Тропа не вела. Она тащила, не давая присесть или остановиться. Красный, реже малиновый или бордовый свет прорывался широкими полосами извне и вызывал в висках ломоту, стоило повернуть голову в робкой попытке осмотреться. Боковым зрением Григорий улавливал, что бежит по тоннелю из бесчисленного количества состыкованных грудных частей выпотрошенных мясных туш зверей великанов. Белые округлые пятна позвонков мелькали под ногами, сливаясь впереди в сплошную опалесцирующую цепь, а грудина над головой раскосыми лучами прозрачного сияния напоминала ствол уложенной на бок кровоточащей елки. Григорий бежал и не видел конца своего ужасного пути.
– Гришенька, помоги, помоги нам!
Его Гюльнара звала на помощь из загустевшего по левую руку облака бурого тумана! Григорий, не раздумывая, прыгнул влево, рискуя свернуть шею, окажись он вдруг на краю пропасти. Но звала Гюльнара, звала не за себя, она просила за... Сердце затрепетало. Неужели!.. Григорий приоткрыл рот, чтобы снять сомнения, но тотчас прикусил язык, испугавшись вопроса и оберегая надежду от горечи разочарования. Не останавливаясь, одним махом бывший геолог преодолел призрачную пелену мрака.
Под гнилыми опорами штрека, где воздух казался густой взвесью коричневой трухи и сизых паров влаги, колыхалась внушительных размеров лепешка из серебристого металла. Лепешка жила: она дышала и тянулась к нему двумя истончающимися рогульками. Григорий прянул в сторону.
– Гришенька! – Оголенные по плечи руки-хворостины выскользнули из коричневого тумана и обвились вокруг его усохшей шеи. – Это в самделе наш сыночек, Гришенька. Ему надо на Тропу!.. Сил нет!..
Гюльнара отпустила мужа и ухватилась своими иссушенными стебельками за серебристый отросток. Под потухшими глазами жены лежали серые тени. Губы оставались по-детски пухлыми, но зубы, стоило Гюльнаре приоткрыть рот, испугали Григория незнакомым хищным оскалом. Они были острые, кривые и цвета гнилой соломы. Это были... зубы вампира, страшные в своей постоянной жажде живой плоти, истекающие желто-зеленой пенной слизью.
– Быстрее, Гришенька! Андрюшенька говорил “Красная тропа спасет”. Это его рученьки, Гришенька!
Григорий потянул за отросток и почувствовал упругую неподатливость. Поплевав по-мужицки на руки, Григорий приподнял отросток, натужно крякнул и с подседом взвалил ношу на плечо. Тяжесть пригнула к земле, он расставил ноги пошире, остерегаясь, однако, сгибать их... и пошел...
Гюльнара тянула свой отросток, пятясь, упираясь в неровности пола дрожащими от напряжения костлявыми ногами.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Давно ли они распевали эту веселую песенку про Белого спелеолога, не придавая словам ровно никакого значения. Упругая масса за спиной сдвинулась, поползла, и Григорий понял, передышки не будет. На вторую попытку у него просто не хватит сил.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Тяжесть скользила, однако силы терялись неправдоподобно быстро. Минута, две, пятнадцать?.. Время для Григория измерялось шагами и тем, не пройденным расстоянием до прозрачного рубинового света впереди.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Отчаянное усилие взрывалось в позвоночнике приступами боли. Дыхание сделалось коротким, взахлеб. С лица и между пальцами рук сочились горькие соленые капли... И вдруг тяжесть спала.
Григорий испуганно оглянулся, предполагая худшее. Безвольные плети, сделавшись жесткими, выскользнули из захвата и сами тянулись к Тропе, кроша бордовый край длинными крючьями своих ртутных пальцев. Скрежетал камень. Жидкий металл переливался на Тропу, а малиновый свет сделался невыносимым. Григорий застонал, смеживая веки от новой боли.
– Ата! Отец!
– Гришенька, Андрейка!
Голоса всколыхнули волну отчаяния. Глазам сделалось нестерпимо горячо. Григорий робко заморгал, страшась рокового удара судьбы. Сквозь пелену слез он различил неясные тени. Тени расплывались, тянули к нему руки, смеялись и плакали... Наконец он понял, что сжимает в объятиях самые дорогие существа.
2
Они стояли на Тропе. Рубиновый свет приобрел прозрачность солнечного весеннего утра. В нестерпимой сини неба белыми куполами вспыхнули заснеженные пирамиды гор, а умытая дождем зелень знакомых чайных плантаций оказалась под ногами, точно летели они надо всем этим великолепием хрустальных красок природы. И там, где ближнее поле упиралось в кромку соснового бора, сквозь частокол прямых мачт молодых сосенок просвечивали побеленные известью стены их небольшого горного хуторка.
Они стояли в красно-оранжевой части спектра, а Тропа перед ними выстилалась алой проекцией уносящейся в небо дуги Ра. Гомон детских голосов заставил Григория оглянуться. В просторной открытой ветрам и солнцу долине туристическая группа под руководящие окрики сутулого перца штурмовала естественный брод разбухшей после дождя горной речушки. Трое или четверо старших ребят уже перебрались через бурлящий поток. Сбросив рюкзаки в траву рядом с яичным желтком дороги, они, рискуя соскользнуть в воду, протягивали застрявшим на середине товарищам самодельные альпенштоки.
– Присмотрись-ка, сынок! Нет среди них тех, что тебя раненого бросили в колодце Очажного?
– Старший? Нет, не тот. А присматривать за “шустриками” с этой минуты твоя забота, ата! Воронцовские лабиринты – твоя вотчина!
Григорий вздрогнул. Красная тропа тянулась сквозь лес и пологий отрог Фишта, мимо дороги на перевал. И он вдруг осознал, что ему достаточно шагнуть, чтобы оказаться в сырой глубине горы. Голова загудела набатным колоколом, а мозг, казалось, заискрил и больно заворочался, мешая сосредоточиться на промелькнувшей мотыльком очень важной мысли... И еще этот изменившийся голос сына? Он вдруг стал настолько мощного тембра, что вызвал у него, бывалого геолога, ощущение щекотки в области живота.
– Мы живы? – только и нашелся спросить Григорий, отыскивая напряженным взором знакомые черты в стоящем перед ним стройном мужчине в серебряных латах и прекрасной казашке в песцовой мантии до земли.
– Ты бежал по Тропе, ата, и каждый твой шаг был днем пребывания во мраке...
– Мы переступили порог смерти во второй раз, Гришенька! Мы переродились. Ты, Гришенька, себя не видишь. Ты теперь совсем, совсем другой. – Мелодичный голосок его Гюльнары убаюкивал как в то горькое время, когда они вернулась из пещеры без сына, а он свалился почти без памяти в горячке.
И еще, Григорий ощутил это каждой клеточкой набирающего молодую силу тела, что его вдруг потянуло за той группой туристов, благополучно перебравшихся через брод и сейчас медленно ползущих вверх по яичной дороге. Потянуло туда, где рядом с ними, сквозь лес и горы, алеет прямая стрела Тропы иного бытия – его, Белого Гриши, новой судьбы.
– А кто теперь вы? Что будете делать вы? Мы встретимся?
– Мы обязательно встретимся, ата, и еще много раз вернемся в мое детство. Для этого тебе больше не придется носиться бегом по Тропе. Я обещаю. А кем мы теперь стали, ты сам, ата, сообразишь через минуту-другую.
– Трудное время. Боюсь скорой встречи не получиться, – вздохнула обновленная плотью молодой казашки Мать ведьм. Помнишь, кем я была для тебя в миру, сынок? Твой черед войти ко мне с мечом!
– Этого нельзя допустить, мама... Это страшно! Когда я узнал, что моя карма, убить сестру.… Через четыреста лет все повторится снова.… Нет, не могу! Язык не поворачивается! – ответил Андрейка очень тихо, неуловимо приобретая “египетские” черты лица прежнего Белого духа. – Я буду искать и найду другой путь перевоплощения! Есть надежда... Подсказка наверняка записана в древних книгах, что покоятся в пещерах северных хребтов под водой. Ты геолог, ата, ты знаешь те горы.
– Ты говоришь о горах Гипербореи?
– О них, ата.
– Ты веришь, что когда-то ось Матери-Земли повернулась?
– Да, ата. Не один раз! И я читал, что до атлантов Землю населяли другие разумные существа – гиганты бореи? Сыны урагана. В те времена могли выжить только подобные бореям мыслящие существа, состязаясь в силе с динозаврами, а умом с жестокими условиями горячей планеты. Они были разумны, но внешне выглядели одетыми в роговой панцирь страшилищами. Спустя тысячи лет появились атланты. Бореев создавали для битвы. Атлантов – для победы. Ты понимаешь, ата: выиграть битву, не означает победить! Победить одной силой нельзя.
– Кто и для каких битв создал бореев, сынок? – заинтригованно спросила Мать ведьм. – Я видела бореев. Тропа многое может показать тем, кто по ней идет... Но в твоем рассказе проступили сущности, более могучие, чем бореи и атланты вместе взятые.
