встречались... Не только сегодня, давно... Но тебе, сестра, Двуликая тварь – не помощница!
Морщинистое лицо Вяльрмы растеклось противными желтыми желваками. Силовые линии проиграли рапсодию черного света. Мать ведьм сдержала готовое выплеснуться возмущение вопиющей недогадливостью брата и промолчала. Пыль до тошноты медленно оседала, а из основания пирамиды на Белого духа скучно смотрело одинокое бельмо в потеках мерзкой желтой слизи. Вяльрма успокоила сердце и соизволила проявить рот в усмешке.
– Я не прячусь перед неизбежностью, брат, а ты растерял наблюдательность по своим бесконечным лабиринтам. И с чего ты взнастался с этим мальчишкой? У тебя проверенные столетиями верные помощники и хранители Живого камня! Рысь-Лукса, к примеру! Ты избрал в наследники сорокалетнего ребенка! Расскажи брату, Гюльнара, о себе и своем несмышленыше. Чем черт не шутит, глядишь, и поумнеет рыцарь пещер перед вечностью. Поймет, на кого делает ставку!
– Меня за все четыреста лет столько раз не называли дураком, сколько за последний час, – мрачно пошутил гость, усаживаясь прямо на пол и скрещивая ноги на манер индусских йогов. Острое лезвие застыло на коленях остужающей страсти чертой. – Любое верное дело распадается под нападками взбесившегося невежества. Мой резон – в молодости паренька! Все хранители, в том числе и Лукса, старые духи, и стоят на грани перерождения. Семь, восемь лет – предел, что они мне прибавят... А опыт? Ты позабыла, каким олухом я вошел в Тропу? Опыт – дело наживное. Лукса и Хранители помогут на первых порах...
– Ты повзрослел в плену у крестоносцев, Саади...
Белый Дух никак не отреагировал на замечание сестры.
– Что касается моего отношения к твоим словам про людское Зло... Я верю тебе, Вяльрма, хотя, ты можешь не знать, какие страшные фокусы вытворяешь! Вспомни Курилы, Ташкент, Ялту, Спитак! Вспомни пустоты под Петрозаводском, долину Чирчика, пещеры Чатырдага или Алагеза! Землетрясение начиналось везде, где ты успевала укорениться, а я опаздывал. А, может быть, ты позабыла московское наводнение двадцатых, когда ты зацепилась за Сьяны? Позабыла про эпидемии или войны...
– Чего-чего, а Сьяны ты от меня не ожидал! – синяя рожа кривлялась на потолке, расплываясь в счастливой ухмылке. Однако, заметив, что гость на потолок не смотрит, тотчас переселилась в бугристое основание пирамиды. – Ты обшарил Никиты, Кисели, Силикаты и даже, на смех курам, Бяку под Ожерельем.* А я сидела под носом у всех... Но, прошу тебя еще раз! Пойми! Я нигде и никогда не была первопричиной беды!.. Да, я появляюсь не спросясь, где во мне нужда. Да, я имею дело со Злом. Разложить Зло по ниточкам, облегчить бремя Матери Земли – моя работа. Да, ты угадал, Зло меня питает, доставляя известное наслаждение телу. Иначе быть не может, меня питает черная энергия Зла! Идиот не возьмется за работу, получая взамен шиш!
– Я не меняю решения, Вяльрма, а там... Все в руках Провидения, у нас нет возможности предугадать замысел. Я рад, что Двуликая пришла не защищать тебя, а мне не придется убивать и ее...
– Выслушай ее, брат!
– Кому веришь, нет смысла лгать! Валяй, ведьма, рассказывай о проблемах, что переплелись с нашими разногласиями. Сталь потерпит.
13
Анька сидела в пьяном одиночестве на широких нарах “бомжовки” и скучно тянула под гитару, так называемый, “Гимн” спелеологов:
Ничего на свете лучше не-е-ту,
Чем бродить в системе, да без све-е-ту,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-а-а-ми.
Разгребать завалы лишь уша-а-ми...
Ля-ля-ля-ля-ля!
Буль-буль, буль-буль, буль-буль...
Двери отворились не скрипнув, в сырой черноте проема возник высокий парень в белом костюме.
– Т-ты, кто? – по инерции пробулькала Анька.
– Андрей.
– А я – Анька! Справляю день рождения, одна. В-выпьешь по случаю?..
– С удовольствием.
Андрей устроился за столом на хлипкой доске, приспособленной под лавочку. Выстрелив в гостя взглядом наполненным, по ее убеждению, здоровым и лукавым любопытством: какой-то он весь “белый”, этот ее неожиданный гость, Анька на правах хозяйки заняла удобный и крепкий лежак по другую сторону. Раскосый разрез синих глаз под светлой челкой придавал серьезному лицу Андрея восточный колорит, и эта загадочная не напускная серьезность вкупе с белым, не принятым у спелеологов цветом костюма расположили именинницу к безотчетному доверию.
– Т-только меня не заставляй, я и так уже... – словоохотливо бормотала Анька, торопливо разливая шампанское по кружкам с аккуратностью поливочной машины. – За мои двадцать, Андрюха! Юбилей среди стечения моря народа! Мать его... этот н-народ.
Анька грохнула кружкой о стол и потянулась к гитаре.
– За твои двадцать, Ан!
– А ты, из какой системы?
Как ни странно шампанское подействовало на Аньку отрезвляюще. Несколько аккордов, взятых от фонаря, прозвучали вполне прилично.
– Я то? Из очень далекой системы, Аня. Родился на Памире. Там привык к пещерам, даже полюбил их мир тишины. Мать у меня казашка, отец – русский. Когда мне исполнилось одиннадцать, мы переехали жить на Кавказ. Снежные вершины по голубому небу, зеленые полоски чая по склонам. Воронцовские пещеры видела? – Вместо ответа, Анька отрицательно покачала головой. – Мы поселились на каком-то хуторе неподалеку. Иногда водили в систему туристов. Водили отец с матерью, но я часто ходил с ними и запомнил все лабиринты. Мог бы сам водить, а отец и мать не доверяли. Пугали духом пещеры. Белым Гришей...
Тайком я удирал в пещеры. Родители догадывались. Знали, не одобряли, ругали, случись пролететь. “Рано одному шастать, – говорили. – Молод еще!”
Однажды, в апреле, у нас начала телиться корова. Мать с отцом увязли надолго. Случай, лучше не придумаешь. Я рассовал по карманам бутерброды, свечки, полный коробок провощенных охотничьих спичек...
Их было пятеро чайников: три девчонки и двое парней. Вначале расспросили про дорогу, потом слово за слово... В общем, я их повел, не сказавшись своим. Предупредил через соседа, и все...
А они... Я повредил ногу при спуске в колодец Очажного. Есть там такой грот. Огромный! Понадеялся на чужой узел. Я взвыл от боли, они перетрусили и... сбежали. Поняли, что не так узел накрутили! Одна только толстушка Слива, все ее так называли из-за оттянутого к губам округлого кончика носа, крикнула: “Ой, мальчики, помочь надо!” Ее и слушать не стали!
– Подонки! – змеей прошипела Анька.
– Веревка упала к ногам, я кричал, что доброшу ее до края: они наверняка не успели выйти из грота. Очажный метров тридцать в диаметре. Эхо гремело так, что камни с потолка сыпались. Но!.. Но, есть «но»...
– У нас в институте химичка была с прозвищем Слива. Всегда ходила с прической в мелких таких кудряшках – овца овцой. Поддавала крепко! – Анька выразительно щелкнула себя пальцами по горлу. – Туфли на широком каблуке носила, боялась потерять равновесие при ходьбе. Поддаст и начинает читать морали: “Что вы понимаете в жизни и смерти, детвора? Каждый умирает в одиночку...” Выгнали ее в прошлом году за пьянки.
Все время длинной Анькиной тирады Андрей не спускал с девушки напряженного льдистого взгляда.
– Скажите, Аня! – неожиданно перешел на “вы” странный гость в белом не для пещер костюме, – Скажите, а родинка под глазом, вот здесь, у Вашей знакомой Сливы была? – Указательный палец Андрея потянулся к левому глазу.
– Не родинка, ягода перезревшей ежевики! Девчонки жалели ее, очень эта родинка портила Сливу. Предлагали бесплатно организовать косметический кабинет. Слива только отмахивалась: “Не для кого мне красоту наводить!”
– Спилась, говоришь? – дергая углом рта, усмехнулся Андрей, возвращаясь к доверительному “ты”, а синие глаза гостя вновь окатили Аньку стылой водой. – Друзей Сливы, случайно, не припомнишь? – Словечко “случайно” получилось у Андрея как-то раздельно и не совсем уверенным тоном.
– Видела однажды в компании с дохляком очкариком и такой же тощей крашенной под Кармен селедкой. У нее румпель, будь здоров!
– Румпелем ты называешь нос? – быстро спросил Андрей. Глаза-ледышки гостя сузились в злые черные щелочки. – …Антон и Лидия!
– Ты и взаправду казах! – попятилась от гостя Анька, испугавшись недоброй перемены в лице мало знакомого парня. – Они те самые подонки, что тебя бросили? Да?
– У них еще была Светка и очень смуглый горбоносый Колька. Светка русская. Глазищи зеленые, коса до пояса цвета запылившейся придорожной травы. И брючки серебристой волной по синему. Ни дать, ни взять – русалка. Горбоносый Колька – “нацмен”. Так нас, метисов, благородные интеллигенты обзывали. Я не так молод, как выгляжу, Аня. А Колька? Он за старшого заправлял, ему лет восемнадцать было.
– Нет, Андрюша. Я их не знаю. – Возрастные характеристики гостя и описание сбежавших знакомых проскользнули мимо сознания. Девушке по-прежнему не нравилось настроение Андрея: рассказывает спокойно, а в глазах злые черти бесятся. Она была не прочь отвести мрачные воспоминания “счастливого” Андреева детства куда подальше. – Нет, других я не видела. Очкарика с Кармен мельком, года два назад, повстречала чисто случайно. А Слива, точно, спилась... И мы давай выпьем! Мой день рождения все-таки!
– “Лидия”, – прочитал Андрей название вина на этикетке. – А знаешь, Аня? Они тогда тоже пили “Лидию”. Меня уговаривали выпить. Возможно та самая Лидка, которую ты видела с очкариком, все твердила: “Меня не уважаешь! Не видишь, чье имя на бутылке?!”
На очкарика, да девчонок, как ни мал был, я не надеялся. Понимал, не помощники они, если чего случиться. Но вот горбоносый Колька удивил!.. В свои восемнадцать Колька смотрелся матерым мужиком с опытом, и все такое... – Андрей растопыренной пятерней покрутил пальцами у виска, движением, которым мы обычно вворачиваем в патрон электрическую лампочку. – Они видели, что я потерял свет! Мой пластмассовый фонарик при падении разлетелся в куски. Видели и, все равно, удрали! Спасибо матери: припрятала в одной из щелок колодца канделябр с отражателем. “При свечах, – затаив дыхание, бывало, шептала она, – у бегущей среди натеков воды особенное очарование”. Потом долго молчала и все смотрела, смотрела, для меня, в полном смысле, как в воду...
– А спички? И как же ты с больной ногой выбрался? – В голове у Анки шумело. Вдруг захотелось попеть и повеселиться. Свой “глупый” вопрос она задала из чистого чистоплюйства. “Выбрался, раз сидит рядом. Худо-бедно, но выбрался. Кто из нас не побывал в переделках?”
Гость долго смотрел на Аньку своим нацменским прищуром, но сейчас Аньке было все до лампочки. Шум в ушах вдруг зазвенел аккордами бешеного рок-н-ролла, и чтобы не выдать Андрею неуместного своего веселья, Анька забралась с ногами на нары и прикрыла глаза. Ответить Анькин гость не успел... 14
Гюльнара опустилась на глыбу, что упала повыше других, и начала рассказ, покачивая рано поседевшей головой. Тень женщины из-за всполохов света со стороны сестры напомнила Белому духу силуэт всадницы, мерно качающийся в ритме шага скакуна. В какой-то момент ему даже померещилось, что это не крестьянка в заношенном до невообразимой ветхости платье, а одинокая амазонка сидит, покачиваясь в жестком седле, и поет тягучую песню тоски.
