Костер первый (продолжение) Лик ужасен и скрыт под броней
Адским пламенем плещут глаза...
И сверкает под бледной луной
Не копье, а стальная коса.
Белый всадник у черной скалы
Осадит боевого коня...
От удара тяжелой руки
Разойдется могилой земля.
Уведет меня в мир тишины,
Вечной ночи и вечного сна...
Увлекая на бал сатаны
Мою жизнь, испитую до дна.
Испытай же, что Богом дано,
Собери из каменьев цветы...
Вспомни день, опустившись на дно,
Оцени светлый лик красоты.
Белый всадник на черном коне...
Он летит, он зовет меня в скорбь...
Грива плещется в черном огне,
Стук копыт – похоронная дробь
Белый всадник на черном коне...
Прочь лети, не зови за собой...
Страшен глаз твоих огненный свет,
И не место живым под землей.
Я и песню свою не допел,
Не подвел у порога итог.
Буду, дерзок с тобою и смел…
Не по мне твой постылый чертог.
Белый всадник на черном коне
Убери свой серебряный рог.
Ты бессилен, где в алой заре
На пути, что ведет меня Бог!
Белый всадник на черном коне,
Не спеши, дай поспорить с Судьбой...
Срок придет, с серебром в голове,
Выйду, сам и уйду за тобой.
Белый всадник на черном коне...
Белый всадник на черном коне...
Белый всадник... на черном... коне...
Анька дрыхла без сновидений. Ребята расползлись по системе. А странный гость ушел, чтобы взглянуть на друзей девчонки со стороны. Он помнил тех, что его предали, что бросили раненого на дне колодца, и не хотел разочарования. Но за тридцать лет скитаний он научился разбираться в людях, находить подлецов и не прощать их!
Черная в багровых подпалинах туча накрыла город, и ее адские языки лизнули дома...
16
В гроте “Подкидыш” перед штурмом шкурников “Уха” Сержант, Голодный и Пегий присели перекусить.
“Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха!”
– Кого-то носит по системе?! – не то спросил, не то утвердил факт Голодный.
– “Комфортные” ребята. – Сержант резал хлеб, и здоровенный охотничий тесак в загорелых ручищах смотрелся перочинным ножом.
– Подождем!
Значительно уступающий товарищу по габаритам, невысокий и жилистый Пегий плеснул в кружки “по пятнадцать капель” зелья бабки Нюрки (местной самогонщицы). Ребята выпили.
– А что за парень у Аньки? – нацелился на сытое любопытство Голодный, дожевывая бутерброд со шпротами и, стараясь не капнуть маслом на затертые глиной колени. Короткая стрижка “под ежика ” с нарочито серьезным взглядом из-под чуточку насупленных бровей придавали пареньку мужественный облик бывалого солдата.
– Вернемся в бомжовку, познакомимся! – потянулся Сержант, разминая спину. Ему, как самому высокому из компании, шкуродеры “Уха” доставляли известные хлопоты.
– Тихо! – вдруг подал команду Пегий. – По-моему, сюда идут!
Неразборчивый женский голос что-то торопливо рассказывал совсем близко...
– Наверное, остановились, – подал голос Голодный. – Ни света, ни шагов?..
– Девочки-дерьмовочки голос. – С наслаждением хрустнул хрящами позвоночника Сержант. – Сейчас появятся. А пока стоят. Ждут пока их собачка прокакается.
– Точно! Они в систему с собачкой ходят, – заметил Пегий, имея в виду неизменную спутницу “ДД” – просто “Д” или Дину.
Потушив фонари, ребята всмотрелись в темноту, стараясь определить направление по бликам света от встречной группы. Чернота пахнула ветром.
– Мышка пролетела, – неожиданно перешел Пегий на шепот.
Не четкая скороговорка женского голоса затихла.
– Твой сын на Красной тропе, Двуликая. Для тебя это был единственный шанс встретить его. Ты поспешила умереть и потому не прошла испытания. А он и сейчас идет по тропе. Идет по Земле вне времени ...(неразборчиво)... Вы встретитесь...
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Рок-Н-ролл “забил” мужской баритон такого глубокого тембра, что друзей мороз подрал по коже. И все стихло. Разве что мышка вернулась назад и слабо пискнула в глубине просторных “Елисейских полей”. Голодный включил свет.
– Однако, не слабо!
– Двуликая за стеной!
– А с ней кто?
– Ребята! Мою голову не видели?
Более чем одиозная фигура без головы и в черной, подпоясанной веревкой рясе возникла перед самостийными спелеологами со стороны “шлагбаума”.
– Нет! – хором ответили друзья, занятые мыслями о себе и перипетиях судьбы Двуликой.
– Если увидите, не пинайте ее ногами!.. – заунывно вздохнуло привидение и удалилось в сторону “Пьяного барабанщика”, самого мокрого грота системы, где пустые консервные банки под множеством водокапов создают непередаваемый колорит звучания.
“Крепкие орешки! Не мозги – сплошная кость, – усмехнувшись своим мыслям, подумал о ребятах незаметный наблюдатель в белом костюме. – Теперь понятно, почему под землей вы предпочитаете каскам бабьи банданы. Но вы мне нравитесь... Живите!”
Белый спелеолог отвернулся от смельчаков и направился к ближайшему выходу из каменоломни. Неожиданное известие о матери потрясло его до нервного зуда. Он пропустил рассказ Двуликой. Но и того, что узнал, оказалось потрясающе много. Сейчас ему хотелось одного: выйти наверх и обдумать услышанное в полном одиночестве. Система кишела народом, а он любил одиночество и не хотел случайных помех размышлениям. “Моя мать – страшная Двуликая тварь! О Боже, Боже!”
– А я видел во сне и Двуликую, и Мать Ведьм. – Сержант закончил разминку позвоночника, но покидать уютный грот не хотелось. – Двуликая нашла меня в “Централке” возле “Куриного бога” и повела... С ней другие ведьмы были. Штук пять. Их не запомнил... И они не совсем ведьмы. Они похожи на оживших покойников, а может, вампиров.
Приглашение к разговору Пегий воспринял как намек, и очередные “пятнадцать капель” наполнили кружки до половины. Голодный соорудил бутерброды со скоростью заправского шеф-повара.
– Мать ведьм вообще ни на что не похожа. Каменная пирамида на кубе из грязно-желтого известняка висит в воздухе. Только чувствую, камень живой и опирается на силовое поле. Снизу и с боков прозрачная бахрома шевелится. И чернота сверху! Лицо Матери ведьм.… Ну!.. Будто на тебя мертвая старуха смотрит и появляется, где захочет. С разных сторон, иногда прямо в стене. Или повисит перед тобой, а потом выглядывает из куба. Мерзкое ощущение.
– Мы знаем, – говорит, – ты нас не боишься. Знаем, что к подземельям относишься с любовью. Мы решили тебе приоткрыть наш мир, показать город ведьм. Посмотри и другим расскажи! Для уважения...
– Мне и вправду страшно не было. Ведьмы о себе рассказывали и город показали. Он как в компьютерной графике: фантастика из далекого будущего. Виадуки, лестницы. Все подвешено в пространстве, но лазить по ним нигде не надо. Только пожелай, – доставят, куда захочешь.
– Твой батя говорил, это у них Агитпункт. Не хватает карт и вина, – разжевал предположение Голодный.
– Тебе бы только пожрать. Ведьмы мне объяснили, что сами выбрали себе наказание за тяжкие грехи при жизни. Одни мужей отравили, другие отца или мать укокошили, третьи от живых детей избавились или человечину ели... Многие из ведьм самоубийцы, а это для всех самый большой грех.
– Для нас тоже... А в чем наказание то? – не понял Пегий.
– Действительно, я фигово себе представляю ведьму с молитвенником. Добренькие они у тебя. – Голодный покосился на опустевшие кружки, но настаивать не решился. По возрасту в компании он был самым младшим. Только многозначительно крякнул.
– В чем секрет ведьм? Точно не скажу. Во-первых, они разные. Есть и такие, что по своей дури не в свои сани влезли. Развелось много любителей совать нос в магию или экстрасенсорику, а защищаться от нечисти, что на них вдруг попрет из зазеркалья или со стороны, не умеют... А потом, те ведьмы, с которыми я говорил, наказаны своим же грехом. Они иногда превращаются в подобие нормальных людей, им становится тошно из-за своих проделок в обличии ведьм-вампиров. Такие ведьмы мучаются до беспредела: все стоит перед глазами! Представляете, “чайники” заваливаются в пещеру, и эти царицы тьмы заманивают простаков или трусов в систему? Задурят мозги до смерти, а на третий день устраивают шабаш. Черепа идут на чаши, мясо на закуску, кровь с мозгами на зелье, а косточки на бусы или, там, на барабанные палочки оркестру.
– Значит, чтобы выжить при встрече, ведьм не надо бояться? – потянулся за добавкой Пегий. Мистический сон Сержанта расшевелил и его нервы.
– О-кей! – коротко ответил Сержант, одновременно утверждая намерение товарища красноречивым жестом, и был тотчас правильно понят.
– Непонятно тогда, почему находят трупы тех, кто блуданул и не вышел?
Короткая стрижка Голодного стояла ежиком, но глаза смотрели на Сержанта с недоверием.
