Свеча вторая (окончание).
Пообещать, что в случае отказа, он свернет старшему мастеру цитадели шею, Сарог не успел. Стрела, пущенная стражником из черной ниши в одной из стен хозяйственных построек, впилась в руку. Отпустив податливую бороду, скиф выдернул застрявший под кожей наконечник, зажимая рану пальцами уцелевшей руки
– Подлый эллин!
– Не стрелять! – завопил Дедал, размахивая над головой длиннющими складками серого хитона. – Не стрелять, прах псов ваших матерей! Не стрелять, рвотные массы от возлияний Бахуса! Не стрелять, именем Гея Василевса! А ты! – Раздосадованный до сиреневого свечения под седыми завитками бровей, мастер обратил разгоряченное гневом лицо к скифу. – Ты, ты, ты психус! Трава, пропущенная сквозь чрево дохлой клячи! Безрогий щен с мозгами верблюдицы! Ветер из задницы слона, больного поносом! Тьфу!
“Не злись! Из деда получился бы классный летчик, он здоровский мужик!” – безудержно хохотал тот, что внутри, а перед глазами изумленного скифа плыли и плыли блестящие остроклювые птицы на распластанных крыльях, огромные раскрашенные шары со множеством веселых лиц в плетеных корзинах и белые купола с подвязанными за тонкие нити шевелящимися черными кляксами людей.
12
Темнота пугала, голод высасывал внутренности, и сильнее, чем темнота и голод вместе взятые, донимала сырость.
Вру! Мысли терзали сильнее, и почерневшая голова Гамилькара бесконечным упреком. Голову подбросили стражники, когда снимали сыромятные путы, после той, безобразной выходки со стариком. Гамар не обманывал, уверяя, что скифы обязаны защитить его в случае опасности. Не успевшая уйти в казармы дружина Чира, отреагировала на стрелу стражника стремительным броском к стенам. Один за другим из черных провалов многочисленных ниш по периметру двора вываливались лучники цитадели.
“Боги! Что я натворил?! Где терпение, где хитрость, накопленная годами скитаний?”
– К воротам! К воротам! Гамилькар убит! – Пожилой воин летел на Сарога, не собираясь осаживать своего скакуна. Руки воина, отпустив повод, непрерывно посылали стрелу за стрелой в проем выхода на центральную площадь. – Прыгай!
Всадники Чира, укрываясь за уступом стены, собрались в подвижную толпу. Четверо успели соскочить с лошадей прямо на места сбежавших возниц, и гнали арбы с нефтью назад, к выходу из тупика хозяйственного двора цитадели. Скифы блестяще держали темп. А за высокой аркой Сарог разглядел стремительно сбегающиеся к центру проема золотые прямоугольники щитов. Ему стала ясна вся бесполезность попытки прорыва. Золотая полоса перекрыла выход, выстроив лес из сотни копий.
– Заклинить бочками выход! Боронись! – приказал он всаднику, отскакивая от летящих прямо в грудь копыт, без малейшей, впрочем, надежды на то, что всадник поймет замысел или подчинится воле царского отпрыска.
Черные арбы проскочили арку и ударили в живую золотую стену на площади. Пожилой скиф пронзительно завизжал. Визг подхватили соратники…
Очередной провал спас пленника цитадели от зрелища разгрома. Почему убили Гамара, а не его, виновника в нападении на дотошного хозяина негасимого пламени, за секретом которого он сюда и пришел? У цели, и такая глупость!
– Тьфу! Правильно сказал мастер: – Дурак, ты, с прокисшей мочой кобылы на месте ума! Выпустят, изображу носатому центуре пример послушания! Лучше…
– Помалкивай и слушай, – заговорил чужак, – не изображай скорбь по своей особе! Неужели трудно понять? Мы одно. Я – это ты, через Бог знает, сколько лет. Не одна жизнь пройдет, пока доберешься до моих дней и силой демона поселишься в своей же голове? Люди похожи на траву, что умирает с морозами, возрождаясь по теплу. Демон, что меня отправил к тебе – будущий друг. Он просит помощи! Так получилось. Потерпи! Скучать будешь, когда я вернусь в свое время! А сейчас, давай, стучи в двери!
Внизу, под ногами, в каменном желобе журчала вода. Пленник наклонился, зачерпнул горсть, умылся и тщательно обмыл ранку. Вода обожгла холодом и принесла облегчение мыслям, что крутились, крутились и крутились, набившей оскомину, чередой. Сарог поднялся и, придерживаясь замшелого камня стены кончиками пальцев, отыскал дверь с тяжелым кольцом. Голова Гамара смотрела и упрекала, упрекала, упрекала…
– Бум, бум, бум!
А за спиной жуткий лабиринт с запахами испражнений множества людей и животных. Там, если прошагать коридор водостока с чистой водой, наткнешься на невидимый в темноте перекресток, с миазмами, от которых перехватывало дыхание. Брошенный на произвол судьбы пленник долго ходил по узким террасам клоаки, разыскивая выход. Нашел и заставил себя вернуться назад, наперекор непередаваемой вони и предательской осклизлости стен.
“Без огня уйти не смогу!”
Там, где он плутал в кромешной темноте, жили тени страха, возвращая удары кольца о дерево приглушенным эхом.
– Гбу-ум, гбу-ум, гбу-ум!
Дверь распахнулась бесшумно, ослепив пленника синевой неба.
– Отвернись, потом открывай глаза и смотри sub umbra (в темноту)!
Дедал, похоже, не уходил от порога, снедаемый тайной скифа.
– Прости, мастер, мою глупость! Они погибли?
– Все, как один; к делу, скиф!
– О, дурак! Простите, простите, други!
– Скифы были обречены! В нишах пряталось много лучников. Стрела выдала их ранее срока...
Сарог мучительно глотал беспристрастный сказ старого мастера.
– А Гамар? Гамилькар?
– Твоего сродника отравили до той стрелы. Расправу готовили.
Щадя родственные чувства понравившегося ему раба, Дедал намеренно промолчал о предательстве Гамилькара.
– Почему я жив? – прошептал ошеломленно юноша. – Почему я не с ними, старик?!
– Потому, что жив Дедал! Твой неразгаданный ум нужен Василевсу ante mortem.(перед смертью), – погасил природное веселье взгляда старец. – Asinus, asinus fricat. Осел об осла трется. (Дурак дурака хвалит)
– Деревья с латексом в долине Зеленой чаши! – горечь бесцельности поражения отважных соплеменников продолжала выжигать глаза. Сарог крепился изо всех сил, чтобы не разреветься сопливым мальчишкой. “Что с тобой, сын Щура? Ты забыл, что на войне убивают? Или заранее справляешь по себе поминки?” – Прости мою слабину… я справлюсь… старею, – проскрипел, тот я, который из будущего.
Дедал не обратил внимания на переживания молодого скифа, или сделал вид, что не заметил.
– Я не глуп, а возницы все видели! Запасы дивного сока сделаны, пока ты гулял в лабиринте. Как ты называл сок? Лаа-стикс? – И не давая мальчишке времени на удивление или недоверие, торопливо добавил: – Ты будешь работать в мастерских Василевса, скиф! Ты раб с одним правом – умереть!
13
На дощатом столе (от стены до стены) просторной мастерской в противнях с нефтью желтыми шкварками плавали ошметки сока каучуконосов, и рабы скатывали из них слезящиеся радужным жиром шары. Тяжелыми скалками шары расплющивали в плоские блины на всю ширину противня, склеивая между собой податливую липкую массу ударами деревянных киянок, и вновь раскатывали по противню, добиваясь установленной толщины будущего резинового слоя: бронзовые рукоятки скалок не опускались ниже ровно отогнутых стенок.
После того, как сок оказывался утрамбованным одинаково тонким слоем, черное масло сливалось, а противни заполнялись крепким фруктовым уксусом. Через сутки уксус высыхал, и рабы начинали утюжить желтую массу разогретыми на открытом огне бронзовыми валками. На последнем этапе резину накрывали тонкими листами из той же бронзы, заливали тонким слоем горючей выпарки из черного масла (соляркой) и поджигали. Готовую резину полосовали на эластичные ленты, обваливали в порошке истолченного мела и складировали.
Когда придет время, из лент сплетут канаты, а до этого времени молодой и старый рабы с увлечением мастерили длиннокрылые стрелы, запуская их из рогаток на залитом горячим солнцем дворе. От разговора, что состоялся между Дедалом и молодым пленником у клоаки, прошло не мало дней. Новичок остепенился, не выпускал пар по пустякам, быстро освоился и приобрел значительную власть. Бронзовая рука скита оказалась достаточно жесткой и мощной, чтобы ей можно было серьезно возразить.