– Я носом чую перемены, Хозяин. Я говорила о них твоей сестре. Скажи правду, твой меч не предназначен мне? – Белый дух отрицательно покачал головой, и Гюльнара посмотрела с непонятным для того разочарованием. – Моя судьба переломилась, лет тридцать тому... Мужа перевели из Казахстана в Сочи. Гришенька геологом был. Перевели, а он не сошелся с новыми своими начальниками... Упрямый был у меня мужик. Умный, а чуть что не по нем, ишака упрямством переупрямит.
С начальником спорить, что против ветра… Песенку еще пели: “Мой хозяйка, ты гопно, ты нашалник, я дермо”. Прости, Хозяин, грубость слов, не мои они.
Мы бросили городскую квартиру и поселились на хуторе под Хостой. Помню, отелилась у нас корова. Я и мой Гришенька приняли теленочка, сделали, что полагается, и хватились Андрюшеньки, сыночка нашего, не сразу. – Гюльнара всхлипнула, зажимая рот грязными пальцами. – Непослушный рос мужичок, а мы с отцом прощали... Слух прошел вечером. Нам соседи сказали, что он остался в пещере “гулять”. Тех туристов, что с Андрюшенькой вместе были, след простыл... И тут меня черт попутал напугать сыночка покрепче! Отучить от своеволия хотела...
Ведьма снова зажала рот пальцами, по которым тотчас потек светлый водокап. Белый дух и Вяльрма молчали. Двуликая в образе Гюльнары для них была сейчас самой обыкновенной бабой со всеми ее сопливыми потрохами, но слушали уважительно.
– Муж много путешествовал в молодости. А с Тибета привез маску колдуньи: гнусную рожу черной старухи с веером белых волос во все стороны. Ясным днем смотреть и то страх! – “Баба” промокнула глаза грязным рукавом. Тень на стене вскинула руки, словно прикрывая лицо всадницы от солнца. – Маска висела в прихожей. Андрюшенька видел ее, да и сердце мое не чуяло беды... Я за него не испугалась даже, чуяла, жив мой мальчик! Потерялся? Так не впервой ему, я была уверена в нем и не ошиблась.
В родном ауле девчонкой я бегала в драмкружок. Артисткой хотела стать... “Талантливая”, – говорили подружки. Так жизнь по-своему порешила. А в тот проклятый день я загримировалась под девчонку. Я маленькая росточком. Намазалась гримом и взяла с собой маску со стены. Знать бы наперед, сколько лет потом ту ведьму играть буду...
Андрюшенька... не разобрал... подделки... Я не хотела пугать сильно... Думала, узнает мать... А получилось, не узнал... – Гюльнара снова замолчала, справляясь с горем. – Пещера, где я отыскала своего мальчика, была мне знакомой. А когда я поняла, что случилась беда, лабиринты перекроились в совсем-совсем чужие. Я несла Андрюшеньку к выходу, не узнавая завалов из белого камня, ржавых рельс и заплесневелых трухлявых подпорок под плоскими потолками. Потом я обессилела. Положила сыночка на тряпье, что было на мне, и бросилась звать мужа... Пещера снова переменилась: теперь я понимала, по каким местам бегу. А он, мой Андрюшенька, был жив, жив, жив, жив!
Потом... Потом я долго ходила, искала его. Иногда забредала в те, чужие штольни с подпорками. Сейчас они мне стали родными. И про Тропу узнала.… А тогда... я переставляла ноги, а мысли плутали во мгле... Я чудом вышла наружу...
Жизнь стала без солнца, померкла совсем, когда через год пропал муж. Я долго ждала чуда. Я ушла в пещеру, где оставила сына, а потом потеряла своего Гришеньку... – Гюльнара потупилась и после трудной паузы прошептала: – Я сама… не захотела выйти...
– Не до Смертушки, до Искупления достучалась, родимая! – вздохнула бахромой огненных зигзагов Вяльрма.
– Да! – прошептала Гюльнара. – Я попросила для себя того, чем напугала Андрюшеньку, чем потом сама стала. Ой, бай! Са-а-всем джаман получилось!
Черная тень на стене перестала качаться. Гюльнара стояла перед Белым духом сухой тростинкой, прекрасной в своем безысходном горе.
– Я в самделе добровольно превратилась в Двуликую гадину. Я заманиваю в катакомбы детей, и мы, ведьмы, пожираем молодую плоть, запивая дымящейся кровью. Мы, вампиры, чахнем без юной кровушки. Мы пируем и пляшем танец смерти “Эй ха-ха!” на хрупких костях. Мы хохочем и пьянеем от разбавленной зельем серой каши в глупых неокрепших черепах... А когда слетает колдовство, снова превращаемся в матерей и давимся, давимся, давимся блевотой, слезами и отвращением к самим себе. Нет, мы не ропщем... Ой, бай! Нет нам прощения!
– Тридцать лет назад волей провидения ты и твой сын пересекли Красную тропу, Гюльнара. Ищи в себе причину жестокого испытания, но уже тогда для тебя сохранился единственный шанс встретить сына, много лет спустя. Красная тропа бросила вас в эти вонючие катакомбы и превратила тебя в Двуликую. Тропа играла вами, показывая вам то одну, то другую реальность. У Красной тропы свои законы, не всегда нам понятные... Идешь в одну сторону, попадаешь в прошлое, повернешь в другую – шаг, второй, и ты уже старик.
Твоя личная проблема, Гюльнара, нами смотрится много яснее. В прошлой жизни ты наложила на себя руки от неразделенной любви. В этой – ты отказалась выходить на свет дня. Ты всегда забывала Бога, обрекая себя на смерть, и потому ты снова не прошла испытания! А твой мальчик вырос и внешне остался молодым. Он продолжает шагать по Тропе. Он появляется в прошлом и в будущем там, где сходит с нее. А сегодня твой мальчик здесь. Нас ждут суровые перемены, Гюльнара. Многое зависит...
Раздался резкий посвист. Проворная ладошка из пирамиды холодным пальцем вежливо, но решительно сомкнула уста Белого духа. Сморщив лоб, Хозяин приостановил монолог. Потом, соглашаясь с поступком сестры, тряхнул волнистой сединой, и ладошка исчезла. Сыну Гюльнары предстоял выбор! Его встреча с матерью предрешена, подсказка могла оказаться неуместной.
– Спасибо, Вяльрма, что вовремя остановила словоблудие. Я оценил твое мнение, оценил и рассказ Гюльнары. Относительно своего выбора, могу сказать, я остался при своих... Лукса в свои одиннадцать лет прошел испытание. Его душа оказалась сильнее “испанского сапога”, крестоносцы отступили перед не согнувшейся волей ребенка. Через десять лет они научились удирать от одного имени грозного мужа. Сегодня Lushes – Рысь! Непобедимый страж Живого камня. Но о его детской клятве ты ничего не знаешь, сестра.
Ведьме, что сокрыта в твоем безобразном теле Двуликой, твоя исповедь, Гюльнара, принесет несомненную пользу. Не многие сегодня, к сожалению, понимают силу исповеди. Небо сурово карает любя! Любя в нас ту искру, величие которой мы не в состоянии постичь. Есть время разбрасывать, и есть время собирать камни. – Дух говорил очень медленно, и слова его напоминали гулкий стук оторвавшейся оконной ставни о стену пустого дома под напором ветра. Женщина заломила руки и растаяла... Исчезла тень всадницы, и накатила звенящая тишина подземелья. Даже потрескивание силовых щупалец сестры не нарушало настораживающего затишья. – Подобное перед землетрясением, – вслух подумал Дух и оглянулся на Вяльрму, с сестрой происходило что-то совсем непонятное. Дух насторожился. Пирамида и куб исчезли. Сиреневый огонь заструился из трещин пола фонтаном мерцающего свечения. И там, посередине, нечто нелепое изменяло свои формы. – Не шали, сестра! – Белый дух стремительно вскочил на ноги, выставляя перед собой стальной клинок правосудия. – Меня привел рок! От судьбы не уйдешь!
Безобразное тело Матери ведьм кожурой скользнуло на пол, высвободив облик ослепительной красоты девушки. Зазывающий ритм рок-н-ролла обрушился на Белого духа оглушительным грохотом камнепада. Тесный грот осветился серебряным светом. Безо всякого перехода, разом загомонили, закричали и зашлись от восторга тысячи глоток и музыкальных инструментов:
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм – веселый “Эй, ха-ха”!
Сочное сопрано словно увело визгливый лай чудовищ в даль:
– Начнем переход в неизвестность с праздника, брат. Мы можем себе это позволить, не зная, что будет за чертой. – Мягкая ладонь сестры доверчиво подхватила гостя под неподатливый жесткий локоть. – Наступила последняя возможность разглядеть настоящее лицо друг друга... простить и... понять. Да здравствует, шабаш!..
Потолок подземного каземата взмыл к верху и утонул во мраке. Стены раздвинулись и приобрели прозрачность бутылочного стекла. Витые колонны натечных столбов, оправленных в золото финифти распустились над головой виноградными лозами с кистями самоцветов. Пол приобрел восковую гладкость и желтизну паркета. И во всю медную мощь гремел джаз.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
С первыми аккордами дикошарой пляски в зале проявился разодетый в пух и прах народ. “Ведьмы и прочая шушера, разумеется”, – догадался Белый дух... Он и Вяльрма в нарядах коронованных владык оказались приподнятыми над толпой на сложенном из самоцветов троне. Меч продолжал покоиться на коленях Духа, но сейчас он смотрелся не грозным оружием серебряного рыцаря в золотой короне, а непременным реквизитом праздничного королевского облачения.
– Это наш первый и последний бал, брат. Наша короткая лебединая песня, которую мы первый и последний раз поем вместе.
Вяльрма в своей черной мантии с пурпурным отливом, с бриллиантовой диадемой над прелестным личиком юной скандинавки выглядела не просто красавицей, а потрясающей до мозга костей мечтой, от которой заходится сердце.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
На костях у мертвяка
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Белый дух откровенно любовался сестрой, светлое лицо которой являло подлинное совершенство, несмотря на то, что в отдельно взятых чертах угадывалась некая незавершенность линий. Нос казался коротким, овал губ излишне выпяченным, скулы откровенно высокими, а глаза чуточку раскосыми. Вяльрма не замечала пристального внимания к своей очаровательной персоне. Она сидела по-королевски прямо, приспустив пушистые ресницы и притоптывая в такт озорной мелодии точеной ножкой, обутой в изящный черный сапожок.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
Ставь под зелье черепа!
Веселись честной народ!
Здесь ты царь, а не урод.
Сатана всех привечает,
Ноги сами зазывают
В бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Прозрачные стены слились с черным мраком ночи, а пол ушел далеко вниз. Белому духу на миг показалось, что он и сестра воспарили над бушующим и сверкающим морем из тысяч и тысяч горящих свечей. Там, внизу, гремел и набирал силу сумасшедший ведьминский шабаш.
А вокруг трона, просвечиваемые призрачным светом мириадов звезд, мелькали тончайшие переплетения пандусов и виадуков, прямых и винтовых лестниц, причудливо изогнутых перекрытий из стекла, пластика и металла, создавая перед глазами захватывающую иллюзию полета сквозь бесконечное пространство сказочного города-миража. Бал бушевал под ногами в сполохах красного, синего и зеленого света, и думалось, что никогда не будет конца этому безудержному веселью тех, кого он, Белый дух, привык за свою долгую жизнь называть нечистью. И вдруг пала кромешная тьма!..
– Делай дело, брат! – прошипела Вяльрма проколотой шиной из своей пирамиды. – Ты триста лет гонялся за нашей смертью.
– Прости, сестра! Я обязан исполнить предначертанное во имя городов, над которым висят облака Зла, во имя детей Матери-Земли. Исполнить предначертанное роком!