– Откуда я знаю, спроси, чего полегче! Другое измерение там или параллельный мир. Черт разберет, тонкости. Прости, Дух пещеры дурные слова! Батя говорил, Ад – он здесь, где мы живем, а тело нужно для тренировки души.
Забыв, очевидно, что Сержант рассказывал всего на всего сон, Пегий и Голодный жевали с какой-то сосредоточенной задумчивостью. Молодое воображение разогревало мозг на всю катушку.
– Показали, каким страшилой я был миллион лет назад. – Сержант отставил кружку и внимательно посмотрел на спутников: слушают ли. – Называли сыном ветра. Я себя целиком не видел. Мысли, память... голова работала, как сейчас. А руки могли вытягиваться, и далеко... – Сержант поднял руку, и она поползла в темноту Елисейских полей. Роговые пластины от плеча выталкивали и выталкивали из себя обросший рыжими волосами четырехпалый захват. – Видите, какие когтищи!
Рука в мгновение ока укоротилась, и крючья окончаний пальцев впились в одно из бревен примитивного настила стола. Оказавшиеся внизу пальцы пробили податливую древесину. Кривой шип не менее дюйма с четвертью опрокинул банку с тушенкой. От второго когтя отскочила короткая щепка и упала на пол.
– А ноги, точно столбы!
Сержант приподнялся, демонстрируя укрытые роговыми наростами колонны ног. Гигантская клешня не успела отпустить древесину и бревенчатая столешница (весом не менее пяти пудов) накренилась и легко взмыла к потолку.
– Может, еще по пятнадцать, и мы так сумеем... – выдержав долгую “минуту молчания”, прикрыл рот от изумления Голодный.
– Лучше пойдем к ребятам! – На бледном лице Пегого проступили розовые пятна смущения. Глаза у парня округлились, а щеки забавно оплыли книзу, отчего вытянутая физиономия Пегого напомнила хомячка. – “Ухо” оставим «на потом».
Сержант покрутил головой и поднес пальцы к лицу.
– Привидится же такое!
На опрокинутую банку тушенки и щепку на полу никто не обратил внимания.
17
Сотканный из черных нитей язык отделился от тучи. Лениво потянулся к земле и лизнул дом из оранжевого кирпича на окраине города. И умер человек.
А в просторном подземном гроте, в сорока километрах напрямую от места скорби, заходилась от хохота ребятня. Это была младшая ветвь загрузившейся в каменоломню компании, что ночевала в “Шизике” под присмотром пожилого РП (Руководителя похода).
Андрей стоял у выхода из катакомб, наблюдая оба события разом, не отдавая себе отчета в том, как это у него получается, и, понимая горькую связь между ними. Именно сейчас, когда вон тот с заточенным кверху носом черноглазый плут давился от приступа веселья, он потерял отца. И в этом была трудная правда жизни!
– Стал быть, без меня “наградили” шельмеца. Я бы простил, – прошептало рядом прозрачное зеленое облако и растаяло.
С минуту в черноте штрека, что вел к гроту “Шизика”, висели два призрачных глаза величиной с кулак, но вот и они потухли. Андрей, молча и благодарно кивнул в темноту:
– Спасибо на добром слове, Никита!
18
– Пора остановиться! – голос РП был низким, грудного тембра. – Смех без причины – плохая примета. После него часто плачут.
“В точку попал, старый хрен, – удивился Андрей. – Только не путай, командир, Смех – не причина беды! Он – подзарядка мозга, как сейчас у того курносого. А беды черноглазого могло не быть. Его горе выползло из той ржавой тучи, что втихомолку вылизывает город. Почему туча опустилась? Мать ведьм притянула? Сколько же Зла над городом? Я-то хорош! Почему сразу не нашел Белого духа? Дух предупреждал, что старая кляча прячется здесь, что она творит Зло, а он сегодня придет за ней. Дух не опоздал... А я, балбес, мог бы подсуетиться. Все меня что-нибудь да отвлекает. Все ищу тех подонков... А мщу другим, правда, тоже скотам! Тридцать лет прошло!.. Пора бы успокоиться...
А вдруг Дух потерпит неудачу в своем деле?! Кто, кроме меня, разыщет его меч и выполнит предначертание?”
Ребятня в “Геошизике” нестройными голосами затянула “Уродцев”. Круто развернувшись на каблуках потрепанных кроссовок, Андрей устремился по запутанным лабиринтам каменоломни назад к “Подкидышу”.
Обгорев у костра эмоций,
Мы по жизни идем шагами:
Симпатичнейшие уродцы
С перевернутыми мозгами.
Ну, кому же мы интересны,
Неуклюжи, глухи и немы.
Недопетые нами песни,
Ненаписанные поэмы.
Уколовшись о наши щеки,
Об усмешку, скользнувшую криво,
Убегают от нас девчонки
К обаятельным и красивым.
На прощанье мы их не просим
Подождать, пожалеть уродцев.
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Ребячьи голоса догнали прозрачное облако, но Андрей не остановился. Он любил самобытные песни походов. Но старая песенка спелеологов не будоражила воображения. Обострялось ощущение чего-то важного, что непременно произойдет, лишь стоит дойти! Красная тропа мелькнула за поворотом.
– Нет, Тропа будет потом. Вначале произойдет перевоплощение...
19
Трое взрослых парней проходили “Чертов шкурник”.
“Они были на “Елисейских полях”, совсем рядом с Белым духом и моей матерью?!” Досада на свою задержку с девчонкой превратила приятное лицо Белого спелеолога в некрасивую маску детской разобиженности.
– Чувствуете сырость?
Тяжелые плечи Сержанта протиснулись под каменными зубами шкуродера, и он отвлекался разговором, чтобы не “зацикливаться” на трудностях тесного для него препятствия. Привычное к продвижению по узким лазам тело знало дело. Не прошенные “осознанные” действия могли ему помешать.
Белое облако тумана просочилось впритирку.
– Новый выход откопали, что ли? Здесь стало много холоднее!
Тощему Пегому шкуродер был нипочем. Он по привычке поддакивал, переживая за друга в узостях подземелий, но волну холода Пегий ощутил явственно. Голодный прошел шкуродер первым и ничего не заметил. После косорыловки бабки Нюрки у него слегка “перегрелись колосники”, и он торопился залить их водой из пластмассовой детской ванночки под водокапом.
20
Белый спелеолог стоял перед ведьмой, и та подозрительно измеряла юношу полуслепыми бельмами, в которых читалось откровенное беспокойство и недоумение. Юноша напоминал застарелый страх. Но где и когда этот страх взял над ней власть, Двуликая не могла припомнить. Белые волосы над черным лбом стояли дыбом. Забитые пещерной грязью когти впились в морщины горла, и из глубоких разрезов кожи вытекала зеленая слизь.
– Ты моя мать! – Андрей подошел вплотную и обнял костлявые плечи. – Ты моя мама, Гюльнара!
Слезы сына упали ведьме на обнаженную тощую грудь, обожгли огнем, и Двуликая преобразилась. Седые пряди заплелись в косы цвета вороньего крыла, согбенный стан выпрямился, и на Андрея глянули помолодевшие бесконечно усталые глаза.
– Андрюшенька! – выдохнула Гюльнара и повалилась без чувств.
– Мама, очнись! – Андрей огляделся и заметил крошечную лужицу воды под ногами. Смочив пальцы, юноша обрызгал каплями влаги дорогое лицо. – Где Белый дух, мама? Город пожирает Зло, гибнут невинные, надо спешить! Где сестра Духа? Где меч?
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– Прочь, нечисть! – цикнул Андрей на музыкальное сопровождение ведьминского шабаша и окропил водой из лужицы лицо матери еще раз.
– Не трать воду, сынок! – Открыла глаза Гюльнара. – Она только с виду вода. В самделе она – само Равнодушие, вода забвения. То, к чему пришли Хозяин и его сестра, стало водой. Они обрели Равнодушие…– Истонченная рука указала в покрытый трещинами пол. – Им нет сейчас дела до нужд Матери-Земли.
– Кто отведет Зло? – ошарашено спросил юноша. – Город гибнет! Я видел умерших!
– Я! – вздохнула Гюльнара совершенно печально. – Я стану Матерью ведьм, сынок, и нет мне за себя прощения. – Коричневые морщинки под крыльями носа посветлели от слез.
– Ты не виновата в моей глупости, мама! Надо что-то придумать? Я не хочу потерять тебя еще раз! Это несправедливо к нам обоим!
Андрей заметался по гроту из угла в угол. Белый пар заполнил грот, и юноша вдруг начал таять на глазах. Гюльнара смотрела на сына и молча плакала.
– Я нашел решение! – потянуло гнилой сыростью из тумана. – Не плачь, мама и жди! Я скоро вернусь!
Гюльнаре показалось, что туман рассеивается, но скоро она поняла, белое облако, поглотившее сына, втягивают зияющие чернотой трещины стен и пола.
– Ты погибнешь! Вернись, Андрюшенька! Недолго видеться осталось... Вернись! – Туман в гроте Матери ведьм рассосался без остатка...
21
Анька проснулась и зябко повела плечами. Зашуршал полиэтилен.