И родились домыслы. Якобы Дедал и Сарог ходят к голове за советом, оставаясь живыми колдовством. Во все времена Умных народ наделяет связями с темным миром. А кому захочется связываться с колдунами? A priori (независимо от опыта) распоряжения, втершегося в доверие скита, исполнялись с бесподобным рвением. Одно казалось рабам непозволительным – каждодневные развлечения Дедала и Сарога в запуске длинноперых стрелок. В рабочее время раб обязан трудиться! О стрелах донесли центуриону. Известное дело, раб – подл!
14
Раб – подл! Лязгая щитами о сверкающие кирасы, первыми ворвались во двор мастерской три лоха рослых гоплитов. За ними неторопливо пересек широкий тоннель входа рыжеволосый всадник на белом в солнечных искрах коне.
“Конь Гамара!” – насупился Сарог, тот, что внутри, насторожился: – Спокойно, парень! Держи себя в руках!
Дедал проворно ухватил похожей на клешню омара рукой клюку и, одернув строптивого раба за хитон, поспешил навстречу своему господину.
Короткие и длинные стрелы с крылатым оперением остались лежать возле приспособления, напоминающего своим видом модель катапульты, хорошо известной центуриону по былым сражениям во славу Василевса. Старших рабов накрыли с поличным! Перепуганные младшие замерли в ожидании бури.
– Говори!
Левая ладонь начальника крепости указала на молодого спутника Дедала. На короткое мгновение Сарог смутился.
– Фирма… – попытался открыть рот новоиспеченный помощник мастера.
– Я и он…
Костлявым плечом Дедал оттеснил товарища, к которому давно испытывал искреннее уважение за глубокие познания самых разных наук, и за которого был готов заступаться любой ценой.
– Молчать, раб! Говорит он! – изуродованный болезнью нос налился лиловым свинцом.
Один из гоплитов угрожающе приподнял древко копья, но не ударил, сообразив, что для первого мастера подобное наказание окажется последним. Сарог не смутился и внутренне упрекнул старика за несвоевременное вмешательство. Да и ответ начальнику крепости не представлял затруднений. Он без объяснений знал, кто и чем занимался из подчиненных Дедалу рабов. Знал во всех подробностях, не исключая и тех, что заняты были на изготовлении переставшего быть для него тайной негасимого пламени.
Всаднику в мозгу, на этот раз было суждено подставить под удар лошадь. Некстати сказались частые беседы Сарога со старым мастером и привычка скифа полностью доверять своему второму, вплоть до самого интимного.
– Фирма веников не вяжет, шеф! Фирма готовит гробы для врагов гея Василевса!
– Гая Василевса! – рявкнул рыжий гигант.
Под ребра ударили с двух сторон, благо, не остриями копий. Сарог согнулся.
– За что, шеф?
– Центурион! Глупая собачья падаль! – зашипел змеей старый мастер за спиной. – Центурион, если хочешь остаться в живых, прах осла твой матери!
– Прости странника, центурион, и плохое знание обычаев! – с хрипом выдавил из себя скиф, начиная понимать остроту момента. – Прости выскочившие из глупой головы слова. На моей далекой родине словами “гей” и “шеф” обозначают самых почетных граждан! Клянусь здоровьем моей почившей матери, центурион!
– Будь осмотрительнее, лазутчик! Так чем вы тут заняты? – просипел с угрозой польщенный самый почетный гражданин крепости.
– Мой отец Щур ищет союза с эллинами, центурион! Я и мастер Дедал надеемся усилить мощь оружия легионов Василевса. Стрелы, что ты видишь рядом с макетом баллисты, подобие будущих носителей всепожирающего пламени. Настоящие стрелы будут летать во много раз дальше камней. Они доставят чудо огня в сердце врага на расстояния, измеряемые стадиями!
– Certum quia impossibile! (Верно, потому что невозможно.) Тебе, мастер, нужен этот лукавый скиф?
Непросыхающие язвы носа источили крупные капли гноя, грозя скатиться на ухоженную рыжую поросль под носом. Центурион не шелохнулся, продолжая излучать ледяное презрение к своей живой собственности.
– Без скифа я не смогу окончить работы, великий! Его учили сами Боги! А как он работает! Sponte sua, sine lege! По собственному почину, без принуждения!
– Богам нет нужды шпионить! А я не жалую шпионов, раб! Закончишь дело, скиф умрет, как и его брат, предатель Гамилькар.
– Прости, великий! – Сарог не боялся переборщить лестью. – Гамилькар не предавал Василевса. Сын царя Чира верно служил ему! Скиты не изменяют слову, центурион!
– Гамилькар предал тебя, spirans cadaver (дышащий труп)! Тебя и своего ублюдка отца! Qualis vita, et mors ita! Какова жизнь, такова и смерть! Dixi! Я сказал!
Веснушчатая рука в рыжих искрах волос рванула повод. Конь взмыл на дыбы и в мгновение ока вынес всадника за пределы двора мастерских. Не дожидаясь команды, гоплиты тотчас потеряли интерес к двум рабам, что в диалоге о новом оружии отстояли свои жизни. Три лоха повернулись к узникам спиной и, клацая заклепками подошв сандалий о мостовую, удалились в казармы.
– Теперь никто не посмеет! – торопливо шепелявил старый мастер за спиной Сарога. – О подлые суки вонючих шакалов! Теперь никто нам не помешает, скит! Не посмеют! Как ты хорошо говорил! Как говорил! Старый дурак дрожал за тебя напрасно! Ха! Мы улетим вместе! Рассчитай новое качество крыла, сынок!
– Дели размах на ширину! Только зачем? Качество у нас великолепное. Думай, о прочности… Ты видел соты у пчел, мастер?.. Я тебе рассказывал о скручивании крыла… “Фигули тебе на рогули, гей центурион! Cлишком много наворотов в этом планере, чтобы твои мудрецы повторили конструкцию…”
15
Направляющие вонзились в небо над стенами двумя хищными стрелами. Пилот занял место в кабине и сосредоточенно покачивал рулями оперения остроносой бочки, распластавшей по земле огромные в двадцать локтей крылья. Рыжеволосый центурион, многочисленная стража, свита, рабы, гетеры – все население эллинской цитадели вышло на стены к бойницам и ждало сигнала.
Грозное оружие, изобретенное первым мастером и царевичем-рабом, что подобно двум серым жукам копошились у своего детища, отсюда, с высоты, смотрелось симметричным крестом, совершенно безобидным и непонятным.
Говорили, крест будет летать и подожжет четыре костра, что три дня назад рабы уложили высокими штабелями вокруг крепости. Над поленницами костров, плохо просматриваемыми на пестром фоне склонов, для облегчения поиска трепетали двухвостые белые флаги. Белый стяг центуриона с золотым орлом украшал плац перед воротами, с которого вчера целый день убирали камни.
Говорили, крест невредимым опустится на плац, чтобы взлететь с новой партией горшков, которые скиф последнее время называл бомбами.
Говорили, скиф залезет в крест и будет им управлять. Скифу нечего терять, случись кресту развалиться на земле или в воздухе. Смешное сооружение может сгореть на катапульте от шести горшков под крыльями и тех четырех, что рабы укрепили позади деревянного сидения, а казнь раба – апофеоз праздника.
Говорили, говорили, говорили…
– Залезай в планер, Дедал! Пора подавать сигнал!
– Лети один, Сарог!
– Ты хотел умереть свободным, мастер? Мы все рассчитали…
В голосе молодого пилота звенела обида.
– Я, я не уверен… Я не вправе, изменять предназначение… Я раб!
Дедал достал из складок хитона осколок зеркала. Солнечный зайчик заплясал по стенам, и тотчас погас. Сигнал был принят. Взвизгнули боевые флейты. Белый платок под балдахином центуриона закачался из стороны в сторону, и шестерка лошадей по три с каждой стороны потянули за собой толстый резиновый канат, прикрепленный к ременной упряжи бронзовыми зацепами точно посередине. Противоположные концы каната намертво крепились к кедровым балкам внутри башен, охраняющих вход.
Коричневая змея из самодельной резины, истончаясь и приобретая оттенок яичной желтизны, заползла под крест. Лошади стали.
– Перецепка! – скомандовал пилот. – Мы рождаемся свободными, мастер!
Рычаг перецепки “змеи” на крюк планера пришел в движение. Планер вздрогнул, всем своим весом наваливаясь на щеколду тормоза; сорвавшийся с гор ветер задрожал в резиновых струнах каната.
– Пора! – прошептал Дедал, – Я не выживу на свободе, Сарог! Я не умею добыть пропитание… одежду… вино…. Да сохранят тебя боги, сынок!