– Это всего-навсего смена поколений, брат. Не обольщайся надеждой истребить Зло глупым ударом меча. Бог не прост. Вспомни свое: “Небо карает любя!”. Мне кажется, я поняла идею перехода или перевоплощения. Ты начал с того, что мы – воплощение Добра и Зла? Я предполагаю, сегодня мы сольемся воедино. Не думаю, что мир от этого выиграет, скорее наоборот! Мы превратимся в не имеющее перспектив Равнодушие, а я не уверена, что твой юноша вытащит нас к смыслу и интересу Жизни. Я бы не хотела рисковать... Но такова воля Великих. Прощай, брат, и здравствуй... в новой жизни!
– Прощай сестра!..
Мелькнула сталь. Сноп разноцветных искр осветил грот. Бездыханные тела брата и сестры, журча нетерпеливыми ручьями, просочились в сетку морщин подземелья.
– Здравствуйте, здравствуй госпожа Равнодушие! – хохотала, кривлялась и, разбрызгивая воду по стенам безобразная Двуликая в кромешной темноте. – Водицка, водицика умой мое лицико! Ты больше ни на что не пригодна, Вяльрма! И нет твоего тупорылого братца! Теперь я, я стану Матерью ведьм. Я, Я, Я!
15
За дверями бомжовки послышались кряхтение и стук подошв о камень.
– Ребята идут! – подпрыгнула Анька, и не ошиблась. – Где вы пропадали? Я всю систему излазила. Без света выбиралась...
– Привет, Малышка. Нас трое, остальные застряли на “шизике”.
Почему западный приспособленный под жилье грот прозвали гротом Геошизика, не знал никто. В пещерах много изустных названий, даже надписей, “без автора”. К ним привыкли и всё.
– А это Андрей, он из Казахстана, – Анька протянула руку к первому гостю “бомжовки”.
Партнер исчез.
– Не обижайся, Ань! Мы тебя поздравляем, конечно, но вначале часика четыре разомнемся по системе, а ты поспи. Посидим потом в “Шизике”.
Ребята раскусили “возвышенное” состояние “Малышки” и приняли единственно правильное решение. Трезвому с пьяным, какое веселье? А что Анька словила глюк, не удивились. Под землей и на свежую голову, не такое бывает!
Через пять минут “бомжовка” опустела. Девушка вновь оказалась перед пустым столом и ощущала себя дура дурой. Правда, дурой не одинокой. Взгляд Аньки остановился на недопитой Андреем кружке.
– И все-таки он здесь был, этот Андрей!
Анька сжала кулачки до боли в суставах. Она запросто могла “вырубиться”, а парень вышел, уполз по шкурнику на “Линзу” и разошелся с ребятами. Как бы там ни было, она просто не заметила, когда он ушел. “Сама себе идиотка!” Сразу успокоилась Анька и потянулась за гитарой:
– Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!.. Эй, ха-ха-ха-ха-ха!.. “Откуда в мозгах этот бред?”
– Лучше послушай мою балладу! – Андрей возник в черноте дверного проема и вынул из ослабевших пальцев разобиженной до слез девушки гитарный гриф. – Под ее грустный мотив хорошо дремлется. Ты и, правда, поспи, Аня.
Белый гость заботливо свернул Анькины пожитки рулетом и обозначил нехитрое изголовье на лежаке. В пещерах одиночка Анька не позволяла личной роскоши. Спальник, кан, примус, бензин, а то и палатка – удел больших групп, считала девушка. Групп, где много носильщиков. Честно говоря, Анька-Малышка от благ цивилизации не отказывалась, стараясь приноровить свои посещения “Никит” к графику многочисленных знакомых.
Сердито сопя, Анька послушно перекатилась к свертку. В голове стояла такая мешанина из винн
Будь внимателен, читатель. В твоих руках не досужий вымысел, а именно были-небыли, построенные на материалах легенд о царстве вечного мрака. Имена, клички, события часто подлинные, и воспроизведены с разрешения персонажей; география – достоверна. Время действия – дни моего поколения. Опустившись в заброшенную каменоломню “Никит”, вы увидите камень “Куриный бог”, прочувствуете тесноту “Чертова шкурника” или переночуете в гроте “Подкидыш”. Походники узнают в тексте Воронцовскую пещеру на Кавказе или Ловозерские тундры. Подробности подъездов и подходов опускаю намеренно, блокируя энтузиазм “чайников”, косяками прущих под землю неподготовленными или с корыстной целью. Недопустимо, даже ненароком, губить наше, исключительно легко ранимое, национальное достояние.
С другой стороны, тяга к неизведанному присуща человеку как дыхание. Поборник заповеди не навреди, может идти смело. Начинающему полезно помнить, толковый проводник для первых выходов под землю – не третий лишний. И не важно, если на первых порах трудно отличить штрек от штольни или сталактит от сталагмита, но быть вежливым с Природой мы обязаны всегда. “Береги Природу – твою мать!” каламбур с глубочайшим смыслом. Поверь скромному опыту: все-все-все, что нас окружает, чудесным образом понимает наше истинное к себе отношение. Незримое око Природы помогает сделать вывод, в каком качестве ты нужен Миру, в котором ты часть единого живого организма Вселенной. Оплевывая Землю, ты плюешь в лицо Матери, в собственную физиономию, в лица сестер, друзей и братьев. Поверь, жесткий ответ обязательно состоится и воздаст по заслугам более профессионально, чем можно вообразить.
Да, мы двуликие. Наполеон оказался для современников Злом, а какие нежные письма он писал своей Жозефине! А неоднозначные отношения Сталина к своим детям? Иных удивит сочетание: деспот и душегуб Петр Великий?! Не просты пути Микеланджело, Вольтера, Галилея, Суворова Пушкина и Толстого. Эйнштейн утверждал, что талант – это восемьдесят пять процентов трудоспособности, Чехов призывал выдавливать из себя раба... Раба лени, прежде всего. Жизнь редко бросала под ноги "великих" цветочки. Они были, когда добры, а когда дрожали от ненависти или вытворяли черте чего. Мы двуликие!
Черная туча Зла – реальность. От тебя зависит, коснется ли ее мертвящий язык твоего жилища. Не надо ждать возвращения Белого духа, тем паче, искать встречи. Загадок больше чем отгадок, а общение с тонким миром опасно. Тем не менее, научиться Вере, Любви и жить по совести, самое время не откладывая, чтобы не погубить свою душу, войдя с алчущим смерти мечом в жилище Матери. Природа простит срезанную палку, для костыля, убитого зайца, когда голоден, и надо выжить. Однако настоящий походник остерегается подличать и мата, тем более, в царстве вечной ночи. Он не постесняется признать неправоту и извиниться, случись с ним подобное, он уберет за собой мусор, сбережет доверенный ему мир и через понимание его гармоничности научиться истинной Любви.
“Да живешь ты вечно, читатель!” – говорят на Востоке. Мы плохо знаем себя и, до обидного мало, занимаемся духовными проблемами, погрязнув в духовном невежестве, а Жизнь, прежде всего и изначально – духовна, и потом... она безумно интересна! Отыщи себя, если не хочешь, чтобы тебе, обрыдло приземленное существование. Ты рожден для полета мысли и серьезных дел, и обязательно талантлив! Иначе не бывает. Грех, остаться сторонним наблюдателем! Помни об этом, и... удачи тебе!
Автор.
Перевоплощение
…И войдет сын с мечом к сестре иль к матери своей, и разит ея, и возродится, И будет так до скончания мысли…
Каменная книга грота Прометей
Свеча первая.
Туча висела над городом, а ее лиловый край переполненным злобой щупальцем тянулся на юг к заброшенным каменоломням.
Дни и ночи складывались в сутки, сутки каплями человеческих жизней вмерзали в годы, а годы ложились на могильники столетий забвением.
Он “взял след” и загнал ее в старые катакомбы. Три входа в подземелье оказались обрушенными, на четвертый он наложил заклятие “стены”.
Закончив работу, Белый дух воплотился в туман и прилег поразмыслить на извилистое русло Рожаи, что кольцом обтекает высокий холм, внутри которого притаилась его сестра – многоликая Вяльрма, исчадие ада. В последнюю встречу, она удрала через сифон. На этот раз ему следовало поступить осмотрительнее.
Белый дух прижался к журчащему ложу и позволил материнской крови увлечь себя в глубину. Каменистое дно откликнулось свечением. На северо-востоке под толстым слоем шевелящихся водорослей проявилась черная щель.
– Есть лазейка! – Белый дух вслушался в монотонный ритм артерии и, не обнаружив ловушки, втянулся в гудящее гирло. Реки, что текли пред сияющим ликом Ра, Дух воспринимал венами Матери-Земли, под землей – ее артериями. Океан называл сердцем, леса – легкими, а дожди – слезами. Артерия обрела высокий свод, и Белый дух покинул ледяную для человека купель.
“Время искать!..” Заклятие меча перекрыло сестре подступы к щели. Белый дух осмотрелся: черные крепи каменоломни покрывала плесень, стены сочились кровью. “Эх, человек! Не ведаешь ты, что творишь!” С беспредельной печалью размышлял Дух, прильнув телом к гноящейся ране матери. Туман, что послужил ему телом, загустел и восстановил фосфоресцирующие контуры человеческой плоти.
– Спасибо, мать! – пробормотал Дух, удовлетворенный осмотром нового тела. Сейчас он выглядел смуглым долговолосым человеком преклонного возраста. Атласную полу белого плаща, доходящего до светлых голенищ мягких полусапожек, зловеще оттопыривала гарда длинного меча. – Я пошел!
2
Анька застряла в шкуродере. Ни туда – ни сюда. Фонарик мигнул и погас. “Опять провод порвала. Черт бы побрал эти круглые батарейки с их дурацкими контактами! С плексом куда надежнее. – Анька пошевелила зажатой телом и камнем рукой. Перемещение оказалось микроскопически малым. – Так мне не дотянуться, надо выползать”. В кармане прощупывались спички и кусочки плексигласа. Но вытащить из-под себя руку, чтобы запалить НЗ, не было никакой возможности. Анька прикрыла глаза и заставила себя расслабиться. Вытянутая вперед другая ее рука перестала обшаривать отсыревшие стенки шкуродера и обвисла, жарко придавив голову к холодному полу.
– Мне мил сей мрак и тишина, и хлад могилы, и сладость риска, и азарт. Прости, любимый! Прости, не каждому дано понять, как могут хлад и тишина с любовию объять! Какой бунт чувств взрывают мрака лапы чрез жуткий камня стук иль глумы водокапов, – скривила губы в усмешке девушка, отвлекаясь от неудачи сочинительством и продолжая расслабляться в полной неподвижности. – С днем рождения, родная!
Наконец сердце перестало бухать в висках, а промозглый холод снизу добрался до костей и уколол отчаянием, погребенного заживо.
– Ну что ж, пора! – собственный голос в каменной бочке казался отсыревшим и совершенно чужим. – В гробу теплей, он деревянный…
Волнообразным змеиным сокращением мышц Анька заставила каждый мускул тела работать на движение вперед. Правое плечо протолкнулось за шкуродер. Анька перевела дух. Рука теперь могла отыскать надежный зацеп.
“Остальное дело техники, – подумала Анька, прекрасно представляя по памяти прижим плитой после шкуродера. – Прижим? Фигня! За ним свет достану. Угораздило же идти не тем боком к повороту, изгаляйся теперь через спину!”
Анька уперлась освободившимся локтем, напружинилась и почти тотчас зацепилась карманом за острый выступ... По инерции девушка продвинулась на один-два сантиметра вперед, старенький брезент штормовки противно скрипнул, останавливая движение…
– Этого мне не хватало! – прорычала Анька в темноту, вынужденно попятившись и стараясь не упустить из под локтя такую необходимую сейчас опору. Носок левого ботинка неожиданно уперся в крепкий уступ. Девушка, не раздумывая, рванулась вперед. Дальнейшее отступление теряло смысл: не пришитая к брюкам куртка скаталась на спине в тугой жгут, затруднив дыхание и грозя заклинить, уставшее повиноваться тело.