– Кто-то укрыл меня?! – Анька приподняла голову и тотчас уронила ее на жесткий узелок из барахла, заменяющий девушке подушку. Резкое движение отозвалось болью в затылке и звоном в ушах. Глаза, правда, успели выхватить из тусклого света беспорядок на столе и белый сверток с гитарой. – И гитару укрыли... Так это же тот парень в белом! Белый! Белый спелеолог!!! Вот почему он исчез в мгновение ока! Не захотел встречаться с ребятами. А я, дура пьяная, не сообразила! – Открытие иссушило язык до неприятной колючей шероховатости: – Ой, как пить хочется! – Пьяная ночь прорезывались сквозь пелену забытья с грохотом рисунка под руками чеканщика.
– Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха! – Ну вот, сумасшествие продолжается, – пробубнила Анька и, не покидая гостеприимного тепла пленки, потянулась к бутылке. – От чего заболела, тем и лечись, милая. Ребята теперь за алкоголицу примут и будут-ик правы! – Жидкость растеклась по телу горячим бальзамом, Анька повеселела. – Ребята сказали, что приползут часа через четыре. Пора прибраться и откочевать в “шизик”. Со светом мне и черт не брат! Праздник продолжается темноте назло!
... Никогда в пещере мы не блу-у-дим
Спирт в пещере мы всегда добу-у-дем.
Нам Кремля заблеванные стены
Не заменят никогда систе-е-мы
Не заменят никогда систе-е-мы.
Ля-ля-ля-ля! Буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль, буль-буль!..
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Через двадцать минут с гитарой в руке и транспортником через плечо Анька стояла перед заспанной оравой ребятни в гроте “Геошизика”.
– Хотите верьте, хотите нет, я видела Белого спелеолога! – заявила она от порога. – И мы с ним отмечали мой день рождения! А потом мы пели, а с-сейчас я чаю хочу, во рту, словно кошки накакали… – Новости сыпались на ребятню камнепадом: как она застряла, потом видела в темноте, как сперепугу залаяла собакой, как вошел Белый и...
– Ты перекуси, Малышка, по-настоящему! Чай он, конечно, не плохо. Ешь вода, пей вода, какать будешь никогда. Солнце, воздух и вода” – и это не плохо, но яйца, мясо и колбаса – дело не менее важное, – вклинился, наконец, в сбивчивую скороговорку гостеприимный руководитель. – Мы наденем каски и, раз не хватило сил попасть к торжеству вовремя, отработаем участие с должным усердием. Сколько раз, говоришь, ты надувала милых родственников, чтобы удрать под землю?
– Без счета и без сожаления, – промямлила именинница, уминая халявный бутерброд с колбасой и сыром под вчерашний чай с мятой. – Они уверены, что я у подруги день рождения отмечаю.
– Поздравляем, поздравляем, поздравляем! – сыпалось со всех сторон.
22
Сержант, Голодный и Пегий услыхали разворошенный Анькой улей метров за сто до “Шизика”, от продолговатого зала “Елки”.
“ Снова ты бежишь из дома,
Извела тебя истома”
И тоска по миру чуткой тишины.
Снова мчат тебя колеса,
Снова поезд вдаль уносит,
И бежит за электричкой серп луны”.
Там в подземных переходах,
Где всегда одна погода,
Ждет тебя знакомый с детства мрачный мир.
“Кто там не бывал, не рисковал,
Тот сам себя не испытал”
И не пил хрустальных речек эликсир.
Сталактиты, сталагмиты,
Сланцы, гипсы, аммониты
Изукрашены причудливой резьбой.
Шкуродеры, водопады
И каскадов перепады
Миг удачи... и захочется домой.
Натаскалась, нанырялась,
Вдосталь грязи нахлебалась...
Отлегло, и можно вновь в обратный путь.
И поешь:
– Я не забуду ни усталость, ни простуду,
А как к Свету шла сквозь каменную жуть.
– Я пою, что не забуду ни усталость, ни простуду, а как к Свету шла сквозь каменную жуть. Начало чьё? И Высоцкий… все славно вплетается.
Анька хлопала в ладоши, подпевала и ела. Ее праздник дня рождения удался на славу, он продолжался, и она была счастлива.
– Поздравляем, поздравляем! Счастья, радости желаем...
– А мы еще лазить пойдем?
– А в “крокодила” будем играть?
– А сказка будет?
– Давайте еще попоем...
– Вначале поставим воду для чая...
– Начпрод, куда заварку положил?.. А сахар?..
– Кто спер мои батарейки? Признавайся, пока по шее не получил!
– А, кроме нас, есть кто в пещере? На родник ходили, в журнал смотрели?
– Хватит базарить! Давайте еще споем!
Вопросы и ответы, рассказы и советы,
взаимные приветы для тех, кто не пришел...
И чай, и тары-бары, и перезвон гитары,
щемящий и тревожный про тех, кто не дошел.
– Никитскую “Боксанскую”!
– Подыграй, Анюта...
– Потом настоящую! Здоровская песня!
– Тихо, козлы! Начали!
Там, где ночь навечно поселилась,
Свечи теплым огоньком горят.
Темнота пугливо расступилась,
Пропустив отчаянных ребят.
Нам давно пещеры стали домом,
Не страшны обвалов “города”
Каждый из отряда – спелеолог,
Преданный пещерам навсегда.
Помнишь, дружище, как вспыхнул вдруг бензин.
Помнишь, как без света в темноте бродил.
Помнишь “Чертов шкурник” и за ним завал.
Помнишь, как на помощь я тебя позвал…
– Помнишь, дружище...
– В “крокодила”, в “крокодила” сыграем!
– В “мафию”! Я буду, комиссар Катани!
– В “крокодила” интересней! Давайте разделяться на команды...
– Чай разлил, обалдуй!..
Анькин праздник продолжался. А черная туча в сорока километрах от Анькиного восторга продолжала неторопливо вылизывать город. «Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
23
То, что сейчас тянула из последних сил Гюльнара своими веточками-руками, продолжая по привычке называть сыном, было страшно тяжелым, и без натяжки смахивало на холодец. Тот самый холодец, что у нее не получился к их последнему Рождеству.
– Постриги копыта у кобылы и перевари! – посоветовал муж, скрывая ехидную усмешку.
– У коровы еще можно отпилить рога, – вторил отцу Андрейка.
А она злилась и обзывала ерничающих мужиков распоследними словами. В четверть голоса, разумеется. Она считала себя современной женщиной, но “восток” наложил на поведение Гюльнары необратимый отпечаток почитания мужчины. Во всяком случае, внешне.
Где то счастливое время? С каким удовольствием повернула бы его вспять, чтобы ни за какие деньги не повторить тех страшных слов, что сошли у нее с языка из-за какой-то паршивой кастрюли неудавшегося к Рождеству бульона!
Тело, что волокла Гюльнара на Красную тропу, оплыло и, казалось, вот-вот растечется по штольне огромной грязной лужей. Нос, губы, щеки, даже уши сына набухли водой, касаясь оттянутых к полу прозрачных ног-пузырей, огромных, точно каменные жернова на мельнице ее отца.
Ее, совсем юную, до самого отъезда на Кавказ прозывали “мельничихой”. И замужество не помогло. “Мельничиха” для сельского жителя звучит благозвучнее малопонятного “геологиня”. “Моя Геологиня, Геологиня, Геологиня, – шептал ей муж в жаркие ночи. Но, понятно, кроме нее тех горячих слов никто никогда не слыхал. О Боже, как далеко ушло то сладкое время!
Она тащила сына, боясь расплескать его. Боялась порвать пленку ртути перекатывающихся мышц о бесконечные обломки известняка и расщепы столбов продавленной временем кровли. Раздутые кисти рук ее Андрюшеньки волочились двумя отливающими серебром придатками, цепляясь за пожелтевший от избытка серы прокисший камень заброшенных штреков. Они лениво переваливались с боку на бок по склизкой глине, а разбухшие до невозможности колени, не выдерживая тяжести тела, то и дело “протыкались” талыми льдинками голеней до самых, плывущих перезрелым тестом, тазобедренных суставов.
– Веди... на... Красную... тропу, мать!
Это были последние разумные слова, после того как густой туман выполз из щелей грота Матери ведьм и сформировался в жалкое подобие мыслящего существа. Потом Андрюшка потерял интерес к происходящему: глаза заполонила вода, а речь перестала быть сколько-нибудь связной.
За годы жизни под землей ни Гюльнаре, ни ведьме Двуликой Красная тропа по ее воле не встречалась ни разу. Тропа была всегда, она пронизывала невидимым стержнем все подземелья мира. Но тропа не замечала ее.
– Не для всех открывается вход в Око Дьявола, – говорили подруги Двуликой, случись разговору зайти о тайнах пещер.
“Вот и Белый дух про Тропу сказал. И в самделе, Хозяин единственный, кто знал про Тропу все. И не только знал. Он, да ее Андрюшенька имели к Тропе самое прямое отношение... А теперь Хозяин и его сестра здесь в ее сыне, и сын велел войти в огненную тайну”.
Гюльнара тянула сына, не думая о последствиях своей тяжкой работы. Она тянула и стонала от непосильного груза. Она выла волком, поднимая живой кисель, когда тот выскальзывал из пальцев и колыхался перед нею, потерявшим форму и готовым лопнуть пузырем. Она тянула, стонала и верила, верила, верила, что все обойдется и все будет хорошо.