– Подойди!
Дедал, цепко перебирая низкий борт фюзеляжа желтыми, точно слоновая кость, костяшками пальцев торопливо застучал сандалиями по жесткой обшивке комлевой части крыла.
– Улетай! Центурион не терпит задержек!
– И его возлюбленный гей Василевс тоже! – захохотал скиф, сгребая учителя в охапку. – Прощайте, цесари и цесарки!
Страшная тяжесть придавила мастера к скифу, и вдруг ему стало легко и свободно. Сарог отдал ручку управления от себя, планер клюнул носом, темп набора высоты снизился, но сама она продолжала расти, превращая зеленый ландшафт под крылом в нечто ирреальное, нарисованное кистью неподражаемого мастера света и тени, и это нечто не стояло на месте.
– Мы летим! Летим! – Дедал попытался приподняться. Мощный восходящий поток рванул аппарат кверху, и незнакомый с коварством стихий учитель рухнул назад, ударившись ребрами о прочную доску борта. – А-а-а-а!
Выровняв планер, Сарог намотал на руку длинные одежды пассажира.
– Полезай в кабину, свалишься! Выкидывай горшки! Быстро, быстро, быстро! Мне разворачиваться пора…
– О-о-ох! – Дедал скрипуче стонал и не шевелился.
– Я тебя держу!
Планер пал на крыло. Земля поднялась стеной, завертевшись в бешеном темпе. Дедала сбросило с борта, и какое-то время единственной опорой, тянущей почему-то книзу, оставалась железная рука ученика. Глаза учителя лезли из орбит, но планер выровнялся, и Дедал звонко пришлепнув сандалиями о бронзу крепления крыла, соскользнул на пятую точку. Без помощи скифа старик отправился бы в самостоятельный полет. Заскрипев сочленениями костей, мастер перевел себя в партер, чудом устоял и, позабыв об опасности и колющей боли в груди, застыл, пораженный величием развернувшейся перед ним панорамы.
Неприступные башни цитадели, скрепленные широким поясом стен, наплывали с веселым посвистом ветра, прекрасные в своей величаво-грозной красоте, выписанной прямо по сверкающей бесконечности лазурного моря.
Пора было готовиться к бомбометанию, а первый мастер крепости продолжал стоять на крыле в неприглядной позе, и слезы струились, мокро высветляя лицо в развевающихся по ветру серебряных локонах, вымытой по случаю праздника гривы. Соразмерив темп снижения по отклонению бронзовой дощечки на петлях, своеобразному скоростемеру, Сарог на ощупь заклинил управление защелками, потом ободряюще улыбнулся мастеру.
– Тот, что в моей голове, дороже брата! Держись, сейчас я освобожу для тебя местечко! – Два из стоящих за спиной горшков с адской смесью перекочевали в кабину пилота. – А теперь залезай, иначе упадем оба!
Приподняв учителя над бортом, Сарог, до боли выкрутив собственный позвоночник, затащил старца на второе сидение и накинул на него ремень безопасности. Дедал никак не отреагировал на перемену места. Он сидел позади пилота, вперив мокрый взор в пространство и, по-видимому, находился в трансе. Сарог освободил рули, усаживаясь плотнее. Горшки запотели и холодной тяжестью давили на бедра, вызывая волнительный зуд по всему телу.
– Сейчас, сейчас, сейчас будет вам и море, и приморье, и отец Щур, и царь Чир, и брат предатель…
Левая башня ворот уплыла под крыло.
– Сброс!
Отпустив на мгновение ручку, Сарог вышвырнул бомбы за борт и, не дожидаясь результата, довернул планер на ветер.
– Видал, Дедал?! – смеясь, обернулся пилот к пассажиру. – Каково оно там? Я не успел рассмотреть. – Безучастное побелевшее до прозрачной синевы лицо учителя кольнуло в сердце нехорошим предчувствием. – Дедал?! Только не умирай! Не умирай! Ведь ты – свободен! Не умирай, Дедал!
Планер вошел в тот самый восходящий поток, что заставил старого мастера испытать на себе все несчастья неудачного падения на грудь. Сарог торопливо отдал ручку от себя. Голова мастера упала на плечо и, словно нехотя, запрокинулась за спинку сидения. Потом она по-птичьи клюнула горбатым носом и серебряным водопадом волос потянулась к острым коленям.
– Дедал?
Планер вновь развернулся и устремился к крепости. Из-за стен к небу поднимались редкие клубки серого с черными завитками дыма. Сарог установил угол планирования и выдернул предохранительные чеки из гнезд сразу шести рычагов бомбодержателей под крыльями.
– Держись, сучьи изверги!
Высоко над левой башней планер перешел в короткое пике. В деревянной рамке перекрестия из туго натянутых шелковых нитей поплыли крыши складов с готовыми к отправке горшками негасимого пламени.
“Сброс! ” – подселенец, похоже, не плохо знал дело.
Рычаги сброса бомб сработали без осечки. Выравнивание, разворот, крики внизу… Волна горячего воздуха подбросила заметно облегченное творение рук человеческих, но пилот, слившись в неразделимый конгломерат со своим будущим я, продолжал набирать высоту, разворачивая планер вдоль линии гор.
– Сейчас надо постараться не ошибиться ущельем! – Солнце слепило глаза, но Сарог успел разглядеть уплостившееся дно долины “Зеленая чаша” с запомнившейся рощицей светлолистых каучуконосов посередине. – Я узнаю ориентиры, Дедал, и клянусь, небо завизжит на твоих похоронах!
На перевале, где они с Гамаром съезжали в долину, промелькнула дорога к пещере с озером нефти…
16
Черная сажа растворила небо в забивающей легкие гари. Солнце качалось в сапфировой клетке неба слепящим золотым маятником. Гора дышала на лес горячим смрадом, и лес отвечал ей звонкой канонадой взрывающихся от жара деревьев под стоны и вопли проносящегося по сырым кронам огненного ветра.
– Уходи! Боевым разворотом влево… вниз, к озеру!
Рукоятка управления и педали поспешили с исполнением команды, как вдруг единство конгломерата распалось. Сарог очнулся от наваждения.
– Заткнись, что вселился без спроса! Я не хочу жить уродом!
Подчиняясь колдовской воле пришельца из будущего, планер выровнялся. Горячая сажа обожгла лицо. Тот, что внутри, не обиделся, понимая собственное свое состояние, как никто другой. Раскаленный воздух забросил легкокрылый аппарат в восходящую струю ветра ледников. Матерчатая обшивка, предусмотрительно пропитанная раствором мела нещадно коптила, готовая вспыхнуть или развалиться в любое мгновение.
– Уходи! Ты сделал дело! Небо не простит самоубийства!
Лал, растрепанная и потная. Распахнутое в беззвучном крике алое кольцо губ вкруг белого жемчуга. И загоревшая до черноты в складках морщин старуха.
– Давай! Давай! Давай! – шамкает беззубый рот.
– За себя трясешься?
– Трясусь, – очень спокойно подтвердил голос внутри. – Поначалу запаниковал, и ты сейчас поступишь разумно, не возьмешь греха… отец!
– Ты не знаешь скитов, подселенец! – проступивший по телу холодный пот был следствием поразившей сознание скифа мысли. – Что ты сказал? Я успел сотворить след на Земле?! Или случиться чудо? Я – отец? Скажи, я – отец?!
– Я не смог бы появиться на свет без предков, скит!
– О, безумная Лал! Почему ты сбежала? Почему мы не поговорили? Меня обманули колдовством, а я любил тебя! Одну тебя, Лал! Тебя, и никакую другую!
Тот, что внутри, молчал. Горячий воздух струился перед глазами и обжигал легкие. А, быть может, их обожгла вдруг показавшаяся реальной надежда?
– Лал, ты не исчезла? У нас сын, Лал? Вы живы? Я найду вас,… тебя, моя богиня счастья! – Свежий ветер раздул тлеющие очаги неизбежного пожара. Вспыхнул шелк обшивки. Боевым разворотом со снижением Сарог бросил планер навстречу влажной прохладе озера. – Только бы успеть! Я понял тебя, мой я! Я сегодня не имею права на смерть! Я счастлив!.. Я найду! Я простил тебя, отец Щур! Я прощаю тебя, мама!..
Воздух на выходе из огненной круговерти оказался тугим и не прозрачным. От неожиданности у пилота перехватило дыхание, и этого мгновения оказалось достаточным, чтобы…
– Кл-л-л-л-л!