– Такие же, как ты матери – они и есть те самые могучие на Земле сущности, – рассмеялся Белый дух. – А, если серьезно, то не знаю. И, пора уходить! Радуга размывается солнцем, Тропа тает. Для вас в запасе всего ничего.
Небо продолжало оставаться безмятежно-ясным. Туристы прошли первый тягун и отдыхали, устилая бивак конфетными фантиками. А сквозь рубиновое марево Тропы отчетливо проступили светлые вертикальные полосы “мясного” костяка стен.
– Я думаю, мы вправе предположить наличие планет-фантомов или миров с иной степенью разума, которому тесно в пространстве и времени, которое он занимает.
– Красная тропа хранит о бореях память, – вставила Гюльнара, никак не комментируя свои знания прошлого. – И далекие потомки бореев живы.
– Вполне может быть, – поддержал мать Белый дух. – Только прошло время, и атланты уступили место современным людям. В чем причина? Почему уходят цивилизации? Кто поручил нам хранить Живой камень, – колыбель разума на случай беды. Уж больно многими деяниями человек творит свою погибель! Когда закончится на Земле бесчеловечный эксперимент человека над самим собой?
– Когда люди впитают разум богов, сынок! А они способны на это. Но грядут новые жертвы, и божественный смысл их непостижим… – Голос матери пробился через сгустившуюся пелену алого марева. На Тропе стало тихо.
3
Туристы свернули бивак, подобрали и сожгли на костре мусор, не подозревая, что совершили мудрый шаг к благополучному окончанию похода.
Белый Гриша оценил старания ребятишек, походя. Духа пещеры сейчас интересовала не эта, а другая группа, что недавно прошла сифон под предводительством горбоносого алкаша. Будущие чемпионы не могли далеко уйти. Сейчас, после своего обновления, Белый Гриша вдруг уловил, совершенно особенный смысл в стародавнем происшествии. Для мальчишки Андрея – заблудиться в пещере памятным апрельским днем оказалось кармой, близился очередной цикл обновления Великих Духов, и Выбор был предрешен!
Он, Белый Гриша, в то время не мог себе представить всей широты размаха небывалого эксперимента таинственных и могучих сил Вселенной. В каменных книгах, что лежат: одна на “сцене Эстрадного зала”, другая – возле родника в глубине грота-гиганта “Прометея”, о смене поколений духов говорилось на такой тарабарщине, что черт ногу сломит.
…И войдет сын с мечом к сестре и матери своей, и разит их, и возродится, И будет так до скончания мысли…
Глубокими ночами во время весенних паводков, когда орды туристов боялись спускаться под землю и не отвлекали занудливым присутствием, он, Белый дух пещеры, листал заветные страницы, разбирая неподатливый текст значок за значком. В конце концов, он уловил туманный смысл пророчества на тот весенний день. Одного не мог понять, почему книга твердила о его сыне? Никакого сына у него, Духа пещеры, не было как, впрочем, не было и жены.
Сегодня все расставилось по своим полочкам... Но в тот далекий день начинающегося перерождения, он к горю отца и матери мальчишки отнесся, если не без сострадания, однако, спокойно. Обновленный Дух воронцовских пустот знал, – книги предсказали правду: ровно столько, сколько потребовалось, чтобы он в тот день остался в стороне.
4
– Сегодня не следует мешать судьбе! – Белый Гриша просочился сквозь серый камень родных владений поперек направления галерей и вышел наружу по другую сторону хребта. Расчет оправдался. “Чемпионы” Ибрагимова закончили дневку в “Прометее” у родниковой воды. Балагуря, с транспортниками через плечо они устремились к южному входу.
– А костер вы зря не потушили, ребятки, и мусор за собой могли б прибрать, не переломились! Заповедник кругом, глупыши, сплошные реликты, а вы…
Белый Гриша босой ногой притушил рдеющие рубинами угли и невидимой тенью поспешил за набравшей приличный ход группой. Юные спелеологи миновали верхний “Очажный”. Горбоносый тренер замыкал растянувшуюся по тропинке жидкую цепочку своих подопечных. Вдруг он приостановился, повернулся к черному провалу в скале и поднял руку, очевидно, намереваясь, подать команду “стой!”
– Концы начинают слипаться, – пробормотал под нос Белый Гриша.
То, что для Андрея он несколько минут тому назад определил как карму, этому горбоносому подонку тридцать лет назад предлагался выбор. Ему судьба предложила несложное испытание – он струсил и предал Жизнь... 5
– Пацан вылезет через Южный выход. Он местный. Там можно прелестно пройти, – твердил горбоносый нацмен, успокаивая дрожащих друзей.
– А вдруг он расшибся и без света? – подала голосок Слива.
– Убился, не орал бы! Подумай, чего отцу с матерью скажем? Заманили малолетку в пещеру? – поджал губы сердечком тощий очкарик.
– Нам объясняться с ментурой не хватало! И веревку зря оставили, лишняя улика, – лениво протянула “русалка”.
– Черт с ней с веревкой, рвем когти! Чем быстрее, тем лучше, – зло приказал чернявый... – А свет у него есть. Сам видел спички!
– Пр-р-релестно, господа! У вашего руководителя глюки начались! – Команды не последовало. Горбоносый отмахнулся поднятой рукой от Очажного. Замыкающий скрылся за кустами, и рука тренера скользнула за пазуху.
– Можно не спешить, Антошка тропу не потеряет! Да и Колян у очкарика растет – парень не промах. Сообразят, вдвоем не промажут. – Горбоносый достал серебристую фляжку, открутил пробку и с наслаждением вылил остатки “Лидии” на спирту в луженую глотку. – Мир праху, если тебе не повезло, парень! Главное, чтобы моя “русалочка” вот про это не узнала! – Ибрагимов перевернул фляжку и подставил под узкое с резьбой горлышко смуглую ладонь. Ладонь осталась сухой. – Чистая работа, – промычал Ибрагимов, пряча заветную посудину назад, в нагрудный карман. – А пацаны, и увидят, мамкам не скажут. Мужики растут у нас с очкариком. Кремни!
К чему будить во мне воспоминанья?
Что удалось с таким трудом... забыть.
И, верьте мне, минувшие страдания...
6
– Знать чуток подальше, – прошептал невидимый Ибрагимову Белый Гриша, прислоняясь к скале и прикрывая глаза. – Предупреждал я вас, неслухи, чтобы головами не крутили!
“Кремни” друг за дружкой перевалили зеленый взгорок. Тропинка круто вильнула влево, очевидно для того, чтобы народ не вытаптывал реликтовую цветущую пестрым разнотравьем лужайку.
– Пойдем напрямую, Колян! Группа маленькая, под горку как по воздуху.
– Зачем мять? Красиво, цветы... Давай обойдем по тропинке, Антон!
Черноглазый крепыш обернулся к своему длинноногому другу и цепко взял того под руку.
– Идем прямо! Ты и в пещере сдрейфил, Колян. Я оглянулся, а ты сдрейфил.
– Я тоже оглянулся! Твой отец так мне наподдал! Синяк теперь на заднице на всю жизнь... А там взаправду Красная тропа? Или ты врал, Антон? Мне страшно, если соврал! “Верхние люди” нас разлучат!..
Необъяснимая робость остановила на повороте, троих “чемпионов”, отставших от заговорившихся друзей, из-под ног за двумя лидерами заманчиво и ядовито зеленели росные колеи следов. Цветы под рифлеными подошвами вибрамов плакали молча, источая острый аромат кладбища. Антон и Колька прокладывали “сократ”.
Серые с желтыми крапинками зрачки друга вопрошающей жалостью достали Антона до самых печенок. От резкого медвяного духа першило в горле.
“Я будто стою на краю могилы... Почему небо сиреневое? Прозрачные горы, распахнутые глазищи Кольки и запахи... Они кричат “остановись”! – Прости! Я врал тебе, Колян. И всем врал! Нету никакой Красной тропы! Нету там ничего-о-о-о-о-о-о...
– А-а-а-а-а!..
– Не-е-ет! – потряс скалы раздирающий душу мужской вопль. – Не на-до-о!
Белый Гриша отделился от скалы, не обращая внимания на острые осколки камня под ногами, круто развернулся на голых пятках и, по-стариковски неторопливо, посеменил назад к “Прометею”. Он помнил неприметный секрет лужайки с цветами. Той самой лужайки на косогоре, что заканчивалась пятидесятиметровым провалом. Пестрый ковер разнотравья, обрамленного редкими кустами волчьей ягоды по обеим сторонам пропасти, укрывал роковой край от самого зоркого глаза. Местные жители знали кровавый секрет цветов. Их тропинка вилась в обход, стороной...
7
Мать ведьм заняла место в самом глубоком гроте катакомб. Расколовшаяся глыба усеяла вход обломками известняка желтого от примеси серы, превратив грот в просторный зал с удобным пологим спуском.
“Опять придется сильного человека звать. Пусть бросит на вход парочку плит с потолка. Неровен час, пропустят ведьмы, и какой-нибудь олух-спелеолух пожалует. Греха не оберешься”.