Малиновый свет мелькнул за поворотом, Гюльнара в который раз не удержала ношу, упала на пахнущий разрытой могилой пол и заплакала. Она растратила последние силы. «Око Дьявола» высветилось из мрака совсем близко, и не стало сил к нему подойти.
24
От простого – к сложному. Фишт – гора серьезная, и тренер Ибрагимов рисковать не хотел. Естественные ванночки у верхнего входа оказались заполненными водой.
“Прелестно! – Наличие двух лужиц означало, что сифон двумястами метров ниже полон воды. – Будем нырять. Превосходная тренировка!”
Группа натянула гидравлику, проверила свет и пошла, сохраняя оговоренную очередность. Крутой спуск с резкими перепадами высоты от обвалившихся многотонных глыб преодолели в считанные минуты. Хотелось по глиняному откосу подняться к залу “Люстры” с его каменной резьбой потолка и частоколом мелких сталактитов и сталагмитов. Так соревнования не за горами. “Красота подождет! В начале, – дело!”
– Кто здесь?!
– У сифона покойник!
Возглас переднего и сообщение по цепочке прозвучали практически одновременно. Пятерка спелеологов, освобождая место руководителю на узком берегу крохотного подземного озерка, не без колебаний, вышла на отмель перед сифоном. Причину заминки перед водоемом будущих чемпионов Ибрагимов вычислил загодя наверху. Она была им запрограммирована! Зеркальная поверхность отмели перед труднопроходимым участком маршрута, отражая подсвеченный фонарями высокий потолок, должна была показаться ребятам бездонным колодцем. На самом деле, вода едва укрывала высокие подошвы вибрамов. Перед входом в сифон у группы проявились сообразительность, решительность и осторожность. “Прекрасно!”
Старик в полинявшем до серого однотонного цвета ватнике сидел перед отмелью совершенно неподвижно и как-то очень прямо. В бытность рабочим геологической партии подобную прямую осанку, с выпяченной колесом грудью, Ибрагимов встречал у заиндевевшего от военных годин конюха деда Ивана, по слухам, престарелого гвардейца двора Его Императорского Величества.
Застрявший у сифона дед не ответил на приветствие, скорее, и не заметил притихших парней как, впрочем, и его, Ибрагимова, сумбурных предложений к контакту. Глаза высохшего до костей тела были открыты, тощие ладони лежали на острых коленях, прикрывая дыры на белых то ли портках, то ли кальсонах.
– С дедом разберемся на обратном пути. Прекрасно поняли, чемпионы? Работаем по схеме!
Последние слова тренера прозвучали приказом. Развернувшись лицом к обводненной щели, группа приступила к штурму сифона. Ибрагимов снял с плеча аккуратный транспортник и извлек на свет запасной фонарь. Он не был бы Ибрагимовым, мастером спорта и тренером, позволяя группе отвлекаться по пустякам.
– Держи! – Пластмассовый корпус с плетеным капроновым ремешком для переноски и отражателем величиной с чайное блюдце улегся в тесную ложбину между руками. Опытный глаз моментально оценил обстановку, выделив главное. – И еще вот это! – Тренер, в который раз окинул взглядом крошечный зал перед сифоном (у деда ни котомки, ни хотя бы свертка) достал и развернул фольгу: бутерброд с ветчиной, – достаточный перекус отощавшему посетителю пещеры до их возвращения.
Замыкающий от “чемпионов” оглянулся и скрылся в сифоне.
– Твое здоровье, дед! – Изогнутая сталь фляжки, извлеченной из застегнутого на молнию нагрудного кармана, разбросала по стенам грота дугу галогеновой тренерской лампы и в мгновение ока исчезла, глухо царапнув замок нагрудного кармана. – Укрр... гм, гм...
От величественного “Египетского кольца” с пагодами, люстрами и занавесями натеков через узкий лаз протолкнулись в длинный “Зал гномов” и оказались перед ступенчатой вертикалью “Кабаньего лаза”.
– Ознакомьтесь, чемпионы! Завтра по этому колодцу вы будете спускаться вот на это же самое место. Здесь пятьдесят метров. Чистое скалолазание. Страховка веревкой. Прекрасно! – Ибрагимов посмотрел на часы. – А сейчас без задержки возвращаемся. Перекус в “Египте”, и снова к сифону.
– Дайте закурить, ребятки!
Длиннобородый старик в белом балахоне вышел из неприметной ниши.
– Здесь курю я один! – Ибрагимов протянул старику помятую пачку “Кэмэла”. Тренер мог поклясться, ниша не имела не то чтобы выхода, – трещины.
– И пьешь в системе!
Неизвестный с наслаждением пустил дым через ноздри.
– Тебе что за дело? Не на чужие.
– За хамство, могу не выпустить! – сверкающие угли из чащи насупленных бровей пробуравили узкий тренерский лоб.
Стриженый затылок Ибрагимова обожгло огнем.
– Прости, Белый Гриша! – спохватился будущий заслуженный мастер и тренер, сообразив с кем, имеет дело. Дух Воронцовской пещеры, он же, Белый Гриша, подобно собратьям в любом подземелье, по слухам охотно прощал оплошность, стоило перед ним извиниться. – Прости! Вот свечку тебе забыли поставить...
– И хорошего человека бросил! – Белый Гриша запустил тугую струю дыма в камин “Кабаньего лаза”. – Донесете парня до Тропы! Дальше не ваша забота... Я подскажу…– Привидение растворилось в нише.
– Куда он подевался? – загомонила молодежь, недоумевая.
– Бегом на выход, бандиты! Перекус наверху. Он проверит! Прекрасно, черт нас всех побери!
Двухчасовой переход до застрявшего возле сифона старика перепуганная взъерошенным видом начальника команда пробежала за тридцать четыре минуты...
– Брлюм, тук! Брлюм, тук! Брлюм, тук!
Неизменно стукаясь касками о висящий над зеркалом воды “анальгин”, группа Ибрагимова проходила сифон у ног мумии.
Старик сидел все так же прямо, вперив невидящий взор в стену напротив. Белый Гриша выплыл из трещины за его спиной.
– Кода, тому четверть века, парню исполнилось тридцать семь (Дух так и сказал “кода”) в системе потерялся его сын. Он ищет его... вы задержали встречу на два с половиной часа, а сын в серьезной переделке, его мать задыхается без помощи. Несите отца к залу “Люстры” и уходите бегом, не оглядываясь! Красная тропа не для вас! Знакомые ли, чужие голоса будут звать... Дуйте наверх, что есть силы. Отдохнете потом.
– А если я оглянусь?.. Прости, Белый Гриша, свинячье любопытство. – Невысокий горбоносый паренек побледнел от волнения, но спросил не без задора и глядел смело.
– В мир с Тропы не возвращаются... – прошелестело сухим листом за стеной.
Старик оказался легким, как перышко...
25
Черная туча загустела. Теперь от нее к городу тянулось множество истекающих рыжим ядом языков. “Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
“... в результате взрыва сгорел хозяин квартиры дома № 13...”
“... возле своего подъезда убит президент фирмы...”
“... пьяный отец зарезал жену и двух малолетних детей...”
“... массовое отравление грибами...”
“... списки жертв катастрофы уточняются...”
“... опознавших, просьба сообщить по телефону...”
Газеты города верстали черные заголовки черных сенсаций завтрашнего дня гнусными жирными буквами.
“Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
26
– Батя, расскажи сказку.
– Да вы все позасыпаете, стоит мне начать.
“Старый хрен”, по определению Белого спелеолога, завернулся в потрепанный спальник “полуперо”. Внимательные маленькие глазки обвели грот оценивающим обстановку коротким росчерком. Трое или четверо ребят уснули, свернувшись калачиком и натянув на глаза разноцветные спортивные шапочки.
Тускло горела вставленная в горлышко бутылки свеча. Особенная тишина подземелья звенела в ушах, и сонно блюмкал за стеной из тонких бревен неутомимый водокап. Опыт походов подсказывал: во избежание шума при отходе ко сну оставшихся пятнадцати горлопанов, полезно отвлечь интересной историей.
– Расскажи, Батя! – деланно капризно загундосил перворазник Лешка, тот самый черноглазый мальчишка с круто вздернутым носиком, тот самый неуемный весельчак, что в лихую для себя годину попался на глаза Белого спелеолога. Предчувствия не мучили осиротевшего огольца. Просто тишина и непривычная обстановка явно щекотали нервы, и закрывать глаза ему было страшновато.
– Тогда слушайте “Про Рысь”. Сказке лет пять, но после сегодняшних Анькиных приключений я начал понимать невыдуманную историю совсем по-другому. И чтобы ни гу-гу! С одной стороны, мне трудно говорить, когда перебивают. С другой, работает закон туризма по отношению к спящим. День рождения Малышки прошел. Отсыпайтесь! Утром собираемся и, не позднее 12.30-ти, выбрасываемся... И давайте договоримся: не канючить без конца, где правда, где вымысел. Это сказка... Те, кто уснет, узнает продолжение завтра...
– Тихо... тихо... Рассказывает... Тихо... – полетели шепотки из темных углов.
Адским пламенем плещут глаза...