Новая метаморфоза произошла мгновенно. Планер растворился в упругой серости, впрочем, как и руки вместе с туловищем и ногами. Шея вытянулась, позволяя скитальцу во времени оглядеть себя до широкого веера оперения хвоста.
“Не возможно! Такое невероятно!” Ужас заползал в сердце, готовое разорваться от потуг плоти, сбросить навязанную колдовством маску и вернуться к тому простому и человеческому, что казалось утерянным навсегда.
Крылья, правда, остались. Но сейчас они вытекали прямо из плеч и, за исключением костистой передней кромки, состояли сплошь из траурных, со штрихами белых полосок, перьев. Перьев прямо-таки громадных. Перьев, издающих шелест скользящих стальных листов. Перьев, изящно изогнувшихся в широком размахе, трепещущих от набегающего потока воздуха и слегка опушенных под горбами растянувшейся на добрый десяток метров синусоиды. И когти! Восемь янычарских ятаганов, по четыре на каждой лапе, вырастающих прямо из янтарной желтизны роговых плит чешуи.
– К-л-л-л-л! “О, Белый дух! Лучше сгореть в пламени нефти, чем это!”
Продолжая боевой разворот планера, птица-гигант не успела произвести вывод из глубокого крена. Во всяком случае, ее реакция на внешние изменения оказалась слишком медленной. Сила инерции грузного тела на мгновение оказалась неуравновешенной, широкий хвост занесло, скольжение… Скиталец во времени прикрыл глаза, ожидая удара.
Год назад ему безо всякой подготовки предложили лететь на дельтаплане. После отрыва боковым порывом ветра воздушный змей накренило и шваркнуло о землю. Отреагировать на внезапный крен он не успел. Раздался хруст разломившейся консоли…
Ежу понятно, что высоты не хватит, вот сейчас тело ударится о скалу и пылающий факел горы превратит его в пепел!
“О, Боги!” Пламя исчезло. Другая вершина серыми копьями кварцита потянулась навстречу хищнику, промахнулась и уплыла под крыло. Лес.… Не тот, буковый, а какой-то странный, густой и широколистый.… Ни единой елочки или березы.… Да, в этом лесу совсем не видать стволов! Сплошное море мясистой зелени заполонило склоны явно большей крутизны, чем они казались Сарогу от силы две минуты назад…
“О, Белый дух! Не дать мне умереть человеком, жестоко! Ведь я человек!”
– Мадам, не писайте в левый чулок!
– К-л-л-л-л-л! “А если не образуется?”
– Мадам!
– К-л-л! “Где ты прячешься, Белый дух? Где?” К-ллл! – В попытке освободиться от новых пут пилот засучил ногами, изворачиваясь всем телом, чтобы высвободиться из неподатливой оперенной оболочки. Со стороны его старания напоминали судороги смертельно раненной птицы
– К-лл, к-лл, к-лл! “Еще! Еще немного!”
На пределе усилия, невероятных размеров лапа коснулась головы железным когтем.… На мгновение солнце погасло.
От зеленого безумия под крылом тянуло прохладой и острым запахом перегноя. Вначале возник серый туман, и вдруг мир приобрел нестерпимо резкие очертания. Уходя от столкновения с мясистолистым лесом, птица “блинчиком” развернулась к изумрудной глади озера, взмыла, обходя неожиданно оказавшуюся на пути скалу, всю в искрящихся брызгах цветов, и пала на берег. В первую секунду скитальцу показалось, что он провалился в небо. Растопыренные когти вспороли синеву, пошли круги, и все стало на свои места.
“Эх ты, дельтаплан пернатый! – горько вздохнула птица, уставившись кривым клювом в очертившееся перед взором зеркало вод. – Орел, однако!”
– Наши глаза и твоя будущая сказка летает, хм...
– К-л-л-л-л-л! “Откуда это? Это же Шаман-гора у Ведьмянки! Где ты, Рысь – Лукса? Помоги мне, мудрый кот! Или двадцать лет назад ты предрекал мою погибель в обличье птицы?”
– Мадам! – прозвучало упреком. Воспоминания нахлынули острой болью и вдруг отступили…
Орел летел на запад, придерживаясь русла долины и не отдавая себе отчета, куда и зачем летит. Острый луч света кольнул глаза ослепительной вспышкой. Орел приподнял клюв, и сверкающая безбрежная синь надвинулась как-то сразу, оптическим обманом уменьшив высоту полета до нескольких метров.
– К-л-л-л! “Прибыли! Крепость я просвистел. – Орел выполнил контрольный круг, согласно правилам Тактики воздушного боя двадцатого столетия. – А крепость не построили, однако?” Сердце выдало ностальгический ритм по местам вчерашнего рабства. Птица повернула к берегу.
“Получается, и долину Зеленая чаша я проворонил? – засомневался скиталец чужой волей, разворачивая грузное тело и заставляя его перейти в набор высоты. – Расположение хребтов похожее. Планер целил в ту седловину, крепость оставалась точнехонько за хвостом. – Орел выполнил классический боевой разворот на цитадель. – Так и есть, ни малейших признаков! Одно из двух: либо, я ее капитально угрохал, и на ее развалинах успел вырасти лес, либо ее еще не построили и налицо новый бросок во времени. Вопрос – в какую сторону?.. А не один ли черт!” Зеленое море с вершинами под облаками раскинулась из края в край, и выглядело совершенно чужим. – К-ллл? “Что я здесь потерял?” Скала, похожая на согнутый палец, торчала из лесных волн, выделяясь на светлой зелени кривой белой чертой. “Посидим, поразмыслим! Местность похожа на ту, где стояла крепость, и она другая. И климат влажнее, даже на высоте птичьего полета. Птичьего, ч-черт!” – Орел внутренне горько усмехнулся, сердце окатила щемящая волна, а из груди вырвалось печальное... – Клл!
Клекот привлек внимание отряда всадниц, пробирающихся сквозь чащу к морю на низкорослых лошадях звероподобного вида. За исключением коротких меховых юбок с притороченными к поясу колчанами, на всадницах никакой другой одежды не было. В руках амазонки держали заостренные с одного конца палки, помогая ими своим четвероногим носильщикам прокладывать путь среди мягкотелой растительности побережья.
– Эй-хо! – мускулистая рука черноволосой красавицы, исполняющей роль ведущей партии в отряде указала копьем на неподвижное изваяние над головами.
– Вжик, вжик, вжик, – запели стрелы, и огромная птица, кувыркнувшись в воздухе, распластала над лесом хищную ночь своих огромных крыльев.
Стрелы не причинили вреда панцирю оперения, которое своей прочностью не уступало роговым пластинам рогатых черепах, что в несметном количестве укрывала густая листва первобытного леса. Орел питался ими, разбивая неподатливую защиту сочной мякоти тела о камни. Однако памятью лет он понимал, что к людям, несмотря на кажущуюся беззащитность, с теми же мерками подступаться опасно. И все же он рассвирепел. А когда орел злился, его желудок начинал содрогаться от спазмов голода, голод побуждал к действию, орел насыщался и успокаивался.
“Сидели бы по домам, шалавы, да воспитывали детей в любви к природе!” Человек в птице вдруг исчез. Точнее сказать исчезла человеческая воля, его человеческое я, подавленное бескомпромиссным инстинктом хищника. Прижимаясь к верхушкам пышной растительности, орел вышел из зоны возможного повторения атаки и скоро оказался на берегу моря. Ленивая морская черепаха, задремавшая на солнцепеке, так и не поняла, каким чудом ее длинные ласты превратились вдруг в крылья и понесли к слепящему солнцу. Укрываясь в лучах светила, орел набирал высоту, отыскивая среди кипящей зелени крутогорья бронзовые тела напросившихся на кровавый обед коварных амазонок.
Ничего не подозревающие жертвы, раздвигая податливые ветви, продолжали медленно продираться к морю. Бесшумная атака со стороны солнца застала девчонок врасплох. Пудовый кулак, одетый в сине-зеленую броню из выпуклых роговых пластин размозжил слабые кости сразу двух черепов: всадницы и ее мохнатой звероподобной лошади. Тошнотворные ошметья брызнули вихрем кровавого листопада. В мгновение ока отряд рассыпался по лесу. Подхватив обезглавленную бронзу тела, орел величественно всплыл над кронами и устроился на согнутом пальце скалы-насесте, предусмотрительно избрав для обеда защищенную от нападения снизу середину. Мясо оказалось нежным и сладким. Орел понял, что отныне он будет питаться исключительно подобным… Нежным, и непременно свежим.
“Девочки в полном смысле… сладкие”. – К-л-л-л-л! “А ты, прародитель планерного спорта, малый не промах! Не дурак, не дурак…” – К-л-л-л! “О, Боже!”