– Тррр-ак!
Анька в сердцах сплюнула, поднажала локтем, изогнулась, заваливаясь на спину… Позвонки протестующе захрустели, и... сразу стало легко. Анька высвободила прижатую телом руку, торопливо нашаривая карман.
– Вот не везет! – проскрежетала любительница щекочущих нервы ощущений от одиночных блужданий под землей, от кармана штормовки остались твердые бугорки развалившихся швов. Задев потолок мокрой от пота банданой, Анька проползла последнюю каверзу шкуродера на спине. В просторном штреке легкие задышали на всю катушку. О том, что можно снять куртку и вернуться за потерей, не хотелось и думать. – Назад, только под пистолетом! До «Свалки»* близко, доберусь наощупь, – прошептала девушка, ощупывая пальцами узкий лаз, оставшийся позади, куртку и пустое пространство перед собой. – Здесь по правой стеночке метра через три...
Воздух вдруг сделался тугим. Анька приостановилась, переводя дыхание. Черная пустота давила на нервы ужасами пещерных легенд. Невидимый потолок, казалось, полз книзу, презрительно наблюдая за жертвой зеленым глазом, тонким, как паутина контуром с призрачным круглым зрачком размером в гривенник. Анька подняла руку и ощупала шершавую поверхность над головой. “Глюк”, а быть может, запоздавший приступ клаустрофобии, отступил.
– У-уф! – лесным филином ухнула девушка. – Теперь дотянуться ногами до другой стороны штрека... вначале перекатиться, потом... – Левая рука наткнулась на что-то мокрое, омерзительно-скользкое и холодное. Анька взвизгнула и отдернула руку.
3
Белый дух остановился на перепутье штолен. Кому-то стало страшно в мрачном мире?.. “Или у меня разыгралось воображение?” Дух прислушался. Он привык доверять чувствам, но отчаянный призыв к Жизни не повторился.
Белому духу не нравилась это старое, порушенное временем и людьми подземелье. Катакомбы он не любил: суета добытчиков камня приводила духа в уныние. Открытые раны Матери: заброшенные карьеры или дороги, пересохшие русла лечил отец Ра. Катакомбы гнили изнутри, досаждая материнскому здоровью столетиями.
“И все же за “Куриным богом”* кто-то шебаршит?!” Прозрачный туман потянулся от правой руки Духа по запутанному обвалами лабиринту галерей.
Первичные потолки давно обрушились, но люди не отказались от катакомб. Они ползали над и под завалами по чудом сохранившимся “лисьим” лазам или просто по трещинам в рыхлой породе с упорством маньяков. Они тащили под землю горы всевозможного хлама и часто попадали в крутые передряги, не подозревая, что этот ядовитый хлам и есть источник их непоправимых бед. Хлам отравлял малоподвижный воздух, гнил сам и превращал известняк катакомб в зараженную тленом зернистую глину.
Духи пещер не поощряли свинства пришельцев в любом его проявлении: они насылали порчу, устраивали горе-спелеологам всевозможные каверзы, чаще в виде блудежа по кругу, не то угощали камушком по темечку…
“Вот она!” Белый дух присмотрелся к виновнице прокатившейся по переходам волны отчаяния и беззвучно расхохотался. Девчонка сидела в абсолютной темноте и пялилась глазами на... унитаз. – О, люди, люди!
4
Шестым чувством Анька поняла, что стояло в двадцати сантиметрах от ее носа. Брезгливо сморщившись, девушка чертыхнулась и прянула назад. Как она здесь очутилась? Данное творение рук человеческих было ей не просто знакомо, она сама стремилась к приметному гроту, чтобы надежно сориентироваться. Но ей казалось, – она не проползла к нему и полшага от коварного шкурника. И потом, Аньке никогда раньше не приходилось дотрагиваться до этого “ориентира” руками без перчаток. Однако обстоятельства требовали предельной ясности в самой черной черноте. Анька заставила себя протянуть руку, чтобы убедится: унитаз не плод психующего воображения. “Значит, мои ноги лежат в проходе!”
Вход в крошечный грот не шире полуметра: Анька совершенно не понимала, как она в него заползла, не зацепившись за стенки плечами. Девушка втянула ноги под себя, уселась лицом к выходу и вздрогнула. Щель чернела перед ней, выделяясь на фоне угловатых серых выступов стенки напротив. Странность заключалась и в том, что этих почти прямоугольных блоков она не помнила. Отказавшись от ощупывания стены и просто выставив руку для подстраховки, Анька вывалилась из грота.
“Просторная чернота слева – перекресток, где посередине должен торчать гнилой столб опоры. Мрачный прямоугольник справа – ход в тупик. Серое месиво из темных пятен перед глазами – стена не в фокусе, до нее я дотягивалась ногами, когда искала в грот. Потолок? Нет, над головой ничего не разобрать, – девушка попятилась, вдруг испугавшись потерять вход в грот с ориентиром. – Не показалось, на стене видны трещины и выступы!”
Анька пересекла ход и, касаясь увиденной стены плечом, засеменила на четвереньках к пересечению штреков, аккуратно перебираясь через скользкие обломки упавших креплений.
“Есть столб! Единственная подпорка потолка крохотного зала торчала с приличным наклоном и фосфоресцировала в том самом месте, где и предполагала Анька. Девушка поежилась от неправдоподобности открывшихся в ней талантов и уверенно свернула направо к “Куриному богу”. Серые стены, черные щели шкурников мелких переходов, зеленоватый огонь плесени по догнивающему с прошлого века крепежу работали исправно. А вот лаз вверх и он, поставленный на ребро камень с дырой в кулак “Сержанта”. – Я вижу в темноте или меня снова заглючило от напряжения? – прошептала Анька, присев передохнуть на косо упавшую с потолка плоскую глыбу. – Я ви... – повторила, было, она и осеклась. Непроглядная чернота навалилась сразу и со всех сторон.
5
Незнакомка находилась в безопасности, и Белый дух снова сосредоточился на поиске сестры. Прозрачные щупальца тумана текли от его рук по бесконечным лабиринтам, заползая в щели и закручиваясь перед старыми и новыми завалами кольцами сигаретного дыма. Под завалами валялись мятые ржавые вагонетки, рельсы, старинные шахтерские лампы, похожие на уличные фонари, что некогда украшали перекрестки больших городов, реже, истлевшие изуродованные скелеты людей или животных.
– А вот этот костлявый экземпляр мы уз-на-ём!
Белесые нити просочились на главную магистраль, по которой триста лет назад вывозили к реке добытые для построек блоки известняка, и высветили “за спиной Куриного бога” ведьму Двуликую. Девчонка сидела в двух шагах от нечисти и крутила во все стороны головой в грязной бандане, не ощущая опасности.
Тридцать лет тому назад он, Белый дух, увидел Двуликую впервые.… Нет! Двуликой она стала потом. В тот день она была обычной бабой и матерью мальчишки, которого он вынес на Тропу, не предполагая, что совершил первый шаг к собственному Перевоплощению.
6
Мальчишка лет двенадцати смело штурмовал незнакомые завалы и пел:
Тишина. В подземных переходах
Стены отражают свет.
Мне так грустно, мне так скучно –
Никого в системе нет.
Мне так грустно, мне так скучно –
Никого в системе нет.
Вместо электрического фонарика мальчишка сжимал исцарапанными пальцами канделябр на три свечи. Тонкий стальной отражатель защищал перепачканное глиной лицо от света.
А песенку отрок явно перефантазировал, на чужой мотив. Белый дух где-то уже слышал подобное...
Мальчишка дрейфил, болела ушибленная нога, и его голосок дрожал от боли и напряжения:
Белый дух грохочет камнепадом
И пугает темнотой.
Он старается даром, даром –
Скоро я вернусь домой.
Он старается даром, даром –
Скоро я вернусь домой.
– Больно ты мне нужен, чтобы с тобой возиться, – улыбнулся невидимый свидетель уловке маленького “хитрована”. Этим словечком, подхваченным незнамо, в какой стороне, он – Белый дух, отличал безобидных хитрюг от откровенных подлецов. – Пел бы лучше “Темнота пугает камнепадом...” Куда правдоподобнее! А вот с домом, малыш, тебе придется повременить. Ты зацепил Тропу, и произошел пространственный сдвиг. Так что, мой юный бог, гуляешь ты совсем по чужой, совсем незнакомой тебе системе, за тысячи верст от дома. Правда, “шустрикам” вроде тебя, сто верст – не круг.
Колеблющийся свет выхватил из темноты груду пестрого тряпья. Мальчишка вздрогнул, и голос зазвенел перетянутой струной:
Я не буду прятаться как мышка
Или плакать в темноте –
Пусть он видит, пусть услышит,
Что совсем не страшно мне.
Пусть он видит, пусть услышит,
Что совсем не страшно мне.
– Помогите! – послышалось мальчишке. Тряпье зашевелилось: из него высунулась белая рука, прикрытая оторванным по локоть рукавом брезентовой куртки. Яркие черные глаза сверкнули из-под околыша вязаной шапочки откровенным испугом, а из щели у самого пола показалась согнутая в колене нога в зеленом резиновом сапоге. – Кто здесь? Стой, где стоишь! Я тебя боюсь! Кричать буду!
И шапочку, и одежду, и мелькнувшее лицо измазала глина. Мальчишке показалось – девчонка чудом выбралась из обвала. Тем временем незнакомка с трудом приподнялась на руках и поползла проч. Левая нога тянулась за неуклюжим телом бесполезным придатком.
– Я помогу! – чужое страдание пересилило, страх улетучился. Прижимаясь к полу, чтобы не схлопотать “анальгин” в низкой штольне, мальчишка по-пластунски настиг улепетывающую недотрогу. – Чем тебе помочь?
– Не подходи! – взвизгнуло создание, защищая глаза от света не естественно белой рукой, и нырнуло в треугольную щель шкуродера.
Перед глазами мальчишки рука промелькнула обнаженной костью...
– Не б-бойся меня! Й-я помогу! – сглотнул осевшим горлом мальчишка, отгоняя ладошкой испугавшее его наваждение. Выставив канделябр световым щитом и позабыв о собственной боли, он устремился в открывшийся за шкурником вполне приличный прямой ход.
Приволакивая ногу, девчонка споро удирала по тоннелю. Мальчишка не отставал, сплевывая на стены переполнявшую рот загустевшую слюну.
– Не плюй на раны Матери, обалдуй! Пожалеть будет некому! – Белый дух поморщился от досады и отвернулся, чтобы успокоиться. Мальчишка ему нравился, но с другой стороны, по убеждению Духа, “слюнтявые недоумки” незаслуженно оскорбляли святой материнский образ.
Поворот! Исковерканная тяжестью крепь казалась непроходимой. Вверх-вниз, вверх-вниз... Девчонка ползла, выделяясь на коричневом фоне бревен покалеченной ящеркой с обрубком зеленого хвоста.
– Ну почему, ты, не веришь? – огорчение мальчишки достигло предела. Он устал и хотел пить. Однако отступление мнилось равносильным позору, и мальчик старался исполнить нормальный человеческий долг. – Меня зовут Андрей. Я живу на хуторе. Я помогу тебе! Только остановись!
От усталости стены и потолок расплывались перед глазами пятнами копоти. Мальчишке в какой-то момент померещилось, что кто-то большой и сильный несет его на руках. Но несет почему-то навстречу. Несет из галереи, куда подранком удирала девчонка.
“Врешь, не уйдешь! Ты ухайдакалась не меньше моего!” Необходимость действовать спугнула расплывчатое видение. Ныла раненая нога, горел пересохший рот и вдруг!..
– Поможешь, говоришь?! – застонало впереди замогильным воем.
Девчонка без заметного усилия оторвалась от пола и стояла не оборачиваясь. Андрей вскочил на ноги, по инерции сделал два шага и протянул руку, чтобы не уткнуться в грязные лохмотья лицом. Рука коснулась куртки и... прошла дальше!!!