Силовые линии вспыхнули и окружили Мать ведьм змеями цветного огня. Робкие струйки света потянулись к трещинам пола. Красивая молодая женщина исчезла. Нелепое строение из небрежно поставленной на куб пирамиды выткалось из потерявшей облик человеческой плоти. В нацеленную на плоский потолок вершину опустился черный клин выпестанного в людской колыбели Зла. Мать ведьм испытала от черного прикосновения накопившейся беды неизъяснимое блаженство. Ее вычурное тело разлагало Зло на множество составляющих элементов: гордыню, ревность, зависть, тягу к сатанинскому выпендрежу и золотому тельцу... Через прозрачные дуги таинственной силы недобрые посылы стекали в сокровенные глубины кипящего материнского чрева... Тугая струя тьмы уплотнилась, ужесточая давление, но помолодевшее сердце вышло на режим и работало без перебоев: прием-отдача, прием-отдача, прием-отдача.
Зеленоглазая тварь выползла из штольни, приблизившись к Матери ведьм с глубоким реверансом.
“Нашего полку прибыло”, – подумала обновленная хозяйка грота. – Ты давно со двора, моя Двуликая преемница? Как там туча, не убывает? – Синяя рожа выставилась из куба и сложила губы кривым сердечком озабоченности.
– Не убывает, матушка. Почитай и город, и пригороды покрыла. – Зеленоглазая повторила реверанс, подумала и присела, зачем то, еще раз.
– Поскорее бы Андрюшенька возвращался. Может, и добудет ума? Не то, какой прок с его меча? У Зла голов, что колосьев в поле, мечом не посшибаешь...
Из куба высунулись узкие ладошки:
– Хлоп, хлоп!
Рядом с Зеленоглазой возникла гибкая фигурка цыганки.
– Поищите, милые, Сильного человека! Вдвоем искать вам сподручнее будет. Чую, здесь он сегодня. Старый камень развалился, а вход прикрыть надо! Неровен час, помешают...
Ведьмы присели в поклоне и исчезли в темноте штрека.
8
Первый снег засыпал подходы к “Никитам”. Тропинка к лазу в катакомбы смотрелась белой канавкой среди рыжих стеблей засохшего камыша.
– Спасибо, Дух пещеры! – кто вслух, кто про себя благодарили ребята невидимое существо, в существовании которого не сомневались, проталкиваясь к свету дня по осклизлым камням тесного выхода, свято веря в доброе его к себе расположение. “Батя” выбрался последним:
– Спасибо, Белый Никита! – дружно обернулись к небу перепачканные бурой глиной ладошки в традиционном заключительном аккорде.
С горы от входа съезжали на спине, кувыркаясь и всячески стараясь счистить с комбинезонов килограммы пещерной глины. Через минуту белый склон оказался в коричневых и черных полосах и пятнах.
– То ли еще будет, если снега не будет, – смеялся старший группы, обращая внимание ребят на обшарпанный грязными спинами склон со стороны реки. – Теперь понимаете, почему лазы под землю зимой разыскивать намного легче.
– А где теперь Двуликая? – спросил “Кедр”, стягивая с плеч извазюканный глиной комбез и забираясь следом за “Батей” в реку, чтобы отмыться от пропитавшей до глубины ноздрей грязи. Вчера они трое: его жердеподобный друг “Толстяк” и старательно притворяющийся пофигистом “Дема” получили посвящение в спелеологи. Сейчас “Кедр” искал повод щегольнуть своей “подземной” кличкой и не скупился на вопросы.
– А ты встречал одноликих людей, Женя? – вопросом на вопрос ответил старший, с наслаждением окатывая грудь и спину ледяной водой. – Вода вызывала ощущение легкого ожога. Кожа раскраснелась, и от нее повалил прозрачный парок. – Признаться честно, каждый из нас двуликий. Разница лишь в том, кому какая сторона предпочтительнее, когда мы общаемся друг с другом. Вот, с твоей точки зрения, я добрый или злой?
– Добрый, – поторопился потрафить старшему “Дема”. Он тоже залез в речку, но в отличие от примера руководителя, и Женьки, ограничился ополаскиванием рук и лица.
– Я добрый, пока ты, Сашок, не прищемил мне хвост. Те, кто проповедует о нашей с вами врожденной добродетели, врут. Мы все – двуликие от природы! Единство и борьба противоположностей – двигатель прогресса! Закон такой философский. А вас послушать, того, и выучили, что кричать: “Я! Да моя струя выше потолка!” А читаете по складам в девятом классе. Не понимаете, с какой болью шли к вам книготворцы, каким откровением хотели поделиться! Нет, вы не глупее писателя или автора учебника. Вы их поймете, стоит захотеть...
РП вышел на берег, промокнул майкой лицо, шею и не спеша, принялся одеваться. Старшие давно собрались и мяли сигареты, наблюдая за суетой “чайников”, разбросавших барахло по всему берегу. Наконец, сборы закончились.
– До автобуса сорок минут, – подсказал “Пегий”.
– Рюкзаки на плечи!
“Сержант” помог остроносому Лешке расправить на спине лямки и, не оглядываясь, зашагал по тропинке, что вдоль реки выводила к мосту.
9
– Не пойму я себя! С одной стороны, астрономия, и я люблю ее. С другой, тянет под землю, и тоже интересно!
Анька шагала по неудобной тропинке вдоль берега к автобусной остановке усталой мужской походкой. Стеганый футляр с гитарой и почти пустая котомка не отягощали плеч умудренной студенческим опытом пещерной халявщицы. Холодный воздух был не просто чист, а по-настоящему вкусен, и девушка с наслаждением втягивала в себя загустевшую от первого морозца непередаваемо сладкую свежесть.
– Вы, человек бальзаковского возраста, что лично Вас влечет под землю?
– Пытаюсь понять, стоит ли связывать будущее с кладбищем, – засмеялся старший спутник и руководитель похода молодежной группы.
– Нет, я спрашиваю серьезно? – Анька смотрела на собеседника чуточку хмуро с оттенком нетерпения в огромных распахнутых серым небом глазах.
– А я не совсем и шучу! – посерьезнел в свою очередь человек бальзаковских возрастных характеристик. – Теснота и сырость шкурников меня совершенно не привлекают! Я не тороплюсь к последнему приюту по вполне уважительной причине. С другой стороны, пещеры, – мое здоровье. Они не дают прокиснуть, заставляют работать тело на всю катушку.
– Вы ходите в пещеры по пословице: хочешь выжить, умей вертеться?
– Вертеться до седьмого пота, добавь. Вертеться, сбрасывая жир, убегая от остеохондроза с треклятыми болевыми синдромами... И риск, как профилактика смерти, вернее – жизни.
– Тогда действительно на кладбище не потянет, – улыбнулась девушка. – Беру на вооружение Ваш лозунг “Я туда не тороплюсь”!
– И то! Загадили кладбищами землю, дальше некуда! В глубокой старине был прекрасный обычай. Бренные останки обмывали и укладывали на костер, пепел пускали по Ветру. Вода омывает, Огонь очищает, Ветер удобряет поля. Чистенько, красиво, полезно! Я, когда пытаюсь представить Землю без кладбищ, – она у меня перед глазами залита солнцем! У меня не получается картинка пасмурной погоды. Помнишь песню “Журавли” с обратным видением?
– Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный... Холод, мрак, угрюмость, непогода, слякоть?..
– Изумительно точно! Тогда, как студентке, задам тебе вопрос “на засыпку”. По-моему, в ответе прозвучит первопричина настроения песни. Как бы ты назвала разлагающийся труп любого животного и место, отведенное под их скопление? – Собеседник намеренно прервал мысль, Анька приоткрыла рот, отвечая, но спутник угадал ответ девушки без слов и продолжил почти без остановки: – Правильно понимаешь, оно – падаль! А то, что остается от нас, чем лучше? Это надо додуматься до подобной дичи, годами приходить, изображая скорбь на свалку... падали. Тьфу! Один вонизм по периметру кладбищ чего стоит! Меня коробит от одной мысли... А душу, пожал-те, готовим в чистилище...
– Христианское лицемерие, Вы хотели сказать? Согласна! Древние славянские поверья лучше вписываются в понятия чистоты тела и духа. Кстати, за кладбищенские нечистоты, что вымываются грунтовыми водами в реки вплоть до моря или океана, будь на то моя воля, я бы наказывала на уровне тягчайших преступлений, – позволила себе перебить старшего Анька.
Заметив торчавшие из под снега сухие ветви прибрежного ивняка, Анька с хрустом отломила одну из них и одним движением набросала рисунок по свежей пороше. Руководитель остановился в задумчивости.
– В пещере ты, казалось, и речью не блистала… Я назвал бы твое художество, отрочица, детородным органом огромадных размеров.
– Или вариантом православного храма.… В разрезе, – хихикнула Анька, ее спутник речью “косил” под попа, но внешне несколько посуровел. – Я долго думала, чем могли ответить русские мастера на насаждаемую силой религию. – Она в свою очередь посерьезнела, но в глазищах продолжали метаться серые бесенята. – Правдоподобно?