Пообещать, что в случае отказа, он свернет старшему мастеру цитадели шею, Сарог не успел. Стрела, пущенная стражником из черной ниши в одной из стен хозяйственных построек, впилась в руку. Отпустив податливую бороду, скиф выдернул застрявший под кожей наконечник, зажимая рану пальцами уцелевшей руки
– Подлый эллин!
– Не стрелять! – завопил Дедал, размахивая над головой длиннющими складками серого хитона. – Не стрелять, прах псов ваших матерей! Не стрелять, рвотные массы от возлияний Бахуса! Не стрелять, именем Гея Василевса! А ты! – Раздосадованный до сиреневого свечения под седыми завитками бровей, мастер обратил разгоряченное гневом лицо к скифу. – Ты, ты, ты психус! Трава, пропущенная сквозь чрево дохлой клячи! Безрогий щен с мозгами верблюдицы! Ветер из задницы слона, больного поносом! Тьфу!
“Не злись! Из деда получился бы классный летчик, он здоровский мужик!” – безудержно хохотал тот, что внутри, а перед глазами изумленного скифа плыли и плыли блестящие остроклювые птицы на распластанных крыльях, огромные раскрашенные шары со множеством веселых лиц в плетеных корзинах и белые купола с подвязанными за тонкие нити шевелящимися черными кляксами людей.
12
Темнота пугала, голод высасывал внутренности, и сильнее, чем темнота и голод вместе взятые, донимала сырость.
Вру! Мысли терзали сильнее, и почерневшая голова Гамилькара бесконечным упреком. Голову подбросили стражники, когда снимали сыромятные путы, после той, безобразной выходки со стариком. Гамар не обманывал, уверяя, что скифы обязаны защитить его в случае опасности. Не успевшая уйти в казармы дружина Чира, отреагировала на стрелу стражника стремительным броском к стенам. Один за другим из черных провалов многочисленных ниш по периметру двора вываливались лучники цитадели.
“Боги! Что я натворил?! Где терпение, где хитрость, накопленная годами скитаний?”
– К воротам! К воротам! Гамилькар убит! – Пожилой воин летел на Сарога, не собираясь осаживать своего скакуна. Руки воина, отпустив повод, непрерывно посылали стрелу за стрелой в проем выхода на центральную площадь. – Прыгай!
Всадники Чира, укрываясь за уступом стены, собрались в подвижную толпу. Четверо успели соскочить с лошадей прямо на места сбежавших возниц, и гнали арбы с нефтью назад, к выходу из тупика хозяйственного двора цитадели. Скифы блестяще держали темп. А за высокой аркой Сарог разглядел стремительно сбегающиеся к центру проема золотые прямоугольники щитов. Ему стала ясна вся бесполезность попытки прорыва. Золотая полоса перекрыла выход, выстроив лес из сотни копий.
– Заклинить бочками выход! Боронись! – приказал он всаднику, отскакивая от летящих прямо в грудь копыт, без малейшей, впрочем, надежды на то, что всадник поймет замысел или подчинится воле царского отпрыска.
Черные арбы проскочили арку и ударили в живую золотую стену на площади. Пожилой скиф пронзительно завизжал. Визг подхватили соратники…
Очередной провал спас пленника цитадели от зрелища разгрома. Почему убили Гамара, а не его, виновника в нападении на дотошного хозяина негасимого пламени, за секретом которого он сюда и пришел? У цели, и такая глупость!
– Тьфу! Правильно сказал мастер: – Дурак, ты, с прокисшей мочой кобылы на месте ума! Выпустят, изображу носатому центуре пример послушания! Лучше…
– Помалкивай и слушай, – заговорил чужак, – не изображай скорбь по своей особе! Неужели трудно понять? Мы одно. Я – это ты, через Бог знает, сколько лет. Не одна жизнь пройдет, пока доберешься до моих дней и силой демона поселишься в своей же голове? Люди похожи на траву, что умирает с морозами, возрождаясь по теплу. Демон, что меня отправил к тебе – будущий друг. Он просит помощи! Так получилось. Потерпи! Скучать будешь, когда я вернусь в свое время! А сейчас, давай, стучи в двери!
Внизу, под ногами, в каменном желобе журчала вода. Пленник наклонился, зачерпнул горсть, умылся и тщательно обмыл ранку. Вода обожгла холодом и принесла облегчение мыслям, что крутились, крутились и крутились, набившей оскомину, чередой. Сарог поднялся и, придерживаясь замшелого камня стены кончиками пальцев, отыскал дверь с тяжелым кольцом. Голова Гамара смотрела и упрекала, упрекала, упрекала…
– Бум, бум, бум!
А за спиной жуткий лабиринт с запахами испражнений множества людей и животных. Там, если прошагать коридор водостока с чистой водой, наткнешься на невидимый в темноте перекресток, с миазмами, от которых перехватывало дыхание. Брошенный на произвол судьбы пленник долго ходил по узким террасам клоаки, разыскивая выход. Нашел и заставил себя вернуться назад, наперекор непередаваемой вони и предательской осклизлости стен.
“Без огня уйти не смогу!”
Там, где он плутал в кромешной темноте, жили тени страха, возвращая удары кольца о дерево приглушенным эхом.
– Гбу-ум, гбу-ум, гбу-ум!
Дверь распахнулась бесшумно, ослепив пленника синевой неба.
– Отвернись, потом открывай глаза и смотри sub umbra (в темноту)!
Дедал, похоже, не уходил от порога, снедаемый тайной скифа.
– Прости, мастер, мою глупость! Они погибли?
– Все, как один; к делу, скиф!
– О, дурак! Простите, простите, други!
– Скифы были обречены! В нишах пряталось много лучников. Стрела выдала их ранее срока...
Сарог мучительно глотал беспристрастный сказ старого мастера.
– А Гамар? Гамилькар?
– Твоего сродника отравили до той стрелы. Расправу готовили.
Щадя родственные чувства понравившегося ему раба, Дедал намеренно промолчал о предательстве Гамилькара.
– Почему я жив? – прошептал ошеломленно юноша. – Почему я не с ними, старик?!
– Потому, что жив Дедал! Твой неразгаданный ум нужен Василевсу ante mortem.(перед смертью), – погасил природное веселье взгляда старец. – Asinus, asinus fricat. Осел об осла трется. (Дурак дурака хвалит)
– Деревья с латексом в долине Зеленой чаши! – горечь бесцельности поражения отважных соплеменников продолжала выжигать глаза. Сарог крепился изо всех сил, чтобы не разреветься сопливым мальчишкой. “Что с тобой, сын Щура? Ты забыл, что на войне убивают? Или заранее справляешь по себе поминки?” – Прости мою слабину… я справлюсь… старею, – проскрипел, тот я, который из будущего.
Дедал не обратил внимания на переживания молодого скифа, или сделал вид, что не заметил.
– Я не глуп, а возницы все видели! Запасы дивного сока сделаны, пока ты гулял в лабиринте. Как ты называл сок? Лаа-стикс? – И не давая мальчишке времени на удивление или недоверие, торопливо добавил: – Ты будешь работать в мастерских Василевса, скиф! Ты раб с одним правом – умереть!
13
На дощатом столе (от стены до стены) просторной мастерской в противнях с нефтью желтыми шкварками плавали ошметки сока каучуконосов, и рабы скатывали из них слезящиеся радужным жиром шары. Тяжелыми скалками шары расплющивали в плоские блины на всю ширину противня, склеивая между собой податливую липкую массу ударами деревянных киянок, и вновь раскатывали по противню, добиваясь установленной толщины будущего резинового слоя: бронзовые рукоятки скалок не опускались ниже ровно отогнутых стенок.
После того, как сок оказывался утрамбованным одинаково тонким слоем, черное масло сливалось, а противни заполнялись крепким фруктовым уксусом. Через сутки уксус высыхал, и рабы начинали утюжить желтую массу разогретыми на открытом огне бронзовыми валками. На последнем этапе резину накрывали тонкими листами из той же бронзы, заливали тонким слоем горючей выпарки из черного масла (соляркой) и поджигали. Готовую резину полосовали на эластичные ленты, обваливали в порошке истолченного мела и складировали.
Когда придет время, из лент сплетут канаты, а до этого времени молодой и старый рабы с увлечением мастерили длиннокрылые стрелы, запуская их из рогаток на залитом горячим солнцем дворе. От разговора, что состоялся между Дедалом и молодым пленником у клоаки, прошло не мало дней. Новичок остепенился, не выпускал пар по пустякам, быстро освоился и приобрел значительную власть. Бронзовая рука скита оказалась достаточно жесткой и мощной, чтобы ей можно было серьезно возразить.