– Тогда помогай!!!
Взбешенное лицо мертвой старухи обернулось и уставилось на мальчугана погасшими бельмами глаз. В хищном оскале гнилых клыков пенилась желтая слюна. Белые волосы над черным лбом стояли дыбом. Забитые грязью когти потянулись к горлу преследователя!
– Ааа! – завопил незваный доброхот сперепугу, теряя сознание и роняя свой живописный канделябр в жидкое месиво под ногами. Свет погас.
– Эй-ха-ха-ха-ха! – загрохотало по пустым переходам. – Вот теперь-то ты и поможешь мне, мой сладенький. Теперь ты мне хорошо-о-о поможешь!..
7
Волей судьбы, тридцать лет назад в этих самых катакомбах на его глазах свершилась роковая ошибка. Он, Белый дух пещер, недооценил коварную игру Красной тропы и опоздал вмешаться в трагическое для ребенка стечение обстоятельств. Мальчишка нашел успокоение в десяти шагах от Тропы и в паршивом километре от него, когда он отвлекся, осуждая плевки недоросля. А через минуту на искаженное страхом юное лицо медленно наползла счастливая улыбка покойника.
– Я вспомнил настоящие слова твоей песенки, малыш, – прошептал Белый дух, потрясенный ясностью своих видений. – Ее пели такие же, как ты, мальчишки в походе на привале. Шел проливной дождь. Штормил океан. На голом берегу ни дерева, ни кустика. Налегке, без рюкзаков, до спасительных скал – рукой подать. С грузом – совсем другое дело. Мальчишки показали себя молодцами! Они в мгновение ока сбросили оттянувшую плечи ношу на песок, укрылись прозрачной пленкой полиэтилена и, пережидая непогоду, тянули разноголосицу:
Небо в тучах, небо в тучах
Тополя роняют цвет
Мне так грустно, мне так скучно,
Потому что солнца нет
Дождь идет, стучит по тротуарам
И не хочет перестать.
Он старается даром, даром –
Солнце выглянет опять
Я не стану прятаться под крыши
Пусть он поливает, пусть.
Пусть он видит, пусть он слышит,
Что его я не боюсь
Пусть он видит, пусть он слышит,
Что его я не боюсь...
– Я им завидовал! У меня свое детство, малыш! Совсем короткое. И гулял я по Земле под чужими узлами с кровоточащими рубцами и на спине, и чуть пониже. Не один я такой гулял. Много нас угоняли на чужбину крестоносцы. И был у меня и настоящий друг… Лукса…
8
Обоз отряда крестоносцев. Избитая горная дорога. Двое арапчат плетутся за громоздкой косящатой арбой походной кухни, изредка оглядывая местность придирчиво внимательно:
– Видишь скалу, им не забраться на нее, Саади…
– Снимут арбалетом, Лукса.
К разговорам мальчишек прислушивается цыганка, что сидит на арабе, прижавшись спиной к черному боку котла.
– Будет лес, будет, будет!
– И в лесу поймают! – цыганка вышептывала слова, не повернув головы. – А болтливых рабов прибьют гвоздями к дереву за длинные языки!
Цыганка накинула нечто, напоминающее красную шаль, и зябко повела плечами. Мальчишки переглянулись, смущенные отповедью, потом осмотрелись.
– Кроме тебя, гадалка, нас никто не слышит, ты своя!
Цыганка поманила мальчишек рукой. Когда те приблизились, она протянула им две палки с обмотанными тряпкой концами.
– Своя, да не твоя, держите факела, несмышленыши, положите сзади, чтобы быстро схватить! Я старая, вам Бог поможет…
…Следуя приметам, что подсказала гадалка, Саади и Лукса с немилосердно коптящими факелами в тощих руках преодолели запутанный лабиринт и выбрались к огненному Оку Дьявола.
У провала на заросшем акациями краю базальтовых скал, у той жуткой дыры под землю, сбежавших одиннадцатилетних пленников ждала толпа разъяренных мужиков в стальных доспехах.
Ни мальчишки, ни их преследователи из отряда обозного конвоя не знали, что грозная сила охотников “за гробом господним” в этот солнечный день перестала существовать. Отважный основатель династии турецких султанов Осман Гази рассеял войска крестоносцев по всему Адриатическому побережью…
– Знал бы отец, что я здесь, – скулил маленький Лукса, а из его желтых кошачьих глаз текли слезы. Год назад он, внебрачный сын великого паши от красавицы-египтянки, бежал из дома, а сегодня – из плена. И никто, кроме друга Саади, не знал настоящего имени и происхождения знатного пленника. Луксой арапчонка прозвали в обозе. Луксой – Рысенком.
Око Дьявола напоминало топку печи на кухне богатого венецианского купца, но в отличие от купеческой топки, рубиновый глаз Ока горел холодным огнем. Маленькое сердце Саади стучало в висках, а по спине и груди скатывались целые реки пота. Впереди – неизвестность, позади – плен, хуже медленной смерти!
– Пойдем со мной в Око Дьявола, Лукса. Назад нам дороги нет!
– Оно преисподняя, Саади!
Лукса в сердцах зашвырнул свой факел в кровавое марево перед собой, и тот исчез без звука. Несколько минут арапчата стояли в растерянности: дубовая палка факела Луксы обязательно должна была, обо что-то ударится, на худой конец булькнуть в воду или проскрежетать о камень!
– Ты что-нибудь слышал, Саади? Там бездна!
К горлу подступил острый ком. Саади со всхлипом сглотнул, но от своего намерения шагнуть в холодное пламя не отказался.
– Лучше бездна, чем крестоносцы! Лучше Дьявол, чем крестоносцы! Пойдем со мной, Лукса! Будь, смел как твой отец, отважный Осман Гази, как рысь, чье имя ты носишь, как та цыганка, что поведала тайну Ока под страхом смерти, если мы проговоримся! – Саади стиснул зубы и решительно потянул друга прямо в жерло. Лукса попятился в темноту и отвернулся, скрывая слезы. – Мне тоже страшно, Лукса, только жить под солнцем – страшнее!
– Под солнцем люди, Саади! Я приму смерть от людей...
В голосе Луксы прозвучала обреченность такой силы, что Саади сдался.
– Тогда... тогда... не говори им, куда я пошел, Лукса... Пусть ждут у выхода, сколько хотят. Крестоносцы – разбойники, а трусы не полезут под землю. Скажи, что я тебя бросил, что здесь темно, страшно и летают черные оборотни. Пусть злятся на меня! Только молчи про старую цыганку!
– Вернемся в обоз, Саади! Крестоносцы побьют до крови, потом простят: не много чести убить арапчат. А цыганка говорила, что из Ока Дьявола никто не вышел! Никто не вышел, Саади!
– А кто сказал, что они погибли? Цыганка гадала на них, как на живых. Помнишь, что она нагадала?
– Нет ушедших в Око среди мертвых и среди живых нет...
– “... и среди живых нет”, Саади. Давно бы кто-нибудь объявился. Умоляю, вернемся, а уйдешь один, я... умру.
Лукса всхлипнул и резко повернулся к другу глаза в глаза. Скрывать было нечего: оба плакали и дрожали, каждый от ужаса перед собственным выбором и такой неожиданной разлукой. Саади молча протянул другу факел. Лукса принял нещадно коптящий светильник. Его голосок задрожал сильнее.
– Клянусь, что если выживу, стану великим воином, Саади. Я отомщу… за тебя, за нас. Клянусь! Пусть умру, но тайну Ока, тайну цыганки, а теперь и твою тайну, Саади, не выдам...
“Спасибо тебе за славную песенку, малыш. Она разбередила воспоминания моего детства, образы ушедших друзей и врагов, наши детские клятвы... Она тридцать лет назад вернула памяти мое прошлое, а сегодня судьба подвела тебя к перевоплощению, малыш. Ты не велик, но я верю – ничего нет на свете, крепче детской клятвы. Твоя песенка тридцать лет назад позволила мне сделать выбор, а сегодня свершится экзамен на мою и твою зрелость. Предстоит игра со многими неизвестными. Но ты будь спокоен! Ничто не ново под луной, мой мальчик. Все повторяется”...
9
Белый туман колючей веревкой перехватил ведьме горло и завалил навзничь. На мгновение Анька увидела синюшную мразь, разложившийся желтый оскал, белые патлы дыбом над страшными слепыми бельмами, вздрогнула и, прежде чем торопливо уползла прочь, неожиданно для самой себя, вдруг облаяла очередной “глюк” дворовой собакой...
Откуда было знать попавшей в переделку девчонке, что на ее родной планете закончился один из тайных циклов смены поколений хранителей подземного мира, и наступило время Великого перерождения Духов пещер. Что волей провидения Белый Дух и его сестра избрали для него ничем не примечательные катакомбы, и что это таинство предстоящего перевоплощения второй раз спасает ее от неминуемой мучительной смерти среди мрака.
– Дурачок, – дружелюбно ворковала, тем временем, ведьма, увертливо перевернувшись на тощее пузо и переставая перхать подавившейся кошкой. Ее азиатские глаза черные и слишком большие для жителей Востока, в пленительном сочетании с пухлым крошечным ротиком прямо-таки душили Хозяина пещер очарованием. – В самделе – дурачок. Таким, как та грязная тварь, сам черт не брат. Она современная девка студентка. Как она меня облаяла! Посмотри на ее выпученные глаза, потные нечесаные волосы. Б-ррр! Я сама ее боюсь!
– Где Вяльрма? – Синие змейки резвились в призрачных кольцах тумана, ни какое сногсшибательное очарование Двуликой твари не могло ослабить волю Духа и увести его в сторону от намеченной цели.
– Под каменной плитой. Тебе не достать! – очарование сгинуло, глубокие морщины оскалились гнилыми клыками. – Плиту положил Человек! Очень сильный... Сними небесный огонь, Хозяин! Больно!
– Веди!.. – Белый дух ослабил захват, но не настолько, чтобы ведьма смогла удрать. – Веди! Да свершится правосудие!
10
В “бомжовке” горела свеча. Анька воспрянула духом. Наконец то ребята пришли, а ей есть что порассказать: как продиралась сквозь шкуродер, как видела зеленые столбы, глаза и серые стены в абсолютной темноте, и про то жуткое, что промельтешило за ее спиной в “централке”. Судя по тишине, ребята спали.
– Привет, суслики! – крикнула Анька в приливе проснувшегося энтузиазма. – Принимайте именинницу!..
Эха не было. Не было и ребят. Было пусто, до звона тихо... И одиноко, ни для кого, горела свеча, воткнутая в бутылку из-под шампанского. От множества сгоревших на ней разноцветных свечей, бутылка смотрелась витриной натеков, не прочитанной сказки пещер. Скудный скарб Аньки лежал на просторном настиле лежака точно там, где она его бросила четыре часа тому назад.
В груди посередине что-то болезненно бухнуло, Анька присела на высокую ступеньку порога, горько усмехнулась невзгодам и вдруг разревелась навзрыд.
11
Белый дух и Двуликая летели по штольням и галереям. Ведьма не оборачивалась. Дух продолжал держать ее на коротком поводке неведомой ведьме энергии. Ошейник больно кололся тысячью иголок, и Двуликая спешила избавиться от ощущения дискомфорта. Жизнью правит интерес, сидеть на поводке всегда “скушно”. Словечко Двуликая подцепила от знакомой, разумеется, ведьмы. Так сказала бы, та новенькая… из москвичек... вшивая интеллигентка, которой сегодняшним утром взбрело в голову выброситься из окна...
Серая с зеленью тень заступила дорогу. Привидение высвечивалось босым, горбатым и длинноволосым. Тощая шея торчала из выреза хламиды острым изломом призрачного кадыка. В костлявой руке дрожал старинный фонарь. Свеча оплыла и не горела, но дух катакомб нес фонарь перед собой, и могло показаться, что он освещает себе дорогу видимым ему одному пламенем.
– Слава повелителю Камня! – кадык дернулся в такт словам, произнесенным раздельно голосом сухой листвы, колени призрака подогнулись.