И сверкает под бледной луной
Не копье, а стальная коса.
Белый всадник у черной скалы
Осадит боевого коня...
От удара тяжелой руки
Разойдется могилой земля.
Уведет меня в мир тишины,
Вечной ночи и вечного сна...
Увлекая на бал сатаны
Мою жизнь, испитую до дна.
Испытай же, что Богом дано,
Собери из каменьев цветы...
Вспомни день, опустившись на дно,
Оцени светлый лик красоты.
Белый всадник на черном коне...
Он летит, он зовет меня в скорбь...
Грива плещется в черном огне,
Стук копыт – похоронная дробь
Белый всадник на черном коне...
Прочь лети, не зови за собой...
Страшен глаз твоих огненный свет,
И не место живым под землей.
Я и песню свою не допел,
Не подвел у порога итог.
Буду, дерзок с тобою и смел…
Не по мне твой постылый чертог.
Белый всадник на черном коне
Убери свой серебряный рог.
Ты бессилен, где в алой заре
На пути, что ведет меня Бог!
Белый всадник на черном коне,
Не спеши, дай поспорить с Судьбой...
Срок придет, с серебром в голове,
Выйду, сам и уйду за тобой.
Белый всадник на черном коне...
Белый всадник на черном коне...
Белый всадник... на черном... коне...
Анька дрыхла без сновидений. Ребята расползлись по системе. А странный гость ушел, чтобы взглянуть на друзей девчонки со стороны. Он помнил тех, что его предали, что бросили раненого на дне колодца, и не хотел разочарования. Но за тридцать лет скитаний он научился разбираться в людях, находить подлецов и не прощать их!
Черная в багровых подпалинах туча накрыла город, и ее адские языки лизнули дома...
16
В гроте “Подкидыш” перед штурмом шкурников “Уха” Сержант, Голодный и Пегий присели перекусить.
“Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха!”
– Кого-то носит по системе?! – не то спросил, не то утвердил факт Голодный.
– “Комфортные” ребята. – Сержант резал хлеб, и здоровенный охотничий тесак в загорелых ручищах смотрелся перочинным ножом.
– Подождем!
Значительно уступающий товарищу по габаритам, невысокий и жилистый Пегий плеснул в кружки “по пятнадцать капель” зелья бабки Нюрки (местной самогонщицы). Ребята выпили.
– А что за парень у Аньки? – нацелился на сытое любопытство Голодный, дожевывая бутерброд со шпротами и, стараясь не капнуть маслом на затертые глиной колени. Короткая стрижка “под ежика ” с нарочито серьезным взглядом из-под чуточку насупленных бровей придавали пареньку мужественный облик бывалого солдата.
– Вернемся в бомжовку, познакомимся! – потянулся Сержант, разминая спину. Ему, как самому высокому из компании, шкуродеры “Уха” доставляли известные хлопоты.
– Тихо! – вдруг подал команду Пегий. – По-моему, сюда идут!
Неразборчивый женский голос что-то торопливо рассказывал совсем близко...
– Наверное, остановились, – подал голос Голодный. – Ни света, ни шагов?..
– Девочки-дерьмовочки голос. – С наслаждением хрустнул хрящами позвоночника Сержант. – Сейчас появятся. А пока стоят. Ждут пока их собачка прокакается.
– Точно! Они в систему с собачкой ходят, – заметил Пегий, имея в виду неизменную спутницу “ДД” – просто “Д” или Дину.
Потушив фонари, ребята всмотрелись в темноту, стараясь определить направление по бликам света от встречной группы. Чернота пахнула ветром.
– Мышка пролетела, – неожиданно перешел Пегий на шепот.
Не четкая скороговорка женского голоса затихла.
– Твой сын на Красной тропе, Двуликая. Для тебя это был единственный шанс встретить его. Ты поспешила умереть и потому не прошла испытания. А он и сейчас идет по тропе. Идет по Земле вне времени ...(неразборчиво)... Вы встретитесь...
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Рок-Н-ролл “забил” мужской баритон такого глубокого тембра, что друзей мороз подрал по коже. И все стихло. Разве что мышка вернулась назад и слабо пискнула в глубине просторных “Елисейских полей”. Голодный включил свет.
– Однако, не слабо!
– Двуликая за стеной!
– А с ней кто?
– Ребята! Мою голову не видели?
Более чем одиозная фигура без головы и в черной, подпоясанной веревкой рясе возникла перед самостийными спелеологами со стороны “шлагбаума”.
– Нет! – хором ответили друзья, занятые мыслями о себе и перипетиях судьбы Двуликой.
– Если увидите, не пинайте ее ногами!.. – заунывно вздохнуло привидение и удалилось в сторону “Пьяного барабанщика”, самого мокрого грота системы, где пустые консервные банки под множеством водокапов создают непередаваемый колорит звучания.
“Крепкие орешки! Не мозги – сплошная кость, – усмехнувшись своим мыслям, подумал о ребятах незаметный наблюдатель в белом костюме. – Теперь понятно, почему под землей вы предпочитаете каскам бабьи банданы. Но вы мне нравитесь... Живите!”
Белый спелеолог отвернулся от смельчаков и направился к ближайшему выходу из каменоломни. Неожиданное известие о матери потрясло его до нервного зуда. Он пропустил рассказ Двуликой. Но и того, что узнал, оказалось потрясающе много. Сейчас ему хотелось одного: выйти наверх и обдумать услышанное в полном одиночестве. Система кишела народом, а он любил одиночество и не хотел случайных помех размышлениям. “Моя мать – страшная Двуликая тварь! О Боже, Боже!”
– А я видел во сне и Двуликую, и Мать Ведьм. – Сержант закончил разминку позвоночника, но покидать уютный грот не хотелось. – Двуликая нашла меня в “Централке” возле “Куриного бога” и повела... С ней другие ведьмы были. Штук пять. Их не запомнил... И они не совсем ведьмы. Они похожи на оживших покойников, а может, вампиров.
Приглашение к разговору Пегий воспринял как намек, и очередные “пятнадцать капель” наполнили кружки до половины. Голодный соорудил бутерброды со скоростью заправского шеф-повара.
– Мать ведьм вообще ни на что не похожа. Каменная пирамида на кубе из грязно-желтого известняка висит в воздухе. Только чувствую, камень живой и опирается на силовое поле. Снизу и с боков прозрачная бахрома шевелится. И чернота сверху! Лицо Матери ведьм.… Ну!.. Будто на тебя мертвая старуха смотрит и появляется, где захочет. С разных сторон, иногда прямо в стене. Или повисит перед тобой, а потом выглядывает из куба. Мерзкое ощущение.
– Мы знаем, – говорит, – ты нас не боишься. Знаем, что к подземельям относишься с любовью. Мы решили тебе приоткрыть наш мир, показать город ведьм. Посмотри и другим расскажи! Для уважения...
– Мне и вправду страшно не было. Ведьмы о себе рассказывали и город показали. Он как в компьютерной графике: фантастика из далекого будущего. Виадуки, лестницы. Все подвешено в пространстве, но лазить по ним нигде не надо. Только пожелай, – доставят, куда захочешь.
– Твой батя говорил, это у них Агитпункт. Не хватает карт и вина, – разжевал предположение Голодный.
– Тебе бы только пожрать. Ведьмы мне объяснили, что сами выбрали себе наказание за тяжкие грехи при жизни. Одни мужей отравили, другие отца или мать укокошили, третьи от живых детей избавились или человечину ели... Многие из ведьм самоубийцы, а это для всех самый большой грех.
– Для нас тоже... А в чем наказание то? – не понял Пегий.
– Действительно, я фигово себе представляю ведьму с молитвенником. Добренькие они у тебя. – Голодный покосился на опустевшие кружки, но настаивать не решился. По возрасту в компании он был самым младшим. Только многозначительно крякнул.
– В чем секрет ведьм? Точно не скажу. Во-первых, они разные. Есть и такие, что по своей дури не в свои сани влезли. Развелось много любителей совать нос в магию или экстрасенсорику, а защищаться от нечисти, что на них вдруг попрет из зазеркалья или со стороны, не умеют... А потом, те ведьмы, с которыми я говорил, наказаны своим же грехом. Они иногда превращаются в подобие нормальных людей, им становится тошно из-за своих проделок в обличии ведьм-вампиров. Такие ведьмы мучаются до беспредела: все стоит перед глазами! Представляете, “чайники” заваливаются в пещеру, и эти царицы тьмы заманивают простаков или трусов в систему? Задурят мозги до смерти, а на третий день устраивают шабаш. Черепа идут на чаши, мясо на закуску, кровь с мозгами на зелье, а косточки на бусы или, там, на барабанные палочки оркестру.
– Значит, чтобы выжить при встрече, ведьм не надо бояться? – потянулся за добавкой Пегий. Мистический сон Сержанта расшевелил и его нервы.
– О-кей! – коротко ответил Сержант, одновременно утверждая намерение товарища красноречивым жестом, и был тотчас правильно понят.
– Непонятно тогда, почему находят трупы тех, кто блуданул и не вышел?
Короткая стрижка Голодного стояла ежиком, но глаза смотрели на Сержанта с недоверием.