И родились домыслы. Якобы Дедал и Сарог ходят к голове за советом, оставаясь живыми колдовством. Во все времена Умных народ наделяет связями с темным миром. А кому захочется связываться с колдунами? A priori (независимо от опыта) распоряжения, втершегося в доверие скита, исполнялись с бесподобным рвением. Одно казалось рабам непозволительным – каждодневные развлечения Дедала и Сарога в запуске длинноперых стрелок. В рабочее время раб обязан трудиться! О стрелах донесли центуриону. Известное дело, раб – подл!
14
Раб – подл! Лязгая щитами о сверкающие кирасы, первыми ворвались во двор мастерской три лоха рослых гоплитов. За ними неторопливо пересек широкий тоннель входа рыжеволосый всадник на белом в солнечных искрах коне.
“Конь Гамара!” – насупился Сарог, тот, что внутри, насторожился: – Спокойно, парень! Держи себя в руках!
Дедал проворно ухватил похожей на клешню омара рукой клюку и, одернув строптивого раба за хитон, поспешил навстречу своему господину.
Короткие и длинные стрелы с крылатым оперением остались лежать возле приспособления, напоминающего своим видом модель катапульты, хорошо известной центуриону по былым сражениям во славу Василевса. Старших рабов накрыли с поличным! Перепуганные младшие замерли в ожидании бури.
– Говори!
Левая ладонь начальника крепости указала на молодого спутника Дедала. На короткое мгновение Сарог смутился.
– Фирма… – попытался открыть рот новоиспеченный помощник мастера.
– Я и он…
Костлявым плечом Дедал оттеснил товарища, к которому давно испытывал искреннее уважение за глубокие познания самых разных наук, и за которого был готов заступаться любой ценой.
– Молчать, раб! Говорит он! – изуродованный болезнью нос налился лиловым свинцом.
Один из гоплитов угрожающе приподнял древко копья, но не ударил, сообразив, что для первого мастера подобное наказание окажется последним. Сарог не смутился и внутренне упрекнул старика за несвоевременное вмешательство. Да и ответ начальнику крепости не представлял затруднений. Он без объяснений знал, кто и чем занимался из подчиненных Дедалу рабов. Знал во всех подробностях, не исключая и тех, что заняты были на изготовлении переставшего быть для него тайной негасимого пламени.
Всаднику в мозгу, на этот раз было суждено подставить под удар лошадь. Некстати сказались частые беседы Сарога со старым мастером и привычка скифа полностью доверять своему второму, вплоть до самого интимного.
– Фирма веников не вяжет, шеф! Фирма готовит гробы для врагов гея Василевса!
– Гая Василевса! – рявкнул рыжий гигант.
Под ребра ударили с двух сторон, благо, не остриями копий. Сарог согнулся.
– За что, шеф?
– Центурион! Глупая собачья падаль! – зашипел змеей старый мастер за спиной. – Центурион, если хочешь остаться в живых, прах осла твой матери!
– Прости странника, центурион, и плохое знание обычаев! – с хрипом выдавил из себя скиф, начиная понимать остроту момента. – Прости выскочившие из глупой головы слова. На моей далекой родине словами “гей” и “шеф” обозначают самых почетных граждан! Клянусь здоровьем моей почившей матери, центурион!
– Будь осмотрительнее, лазутчик! Так чем вы тут заняты? – просипел с угрозой польщенный самый почетный гражданин крепости.
– Мой отец Щур ищет союза с эллинами, центурион! Я и мастер Дедал надеемся усилить мощь оружия легионов Василевса. Стрелы, что ты видишь рядом с макетом баллисты, подобие будущих носителей всепожирающего пламени. Настоящие стрелы будут летать во много раз дальше камней. Они доставят чудо огня в сердце врага на расстояния, измеряемые стадиями!
– Certum quia impossibile! (Верно, потому что невозможно.) Тебе, мастер, нужен этот лукавый скиф?
Непросыхающие язвы носа источили крупные капли гноя, грозя скатиться на ухоженную рыжую поросль под носом. Центурион не шелохнулся, продолжая излучать ледяное презрение к своей живой собственности.
– Без скифа я не смогу окончить работы, великий! Его учили сами Боги! А как он работает! Sponte sua, sine lege! По собственному почину, без принуждения!
– Богам нет нужды шпионить! А я не жалую шпионов, раб! Закончишь дело, скиф умрет, как и его брат, предатель Гамилькар.
– Прости, великий! – Сарог не боялся переборщить лестью. – Гамилькар не предавал Василевса. Сын царя Чира верно служил ему! Скиты не изменяют слову, центурион!
– Гамилькар предал тебя, spirans cadaver (дышащий труп)! Тебя и своего ублюдка отца! Qualis vita, et mors ita! Какова жизнь, такова и смерть! Dixi! Я сказал!
Веснушчатая рука в рыжих искрах волос рванула повод. Конь взмыл на дыбы и в мгновение ока вынес всадника за пределы двора мастерских. Не дожидаясь команды, гоплиты тотчас потеряли интерес к двум рабам, что в диалоге о новом оружии отстояли свои жизни. Три лоха повернулись к узникам спиной и, клацая заклепками подошв сандалий о мостовую, удалились в казармы.
– Теперь никто не посмеет! – торопливо шепелявил старый мастер за спиной Сарога. – О подлые суки вонючих шакалов! Теперь никто нам не помешает, скит! Не посмеют! Как ты хорошо говорил! Как говорил! Старый дурак дрожал за тебя напрасно! Ха! Мы улетим вместе! Рассчитай новое качество крыла, сынок!
– Дели размах на ширину! Только зачем? Качество у нас великолепное. Думай, о прочности… Ты видел соты у пчел, мастер?.. Я тебе рассказывал о скручивании крыла… “Фигули тебе на рогули, гей центурион! Cлишком много наворотов в этом планере, чтобы твои мудрецы повторили конструкцию…”
15
Направляющие вонзились в небо над стенами двумя хищными стрелами. Пилот занял место в кабине и сосредоточенно покачивал рулями оперения остроносой бочки, распластавшей по земле огромные в двадцать локтей крылья. Рыжеволосый центурион, многочисленная стража, свита, рабы, гетеры – все население эллинской цитадели вышло на стены к бойницам и ждало сигнала.
Грозное оружие, изобретенное первым мастером и царевичем-рабом, что подобно двум серым жукам копошились у своего детища, отсюда, с высоты, смотрелось симметричным крестом, совершенно безобидным и непонятным.
Говорили, крест будет летать и подожжет четыре костра, что три дня назад рабы уложили высокими штабелями вокруг крепости. Над поленницами костров, плохо просматриваемыми на пестром фоне склонов, для облегчения поиска трепетали двухвостые белые флаги. Белый стяг центуриона с золотым орлом украшал плац перед воротами, с которого вчера целый день убирали камни.
Говорили, крест невредимым опустится на плац, чтобы взлететь с новой партией горшков, которые скиф последнее время называл бомбами.
Говорили, скиф залезет в крест и будет им управлять. Скифу нечего терять, случись кресту развалиться на земле или в воздухе. Смешное сооружение может сгореть на катапульте от шести горшков под крыльями и тех четырех, что рабы укрепили позади деревянного сидения, а казнь раба – апофеоз праздника.
Говорили, говорили, говорили…
– Залезай в планер, Дедал! Пора подавать сигнал!
– Лети один, Сарог!
– Ты хотел умереть свободным, мастер? Мы все рассчитали…
В голосе молодого пилота звенела обида.
– Я, я не уверен… Я не вправе, изменять предназначение… Я раб!
Дедал достал из складок хитона осколок зеркала. Солнечный зайчик заплясал по стенам, и тотчас погас. Сигнал был принят. Взвизгнули боевые флейты. Белый платок под балдахином центуриона закачался из стороны в сторону, и шестерка лошадей по три с каждой стороны потянули за собой толстый резиновый канат, прикрепленный к ременной упряжи бронзовыми зацепами точно посередине. Противоположные концы каната намертво крепились к кедровым балкам внутри башен, охраняющих вход.
Коричневая змея из самодельной резины, истончаясь и приобретая оттенок яичной желтизны, заползла под крест. Лошади стали.
– Перецепка! – скомандовал пилот. – Мы рождаемся свободными, мастер!
Рычаг перецепки “змеи” на крюк планера пришел в движение. Планер вздрогнул, всем своим весом наваливаясь на щеколду тормоза; сорвавшийся с гор ветер задрожал в резиновых струнах каната.
– Пора! – прошептал Дедал, – Я не выживу на свободе, Сарог! Я не умею добыть пропитание… одежду… вино…. Да сохранят тебя боги, сынок!