– Еще не нашел себя, Никита? – Белый дух подхватил пещерного долгожителя, остановив ритуальное падение на истоптанную тысячами ног туристов глину.
– Нас много под завалами... Мы давно не спорим, кто и где лежит, и чей крест стоит под солнцем над нами. – Зеленые пряди коснулись-таки пола.
– Терпи, Никита, не вини тех, кто в каждом из погибших торопился признать своего, чтобы принародно оплакать, похоронить и получить скудное вспомоществование. Кто смел, тот и съел. Помнишь, каких вас доставали из-под обвала? Токмо прийдет срок, всех отпоют скопом и на век запечатают лазейки в катакомбы, объявив их священной братской могилой. – Белый дух снова выпрямил старика и, не давая тому упасть на колени, глянул в пустые очи призрака. – У живых свои промыслы! А не приведи бог, позабудут, я помню тебя, Никита, и найду способ освободить от бремени забытья. Береги покуда каменоломню от олухов, что мнят себя пещерниками-спелеологами!
– Стал быть, порешить тех, что в “Шизе”?
– Не уважили?
– Свечку поставили... Безобразят без пригляда в системе...
– Присмотрись, пожури, ежели по первоглупости.
– Исполню, надега! Прощевай, стал быть!
Серый с прозеленью туман плесенью пополз по стене и растаял.
– Мы пришли, – вякнула Двуликая, задохнувшись кашлем, и колючий ошейник исчез. – Твоя сестра внизу. Но ты в самделе не подымешь камня! – Тонкий палец ведьмы уперся в желтую с ржавыми прожилками плиту под ногами.
– Конец пути, – улыбнулся Белый дух ведьме, просачиваясь сквозь преграду. – Это конец моего пути, Двуликая.
12
Причудливый “гриб” неподвижно висел в воздухе, опираясь на мокрый пол разноцветьем силовых линий. А над “грибом” тлела тьма.
“Не успел я. Укоренилась Вяльрма!” Белый дух оперся плечом о стену и не без любопытства разглядывал, более чем странное, сочетание геометрических фигур перед собой. Нелепое сооружение слыло родной сестрой, и Белый дух не мог сообразить, что же их объединяет на чисто физическом плане.
Шляпка “гриба” состояла из двух составленных со сдвигом пирамиды и куба, на вид вполне окаменевших. Прозрачные кольца энергии трепетали пестрой бахромой по краям основания, просачивались в изжелта-коричневое месиво трещин пола и тянулись к стенам извивающимися потрескивающими электричеством щупальцами. Над пирамидой струилась тьма. Скошенные к вершине грани бугрились осклизлыми желваками в ритме неторопливого дыхания, а с мокрого бока на Белого духа уставился глаукомным глазом омерзительно-синюшный лик бабы Яги.
– Здравствуй, брат! – гнусная рожа осклабилась в улыбке. – Не промахнись своей железной махалкой. Туча над городом разливается людской болью. Торопись с возрождением.
– Зло над городом – твое черное и последнее дело, сестра!
В руке Белого духа неуютно блеснул меч.
– Ты так ничего не понял! – вислые губы Вяльрмы искривила совсем не злая, скорее горькая усмешка. – Так и уйдешь, не разобрав первопричин!
– Не заговаривай зубы, корень злодейства! Я пришел с тем, чтобы тебя выкорчевать. Ты правильно понимаешь суть древнего заклятия: у меня нет права промахнуться. Или ты надеешься помешать мне?
Жуткая маска втянулась в пирамиду и выползла из основания куба. Сейчас она хохотала.
– Ты знаешь, что не промахнешься, умник. Не знаешь только, что уйдешь дураком. Мы оба умрем! Вопрос, что из нашей погибели выйдет? Ты подобрал для перерождения озлобленного на людей мальчишку! Что он тебе? У него всего опыта жизни под землей – тридцать лет Тропы! “Ловленный мизер”, как говорят картежники... Случись беда, рази, он вытащит? – Белого духа покоробила вульгарная самоуверенность сестры, но возразить он не успел. – Успокойся, простофиля, – продолжал жужжать в ушах скрипучий голос. – Ты торопишься обвинить, наказать, а того не сообразишь, что оба мы – дети одних Отца и Матери! Я не самое злодейское зло, ан и ты далеко не добрейшее добро! Мы с тобой одного корня: мы, почитай, завязли друг в друге.
Белый дух представил себе кусок шевелящегося вещества Вяльрмы внутри своего атлетически сложенного тела и поморщился от омерзения.
– Не морщись, соколик! Лучше вспомни: сам скольким душам не дал выйти к солнышку? Даже отсюда, из этой поганой каменоломни. Кого и где придавил глинкой с песочком, кого и где оставил без света, кому путь перепутал? А всегда ли ты по-отечески любил тех, кого наказывал?
– Они забыли о любви к Отцу, они плевали в лицо Матери! Они измывались над ее добротой!
Губы старухи растянула пленительная улыбка кобры.
– А ты позабыл, что Смерть не наказание и не Зло? Что она для очищения, спасения, и шанс... шагнуть в вечность.
Белый дух открыл, было, рот, чтобы возразить сестре, но Вяльрма и не собиралась прерывать антропогенезиса рассуждений.
– Скажем короче, Смертушка – всегда Добро, кто понимает, разумеется, – дряблые висюльки изобразили подобие скорби. – Не всякая Смертушка кажется вовремя.… Соглашусь, но все-таки. Вот ты сегодня узрел черное брюхо Злобы, что расплескалось над городом от края и до края. Ты за него меня попрекаешь? Все потому, что разнюхал про столб тьмы над моей головой! Ты вообразил, что это моя нечистая душа выплескивается фонтаном наружу, а того не смикитишь, что весь город с пригородами да с деревнями окрест черное дело творит! Разуй глаза, присмотрись! От меня, или, наоборот, ко мне людское Зло притекает?!
Из пирамиды высунулся кривой палец мерзкого тараканьего цвета и указал на струю непроглядной черноты над усеченными треугольниками граней. Пирамиду и куб сотрясла легкая дрожь. На долю секунды Белому духу показалось, что нелепое сооружение ежится от удовольствия под душем черной воды. А Вяльрма продолжала вещать нечто, прямо противоположное его личным выводам последних четырех или пяти столетий:
– Тот убил, другой обокрал соседа, третий утворил, умом непостижимое!.. Не я, повторяю, брат! Не я!.. Люди копят Зло над своей и моей головой! Я лишь отвожу его через убогое устройство, что служит мне телом, во чрево Матери. Не я, люди безумны в жажде нечистых помыслов и свершений! Мы с Матерью изнемогаем от груза вопиющих преступлений. Людям кажется, они всегда хороши: хитрят ли, воруют ли, убивают! Люди всегда прощают себя, себе же во зло... Бывает, каются прицерковно, реже, принародно. А того не понимают, сделанного не воротишь, что душу запродали золотому тельцу, собственной похоти и прихоти. В оборотней превратились, а платить придется!
– Почему оборотни? – Меч протестующе звякнул о камень. Белый дух аккуратно протер лезвие рукавом, но прятать оружие в ножны не стал.
– Потому как, хуже злобных упырей стали! В церковь несут Богово: любовь, покаяние да молитву. Вышли – и, назад к Зверю! Всю жизнь таскают звериное нутро свое: то Богу – то Зверю, то к Богу – то к Зверю.
– Она, плоть человеческая, причина... – с неприкрытой печалью в голосе обобщил мысль сестры Белый дух.
Из куба неожиданно выплеснулись узкие черные ладошки, возможно в эту минуту через чрево Матери ведьм перекачивалось Зло, корни которого затаились в недрах самого жаркого континента Земли:
– Хлоп, хлоп, хлоп!
Каменная плита над головой заскрежетала, пошла зигзагами трещин и вдруг рухнула белым облаком щебня и пыли, пахнуло серой. Из облака проступили неясные черты Двуликой. Ведьма встряхнулась, представ перед Хозяином пещер дочерью казахских степей приятного облика и далеко не старых лет.
– Мы с этой дамочкой встречались... Не только сегодня, давно... Но тебе, сестра, Двуликая тварь – не помощница!
Морщинистое лицо Вяльрмы растеклось противными желтыми желваками. Силовые линии проиграли рапсодию черного света. Мать ведьм сдержала готовое выплеснуться возмущение вопиющей недогадливостью брата и промолчала. Пыль до тошноты медленно оседала, а из основания пирамиды на Белого духа скучно смотрело одинокое бельмо в потеках мерзкой желтой слизи. Вяльрма успокоила сердце и соизволила проявить рот в усмешке.
– Я не прячусь перед неизбежностью, брат, а ты растерял наблюдательность по своим бесконечным лабиринтам. И с чего ты взнастался с этим мальчишкой? У тебя проверенные столетиями верные помощники и хранители Живого камня! Рысь-Лукса, к примеру! Ты избрал в наследники сорокалетнего ребенка! Расскажи брату, Гюльнара, о себе и своем несмышленыше. Чем черт не шутит, глядишь, и поумнеет рыцарь пещер перед вечностью. Поймет, на кого делает ставку!
– Меня за все четыреста лет столько раз не называли дураком, сколько за последний час, – мрачно пошутил гость, усаживаясь прямо на пол и скрещивая ноги на манер индусских йогов. Острое лезвие застыло на коленях остужающей страсти чертой. – Любое верное дело распадается под нападками взбесившегося невежества. Мой резон – в молодости паренька! Все хранители, в том числе и Лукса, старые духи, и стоят на грани перерождения. Семь, восемь лет – предел, что они мне прибавят... А опыт? Ты позабыла, каким олухом я вошел в Тропу? Опыт – дело наживное. Лукса и Хранители помогут на первых порах...
– Ты повзрослел в плену у крестоносцев, Саади...
Белый Дух никак не отреагировал на замечание сестры.
– Что касается моего отношения к твоим словам про людское Зло... Я верю тебе, Вяльрма, хотя, ты можешь не знать, какие страшные фокусы вытворяешь! Вспомни Курилы, Ташкент, Ялту, Спитак! Вспомни пустоты под Петрозаводском, долину Чирчика, пещеры Чатырдага или Алагеза! Землетрясение начиналось везде, где ты успевала укорениться, а я опаздывал. А, может быть, ты позабыла московское наводнение двадцатых, когда ты зацепилась за Сьяны? Позабыла про эпидемии или войны...
– Чего-чего, а Сьяны ты от меня не ожидал! – синяя рожа кривлялась на потолке, расплываясь в счастливой ухмылке. Однако, заметив, что гость на потолок не смотрит, тотчас переселилась в бугристое основание пирамиды. – Ты обшарил Никиты, Кисели, Силикаты и даже, на смех курам, Бяку под Ожерельем.* А я сидела под носом у всех... Но, прошу тебя еще раз! Пойми! Я нигде и никогда не была первопричиной беды!.. Да, я появляюсь не спросясь, где во мне нужда. Да, я имею дело со Злом. Разложить Зло по ниточкам, облегчить бремя Матери Земли – моя работа. Да, ты угадал, Зло меня питает, доставляя известное наслаждение телу. Иначе быть не может, меня питает черная энергия Зла! Идиот не возьмется за работу, получая взамен шиш!
– Я не меняю решения, Вяльрма, а там... Все в руках Провидения, у нас нет возможности предугадать замысел. Я рад, что Двуликая пришла не защищать тебя, а мне не придется убивать и ее...
– Выслушай ее, брат!
– Кому веришь, нет смысла лгать! Валяй, ведьма, рассказывай о проблемах, что переплелись с нашими разногласиями. Сталь потерпит.
13
Анька сидела в пьяном одиночестве на широких нарах “бомжовки” и скучно тянула под гитару, так называемый, “Гимн” спелеологов:
Ничего на свете лучше не-е-ту,
Чем бродить в системе, да без све-е-ту,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-а-а-ми.
Разгребать завалы лишь уша-а-ми...
Ля-ля-ля-ля-ля!
Буль-буль, буль-буль, буль-буль...