– Откуда я знаю, спроси, чего полегче! Другое измерение там или параллельный мир. Черт разберет, тонкости. Прости, Дух пещеры дурные слова! Батя говорил, Ад – он здесь, где мы живем, а тело нужно для тренировки души.
Забыв, очевидно, что Сержант рассказывал всего на всего сон, Пегий и Голодный жевали с какой-то сосредоточенной задумчивостью. Молодое воображение разогревало мозг на всю катушку.
– Показали, каким страшилой я был миллион лет назад. – Сержант отставил кружку и внимательно посмотрел на спутников: слушают ли. – Называли сыном ветра. Я себя целиком не видел. Мысли, память... голова работала, как сейчас. А руки могли вытягиваться, и далеко... – Сержант поднял руку, и она поползла в темноту Елисейских полей. Роговые пластины от плеча выталкивали и выталкивали из себя обросший рыжими волосами четырехпалый захват. – Видите, какие когтищи!
Рука в мгновение ока укоротилась, и крючья окончаний пальцев впились в одно из бревен примитивного настила стола. Оказавшиеся внизу пальцы пробили податливую древесину. Кривой шип не менее дюйма с четвертью опрокинул банку с тушенкой. От второго когтя отскочила короткая щепка и упала на пол.
– А ноги, точно столбы!
Сержант приподнялся, демонстрируя укрытые роговыми наростами колонны ног. Гигантская клешня не успела отпустить древесину и бревенчатая столешница (весом не менее пяти пудов) накренилась и легко взмыла к потолку.
– Может, еще по пятнадцать, и мы так сумеем... – выдержав долгую “минуту молчания”, прикрыл рот от изумления Голодный.
– Лучше пойдем к ребятам! – На бледном лице Пегого проступили розовые пятна смущения. Глаза у парня округлились, а щеки забавно оплыли книзу, отчего вытянутая физиономия Пегого напомнила хомячка. – “Ухо” оставим «на потом».
Сержант покрутил головой и поднес пальцы к лицу.
– Привидится же такое!
На опрокинутую банку тушенки и щепку на полу никто не обратил внимания.
17
Сотканный из черных нитей язык отделился от тучи. Лениво потянулся к земле и лизнул дом из оранжевого кирпича на окраине города. И умер человек.
А в просторном подземном гроте, в сорока километрах напрямую от места скорби, заходилась от хохота ребятня. Это была младшая ветвь загрузившейся в каменоломню компании, что ночевала в “Шизике” под присмотром пожилого РП (Руководителя похода).
Андрей стоял у выхода из катакомб, наблюдая оба события разом, не отдавая себе отчета в том, как это у него получается, и, понимая горькую связь между ними. Именно сейчас, когда вон тот с заточенным кверху носом черноглазый плут давился от приступа веселья, он потерял отца. И в этом была трудная правда жизни!
– Стал быть, без меня “наградили” шельмеца. Я бы простил, – прошептало рядом прозрачное зеленое облако и растаяло.
С минуту в черноте штрека, что вел к гроту “Шизика”, висели два призрачных глаза величиной с кулак, но вот и они потухли. Андрей, молча и благодарно кивнул в темноту:
– Спасибо на добром слове, Никита!
18
– Пора остановиться! – голос РП был низким, грудного тембра. – Смех без причины – плохая примета. После него часто плачут.
“В точку попал, старый хрен, – удивился Андрей. – Только не путай, командир, Смех – не причина беды! Он – подзарядка мозга, как сейчас у того курносого. А беды черноглазого могло не быть. Его горе выползло из той ржавой тучи, что втихомолку вылизывает город. Почему туча опустилась? Мать ведьм притянула? Сколько же Зла над городом? Я-то хорош! Почему сразу не нашел Белого духа? Дух предупреждал, что старая кляча прячется здесь, что она творит Зло, а он сегодня придет за ней. Дух не опоздал... А я, балбес, мог бы подсуетиться. Все меня что-нибудь да отвлекает. Все ищу тех подонков... А мщу другим, правда, тоже скотам! Тридцать лет прошло!.. Пора бы успокоиться...
А вдруг Дух потерпит неудачу в своем деле?! Кто, кроме меня, разыщет его меч и выполнит предначертание?”
Ребятня в “Геошизике” нестройными голосами затянула “Уродцев”. Круто развернувшись на каблуках потрепанных кроссовок, Андрей устремился по запутанным лабиринтам каменоломни назад к “Подкидышу”.
Обгорев у костра эмоций,
Мы по жизни идем шагами:
Симпатичнейшие уродцы
С перевернутыми мозгами.
Ну, кому же мы интересны,
Неуклюжи, глухи и немы.
Недопетые нами песни,
Ненаписанные поэмы.
Уколовшись о наши щеки,
Об усмешку, скользнувшую криво,
Убегают от нас девчонки
К обаятельным и красивым.
На прощанье мы их не просим
Подождать, пожалеть уродцев.
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Нас легко оторвать и бросить,
Но забыть нас, не удается...
Ребячьи голоса догнали прозрачное облако, но Андрей не остановился. Он любил самобытные песни походов. Но старая песенка спелеологов не будоражила воображения. Обострялось ощущение чего-то важного, что непременно произойдет, лишь стоит дойти! Красная тропа мелькнула за поворотом.
– Нет, Тропа будет потом. Вначале произойдет перевоплощение...
19
Трое взрослых парней проходили “Чертов шкурник”.
“Они были на “Елисейских полях”, совсем рядом с Белым духом и моей матерью?!” Досада на свою задержку с девчонкой превратила приятное лицо Белого спелеолога в некрасивую маску детской разобиженности.
– Чувствуете сырость?
Тяжелые плечи Сержанта протиснулись под каменными зубами шкуродера, и он отвлекался разговором, чтобы не “зацикливаться” на трудностях тесного для него препятствия. Привычное к продвижению по узким лазам тело знало дело. Не прошенные “осознанные” действия могли ему помешать.
Белое облако тумана просочилось впритирку.
– Новый выход откопали, что ли? Здесь стало много холоднее!
Тощему Пегому шкуродер был нипочем. Он по привычке поддакивал, переживая за друга в узостях подземелий, но волну холода Пегий ощутил явственно. Голодный прошел шкуродер первым и ничего не заметил. После косорыловки бабки Нюрки у него слегка “перегрелись колосники”, и он торопился залить их водой из пластмассовой детской ванночки под водокапом.
20
Белый спелеолог стоял перед ведьмой, и та подозрительно измеряла юношу полуслепыми бельмами, в которых читалось откровенное беспокойство и недоумение. Юноша напоминал застарелый страх. Но где и когда этот страх взял над ней власть, Двуликая не могла припомнить. Белые волосы над черным лбом стояли дыбом. Забитые пещерной грязью когти впились в морщины горла, и из глубоких разрезов кожи вытекала зеленая слизь.
– Ты моя мать! – Андрей подошел вплотную и обнял костлявые плечи. – Ты моя мама, Гюльнара!
Слезы сына упали ведьме на обнаженную тощую грудь, обожгли огнем, и Двуликая преобразилась. Седые пряди заплелись в косы цвета вороньего крыла, согбенный стан выпрямился, и на Андрея глянули помолодевшие бесконечно усталые глаза.
– Андрюшенька! – выдохнула Гюльнара и повалилась без чувств.
– Мама, очнись! – Андрей огляделся и заметил крошечную лужицу воды под ногами. Смочив пальцы, юноша обрызгал каплями влаги дорогое лицо. – Где Белый дух, мама? Город пожирает Зло, гибнут невинные, надо спешить! Где сестра Духа? Где меч?
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– Прочь, нечисть! – цикнул Андрей на музыкальное сопровождение ведьминского шабаша и окропил водой из лужицы лицо матери еще раз.
– Не трать воду, сынок! – Открыла глаза Гюльнара. – Она только с виду вода. В самделе она – само Равнодушие, вода забвения. То, к чему пришли Хозяин и его сестра, стало водой. Они обрели Равнодушие…– Истонченная рука указала в покрытый трещинами пол. – Им нет сейчас дела до нужд Матери-Земли.
– Кто отведет Зло? – ошарашено спросил юноша. – Город гибнет! Я видел умерших!
– Я! – вздохнула Гюльнара совершенно печально. – Я стану Матерью ведьм, сынок, и нет мне за себя прощения. – Коричневые морщинки под крыльями носа посветлели от слез.
– Ты не виновата в моей глупости, мама! Надо что-то придумать? Я не хочу потерять тебя еще раз! Это несправедливо к нам обоим!
Андрей заметался по гроту из угла в угол. Белый пар заполнил грот, и юноша вдруг начал таять на глазах. Гюльнара смотрела на сына и молча плакала.
– Я нашел решение! – потянуло гнилой сыростью из тумана. – Не плачь, мама и жди! Я скоро вернусь!
Гюльнаре показалось, что туман рассеивается, но скоро она поняла, белое облако, поглотившее сына, втягивают зияющие чернотой трещины стен и пола.
– Ты погибнешь! Вернись, Андрюшенька! Недолго видеться осталось... Вернись! – Туман в гроте Матери ведьм рассосался без остатка...
21
Анька проснулась и зябко повела плечами. Зашуршал полиэтилен.