– Может и насмешка... Но думается, дочь моя, в детородных формах православных храмов таиться не столько “хи-хи”, сколько промысел божий, указующий на важность плотской любви. Другой то возможности продлить себя у плоти нетути. Беречь ее значит надо, любовь, аки храм иже зеницу ока свово.
Анька, соглашаясь, кивнула.
– Есть и другое соображение, – удовлетворенный согласием спутницы, продолжил старший. – “Луковицы” на крышах церквей – символ огня свечи. Согласись, что пламя на окончании того органа, что ты изобразила, выглядит круто даже для поручика Ржевского.
– А почему бы ему, не символизировать огонь любви или страсти?
– Почему бы и нет, что в том плохого? – РП. оступился на скользком камне, но равновесие удержал. – В любых вариантах смысл великий.
Вышли к бетонному мостику над Рожаей. Небо над головой продолжало оставаться, ослепительно синим. Однако солнце успело укрыться в надвигающейся со стороны города грязно-серой пелене, и вода в окружении тонких черных стволов, убеленной по низу прибрежной рощи, смотрелась траурной дорогой из ниоткуда.
Стоило перевести взгляд вниз по течению, и гравюра мастера Природы, вызывающая чувство отрешенности, резко преображалась. Вода, правда, не изменила своего мрачного цвета скорби, но над сверкающим снеговыми искрами косогором стояли выкрашенные в желтую, зеленую и синюю краску дома, а закопченные кирпичные трубы дымили уютом. Рядом с пестрым штакетником палисадов, расчищая дорогу от волнистых сугробов, копошились люди…
Свежий снежок приятно похрустывал под ногами, говорить на подъеме, по туристической привычке, не хотелось, да и многочисленные, укрытые до краев белым пухом, глубокие колдобины к беседе не располагали. Некоторое время шли молча. Молодежь давно выбралась к остановке и, пользуясь резервом времени до подхода автобуса, атаковала небольшой продуктовый магазинчик.
– Газировка, кефир, конфеты, печенье... Дома детвору не кормят!
– Ничегошеньки Вы, “Батя”, не понимаете! Вдали от дома, козявка из носа во сто крат вкуснее! – засмеялась девушка.
…Наша морда пухнет год от года,
Без пещеры по фигу свобо-о-да!
Без пещеры по фигу свобо-о-да!
Ля-ля-ля-ля-ля! Буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль!
Анька поперхнулась слюнями и вынуждена была прокашляться.
– А с Вашим мнением о кладбищах... Нет труда, подсчитать, на Земле примерно шесть миллиардов человек, длина экватора сорок тысяч километров. Грубо: каждому потребуется, со временем, два на один метр, следовательно, экватор можно обернуть подобной “лентой” двести пятьдесят раз. Выводы можно сделать в задании на дом... – Заметив возле дверей магазина снимающих рюкзаки старших, Анька, не изменяя темпа движения, направилась к ним. – Что касается души, то она в воде не тонет, в огне не горит, ветром не разносится. Когда душа сидит в нашем теле, мы – Человеки, будь мы крокодилами с виду. А тело без души, обидно не обидно, а и вправду падаль!
– Следовательно, как принято говорить в вашем верхнем учебном заведении: все, что мы храним на кладбищах под звуки слез и оркестров – самой Природой уравнено с продавшим душу дьяволу и равно?..
– Падали! Браво, новой аксиоме! – засмеялась Анька и скрылась за тяжело скрипнувшей дверью. Философия философией, а халяву упустить, – грех, не подлежащий отпущению!
Пожилой муж приостановился, раздумывая, не последовать ли и ему примеру молодежи, как дверные пружины вновь с хрустом скрипнули, а на пороге появились “Сержант” и “Пегий”.
– Это тебе, отец. – “Сержант” вытащил из кармана темную бутылку шестого номера “Балтики”. – Пиво не очень холодное, самый раз на свежем воздухе.
– Вот за это спасибо! Мне самому не хотелось толкаться у прилавка. Воздух – чудо! Себя, надеюсь, не обидели?
– Не обидели, – улыбнулся “Пегий” своей мягкой улыбкой. – Голодный вмиг доставит.
– Скрип-хлоп! – Нехитрое предсказание “Пегого” сбылось.
– Отец, а у меня в пещере сон повторился, – задумчиво сказал Сергей или “Сержант” по подземелью. – С некоторыми вариантами, но снова про ведьм. Я раз пять прокрутил его, пока мы собирались к выброске, и до сих пор он не выходит у меня из головы.
– Почему бы не послушать? Расскажи!
10
– Двуликая и молоденькая цыганочка меня встретили в системе и привели к Матери ведьм. Я опять превратился в четырехпалого великана-воина в панцире из роговых пластин. В прошлом сне я закрыл вход в ее грот толстой плитой... Плита упала и раскололась. В этом сне я обрушил часть потолка штрека и запечатал колодец намертво. Я не очень присматривался, но ведьмы, что меня сопровождали другие: Двуликая в прошлых снах была похожа на казашку. Теперь Двуликая – белокурая зеленоглазка, и движется плавно, как морская волна. А ее подруга – цыганочка. В прошлых снах они не показывались.
– Ты что-то про бомжей нам с Валькой рассказывал, пока шли к магазину, – подсказал другу Ромка, он же “Голодный”.
– Да, отец! На обратном пути ведьмы меня привели в какой-то подвал. Не в сам подвал, а будто мы глядели в него из пещеры. Там трубы, вентили, столик из ящиков, кушетка... и два облезлых мужика сидят за бутылкой. Оба седые. Один похож на кавказца, второй, на ощипанного интеллигента в очках: слово скажет, и губы сердечком складывает. А вино, точно помню, “Лидия”, и колбаса ливерная на газетке порезана ломтями в два пальца толщиной. Разлили вино по битым пивным кружкам, и похожий на кавказца говорит: – Прелестно, черт возьми! Помянем, хлюпик, наших дур и ребятишек! Земля им пухом...
– За дур можно и по морде... – выпятился очкастый. Синее с красными прожилками сердечко под носом трясется, руки дрожат, а вино разливается и бежит по рукавам кровь кровью. Он свою кружку двумя руками держал.
– Нормальные, – говорит горбоносый, – с девятого этажа не кидаются. За руки взялись, видишь ли, им вместе приспичило... А нам легко? Тебе легко? Только-только в люди выбились... Ну да… мир праху... Бог простит...
– А я не прощу! Тебя, нацмен, не прощу! – Разворачивается и горбоносому бац по физии кружкой. Красные сопли во все стороны...
С этим и проснулся. К чему бы такое? Все такое яркое и реальное...
– Тебя рано разбудили, сынок. Твой сон заканчивается по-другому.
Трое парней уставились на говорившего, но тот словно и не замечал заблестевшего в их глазах недоумения.
11
…Они встретились на обветшавшей, но еще высокой и крепкой стене какой-то действующей пустыни. Монастыря по-мирскому. Колокола звонили к обедне, но горбоносый и тот, что в очках, с губами сердечком, не торопились. Пронизывающий ветер трепал черные рясы, сердито шипел в листве раскидистых дубов под ногами, что отсюда, с высоты, смотрелись траурной каймой вдоль белой известняковой кладки древней крепости. И в глазах обоих дрожали слезы.
– Прости меня, Тошка! Прости, что я втянул тебя в грязную историю! Все началось с того пацана в Очажном! Прости, не бери на душу греха…
– Это ты меня прости, Колян! Отмоли за нас троих, если сможешь. – Очки сползали с носа. Монах снял их, протер белоснежным носовым платочком и аккуратно уложил в карман. – Я всю свою жизнь любил твою Светку! И в тот раз испугался не за себя. Она была мой светлячок! Мне было страшно, что кто-то, походя и не разобравшись, погасит мой единственный маячок. Мне всю жизнь стыдно было в этом признаться! Сейчас Бог просветлил мою душу. Ты всю жизнь любил только себя! Потом сына. Возможно, до женитьбы любовался красотой моего светлячка, но не ее душою! Сейчас... Я много думал... Не держи!.. Я на пути… к своему маяку. – Сказал и шагнул в неизвестность…
– Значит, зачинщик всех мытарств Белого спелеолога пришел к Богу? –
Сережка задумчиво тянул пиво и смотрел на тучу, что зловещей тенью загораживала горизонт, точно искал ответа в зыбких переходах света и тени на что-то такое в заповедных гротах и колодцах своей беспокойной души, что не давало ему покоя и тревожило, не будучи в силах сформироваться в простой и четкий вопрос. РП пожал плечами, на которых местами сохранились замытые следы его путешествия по каменоломне.
– Покуда Николай только-только вошел в храм.… И, как знать, не окажется ли его путь к Богу покруче дороги к тому храму?
12
Белый дух вышел на Красную тропу. Лохматая туча улеглась на обреченный город и, не спеша, облизывала утопающие в сизом смоге дома алым от крови языком, похожая на ненасытную черную кошку.
“Люди видят смог, не замечая тучи. А своим провидцам и пророкам не верят, – размышлял Дух, все более укрепляясь в мысли, что в поведении простых смертных просматривается нелогизм, перебор ограничений в восприятии мира. – Человек слеп. Он не способен видеть и ощущать сотой доли того, что его окружает! Но у него есть способный к совершенству ум и душа, способная впитать замысел Бога!”