Двери отворились не скрипнув, в сырой черноте проема возник высокий парень в белом костюме.
– Т-ты, кто? – по инерции пробулькала Анька.
– Андрей.
– А я – Анька! Справляю день рождения, одна. В-выпьешь по случаю?..
– С удовольствием.
Андрей устроился за столом на хлипкой доске, приспособленной под лавочку. Выстрелив в гостя взглядом наполненным, по ее убеждению, здоровым и лукавым любопытством: какой-то он весь “белый”, этот ее неожиданный гость, Анька на правах хозяйки заняла удобный и крепкий лежак по другую сторону. Раскосый разрез синих глаз под светлой челкой придавал серьезному лицу Андрея восточный колорит, и эта загадочная не напускная серьезность вкупе с белым, не принятым у спелеологов цветом костюма расположили именинницу к безотчетному доверию.
– Т-только меня не заставляй, я и так уже... – словоохотливо бормотала Анька, торопливо разливая шампанское по кружкам с аккуратностью поливочной машины. – За мои двадцать, Андрюха! Юбилей среди стечения моря народа! Мать его... этот н-народ.
Анька грохнула кружкой о стол и потянулась к гитаре.
– За твои двадцать, Ан!
– А ты, из какой системы?
Как ни странно шампанское подействовало на Аньку отрезвляюще. Несколько аккордов, взятых от фонаря, прозвучали вполне прилично.
– Я то? Из очень далекой системы, Аня. Родился на Памире. Там привык к пещерам, даже полюбил их мир тишины. Мать у меня казашка, отец – русский. Когда мне исполнилось одиннадцать, мы переехали жить на Кавказ. Снежные вершины по голубому небу, зеленые полоски чая по склонам. Воронцовские пещеры видела? – Вместо ответа, Анька отрицательно покачала головой. – Мы поселились на каком-то хуторе неподалеку. Иногда водили в систему туристов. Водили отец с матерью, но я часто ходил с ними и запомнил все лабиринты. Мог бы сам водить, а отец и мать не доверяли. Пугали духом пещеры. Белым Гришей...
Тайком я удирал в пещеры. Родители догадывались. Знали, не одобряли, ругали, случись пролететь. “Рано одному шастать, – говорили. – Молод еще!”
Однажды, в апреле, у нас начала телиться корова. Мать с отцом увязли надолго. Случай, лучше не придумаешь. Я рассовал по карманам бутерброды, свечки, полный коробок провощенных охотничьих спичек...
Их было пятеро чайников: три девчонки и двое парней. Вначале расспросили про дорогу, потом слово за слово... В общем, я их повел, не сказавшись своим. Предупредил через соседа, и все...
А они... Я повредил ногу при спуске в колодец Очажного. Есть там такой грот. Огромный! Понадеялся на чужой узел. Я взвыл от боли, они перетрусили и... сбежали. Поняли, что не так узел накрутили! Одна только толстушка Слива, все ее так называли из-за оттянутого к губам округлого кончика носа, крикнула: “Ой, мальчики, помочь надо!” Ее и слушать не стали!
– Подонки! – змеей прошипела Анька.
– Веревка упала к ногам, я кричал, что доброшу ее до края: они наверняка не успели выйти из грота. Очажный метров тридцать в диаметре. Эхо гремело так, что камни с потолка сыпались. Но!.. Но, есть «но»...
– У нас в институте химичка была с прозвищем Слива. Всегда ходила с прической в мелких таких кудряшках – овца овцой. Поддавала крепко! – Анька выразительно щелкнула себя пальцами по горлу. – Туфли на широком каблуке носила, боялась потерять равновесие при ходьбе. Поддаст и начинает читать морали: “Что вы понимаете в жизни и смерти, детвора? Каждый умирает в одиночку...” Выгнали ее в прошлом году за пьянки.
Все время длинной Анькиной тирады Андрей не спускал с девушки напряженного льдистого взгляда.
– Скажите, Аня! – неожиданно перешел на “вы” странный гость в белом не для пещер костюме, – Скажите, а родинка под глазом, вот здесь, у Вашей знакомой Сливы была? – Указательный палец Андрея потянулся к левому глазу.
– Не родинка, ягода перезревшей ежевики! Девчонки жалели ее, очень эта родинка портила Сливу. Предлагали бесплатно организовать косметический кабинет. Слива только отмахивалась: “Не для кого мне красоту наводить!”
– Спилась, говоришь? – дергая углом рта, усмехнулся Андрей, возвращаясь к доверительному “ты”, а синие глаза гостя вновь окатили Аньку стылой водой. – Друзей Сливы, случайно, не припомнишь? – Словечко “случайно” получилось у Андрея как-то раздельно и не совсем уверенным тоном.
– Видела однажды в компании с дохляком очкариком и такой же тощей крашенной под Кармен селедкой. У нее румпель, будь здоров!
– Румпелем ты называешь нос? – быстро спросил Андрей. Глаза-ледышки гостя сузились в злые черные щелочки. – …Антон и Лидия!
– Ты и взаправду казах! – попятилась от гостя Анька, испугавшись недоброй перемены в лице мало знакомого парня. – Они те самые подонки, что тебя бросили? Да?
– У них еще была Светка и очень смуглый горбоносый Колька. Светка русская. Глазищи зеленые, коса до пояса цвета запылившейся придорожной травы. И брючки серебристой волной по синему. Ни дать, ни взять – русалка. Горбоносый Колька – “нацмен”. Так нас, метисов, благородные интеллигенты обзывали. Я не так молод, как выгляжу, Аня. А Колька? Он за старшого заправлял, ему лет восемнадцать было.
– Нет, Андрюша. Я их не знаю. – Возрастные характеристики гостя и описание сбежавших знакомых проскользнули мимо сознания. Девушке по-прежнему не нравилось настроение Андрея: рассказывает спокойно, а в глазах злые черти бесятся. Она была не прочь отвести мрачные воспоминания “счастливого” Андреева детства куда подальше. – Нет, других я не видела. Очкарика с Кармен мельком, года два назад, повстречала чисто случайно. А Слива, точно, спилась... И мы давай выпьем! Мой день рождения все-таки!
– “Лидия”, – прочитал Андрей название вина на этикетке. – А знаешь, Аня? Они тогда тоже пили “Лидию”. Меня уговаривали выпить. Возможно та самая Лидка, которую ты видела с очкариком, все твердила: “Меня не уважаешь! Не видишь, чье имя на бутылке?!”
На очкарика, да девчонок, как ни мал был, я не надеялся. Понимал, не помощники они, если чего случиться. Но вот горбоносый Колька удивил!.. В свои восемнадцать Колька смотрелся матерым мужиком с опытом, и все такое... – Андрей растопыренной пятерней покрутил пальцами у виска, движением, которым мы обычно вворачиваем в патрон электрическую лампочку. – Они видели, что я потерял свет! Мой пластмассовый фонарик при падении разлетелся в куски. Видели и, все равно, удрали! Спасибо матери: припрятала в одной из щелок колодца канделябр с отражателем. “При свечах, – затаив дыхание, бывало, шептала она, – у бегущей среди натеков воды особенное очарование”. Потом долго молчала и все смотрела, смотрела, для меня, в полном смысле, как в воду...
– А спички? И как же ты с больной ногой выбрался? – В голове у Анки шумело. Вдруг захотелось попеть и повеселиться. Свой “глупый” вопрос она задала из чистого чистоплюйства. “Выбрался, раз сидит рядом. Худо-бедно, но выбрался. Кто из нас не побывал в переделках?”
Гость долго смотрел на Аньку своим нацменским прищуром, но сейчас Аньке было все до лампочки. Шум в ушах вдруг зазвенел аккордами бешеного рок-н-ролла, и чтобы не выдать Андрею неуместного своего веселья, Анька забралась с ногами на нары и прикрыла глаза. Ответить Анькин гость не успел... 14
Гюльнара опустилась на глыбу, что упала повыше других, и начала рассказ, покачивая рано поседевшей головой. Тень женщины из-за всполохов света со стороны сестры напомнила Белому духу силуэт всадницы, мерно качающийся в ритме шага скакуна. В какой-то момент ему даже померещилось, что это не крестьянка в заношенном до невообразимой ветхости платье, а одинокая амазонка сидит, покачиваясь в жестком седле, и поет тягучую песню тоски.
– Я носом чую перемены, Хозяин. Я говорила о них твоей сестре. Скажи правду, твой меч не предназначен мне? – Белый дух отрицательно покачал головой, и Гюльнара посмотрела с непонятным для того разочарованием. – Моя судьба переломилась, лет тридцать тому... Мужа перевели из Казахстана в Сочи. Гришенька геологом был. Перевели, а он не сошелся с новыми своими начальниками... Упрямый был у меня мужик. Умный, а чуть что не по нем, ишака упрямством переупрямит.
С начальником спорить, что против ветра… Песенку еще пели: “Мой хозяйка, ты гопно, ты нашалник, я дермо”. Прости, Хозяин, грубость слов, не мои они.
Мы бросили городскую квартиру и поселились на хуторе под Хостой. Помню, отелилась у нас корова. Я и мой Гришенька приняли теленочка, сделали, что полагается, и хватились Андрюшеньки, сыночка нашего, не сразу. – Гюльнара всхлипнула, зажимая рот грязными пальцами. – Непослушный рос мужичок, а мы с отцом прощали... Слух прошел вечером. Нам соседи сказали, что он остался в пещере “гулять”. Тех туристов, что с Андрюшенькой вместе были, след простыл... И тут меня черт попутал напугать сыночка покрепче! Отучить от своеволия хотела...
Ведьма снова зажала рот пальцами, по которым тотчас потек светлый водокап. Белый дух и Вяльрма молчали. Двуликая в образе Гюльнары для них была сейчас самой обыкновенной бабой со всеми ее сопливыми потрохами, но слушали уважительно.
– Муж много путешествовал в молодости. А с Тибета привез маску колдуньи: гнусную рожу черной старухи с веером белых волос во все стороны. Ясным днем смотреть и то страх! – “Баба” промокнула глаза грязным рукавом. Тень на стене вскинула руки, словно прикрывая лицо всадницы от солнца. – Маска висела в прихожей. Андрюшенька видел ее, да и сердце мое не чуяло беды... Я за него не испугалась даже, чуяла, жив мой мальчик! Потерялся? Так не впервой ему, я была уверена в нем и не ошиблась.
В родном ауле девчонкой я бегала в драмкружок. Артисткой хотела стать... “Талантливая”, – говорили подружки. Так жизнь по-своему порешила. А в тот проклятый день я загримировалась под девчонку. Я маленькая росточком. Намазалась гримом и взяла с собой маску со стены. Знать бы наперед, сколько лет потом ту ведьму играть буду...
Андрюшенька... не разобрал... подделки... Я не хотела пугать сильно... Думала, узнает мать... А получилось, не узнал... – Гюльнара снова замолчала, справляясь с горем. – Пещера, где я отыскала своего мальчика, была мне знакомой. А когда я поняла, что случилась беда, лабиринты перекроились в совсем-совсем чужие. Я несла Андрюшеньку к выходу, не узнавая завалов из белого камня, ржавых рельс и заплесневелых трухлявых подпорок под плоскими потолками. Потом я обессилела. Положила сыночка на тряпье, что было на мне, и бросилась звать мужа... Пещера снова переменилась: теперь я понимала, по каким местам бегу. А он, мой Андрюшенька, был жив, жив, жив, жив!
Потом... Потом я долго ходила, искала его. Иногда забредала в те, чужие штольни с подпорками. Сейчас они мне стали родными. И про Тропу узнала.… А тогда... я переставляла ноги, а мысли плутали во мгле... Я чудом вышла наружу...
Жизнь стала без солнца, померкла совсем, когда через год пропал муж. Я долго ждала чуда. Я ушла в пещеру, где оставила сына, а потом потеряла своего Гришеньку... – Гюльнара потупилась и после трудной паузы прошептала: – Я сама… не захотела выйти...