– Подойди!
Дедал, цепко перебирая низкий борт фюзеляжа желтыми, точно слоновая кость, костяшками пальцев торопливо застучал сандалиями по жесткой обшивке комлевой части крыла.
– Улетай! Центурион не терпит задержек!
– И его возлюбленный гей Василевс тоже! – захохотал скиф, сгребая учителя в охапку. – Прощайте, цесари и цесарки!
Страшная тяжесть придавила мастера к скифу, и вдруг ему стало легко и свободно. Сарог отдал ручку управления от себя, планер клюнул носом, темп набора высоты снизился, но сама она продолжала расти, превращая зеленый ландшафт под крылом в нечто ирреальное, нарисованное кистью неподражаемого мастера света и тени, и это нечто не стояло на месте.
– Мы летим! Летим! – Дедал попытался приподняться. Мощный восходящий поток рванул аппарат кверху, и незнакомый с коварством стихий учитель рухнул назад, ударившись ребрами о прочную доску борта. – А-а-а-а!
Выровняв планер, Сарог намотал на руку длинные одежды пассажира.
– Полезай в кабину, свалишься! Выкидывай горшки! Быстро, быстро, быстро! Мне разворачиваться пора…
– О-о-ох! – Дедал скрипуче стонал и не шевелился.
– Я тебя держу!
Планер пал на крыло. Земля поднялась стеной, завертевшись в бешеном темпе. Дедала сбросило с борта, и какое-то время единственной опорой, тянущей почему-то книзу, оставалась железная рука ученика. Глаза учителя лезли из орбит, но планер выровнялся, и Дедал звонко пришлепнув сандалиями о бронзу крепления крыла, соскользнул на пятую точку. Без помощи скифа старик отправился бы в самостоятельный полет. Заскрипев сочленениями костей, мастер перевел себя в партер, чудом устоял и, позабыв об опасности и колющей боли в груди, застыл, пораженный величием развернувшейся перед ним панорамы.
Неприступные башни цитадели, скрепленные широким поясом стен, наплывали с веселым посвистом ветра, прекрасные в своей величаво-грозной красоте, выписанной прямо по сверкающей бесконечности лазурного моря.
Пора было готовиться к бомбометанию, а первый мастер крепости продолжал стоять на крыле в неприглядной позе, и слезы струились, мокро высветляя лицо в развевающихся по ветру серебряных локонах, вымытой по случаю праздника гривы. Соразмерив темп снижения по отклонению бронзовой дощечки на петлях, своеобразному скоростемеру, Сарог на ощупь заклинил управление защелками, потом ободряюще улыбнулся мастеру.
– Тот, что в моей голове, дороже брата! Держись, сейчас я освобожу для тебя местечко! – Два из стоящих за спиной горшков с адской смесью перекочевали в кабину пилота. – А теперь залезай, иначе упадем оба!
Приподняв учителя над бортом, Сарог, до боли выкрутив собственный позвоночник, затащил старца на второе сидение и накинул на него ремень безопасности. Дедал никак не отреагировал на перемену места. Он сидел позади пилота, вперив мокрый взор в пространство и, по-видимому, находился в трансе. Сарог освободил рули, усаживаясь плотнее. Горшки запотели и холодной тяжестью давили на бедра, вызывая волнительный зуд по всему телу.
– Сейчас, сейчас, сейчас будет вам и море, и приморье, и отец Щур, и царь Чир, и брат предатель…
Левая башня ворот уплыла под крыло.
– Сброс!
Отпустив на мгновение ручку, Сарог вышвырнул бомбы за борт и, не дожидаясь результата, довернул планер на ветер.
– Видал, Дедал?! – смеясь, обернулся пилот к пассажиру. – Каково оно там? Я не успел рассмотреть. – Безучастное побелевшее до прозрачной синевы лицо учителя кольнуло в сердце нехорошим предчувствием. – Дедал?! Только не умирай! Не умирай! Ведь ты – свободен! Не умирай, Дедал!
Планер вошел в тот самый восходящий поток, что заставил старого мастера испытать на себе все несчастья неудачного падения на грудь. Сарог торопливо отдал ручку от себя. Голова мастера упала на плечо и, словно нехотя, запрокинулась за спинку сидения. Потом она по-птичьи клюнула горбатым носом и серебряным водопадом волос потянулась к острым коленям.
– Дедал?
Планер вновь развернулся и устремился к крепости. Из-за стен к небу поднимались редкие клубки серого с черными завитками дыма. Сарог установил угол планирования и выдернул предохранительные чеки из гнезд сразу шести рычагов бомбодержателей под крыльями.
– Держись, сучьи изверги!
Высоко над левой башней планер перешел в короткое пике. В деревянной рамке перекрестия из туго натянутых шелковых нитей поплыли крыши складов с готовыми к отправке горшками негасимого пламени.
“Сброс! ” – подселенец, похоже, не плохо знал дело.
Рычаги сброса бомб сработали без осечки. Выравнивание, разворот, крики внизу… Волна горячего воздуха подбросила заметно облегченное творение рук человеческих, но пилот, слившись в неразделимый конгломерат со своим будущим я, продолжал набирать высоту, разворачивая планер вдоль линии гор.
– Сейчас надо постараться не ошибиться ущельем! – Солнце слепило глаза, но Сарог успел разглядеть уплостившееся дно долины “Зеленая чаша” с запомнившейся рощицей светлолистых каучуконосов посередине. – Я узнаю ориентиры, Дедал, и клянусь, небо завизжит на твоих похоронах!
На перевале, где они с Гамаром съезжали в долину, промелькнула дорога к пещере с озером нефти…
16
Черная сажа растворила небо в забивающей легкие гари. Солнце качалось в сапфировой клетке неба слепящим золотым маятником. Гора дышала на лес горячим смрадом, и лес отвечал ей звонкой канонадой взрывающихся от жара деревьев под стоны и вопли проносящегося по сырым кронам огненного ветра.
– Уходи! Боевым разворотом влево… вниз, к озеру!
Рукоятка управления и педали поспешили с исполнением команды, как вдруг единство конгломерата распалось. Сарог очнулся от наваждения.
– Заткнись, что вселился без спроса! Я не хочу жить уродом!
Подчиняясь колдовской воле пришельца из будущего, планер выровнялся. Горячая сажа обожгла лицо. Тот, что внутри, не обиделся, понимая собственное свое состояние, как никто другой. Раскаленный воздух забросил легкокрылый аппарат в восходящую струю ветра ледников. Матерчатая обшивка, предусмотрительно пропитанная раствором мела нещадно коптила, готовая вспыхнуть или развалиться в любое мгновение.
– Уходи! Ты сделал дело! Небо не простит самоубийства!
Лал, растрепанная и потная. Распахнутое в беззвучном крике алое кольцо губ вкруг белого жемчуга. И загоревшая до черноты в складках морщин старуха.
– Давай! Давай! Давай! – шамкает беззубый рот.
– За себя трясешься?
– Трясусь, – очень спокойно подтвердил голос внутри. – Поначалу запаниковал, и ты сейчас поступишь разумно, не возьмешь греха… отец!
– Ты не знаешь скитов, подселенец! – проступивший по телу холодный пот был следствием поразившей сознание скифа мысли. – Что ты сказал? Я успел сотворить след на Земле?! Или случиться чудо? Я – отец? Скажи, я – отец?!
– Я не смог бы появиться на свет без предков, скит!
– О, безумная Лал! Почему ты сбежала? Почему мы не поговорили? Меня обманули колдовством, а я любил тебя! Одну тебя, Лал! Тебя, и никакую другую!
Тот, что внутри, молчал. Горячий воздух струился перед глазами и обжигал легкие. А, быть может, их обожгла вдруг показавшаяся реальной надежда?
– Лал, ты не исчезла? У нас сын, Лал? Вы живы? Я найду вас,… тебя, моя богиня счастья! – Свежий ветер раздул тлеющие очаги неизбежного пожара. Вспыхнул шелк обшивки. Боевым разворотом со снижением Сарог бросил планер навстречу влажной прохладе озера. – Только бы успеть! Я понял тебя, мой я! Я сегодня не имею права на смерть! Я счастлив!.. Я найду! Я простил тебя, отец Щур! Я прощаю тебя, мама!..
Воздух на выходе из огненной круговерти оказался тугим и не прозрачным. От неожиданности у пилота перехватило дыхание, и этого мгновения оказалось достаточным, чтобы…
– Кл-л-л-л-л!
Новая метаморфоза произошла мгновенно. Планер растворился в упругой серости, впрочем, как и руки вместе с туловищем и ногами. Шея вытянулась, позволяя скитальцу во времени оглядеть себя до широкого веера оперения хвоста.