Белый дух шел, и каждый его шаг приближал прошлое ровно на один день. Позади, во мраке выгнивающих катакомб и в столетиях пути, ждала мать, а через ее тело перетекала в землю людская злоба. Он шел, страдая от мысли, что чрево Матери-Земли скоро переполнится и произойдет взрыв, подобный тем, что стирают с ее многострадального лика миллионы невинных жертв. Кто задумал адский цикл Зодиака?
Дух видел Землю изнутри и понимал, что Разум не мог появиться путем химических превращений. Разум привнесен свыше! А раз так, то он прав в своем предположении, что Живой камень – хранилище разума на случай фатальной трагедии живущих поколений. И он шел, чтобы понять истинное предназначение камня. Кто знает, может быть, Живой камень – семя Бога, на тот случай, когда человеческий опыт Земли придется повторить сначала.
И еще: сын не может войти с разящим мечом в мрачные покои той, что вывела к Свету. В толще веков таилась разгадка бытия, жил опыт первых, ушедших навсегда цивилизаций. Белый дух решился пройти десятки тысяч лет, чтобы отыскать в роковой судьбе достойный Человека и Духа выход, “впитать в себя священную мудрость богов” и не допустить новой страшной погибели Мира.
А в зале “Свечи” рядом с язычком тусклого пламени в тоскливом ожидании перемен расползлись по черным нишам грустные тени.
– Ребята, мою голову не встречали? Не пинайте ее ногами, очки разобьются.
Догорели свечи.
– Гришенька, помоги, помоги нам!
Его Гюльнара звала на помощь из загустевшего по левую руку облака бурого тумана! Григорий, не раздумывая, прыгнул влево, рискуя свернуть шею, окажись он вдруг на краю пропасти. Но звала Гюльнара, звала не за себя, она просила за... Сердце затрепетало. Неужели!.. Григорий приоткрыл рот, чтобы снять сомнения, но тотчас прикусил язык, испугавшись вопроса и оберегая надежду от горечи разочарования. Не останавливаясь, одним махом бывший геолог преодолел призрачную пелену мрака.
Под гнилыми опорами штрека, где воздух казался густой взвесью коричневой трухи и сизых паров влаги, колыхалась внушительных размеров лепешка из серебристого металла. Лепешка жила: она дышала и тянулась к нему двумя истончающимися рогульками. Григорий прянул в сторону.
– Гришенька! – Оголенные по плечи руки-хворостины выскользнули из коричневого тумана и обвились вокруг его усохшей шеи. – Это в самделе наш сыночек, Гришенька. Ему надо на Тропу!.. Сил нет!..
Гюльнара отпустила мужа и ухватилась своими иссушенными стебельками за серебристый отросток. Под потухшими глазами жены лежали серые тени. Губы оставались по-детски пухлыми, но зубы, стоило Гюльнаре приоткрыть рот, испугали Григория незнакомым хищным оскалом. Они были острые, кривые и цвета гнилой соломы. Это были... зубы вампира, страшные в своей постоянной жажде живой плоти, истекающие желто-зеленой пенной слизью.
– Быстрее, Гришенька! Андрюшенька говорил “Красная тропа спасет”. Это его рученьки, Гришенька!
Григорий потянул за отросток и почувствовал упругую неподатливость. Поплевав по-мужицки на руки, Григорий приподнял отросток, натужно крякнул и с подседом взвалил ношу на плечо. Тяжесть пригнула к земле, он расставил ноги пошире, остерегаясь, однако, сгибать их... и пошел...
Гюльнара тянула свой отросток, пятясь, упираясь в неровности пола дрожащими от напряжения костлявыми ногами.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Давно ли они распевали эту веселую песенку про Белого спелеолога, не придавая словам ровно никакого значения. Упругая масса за спиной сдвинулась, поползла, и Григорий понял, передышки не будет. На вторую попытку у него просто не хватит сил.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Тяжесть скользила, однако силы терялись неправдоподобно быстро. Минута, две, пятнадцать?.. Время для Григория измерялось шагами и тем, не пройденным расстоянием до прозрачного рубинового света впереди.
Шаг – остановка...
Другой – остановка...
Отчаянное усилие взрывалось в позвоночнике приступами боли. Дыхание сделалось коротким, взахлеб. С лица и между пальцами рук сочились горькие соленые капли... И вдруг тяжесть спала.
Григорий испуганно оглянулся, предполагая худшее. Безвольные плети, сделавшись жесткими, выскользнули из захвата и сами тянулись к Тропе, кроша бордовый край длинными крючьями своих ртутных пальцев. Скрежетал камень. Жидкий металл переливался на Тропу, а малиновый свет сделался невыносимым. Григорий застонал, смеживая веки от новой боли.
– Ата! Отец!
– Гришенька, Андрейка!
Голоса всколыхнули волну отчаяния. Глазам сделалось нестерпимо горячо. Григорий робко заморгал, страшась рокового удара судьбы. Сквозь пелену слез он различил неясные тени. Тени расплывались, тянули к нему руки, смеялись и плакали... Наконец он понял, что сжимает в объятиях самые дорогие существа.
2
Они стояли на Тропе. Рубиновый свет приобрел прозрачность солнечного весеннего утра. В нестерпимой сини неба белыми куполами вспыхнули заснеженные пирамиды гор, а умытая дождем зелень знакомых чайных плантаций оказалась под ногами, точно летели они надо всем этим великолепием хрустальных красок природы. И там, где ближнее поле упиралось в кромку соснового бора, сквозь частокол прямых мачт молодых сосенок просвечивали побеленные известью стены их небольшого горного хуторка.
Они стояли в красно-оранжевой части спектра, а Тропа перед ними выстилалась алой проекцией уносящейся в небо дуги Ра. Гомон детских голосов заставил Григория оглянуться. В просторной открытой ветрам и солнцу долине туристическая группа под руководящие окрики сутулого перца штурмовала естественный брод разбухшей после дождя горной речушки. Трое или четверо старших ребят уже перебрались через бурлящий поток. Сбросив рюкзаки в траву рядом с яичным желтком дороги, они, рискуя соскользнуть в воду, протягивали застрявшим на середине товарищам самодельные альпенштоки.
– Присмотрись-ка, сынок! Нет среди них тех, что тебя раненого бросили в колодце Очажного?
– Старший? Нет, не тот. А присматривать за “шустриками” с этой минуты твоя забота, ата! Воронцовские лабиринты – твоя вотчина!
Григорий вздрогнул. Красная тропа тянулась сквозь лес и пологий отрог Фишта, мимо дороги на перевал. И он вдруг осознал, что ему достаточно шагнуть, чтобы оказаться в сырой глубине горы. Голова загудела набатным колоколом, а мозг, казалось, заискрил и больно заворочался, мешая сосредоточиться на промелькнувшей мотыльком очень важной мысли... И еще этот изменившийся голос сына? Он вдруг стал настолько мощного тембра, что вызвал у него, бывалого геолога, ощущение щекотки в области живота.
– Мы живы? – только и нашелся спросить Григорий, отыскивая напряженным взором знакомые черты в стоящем перед ним стройном мужчине в серебряных латах и прекрасной казашке в песцовой мантии до земли.
– Ты бежал по Тропе, ата, и каждый твой шаг был днем пребывания во мраке...
– Мы переступили порог смерти во второй раз, Гришенька! Мы переродились. Ты, Гришенька, себя не видишь. Ты теперь совсем, совсем другой. – Мелодичный голосок его Гюльнары убаюкивал как в то горькое время, когда они вернулась из пещеры без сына, а он свалился почти без памяти в горячке.
И еще, Григорий ощутил это каждой клеточкой набирающего молодую силу тела, что его вдруг потянуло за той группой туристов, благополучно перебравшихся через брод и сейчас медленно ползущих вверх по яичной дороге. Потянуло туда, где рядом с ними, сквозь лес и горы, алеет прямая стрела Тропы иного бытия – его, Белого Гриши, новой судьбы.
– А кто теперь вы? Что будете делать вы? Мы встретимся?
– Мы обязательно встретимся, ата, и еще много раз вернемся в мое детство. Для этого тебе больше не придется носиться бегом по Тропе. Я обещаю. А кем мы теперь стали, ты сам, ата, сообразишь через минуту-другую.
– Трудное время. Боюсь скорой встречи не получиться, – вздохнула обновленная плотью молодой казашки Мать ведьм. Помнишь, кем я была для тебя в миру, сынок? Твой черед войти ко мне с мечом!
– Этого нельзя допустить, мама... Это страшно! Когда я узнал, что моя карма, убить сестру.… Через четыреста лет все повторится снова.… Нет, не могу! Язык не поворачивается! – ответил Андрейка очень тихо, неуловимо приобретая “египетские” черты лица прежнего Белого духа. – Я буду искать и найду другой путь перевоплощения! Есть надежда... Подсказка наверняка записана в древних книгах, что покоятся в пещерах северных хребтов под водой. Ты геолог, ата, ты знаешь те горы.
– Ты говоришь о горах Гипербореи?
– О них, ата.