– Не до Смертушки, до Искупления достучалась, родимая! – вздохнула бахромой огненных зигзагов Вяльрма.
– Да! – прошептала Гюльнара. – Я попросила для себя того, чем напугала Андрюшеньку, чем потом сама стала. Ой, бай! Са-а-всем джаман получилось!
Черная тень на стене перестала качаться. Гюльнара стояла перед Белым духом сухой тростинкой, прекрасной в своем безысходном горе.
– Я в самделе добровольно превратилась в Двуликую гадину. Я заманиваю в катакомбы детей, и мы, ведьмы, пожираем молодую плоть, запивая дымящейся кровью. Мы, вампиры, чахнем без юной кровушки. Мы пируем и пляшем танец смерти “Эй ха-ха!” на хрупких костях. Мы хохочем и пьянеем от разбавленной зельем серой каши в глупых неокрепших черепах... А когда слетает колдовство, снова превращаемся в матерей и давимся, давимся, давимся блевотой, слезами и отвращением к самим себе. Нет, мы не ропщем... Ой, бай! Нет нам прощения!
– Тридцать лет назад волей провидения ты и твой сын пересекли Красную тропу, Гюльнара. Ищи в себе причину жестокого испытания, но уже тогда для тебя сохранился единственный шанс встретить сына, много лет спустя. Красная тропа бросила вас в эти вонючие катакомбы и превратила тебя в Двуликую. Тропа играла вами, показывая вам то одну, то другую реальность. У Красной тропы свои законы, не всегда нам понятные... Идешь в одну сторону, попадаешь в прошлое, повернешь в другую – шаг, второй, и ты уже старик.
Твоя личная проблема, Гюльнара, нами смотрится много яснее. В прошлой жизни ты наложила на себя руки от неразделенной любви. В этой – ты отказалась выходить на свет дня. Ты всегда забывала Бога, обрекая себя на смерть, и потому ты снова не прошла испытания! А твой мальчик вырос и внешне остался молодым. Он продолжает шагать по Тропе. Он появляется в прошлом и в будущем там, где сходит с нее. А сегодня твой мальчик здесь. Нас ждут суровые перемены, Гюльнара. Многое зависит...
Раздался резкий посвист. Проворная ладошка из пирамиды холодным пальцем вежливо, но решительно сомкнула уста Белого духа. Сморщив лоб, Хозяин приостановил монолог. Потом, соглашаясь с поступком сестры, тряхнул волнистой сединой, и ладошка исчезла. Сыну Гюльнары предстоял выбор! Его встреча с матерью предрешена, подсказка могла оказаться неуместной.
– Спасибо, Вяльрма, что вовремя остановила словоблудие. Я оценил твое мнение, оценил и рассказ Гюльнары. Относительно своего выбора, могу сказать, я остался при своих... Лукса в свои одиннадцать лет прошел испытание. Его душа оказалась сильнее “испанского сапога”, крестоносцы отступили перед не согнувшейся волей ребенка. Через десять лет они научились удирать от одного имени грозного мужа. Сегодня Lushes – Рысь! Непобедимый страж Живого камня. Но о его детской клятве ты ничего не знаешь, сестра.
Ведьме, что сокрыта в твоем безобразном теле Двуликой, твоя исповедь, Гюльнара, принесет несомненную пользу. Не многие сегодня, к сожалению, понимают силу исповеди. Небо сурово карает любя! Любя в нас ту искру, величие которой мы не в состоянии постичь. Есть время разбрасывать, и есть время собирать камни. – Дух говорил очень медленно, и слова его напоминали гулкий стук оторвавшейся оконной ставни о стену пустого дома под напором ветра. Женщина заломила руки и растаяла... Исчезла тень всадницы, и накатила звенящая тишина подземелья. Даже потрескивание силовых щупалец сестры не нарушало настораживающего затишья. – Подобное перед землетрясением, – вслух подумал Дух и оглянулся на Вяльрму, с сестрой происходило что-то совсем непонятное. Дух насторожился. Пирамида и куб исчезли. Сиреневый огонь заструился из трещин пола фонтаном мерцающего свечения. И там, посередине, нечто нелепое изменяло свои формы. – Не шали, сестра! – Белый дух стремительно вскочил на ноги, выставляя перед собой стальной клинок правосудия. – Меня привел рок! От судьбы не уйдешь!
Безобразное тело Матери ведьм кожурой скользнуло на пол, высвободив облик ослепительной красоты девушки. Зазывающий ритм рок-н-ролла обрушился на Белого духа оглушительным грохотом камнепада. Тесный грот осветился серебряным светом. Безо всякого перехода, разом загомонили, закричали и зашлись от восторга тысячи глоток и музыкальных инструментов:
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм – веселый “Эй, ха-ха”!
Сочное сопрано словно увело визгливый лай чудовищ в даль:
– Начнем переход в неизвестность с праздника, брат. Мы можем себе это позволить, не зная, что будет за чертой. – Мягкая ладонь сестры доверчиво подхватила гостя под неподатливый жесткий локоть. – Наступила последняя возможность разглядеть настоящее лицо друг друга... простить и... понять. Да здравствует, шабаш!..
Потолок подземного каземата взмыл к верху и утонул во мраке. Стены раздвинулись и приобрели прозрачность бутылочного стекла. Витые колонны натечных столбов, оправленных в золото финифти распустились над головой виноградными лозами с кистями самоцветов. Пол приобрел восковую гладкость и желтизну паркета. И во всю медную мощь гремел джаз.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
С первыми аккордами дикошарой пляски в зале проявился разодетый в пух и прах народ. “Ведьмы и прочая шушера, разумеется”, – догадался Белый дух... Он и Вяльрма в нарядах коронованных владык оказались приподнятыми над толпой на сложенном из самоцветов троне. Меч продолжал покоиться на коленях Духа, но сейчас он смотрелся не грозным оружием серебряного рыцаря в золотой короне, а непременным реквизитом праздничного королевского облачения.
– Это наш первый и последний бал, брат. Наша короткая лебединая песня, которую мы первый и последний раз поем вместе.
Вяльрма в своей черной мантии с пурпурным отливом, с бриллиантовой диадемой над прелестным личиком юной скандинавки выглядела не просто красавицей, а потрясающей до мозга костей мечтой, от которой заходится сердце.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
На костях у мертвяка
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Кружит, кружит.
Вьюжит, вьюжит...
Бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Белый дух откровенно любовался сестрой, светлое лицо которой являло подлинное совершенство, несмотря на то, что в отдельно взятых чертах угадывалась некая незавершенность линий. Нос казался коротким, овал губ излишне выпяченным, скулы откровенно высокими, а глаза чуточку раскосыми. Вяльрма не замечала пристального внимания к своей очаровательной персоне. Она сидела по-королевски прямо, приспустив пушистые ресницы и притоптывая в такт озорной мелодии точеной ножкой, обутой в изящный черный сапожок.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!
Ставь под зелье черепа!
Веселись честной народ!
Здесь ты царь, а не урод.
Сатана всех привечает,
Ноги сами зазывают
В бесшабашный танец “Эй, ха-ха”.
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Шабаш, шабаш! Джали, джали!
Танец ведьм веселый “Эй, ха-ха”!
Прозрачные стены слились с черным мраком ночи, а пол ушел далеко вниз. Белому духу на миг показалось, что он и сестра воспарили над бушующим и сверкающим морем из тысяч и тысяч горящих свечей. Там, внизу, гремел и набирал силу сумасшедший ведьминский шабаш.
А вокруг трона, просвечиваемые призрачным светом мириадов звезд, мелькали тончайшие переплетения пандусов и виадуков, прямых и винтовых лестниц, причудливо изогнутых перекрытий из стекла, пластика и металла, создавая перед глазами захватывающую иллюзию полета сквозь бесконечное пространство сказочного города-миража. Бал бушевал под ногами в сполохах красного, синего и зеленого света, и думалось, что никогда не будет конца этому безудержному веселью тех, кого он, Белый дух, привык за свою долгую жизнь называть нечистью. И вдруг пала кромешная тьма!..
– Делай дело, брат! – прошипела Вяльрма проколотой шиной из своей пирамиды. – Ты триста лет гонялся за нашей смертью.
– Прости, сестра! Я обязан исполнить предначертанное во имя городов, над которым висят облака Зла, во имя детей Матери-Земли. Исполнить предначертанное роком!
– Это всего-навсего смена поколений, брат. Не обольщайся надеждой истребить Зло глупым ударом меча. Бог не прост. Вспомни свое: “Небо карает любя!”. Мне кажется, я поняла идею перехода или перевоплощения. Ты начал с того, что мы – воплощение Добра и Зла? Я предполагаю, сегодня мы сольемся воедино. Не думаю, что мир от этого выиграет, скорее наоборот! Мы превратимся в не имеющее перспектив Равнодушие, а я не уверена, что твой юноша вытащит нас к смыслу и интересу Жизни. Я бы не хотела рисковать... Но такова воля Великих. Прощай, брат, и здравствуй... в новой жизни!
– Прощай сестра!..
Мелькнула сталь. Сноп разноцветных искр осветил грот. Бездыханные тела брата и сестры, журча нетерпеливыми ручьями, просочились в сетку морщин подземелья.
– Здравствуйте, здравствуй госпожа Равнодушие! – хохотала, кривлялась и, разбрызгивая воду по стенам безобразная Двуликая в кромешной темноте. – Водицка, водицика умой мое лицико! Ты больше ни на что не пригодна, Вяльрма! И нет твоего тупорылого братца! Теперь я, я стану Матерью ведьм. Я, Я, Я!
15
За дверями бомжовки послышались кряхтение и стук подошв о камень.
– Ребята идут! – подпрыгнула Анька, и не ошиблась. – Где вы пропадали? Я всю систему излазила. Без света выбиралась...
– Привет, Малышка. Нас трое, остальные застряли на “шизике”.
Почему западный приспособленный под жилье грот прозвали гротом Геошизика, не знал никто. В пещерах много изустных названий, даже надписей, “без автора”. К ним привыкли и всё.
– А это Андрей, он из Казахстана, – Анька протянула руку к первому гостю “бомжовки”.
Партнер исчез.
– Не обижайся, Ань! Мы тебя поздравляем, конечно, но вначале часика четыре разомнемся по системе, а ты поспи. Посидим потом в “Шизике”.
Ребята раскусили “возвышенное” состояние “Малышки” и приняли единственно правильное решение. Трезвому с пьяным, какое веселье? А что Анька словила глюк, не удивились. Под землей и на свежую голову, не такое бывает!
Через пять минут “бомжовка” опустела. Девушка вновь оказалась перед пустым столом и ощущала себя дура дурой. Правда, дурой не одинокой. Взгляд Аньки остановился на недопитой Андреем кружке.
– И все-таки он здесь был, этот Андрей!
Анька сжала кулачки до боли в суставах. Она запросто могла “вырубиться”, а парень вышел, уполз по шкурнику на “Линзу” и разошелся с ребятами. Как бы там ни было, она просто не заметила, когда он ушел. “Сама себе идиотка!” Сразу успокоилась Анька и потянулась за гитарой:
– Эй, ха-ха! Эй, ха-ха!.. Эй, ха-ха-ха-ха-ха!.. “Откуда в мозгах этот бред?”
– Лучше послушай мою балладу! – Андрей возник в черноте дверного проема и вынул из ослабевших пальцев разобиженной до слез девушки гитарный гриф. – Под ее грустный мотив хорошо дремлется. Ты и, правда, поспи, Аня.
Белый гость заботливо свернул Анькины пожитки рулетом и обозначил нехитрое изголовье на лежаке. В пещерах одиночка Анька не позволяла личной роскоши. Спальник, кан, примус, бензин, а то и палатка – удел больших групп, считала девушка. Групп, где много носильщиков. Честно говоря, Анька-Малышка от благ цивилизации не отказывалась, стараясь приноровить свои посещения “Никит” к графику многочисленных знакомых.
Сердито сопя, Анька послушно перекатилась к свертку. В голове стояла такая мешанина из винн
Обсуждения Белый дух