“Не возможно! Такое невероятно!” Ужас заползал в сердце, готовое разорваться от потуг плоти, сбросить навязанную колдовством маску и вернуться к тому простому и человеческому, что казалось утерянным навсегда.
Крылья, правда, остались. Но сейчас они вытекали прямо из плеч и, за исключением костистой передней кромки, состояли сплошь из траурных, со штрихами белых полосок, перьев. Перьев прямо-таки громадных. Перьев, издающих шелест скользящих стальных листов. Перьев, изящно изогнувшихся в широком размахе, трепещущих от набегающего потока воздуха и слегка опушенных под горбами растянувшейся на добрый десяток метров синусоиды. И когти! Восемь янычарских ятаганов, по четыре на каждой лапе, вырастающих прямо из янтарной желтизны роговых плит чешуи.
– К-л-л-л-л! “О, Белый дух! Лучше сгореть в пламени нефти, чем это!”
Продолжая боевой разворот планера, птица-гигант не успела произвести вывод из глубокого крена. Во всяком случае, ее реакция на внешние изменения оказалась слишком медленной. Сила инерции грузного тела на мгновение оказалась неуравновешенной, широкий хвост занесло, скольжение… Скиталец во времени прикрыл глаза, ожидая удара.
Год назад ему безо всякой подготовки предложили лететь на дельтаплане. После отрыва боковым порывом ветра воздушный змей накренило и шваркнуло о землю. Отреагировать на внезапный крен он не успел. Раздался хруст разломившейся консоли…
Ежу понятно, что высоты не хватит, вот сейчас тело ударится о скалу и пылающий факел горы превратит его в пепел!
“О, Боги!” Пламя исчезло. Другая вершина серыми копьями кварцита потянулась навстречу хищнику, промахнулась и уплыла под крыло. Лес.… Не тот, буковый, а какой-то странный, густой и широколистый.… Ни единой елочки или березы.… Да, в этом лесу совсем не видать стволов! Сплошное море мясистой зелени заполонило склоны явно большей крутизны, чем они казались Сарогу от силы две минуты назад…
“О, Белый дух! Не дать мне умереть человеком, жестоко! Ведь я человек!”
– Мадам, не писайте в левый чулок!
– К-л-л-л-л-л! “А если не образуется?”
– Мадам!
– К-л-л! “Где ты прячешься, Белый дух? Где?” К-ллл! – В попытке освободиться от новых пут пилот засучил ногами, изворачиваясь всем телом, чтобы высвободиться из неподатливой оперенной оболочки. Со стороны его старания напоминали судороги смертельно раненной птицы
– К-лл, к-лл, к-лл! “Еще! Еще немного!”
На пределе усилия, невероятных размеров лапа коснулась головы железным когтем.… На мгновение солнце погасло.
От зеленого безумия под крылом тянуло прохладой и острым запахом перегноя. Вначале возник серый туман, и вдруг мир приобрел нестерпимо резкие очертания. Уходя от столкновения с мясистолистым лесом, птица “блинчиком” развернулась к изумрудной глади озера, взмыла, обходя неожиданно оказавшуюся на пути скалу, всю в искрящихся брызгах цветов, и пала на берег. В первую секунду скитальцу показалось, что он провалился в небо. Растопыренные когти вспороли синеву, пошли круги, и все стало на свои места.
“Эх ты, дельтаплан пернатый! – горько вздохнула птица, уставившись кривым клювом в очертившееся перед взором зеркало вод. – Орел, однако!”
– Наши глаза и твоя будущая сказка летает, хм...
– К-л-л-л-л-л! “Откуда это? Это же Шаман-гора у Ведьмянки! Где ты, Рысь – Лукса? Помоги мне, мудрый кот! Или двадцать лет назад ты предрекал мою погибель в обличье птицы?”
– Мадам! – прозвучало упреком. Воспоминания нахлынули острой болью и вдруг отступили…
Орел летел на запад, придерживаясь русла долины и не отдавая себе отчета, куда и зачем летит. Острый луч света кольнул глаза ослепительной вспышкой. Орел приподнял клюв, и сверкающая безбрежная синь надвинулась как-то сразу, оптическим обманом уменьшив высоту полета до нескольких метров.
– К-л-л-л! “Прибыли! Крепость я просвистел. – Орел выполнил контрольный круг, согласно правилам Тактики воздушного боя двадцатого столетия. – А крепость не построили, однако?” Сердце выдало ностальгический ритм по местам вчерашнего рабства. Птица повернула к берегу.
“Получается, и долину Зеленая чаша я проворонил? – засомневался скиталец чужой волей, разворачивая грузное тело и заставляя его перейти в набор высоты. – Расположение хребтов похожее. Планер целил в ту седловину, крепость оставалась точнехонько за хвостом. – Орел выполнил классический боевой разворот на цитадель. – Так и есть, ни малейших признаков! Одно из двух: либо, я ее капитально угрохал, и на ее развалинах успел вырасти лес, либо ее еще не построили и налицо новый бросок во времени. Вопрос – в какую сторону?.. А не один ли черт!” Зеленое море с вершинами под облаками раскинулась из края в край, и выглядело совершенно чужим. – К-ллл? “Что я здесь потерял?” Скала, похожая на согнутый палец, торчала из лесных волн, выделяясь на светлой зелени кривой белой чертой. “Посидим, поразмыслим! Местность похожа на ту, где стояла крепость, и она другая. И климат влажнее, даже на высоте птичьего полета. Птичьего, ч-черт!” – Орел внутренне горько усмехнулся, сердце окатила щемящая волна, а из груди вырвалось печальное... – Клл!
Клекот привлек внимание отряда всадниц, пробирающихся сквозь чащу к морю на низкорослых лошадях звероподобного вида. За исключением коротких меховых юбок с притороченными к поясу колчанами, на всадницах никакой другой одежды не было. В руках амазонки держали заостренные с одного конца палки, помогая ими своим четвероногим носильщикам прокладывать путь среди мягкотелой растительности побережья.
– Эй-хо! – мускулистая рука черноволосой красавицы, исполняющей роль ведущей партии в отряде указала копьем на неподвижное изваяние над головами.
– Вжик, вжик, вжик, – запели стрелы, и огромная птица, кувыркнувшись в воздухе, распластала над лесом хищную ночь своих огромных крыльев.
Стрелы не причинили вреда панцирю оперения, которое своей прочностью не уступало роговым пластинам рогатых черепах, что в несметном количестве укрывала густая листва первобытного леса. Орел питался ими, разбивая неподатливую защиту сочной мякоти тела о камни. Однако памятью лет он понимал, что к людям, несмотря на кажущуюся беззащитность, с теми же мерками подступаться опасно. И все же он рассвирепел. А когда орел злился, его желудок начинал содрогаться от спазмов голода, голод побуждал к действию, орел насыщался и успокаивался.
“Сидели бы по домам, шалавы, да воспитывали детей в любви к природе!” Человек в птице вдруг исчез. Точнее сказать исчезла человеческая воля, его человеческое я, подавленное бескомпромиссным инстинктом хищника. Прижимаясь к верхушкам пышной растительности, орел вышел из зоны возможного повторения атаки и скоро оказался на берегу моря. Ленивая морская черепаха, задремавшая на солнцепеке, так и не поняла, каким чудом ее длинные ласты превратились вдруг в крылья и понесли к слепящему солнцу. Укрываясь в лучах светила, орел набирал высоту, отыскивая среди кипящей зелени крутогорья бронзовые тела напросившихся на кровавый обед коварных амазонок.
Ничего не подозревающие жертвы, раздвигая податливые ветви, продолжали медленно продираться к морю. Бесшумная атака со стороны солнца застала девчонок врасплох. Пудовый кулак, одетый в сине-зеленую броню из выпуклых роговых пластин размозжил слабые кости сразу двух черепов: всадницы и ее мохнатой звероподобной лошади. Тошнотворные ошметья брызнули вихрем кровавого листопада. В мгновение ока отряд рассыпался по лесу. Подхватив обезглавленную бронзу тела, орел величественно всплыл над кронами и устроился на согнутом пальце скалы-насесте, предусмотрительно избрав для обеда защищенную от нападения снизу середину. Мясо оказалось нежным и сладким. Орел понял, что отныне он будет питаться исключительно подобным… Нежным, и непременно свежим.
“Девочки в полном смысле… сладкие”. – К-л-л-л-л! “А ты, прародитель планерного спорта, малый не промах! Не дурак, не дурак…” – К-л-л-л! “О, Боже!”
Обсуждения Белый дух