– Ты веришь, что когда-то ось Матери-Земли повернулась?
– Да, ата. Не один раз! И я читал, что до атлантов Землю населяли другие разумные существа – гиганты бореи? Сыны урагана. В те времена могли выжить только подобные бореям мыслящие существа, состязаясь в силе с динозаврами, а умом с жестокими условиями горячей планеты. Они были разумны, но внешне выглядели одетыми в роговой панцирь страшилищами. Спустя тысячи лет появились атланты. Бореев создавали для битвы. Атлантов – для победы. Ты понимаешь, ата: выиграть битву, не означает победить! Победить одной силой нельзя.
– Кто и для каких битв создал бореев, сынок? – заинтригованно спросила Мать ведьм. – Я видела бореев. Тропа многое может показать тем, кто по ней идет... Но в твоем рассказе проступили сущности, более могучие, чем бореи и атланты вместе взятые.
– Такие же, как ты матери – они и есть те самые могучие на Земле сущности, – рассмеялся Белый дух. – А, если серьезно, то не знаю. И, пора уходить! Радуга размывается солнцем, Тропа тает. Для вас в запасе всего ничего.
Небо продолжало оставаться безмятежно-ясным. Туристы прошли первый тягун и отдыхали, устилая бивак конфетными фантиками. А сквозь рубиновое марево Тропы отчетливо проступили светлые вертикальные полосы “мясного” костяка стен.
– Я думаю, мы вправе предположить наличие планет-фантомов или миров с иной степенью разума, которому тесно в пространстве и времени, которое он занимает.
– Красная тропа хранит о бореях память, – вставила Гюльнара, никак не комментируя свои знания прошлого. – И далекие потомки бореев живы.
– Вполне может быть, – поддержал мать Белый дух. – Только прошло время, и атланты уступили место современным людям. В чем причина? Почему уходят цивилизации? Кто поручил нам хранить Живой камень, – колыбель разума на случай беды. Уж больно многими деяниями человек творит свою погибель! Когда закончится на Земле бесчеловечный эксперимент человека над самим собой?
– Когда люди впитают разум богов, сынок! А они способны на это. Но грядут новые жертвы, и божественный смысл их непостижим… – Голос матери пробился через сгустившуюся пелену алого марева. На Тропе стало тихо.
3
Туристы свернули бивак, подобрали и сожгли на костре мусор, не подозревая, что совершили мудрый шаг к благополучному окончанию похода.
Белый Гриша оценил старания ребятишек, походя. Духа пещеры сейчас интересовала не эта, а другая группа, что недавно прошла сифон под предводительством горбоносого алкаша. Будущие чемпионы не могли далеко уйти. Сейчас, после своего обновления, Белый Гриша вдруг уловил, совершенно особенный смысл в стародавнем происшествии. Для мальчишки Андрея – заблудиться в пещере памятным апрельским днем оказалось кармой, близился очередной цикл обновления Великих Духов, и Выбор был предрешен!
Он, Белый Гриша, в то время не мог себе представить всей широты размаха небывалого эксперимента таинственных и могучих сил Вселенной. В каменных книгах, что лежат: одна на “сцене Эстрадного зала”, другая – возле родника в глубине грота-гиганта “Прометея”, о смене поколений духов говорилось на такой тарабарщине, что черт ногу сломит.
…И войдет сын с мечом к сестре и матери своей, и разит их, и возродится, И будет так до скончания мысли…
Глубокими ночами во время весенних паводков, когда орды туристов боялись спускаться под землю и не отвлекали занудливым присутствием, он, Белый дух пещеры, листал заветные страницы, разбирая неподатливый текст значок за значком. В конце концов, он уловил туманный смысл пророчества на тот весенний день. Одного не мог понять, почему книга твердила о его сыне? Никакого сына у него, Духа пещеры, не было как, впрочем, не было и жены.
Сегодня все расставилось по своим полочкам... Но в тот далекий день начинающегося перерождения, он к горю отца и матери мальчишки отнесся, если не без сострадания, однако, спокойно. Обновленный Дух воронцовских пустот знал, – книги предсказали правду: ровно столько, сколько потребовалось, чтобы он в тот день остался в стороне.
4
– Сегодня не следует мешать судьбе! – Белый Гриша просочился сквозь серый камень родных владений поперек направления галерей и вышел наружу по другую сторону хребта. Расчет оправдался. “Чемпионы” Ибрагимова закончили дневку в “Прометее” у родниковой воды. Балагуря, с транспортниками через плечо они устремились к южному входу.
– А костер вы зря не потушили, ребятки, и мусор за собой могли б прибрать, не переломились! Заповедник кругом, глупыши, сплошные реликты, а вы…
Белый Гриша босой ногой притушил рдеющие рубинами угли и невидимой тенью поспешил за набравшей приличный ход группой. Юные спелеологи миновали верхний “Очажный”. Горбоносый тренер замыкал растянувшуюся по тропинке жидкую цепочку своих подопечных. Вдруг он приостановился, повернулся к черному провалу в скале и поднял руку, очевидно, намереваясь, подать команду “стой!”
– Концы начинают слипаться, – пробормотал под нос Белый Гриша.
То, что для Андрея он несколько минут тому назад определил как карму, этому горбоносому подонку тридцать лет назад предлагался выбор. Ему судьба предложила несложное испытание – он струсил и предал Жизнь... 5
– Пацан вылезет через Южный выход. Он местный. Там можно прелестно пройти, – твердил горбоносый нацмен, успокаивая дрожащих друзей.
– А вдруг он расшибся и без света? – подала голосок Слива.
– Убился, не орал бы! Подумай, чего отцу с матерью скажем? Заманили малолетку в пещеру? – поджал губы сердечком тощий очкарик.
– Нам объясняться с ментурой не хватало! И веревку зря оставили, лишняя улика, – лениво протянула “русалка”.
– Черт с ней с веревкой, рвем когти! Чем быстрее, тем лучше, – зло приказал чернявый... – А свет у него есть. Сам видел спички!
– Пр-р-релестно, господа! У вашего руководителя глюки начались! – Команды не последовало. Горбоносый отмахнулся поднятой рукой от Очажного. Замыкающий скрылся за кустами, и рука тренера скользнула за пазуху.
– Можно не спешить, Антошка тропу не потеряет! Да и Колян у очкарика растет – парень не промах. Сообразят, вдвоем не промажут. – Горбоносый достал серебристую фляжку, открутил пробку и с наслаждением вылил остатки “Лидии” на спирту в луженую глотку. – Мир праху, если тебе не повезло, парень! Главное, чтобы моя “русалочка” вот про это не узнала! – Ибрагимов перевернул фляжку и подставил под узкое с резьбой горлышко смуглую ладонь. Ладонь осталась сухой. – Чистая работа, – промычал Ибрагимов, пряча заветную посудину назад, в нагрудный карман. – А пацаны, и увидят, мамкам не скажут. Мужики растут у нас с очкариком. Кремни!
К чему будить во мне воспоминанья?
Что удалось с таким трудом... забыть.
И, верьте мне, минувшие страдания...
6
– Знать чуток подальше, – прошептал невидимый Ибрагимову Белый Гриша, прислоняясь к скале и прикрывая глаза. – Предупреждал я вас, неслухи, чтобы головами не крутили!
“Кремни” друг за дружкой перевалили зеленый взгорок. Тропинка круто вильнула влево, очевидно для того, чтобы народ не вытаптывал реликтовую цветущую пестрым разнотравьем лужайку.
– Пойдем напрямую, Колян! Группа маленькая, под горку как по воздуху.
– Зачем мять? Красиво, цветы... Давай обойдем по тропинке, Антон!
Черноглазый крепыш обернулся к своему длинноногому другу и цепко взял того под руку.
– Идем прямо! Ты и в пещере сдрейфил, Колян. Я оглянулся, а ты сдрейфил.
– Я тоже оглянулся! Твой отец так мне наподдал! Синяк теперь на заднице на всю жизнь... А там взаправду Красная тропа? Или ты врал, Антон? Мне страшно, если соврал! “Верхние люди” нас разлучат!..
Необъяснимая робость остановила на повороте, троих “чемпионов”, отставших от заговорившихся друзей, из-под ног за двумя лидерами заманчиво и ядовито зеленели росные колеи следов. Цветы под рифлеными подошвами вибрамов плакали молча, источая острый аромат кладбища. Антон и Колька прокладывали “сократ”.
Серые с желтыми крапинками зрачки друга вопрошающей жалостью достали Антона до самых печенок. От резкого медвяного духа першило в горле.
“Я будто стою на краю могилы... Почему небо сиреневое? Прозрачные горы, распахнутые глазищи Кольки и запахи... Они кричат “остановись”! – Прости! Я врал тебе, Колян. И всем врал! Нету никакой Красной тропы! Нету там ничего-о-о-о-о-о-о...
– А-а-а-а-а!..
– Не-е-ет! – потряс скалы раздирающий душу мужской вопль. – Не на-до-о!