– Кто-то укрыл меня?! – Анька приподняла голову и тотчас уронила ее на жесткий узелок из барахла, заменяющий девушке подушку. Резкое движение отозвалось болью в затылке и звоном в ушах. Глаза, правда, успели выхватить из тусклого света беспорядок на столе и белый сверток с гитарой. – И гитару укрыли... Так это же тот парень в белом! Белый! Белый спелеолог!!! Вот почему он исчез в мгновение ока! Не захотел встречаться с ребятами. А я, дура пьяная, не сообразила! – Открытие иссушило язык до неприятной колючей шероховатости: – Ой, как пить хочется! – Пьяная ночь прорезывались сквозь пелену забытья с грохотом рисунка под руками чеканщика.
– Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха! – Ну вот, сумасшествие продолжается, – пробубнила Анька и, не покидая гостеприимного тепла пленки, потянулась к бутылке. – От чего заболела, тем и лечись, милая. Ребята теперь за алкоголицу примут и будут-ик правы! – Жидкость растеклась по телу горячим бальзамом, Анька повеселела. – Ребята сказали, что приползут часа через четыре. Пора прибраться и откочевать в “шизик”. Со светом мне и черт не брат! Праздник продолжается темноте назло!
... Никогда в пещере мы не блу-у-дим
Спирт в пещере мы всегда добу-у-дем.
Нам Кремля заблеванные стены
Не заменят никогда систе-е-мы
Не заменят никогда систе-е-мы.
Ля-ля-ля-ля! Буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль, буль-буль!..
Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Через двадцать минут с гитарой в руке и транспортником через плечо Анька стояла перед заспанной оравой ребятни в гроте “Геошизика”.
– Хотите верьте, хотите нет, я видела Белого спелеолога! – заявила она от порога. – И мы с ним отмечали мой день рождения! А потом мы пели, а с-сейчас я чаю хочу, во рту, словно кошки накакали… – Новости сыпались на ребятню камнепадом: как она застряла, потом видела в темноте, как сперепугу залаяла собакой, как вошел Белый и...
– Ты перекуси, Малышка, по-настоящему! Чай он, конечно, не плохо. Ешь вода, пей вода, какать будешь никогда. Солнце, воздух и вода” – и это не плохо, но яйца, мясо и колбаса – дело не менее важное, – вклинился, наконец, в сбивчивую скороговорку гостеприимный руководитель. – Мы наденем каски и, раз не хватило сил попасть к торжеству вовремя, отработаем участие с должным усердием. Сколько раз, говоришь, ты надувала милых родственников, чтобы удрать под землю?
– Без счета и без сожаления, – промямлила именинница, уминая халявный бутерброд с колбасой и сыром под вчерашний чай с мятой. – Они уверены, что я у подруги день рождения отмечаю.
– Поздравляем, поздравляем, поздравляем! – сыпалось со всех сторон.
22
Сержант, Голодный и Пегий услыхали разворошенный Анькой улей метров за сто до “Шизика”, от продолговатого зала “Елки”.
“ Снова ты бежишь из дома,
Извела тебя истома”
И тоска по миру чуткой тишины.
Снова мчат тебя колеса,
Снова поезд вдаль уносит,
И бежит за электричкой серп луны”.
Там в подземных переходах,
Где всегда одна погода,
Ждет тебя знакомый с детства мрачный мир.
“Кто там не бывал, не рисковал,
Тот сам себя не испытал”
И не пил хрустальных речек эликсир.
Сталактиты, сталагмиты,
Сланцы, гипсы, аммониты
Изукрашены причудливой резьбой.
Шкуродеры, водопады
И каскадов перепады
Миг удачи... и захочется домой.
Натаскалась, нанырялась,
Вдосталь грязи нахлебалась...
Отлегло, и можно вновь в обратный путь.
И поешь:
– Я не забуду ни усталость, ни простуду,
А как к Свету шла сквозь каменную жуть.
– Я пою, что не забуду ни усталость, ни простуду, а как к Свету шла сквозь каменную жуть. Начало чьё? И Высоцкий… все славно вплетается.
Анька хлопала в ладоши, подпевала и ела. Ее праздник дня рождения удался на славу, он продолжался, и она была счастлива.
– Поздравляем, поздравляем! Счастья, радости желаем...
– А мы еще лазить пойдем?
– А в “крокодила” будем играть?
– А сказка будет?
– Давайте еще попоем...
– Вначале поставим воду для чая...
– Начпрод, куда заварку положил?.. А сахар?..
– Кто спер мои батарейки? Признавайся, пока по шее не получил!
– А, кроме нас, есть кто в пещере? На родник ходили, в журнал смотрели?
– Хватит базарить! Давайте еще споем!
Вопросы и ответы, рассказы и советы,
взаимные приветы для тех, кто не пришел...
И чай, и тары-бары, и перезвон гитары,
щемящий и тревожный про тех, кто не дошел.
– Никитскую “Боксанскую”!
– Подыграй, Анюта...
– Потом настоящую! Здоровская песня!
– Тихо, козлы! Начали!
Там, где ночь навечно поселилась,
Свечи теплым огоньком горят.
Темнота пугливо расступилась,
Пропустив отчаянных ребят.
Нам давно пещеры стали домом,
Не страшны обвалов “города”
Каждый из отряда – спелеолог,
Преданный пещерам навсегда.
Помнишь, дружище, как вспыхнул вдруг бензин.
Помнишь, как без света в темноте бродил.
Помнишь “Чертов шкурник” и за ним завал.
Помнишь, как на помощь я тебя позвал…
– Помнишь, дружище...
– В “крокодила”, в “крокодила” сыграем!
– В “мафию”! Я буду, комиссар Катани!
– В “крокодила” интересней! Давайте разделяться на команды...
– Чай разлил, обалдуй!..
Анькин праздник продолжался. А черная туча в сорока километрах от Анькиного восторга продолжала неторопливо вылизывать город. «Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
23
То, что сейчас тянула из последних сил Гюльнара своими веточками-руками, продолжая по привычке называть сыном, было страшно тяжелым, и без натяжки смахивало на холодец. Тот самый холодец, что у нее не получился к их последнему Рождеству.
– Постриги копыта у кобылы и перевари! – посоветовал муж, скрывая ехидную усмешку.
– У коровы еще можно отпилить рога, – вторил отцу Андрейка.
А она злилась и обзывала ерничающих мужиков распоследними словами. В четверть голоса, разумеется. Она считала себя современной женщиной, но “восток” наложил на поведение Гюльнары необратимый отпечаток почитания мужчины. Во всяком случае, внешне.
Где то счастливое время? С каким удовольствием повернула бы его вспять, чтобы ни за какие деньги не повторить тех страшных слов, что сошли у нее с языка из-за какой-то паршивой кастрюли неудавшегося к Рождеству бульона!
Тело, что волокла Гюльнара на Красную тропу, оплыло и, казалось, вот-вот растечется по штольне огромной грязной лужей. Нос, губы, щеки, даже уши сына набухли водой, касаясь оттянутых к полу прозрачных ног-пузырей, огромных, точно каменные жернова на мельнице ее отца.
Ее, совсем юную, до самого отъезда на Кавказ прозывали “мельничихой”. И замужество не помогло. “Мельничиха” для сельского жителя звучит благозвучнее малопонятного “геологиня”. “Моя Геологиня, Геологиня, Геологиня, – шептал ей муж в жаркие ночи. Но, понятно, кроме нее тех горячих слов никто никогда не слыхал. О Боже, как далеко ушло то сладкое время!
Она тащила сына, боясь расплескать его. Боялась порвать пленку ртути перекатывающихся мышц о бесконечные обломки известняка и расщепы столбов продавленной временем кровли. Раздутые кисти рук ее Андрюшеньки волочились двумя отливающими серебром придатками, цепляясь за пожелтевший от избытка серы прокисший камень заброшенных штреков. Они лениво переваливались с боку на бок по склизкой глине, а разбухшие до невозможности колени, не выдерживая тяжести тела, то и дело “протыкались” талыми льдинками голеней до самых, плывущих перезрелым тестом, тазобедренных суставов.
– Веди... на... Красную... тропу, мать!
Это были последние разумные слова, после того как густой туман выполз из щелей грота Матери ведьм и сформировался в жалкое подобие мыслящего существа. Потом Андрюшка потерял интерес к происходящему: глаза заполонила вода, а речь перестала быть сколько-нибудь связной.
За годы жизни под землей ни Гюльнаре, ни ведьме Двуликой Красная тропа по ее воле не встречалась ни разу. Тропа была всегда, она пронизывала невидимым стержнем все подземелья мира. Но тропа не замечала ее.
– Не для всех открывается вход в Око Дьявола, – говорили подруги Двуликой, случись разговору зайти о тайнах пещер.
“Вот и Белый дух про Тропу сказал. И в самделе, Хозяин единственный, кто знал про Тропу все. И не только знал. Он, да ее Андрюшенька имели к Тропе самое прямое отношение... А теперь Хозяин и его сестра здесь в ее сыне, и сын велел войти в огненную тайну”.
Гюльнара тянула сына, не думая о последствиях своей тяжкой работы. Она тянула и стонала от непосильного груза. Она выла волком, поднимая живой кисель, когда тот выскальзывал из пальцев и колыхался перед нею, потерявшим форму и готовым лопнуть пузырем. Она тянула, стонала и верила, верила, верила, что все обойдется и все будет хорошо.