Белый Гриша отделился от скалы, не обращая внимания на острые осколки камня под ногами, круто развернулся на голых пятках и, по-стариковски неторопливо, посеменил назад к “Прометею”. Он помнил неприметный секрет лужайки с цветами. Той самой лужайки на косогоре, что заканчивалась пятидесятиметровым провалом. Пестрый ковер разнотравья, обрамленного редкими кустами волчьей ягоды по обеим сторонам пропасти, укрывал роковой край от самого зоркого глаза. Местные жители знали кровавый секрет цветов. Их тропинка вилась в обход, стороной...
7
Мать ведьм заняла место в самом глубоком гроте катакомб. Расколовшаяся глыба усеяла вход обломками известняка желтого от примеси серы, превратив грот в просторный зал с удобным пологим спуском.
“Опять придется сильного человека звать. Пусть бросит на вход парочку плит с потолка. Неровен час, пропустят ведьмы, и какой-нибудь олух-спелеолух пожалует. Греха не оберешься”.
Силовые линии вспыхнули и окружили Мать ведьм змеями цветного огня. Робкие струйки света потянулись к трещинам пола. Красивая молодая женщина исчезла. Нелепое строение из небрежно поставленной на куб пирамиды выткалось из потерявшей облик человеческой плоти. В нацеленную на плоский потолок вершину опустился черный клин выпестанного в людской колыбели Зла. Мать ведьм испытала от черного прикосновения накопившейся беды неизъяснимое блаженство. Ее вычурное тело разлагало Зло на множество составляющих элементов: гордыню, ревность, зависть, тягу к сатанинскому выпендрежу и золотому тельцу... Через прозрачные дуги таинственной силы недобрые посылы стекали в сокровенные глубины кипящего материнского чрева... Тугая струя тьмы уплотнилась, ужесточая давление, но помолодевшее сердце вышло на режим и работало без перебоев: прием-отдача, прием-отдача, прием-отдача.
Зеленоглазая тварь выползла из штольни, приблизившись к Матери ведьм с глубоким реверансом.
“Нашего полку прибыло”, – подумала обновленная хозяйка грота. – Ты давно со двора, моя Двуликая преемница? Как там туча, не убывает? – Синяя рожа выставилась из куба и сложила губы кривым сердечком озабоченности.
– Не убывает, матушка. Почитай и город, и пригороды покрыла. – Зеленоглазая повторила реверанс, подумала и присела, зачем то, еще раз.
– Поскорее бы Андрюшенька возвращался. Может, и добудет ума? Не то, какой прок с его меча? У Зла голов, что колосьев в поле, мечом не посшибаешь...
Из куба высунулись узкие ладошки:
– Хлоп, хлоп!
Рядом с Зеленоглазой возникла гибкая фигурка цыганки.
– Поищите, милые, Сильного человека! Вдвоем искать вам сподручнее будет. Чую, здесь он сегодня. Старый камень развалился, а вход прикрыть надо! Неровен час, помешают...
Ведьмы присели в поклоне и исчезли в темноте штрека.
8
Первый снег засыпал подходы к “Никитам”. Тропинка к лазу в катакомбы смотрелась белой канавкой среди рыжих стеблей засохшего камыша.
– Спасибо, Дух пещеры! – кто вслух, кто про себя благодарили ребята невидимое существо, в существовании которого не сомневались, проталкиваясь к свету дня по осклизлым камням тесного выхода, свято веря в доброе его к себе расположение. “Батя” выбрался последним:
– Спасибо, Белый Никита! – дружно обернулись к небу перепачканные бурой глиной ладошки в традиционном заключительном аккорде.
С горы от входа съезжали на спине, кувыркаясь и всячески стараясь счистить с комбинезонов килограммы пещерной глины. Через минуту белый склон оказался в коричневых и черных полосах и пятнах.
– То ли еще будет, если снега не будет, – смеялся старший группы, обращая внимание ребят на обшарпанный грязными спинами склон со стороны реки. – Теперь понимаете, почему лазы под землю зимой разыскивать намного легче.
– А где теперь Двуликая? – спросил “Кедр”, стягивая с плеч извазюканный глиной комбез и забираясь следом за “Батей” в реку, чтобы отмыться от пропитавшей до глубины ноздрей грязи. Вчера они трое: его жердеподобный друг “Толстяк” и старательно притворяющийся пофигистом “Дема” получили посвящение в спелеологи. Сейчас “Кедр” искал повод щегольнуть своей “подземной” кличкой и не скупился на вопросы.
– А ты встречал одноликих людей, Женя? – вопросом на вопрос ответил старший, с наслаждением окатывая грудь и спину ледяной водой. – Вода вызывала ощущение легкого ожога. Кожа раскраснелась, и от нее повалил прозрачный парок. – Признаться честно, каждый из нас двуликий. Разница лишь в том, кому какая сторона предпочтительнее, когда мы общаемся друг с другом. Вот, с твоей точки зрения, я добрый или злой?
– Добрый, – поторопился потрафить старшему “Дема”. Он тоже залез в речку, но в отличие от примера руководителя, и Женьки, ограничился ополаскиванием рук и лица.
– Я добрый, пока ты, Сашок, не прищемил мне хвост. Те, кто проповедует о нашей с вами врожденной добродетели, врут. Мы все – двуликие от природы! Единство и борьба противоположностей – двигатель прогресса! Закон такой философский. А вас послушать, того, и выучили, что кричать: “Я! Да моя струя выше потолка!” А читаете по складам в девятом классе. Не понимаете, с какой болью шли к вам книготворцы, каким откровением хотели поделиться! Нет, вы не глупее писателя или автора учебника. Вы их поймете, стоит захотеть...
РП вышел на берег, промокнул майкой лицо, шею и не спеша, принялся одеваться. Старшие давно собрались и мяли сигареты, наблюдая за суетой “чайников”, разбросавших барахло по всему берегу. Наконец, сборы закончились.
– До автобуса сорок минут, – подсказал “Пегий”.
– Рюкзаки на плечи!
“Сержант” помог остроносому Лешке расправить на спине лямки и, не оглядываясь, зашагал по тропинке, что вдоль реки выводила к мосту.
9
– Не пойму я себя! С одной стороны, астрономия, и я люблю ее. С другой, тянет под землю, и тоже интересно!
Анька шагала по неудобной тропинке вдоль берега к автобусной остановке усталой мужской походкой. Стеганый футляр с гитарой и почти пустая котомка не отягощали плеч умудренной студенческим опытом пещерной халявщицы. Холодный воздух был не просто чист, а по-настоящему вкусен, и девушка с наслаждением втягивала в себя загустевшую от первого морозца непередаваемо сладкую свежесть.
– Вы, человек бальзаковского возраста, что лично Вас влечет под землю?
– Пытаюсь понять, стоит ли связывать будущее с кладбищем, – засмеялся старший спутник и руководитель похода молодежной группы.
– Нет, я спрашиваю серьезно? – Анька смотрела на собеседника чуточку хмуро с оттенком нетерпения в огромных распахнутых серым небом глазах.
– А я не совсем и шучу! – посерьезнел в свою очередь человек бальзаковских возрастных характеристик. – Теснота и сырость шкурников меня совершенно не привлекают! Я не тороплюсь к последнему приюту по вполне уважительной причине. С другой стороны, пещеры, – мое здоровье. Они не дают прокиснуть, заставляют работать тело на всю катушку.
– Вы ходите в пещеры по пословице: хочешь выжить, умей вертеться?
– Вертеться до седьмого пота, добавь. Вертеться, сбрасывая жир, убегая от остеохондроза с треклятыми болевыми синдромами... И риск, как профилактика смерти, вернее – жизни.
– Тогда действительно на кладбище не потянет, – улыбнулась девушка. – Беру на вооружение Ваш лозунг “Я туда не тороплюсь”!
– И то! Загадили кладбищами землю, дальше некуда! В глубокой старине был прекрасный обычай. Бренные останки обмывали и укладывали на костер, пепел пускали по Ветру. Вода омывает, Огонь очищает, Ветер удобряет поля. Чистенько, красиво, полезно! Я, когда пытаюсь представить Землю без кладбищ, – она у меня перед глазами залита солнцем! У меня не получается картинка пасмурной погоды. Помнишь песню “Журавли” с обратным видением?
– Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный... Холод, мрак, угрюмость, непогода, слякоть?..
– Изумительно точно! Тогда, как студентке, задам тебе вопрос “на засыпку”. По-моему, в ответе прозвучит первопричина настроения песни. Как бы ты назвала разлагающийся труп любого животного и место, отведенное под их скопление? – Собеседник намеренно прервал мысль, Анька приоткрыла рот, отвечая, но спутник угадал ответ девушки без слов и продолжил почти без остановки: – Правильно понимаешь, оно – падаль! А то, что остается от нас, чем лучше? Это надо додуматься до подобной дичи, годами приходить, изображая скорбь на свалку... падали. Тьфу! Один вонизм по периметру кладбищ чего стоит! Меня коробит от одной мысли... А душу, пожал-те, готовим в чистилище...
– Христианское лицемерие, Вы хотели сказать? Согласна! Древние славянские поверья лучше вписываются в понятия чистоты тела и духа. Кстати, за кладбищенские нечистоты, что вымываются грунтовыми водами в реки вплоть до моря или океана, будь на то моя воля, я бы наказывала на уровне тягчайших преступлений, – позволила себе перебить старшего Анька.