Малиновый свет мелькнул за поворотом, Гюльнара в который раз не удержала ношу, упала на пахнущий разрытой могилой пол и заплакала. Она растратила последние силы. «Око Дьявола» высветилось из мрака совсем близко, и не стало сил к нему подойти.
24
От простого – к сложному. Фишт – гора серьезная, и тренер Ибрагимов рисковать не хотел. Естественные ванночки у верхнего входа оказались заполненными водой.
“Прелестно! – Наличие двух лужиц означало, что сифон двумястами метров ниже полон воды. – Будем нырять. Превосходная тренировка!”
Группа натянула гидравлику, проверила свет и пошла, сохраняя оговоренную очередность. Крутой спуск с резкими перепадами высоты от обвалившихся многотонных глыб преодолели в считанные минуты. Хотелось по глиняному откосу подняться к залу “Люстры” с его каменной резьбой потолка и частоколом мелких сталактитов и сталагмитов. Так соревнования не за горами. “Красота подождет! В начале, – дело!”
– Кто здесь?!
– У сифона покойник!
Возглас переднего и сообщение по цепочке прозвучали практически одновременно. Пятерка спелеологов, освобождая место руководителю на узком берегу крохотного подземного озерка, не без колебаний, вышла на отмель перед сифоном. Причину заминки перед водоемом будущих чемпионов Ибрагимов вычислил загодя наверху. Она была им запрограммирована! Зеркальная поверхность отмели перед труднопроходимым участком маршрута, отражая подсвеченный фонарями высокий потолок, должна была показаться ребятам бездонным колодцем. На самом деле, вода едва укрывала высокие подошвы вибрамов. Перед входом в сифон у группы проявились сообразительность, решительность и осторожность. “Прекрасно!”
Старик в полинявшем до серого однотонного цвета ватнике сидел перед отмелью совершенно неподвижно и как-то очень прямо. В бытность рабочим геологической партии подобную прямую осанку, с выпяченной колесом грудью, Ибрагимов встречал у заиндевевшего от военных годин конюха деда Ивана, по слухам, престарелого гвардейца двора Его Императорского Величества.
Застрявший у сифона дед не ответил на приветствие, скорее, и не заметил притихших парней как, впрочем, и его, Ибрагимова, сумбурных предложений к контакту. Глаза высохшего до костей тела были открыты, тощие ладони лежали на острых коленях, прикрывая дыры на белых то ли портках, то ли кальсонах.
– С дедом разберемся на обратном пути. Прекрасно поняли, чемпионы? Работаем по схеме!
Последние слова тренера прозвучали приказом. Развернувшись лицом к обводненной щели, группа приступила к штурму сифона. Ибрагимов снял с плеча аккуратный транспортник и извлек на свет запасной фонарь. Он не был бы Ибрагимовым, мастером спорта и тренером, позволяя группе отвлекаться по пустякам.
– Держи! – Пластмассовый корпус с плетеным капроновым ремешком для переноски и отражателем величиной с чайное блюдце улегся в тесную ложбину между руками. Опытный глаз моментально оценил обстановку, выделив главное. – И еще вот это! – Тренер, в который раз окинул взглядом крошечный зал перед сифоном (у деда ни котомки, ни хотя бы свертка) достал и развернул фольгу: бутерброд с ветчиной, – достаточный перекус отощавшему посетителю пещеры до их возвращения.
Замыкающий от “чемпионов” оглянулся и скрылся в сифоне.
– Твое здоровье, дед! – Изогнутая сталь фляжки, извлеченной из застегнутого на молнию нагрудного кармана, разбросала по стенам грота дугу галогеновой тренерской лампы и в мгновение ока исчезла, глухо царапнув замок нагрудного кармана. – Укрр... гм, гм...
От величественного “Египетского кольца” с пагодами, люстрами и занавесями натеков через узкий лаз протолкнулись в длинный “Зал гномов” и оказались перед ступенчатой вертикалью “Кабаньего лаза”.
– Ознакомьтесь, чемпионы! Завтра по этому колодцу вы будете спускаться вот на это же самое место. Здесь пятьдесят метров. Чистое скалолазание. Страховка веревкой. Прекрасно! – Ибрагимов посмотрел на часы. – А сейчас без задержки возвращаемся. Перекус в “Египте”, и снова к сифону.
– Дайте закурить, ребятки!
Длиннобородый старик в белом балахоне вышел из неприметной ниши.
– Здесь курю я один! – Ибрагимов протянул старику помятую пачку “Кэмэла”. Тренер мог поклясться, ниша не имела не то чтобы выхода, – трещины.
– И пьешь в системе!
Неизвестный с наслаждением пустил дым через ноздри.
– Тебе что за дело? Не на чужие.
– За хамство, могу не выпустить! – сверкающие угли из чащи насупленных бровей пробуравили узкий тренерский лоб.
Стриженый затылок Ибрагимова обожгло огнем.
– Прости, Белый Гриша! – спохватился будущий заслуженный мастер и тренер, сообразив с кем, имеет дело. Дух Воронцовской пещеры, он же, Белый Гриша, подобно собратьям в любом подземелье, по слухам охотно прощал оплошность, стоило перед ним извиниться. – Прости! Вот свечку тебе забыли поставить...
– И хорошего человека бросил! – Белый Гриша запустил тугую струю дыма в камин “Кабаньего лаза”. – Донесете парня до Тропы! Дальше не ваша забота... Я подскажу…– Привидение растворилось в нише.
– Куда он подевался? – загомонила молодежь, недоумевая.
– Бегом на выход, бандиты! Перекус наверху. Он проверит! Прекрасно, черт нас всех побери!
Двухчасовой переход до застрявшего возле сифона старика перепуганная взъерошенным видом начальника команда пробежала за тридцать четыре минуты...
– Брлюм, тук! Брлюм, тук! Брлюм, тук!
Неизменно стукаясь касками о висящий над зеркалом воды “анальгин”, группа Ибрагимова проходила сифон у ног мумии.
Старик сидел все так же прямо, вперив невидящий взор в стену напротив. Белый Гриша выплыл из трещины за его спиной.
– Кода, тому четверть века, парню исполнилось тридцать семь (Дух так и сказал “кода”) в системе потерялся его сын. Он ищет его... вы задержали встречу на два с половиной часа, а сын в серьезной переделке, его мать задыхается без помощи. Несите отца к залу “Люстры” и уходите бегом, не оглядываясь! Красная тропа не для вас! Знакомые ли, чужие голоса будут звать... Дуйте наверх, что есть силы. Отдохнете потом.
– А если я оглянусь?.. Прости, Белый Гриша, свинячье любопытство. – Невысокий горбоносый паренек побледнел от волнения, но спросил не без задора и глядел смело.
– В мир с Тропы не возвращаются... – прошелестело сухим листом за стеной.
Старик оказался легким, как перышко...
25
Черная туча загустела. Теперь от нее к городу тянулось множество истекающих рыжим ядом языков. “Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
“... в результате взрыва сгорел хозяин квартиры дома № 13...”
“... возле своего подъезда убит президент фирмы...”
“... пьяный отец зарезал жену и двух малолетних детей...”
“... массовое отравление грибами...”
“... списки жертв катастрофы уточняются...”
“... опознавших, просьба сообщить по телефону...”
Газеты города верстали черные заголовки черных сенсаций завтрашнего дня гнусными жирными буквами.
“Эй, ха-ха! Эй, ха-ха! Эй, ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
26
– Батя, расскажи сказку.
– Да вы все позасыпаете, стоит мне начать.
“Старый хрен”, по определению Белого спелеолога, завернулся в потрепанный спальник “полуперо”. Внимательные маленькие глазки обвели грот оценивающим обстановку коротким росчерком. Трое или четверо ребят уснули, свернувшись калачиком и натянув на глаза разноцветные спортивные шапочки.
Тускло горела вставленная в горлышко бутылки свеча. Особенная тишина подземелья звенела в ушах, и сонно блюмкал за стеной из тонких бревен неутомимый водокап. Опыт походов подсказывал: во избежание шума при отходе ко сну оставшихся пятнадцати горлопанов, полезно отвлечь интересной историей.
– Расскажи, Батя! – деланно капризно загундосил перворазник Лешка, тот самый черноглазый мальчишка с круто вздернутым носиком, тот самый неуемный весельчак, что в лихую для себя годину попался на глаза Белого спелеолога. Предчувствия не мучили осиротевшего огольца. Просто тишина и непривычная обстановка явно щекотали нервы, и закрывать глаза ему было страшновато.
– Тогда слушайте “Про Рысь”. Сказке лет пять, но после сегодняшних Анькиных приключений я начал понимать невыдуманную историю совсем по-другому. И чтобы ни гу-гу! С одной стороны, мне трудно говорить, когда перебивают. С другой, работает закон туризма по отношению к спящим. День рождения Малышки прошел. Отсыпайтесь! Утром собираемся и, не позднее 12.30-ти, выбрасываемся... И давайте договоримся: не канючить без конца, где правда, где вымысел. Это сказка... Те, кто уснет, узнает продолжение завтра...
– Тихо... тихо... Рассказывает... Тихо... – полетели шепотки из темных углов.
Обсуждения Белый дух