Заметив торчавшие из под снега сухие ветви прибрежного ивняка, Анька с хрустом отломила одну из них и одним движением набросала рисунок по свежей пороше. Руководитель остановился в задумчивости.
– В пещере ты, казалось, и речью не блистала… Я назвал бы твое художество, отрочица, детородным органом огромадных размеров.
– Или вариантом православного храма.… В разрезе, – хихикнула Анька, ее спутник речью “косил” под попа, но внешне несколько посуровел. – Я долго думала, чем могли ответить русские мастера на насаждаемую силой религию. – Она в свою очередь посерьезнела, но в глазищах продолжали метаться серые бесенята. – Правдоподобно?
– Может и насмешка... Но думается, дочь моя, в детородных формах православных храмов таиться не столько “хи-хи”, сколько промысел божий, указующий на важность плотской любви. Другой то возможности продлить себя у плоти нетути. Беречь ее значит надо, любовь, аки храм иже зеницу ока свово.
Анька, соглашаясь, кивнула.
– Есть и другое соображение, – удовлетворенный согласием спутницы, продолжил старший. – “Луковицы” на крышах церквей – символ огня свечи. Согласись, что пламя на окончании того органа, что ты изобразила, выглядит круто даже для поручика Ржевского.
– А почему бы ему, не символизировать огонь любви или страсти?
– Почему бы и нет, что в том плохого? – РП. оступился на скользком камне, но равновесие удержал. – В любых вариантах смысл великий.
Вышли к бетонному мостику над Рожаей. Небо над головой продолжало оставаться, ослепительно синим. Однако солнце успело укрыться в надвигающейся со стороны города грязно-серой пелене, и вода в окружении тонких черных стволов, убеленной по низу прибрежной рощи, смотрелась траурной дорогой из ниоткуда.
Стоило перевести взгляд вниз по течению, и гравюра мастера Природы, вызывающая чувство отрешенности, резко преображалась. Вода, правда, не изменила своего мрачного цвета скорби, но над сверкающим снеговыми искрами косогором стояли выкрашенные в желтую, зеленую и синюю краску дома, а закопченные кирпичные трубы дымили уютом. Рядом с пестрым штакетником палисадов, расчищая дорогу от волнистых сугробов, копошились люди…
Свежий снежок приятно похрустывал под ногами, говорить на подъеме, по туристической привычке, не хотелось, да и многочисленные, укрытые до краев белым пухом, глубокие колдобины к беседе не располагали. Некоторое время шли молча. Молодежь давно выбралась к остановке и, пользуясь резервом времени до подхода автобуса, атаковала небольшой продуктовый магазинчик.
– Газировка, кефир, конфеты, печенье... Дома детвору не кормят!
– Ничегошеньки Вы, “Батя”, не понимаете! Вдали от дома, козявка из носа во сто крат вкуснее! – засмеялась девушка.
…Наша морда пухнет год от года,
Без пещеры по фигу свобо-о-да!
Без пещеры по фигу свобо-о-да!
Ля-ля-ля-ля-ля! Буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль, буль-буль,
Буль-буль, буль-буль!
Анька поперхнулась слюнями и вынуждена была прокашляться.
– А с Вашим мнением о кладбищах... Нет труда, подсчитать, на Земле примерно шесть миллиардов человек, длина экватора сорок тысяч километров. Грубо: каждому потребуется, со временем, два на один метр, следовательно, экватор можно обернуть подобной “лентой” двести пятьдесят раз. Выводы можно сделать в задании на дом... – Заметив возле дверей магазина снимающих рюкзаки старших, Анька, не изменяя темпа движения, направилась к ним. – Что касается души, то она в воде не тонет, в огне не горит, ветром не разносится. Когда душа сидит в нашем теле, мы – Человеки, будь мы крокодилами с виду. А тело без души, обидно не обидно, а и вправду падаль!
– Следовательно, как принято говорить в вашем верхнем учебном заведении: все, что мы храним на кладбищах под звуки слез и оркестров – самой Природой уравнено с продавшим душу дьяволу и равно?..
– Падали! Браво, новой аксиоме! – засмеялась Анька и скрылась за тяжело скрипнувшей дверью. Философия философией, а халяву упустить, – грех, не подлежащий отпущению!
Пожилой муж приостановился, раздумывая, не последовать ли и ему примеру молодежи, как дверные пружины вновь с хрустом скрипнули, а на пороге появились “Сержант” и “Пегий”.
– Это тебе, отец. – “Сержант” вытащил из кармана темную бутылку шестого номера “Балтики”. – Пиво не очень холодное, самый раз на свежем воздухе.
– Вот за это спасибо! Мне самому не хотелось толкаться у прилавка. Воздух – чудо! Себя, надеюсь, не обидели?
– Не обидели, – улыбнулся “Пегий” своей мягкой улыбкой. – Голодный вмиг доставит.
– Скрип-хлоп! – Нехитрое предсказание “Пегого” сбылось.
– Отец, а у меня в пещере сон повторился, – задумчиво сказал Сергей или “Сержант” по подземелью. – С некоторыми вариантами, но снова про ведьм. Я раз пять прокрутил его, пока мы собирались к выброске, и до сих пор он не выходит у меня из головы.
– Почему бы не послушать? Расскажи!
10
– Двуликая и молоденькая цыганочка меня встретили в системе и привели к Матери ведьм. Я опять превратился в четырехпалого великана-воина в панцире из роговых пластин. В прошлом сне я закрыл вход в ее грот толстой плитой... Плита упала и раскололась. В этом сне я обрушил часть потолка штрека и запечатал колодец намертво. Я не очень присматривался, но ведьмы, что меня сопровождали другие: Двуликая в прошлых снах была похожа на казашку. Теперь Двуликая – белокурая зеленоглазка, и движется плавно, как морская волна. А ее подруга – цыганочка. В прошлых снах они не показывались.
– Ты что-то про бомжей нам с Валькой рассказывал, пока шли к магазину, – подсказал другу Ромка, он же “Голодный”.
– Да, отец! На обратном пути ведьмы меня привели в какой-то подвал. Не в сам подвал, а будто мы глядели в него из пещеры. Там трубы, вентили, столик из ящиков, кушетка... и два облезлых мужика сидят за бутылкой. Оба седые. Один похож на кавказца, второй, на ощипанного интеллигента в очках: слово скажет, и губы сердечком складывает. А вино, точно помню, “Лидия”, и колбаса ливерная на газетке порезана ломтями в два пальца толщиной. Разлили вино по битым пивным кружкам, и похожий на кавказца говорит: – Прелестно, черт возьми! Помянем, хлюпик, наших дур и ребятишек! Земля им пухом...
– За дур можно и по морде... – выпятился очкастый. Синее с красными прожилками сердечко под носом трясется, руки дрожат, а вино разливается и бежит по рукавам кровь кровью. Он свою кружку двумя руками держал.
– Нормальные, – говорит горбоносый, – с девятого этажа не кидаются. За руки взялись, видишь ли, им вместе приспичило... А нам легко? Тебе легко? Только-только в люди выбились... Ну да… мир праху... Бог простит...
– А я не прощу! Тебя, нацмен, не прощу! – Разворачивается и горбоносому бац по физии кружкой. Красные сопли во все стороны...
С этим и проснулся. К чему бы такое? Все такое яркое и реальное...
– Тебя рано разбудили, сынок. Твой сон заканчивается по-другому.
Трое парней уставились на говорившего, но тот словно и не замечал заблестевшего в их глазах недоумения.
11
…Они встретились на обветшавшей, но еще высокой и крепкой стене какой-то действующей пустыни. Монастыря по-мирскому. Колокола звонили к обедне, но горбоносый и тот, что в очках, с губами сердечком, не торопились. Пронизывающий ветер трепал черные рясы, сердито шипел в листве раскидистых дубов под ногами, что отсюда, с высоты, смотрелись траурной каймой вдоль белой известняковой кладки древней крепости. И в глазах обоих дрожали слезы.
– Прости меня, Тошка! Прости, что я втянул тебя в грязную историю! Все началось с того пацана в Очажном! Прости, не бери на душу греха…
– Это ты меня прости, Колян! Отмоли за нас троих, если сможешь. – Очки сползали с носа. Монах снял их, протер белоснежным носовым платочком и аккуратно уложил в карман. – Я всю свою жизнь любил твою Светку! И в тот раз испугался не за себя. Она была мой светлячок! Мне было страшно, что кто-то, походя и не разобравшись, погасит мой единственный маячок. Мне всю жизнь стыдно было в этом признаться! Сейчас Бог просветлил мою душу. Ты всю жизнь любил только себя! Потом сына. Возможно, до женитьбы любовался красотой моего светлячка, но не ее душою! Сейчас... Я много думал... Не держи!.. Я на пути… к своему маяку. – Сказал и шагнул в неизвестность…
– Значит, зачинщик всех мытарств Белого спелеолога пришел к Богу? –
Сережка задумчиво тянул пиво и смотрел на тучу, что зловещей тенью загораживала горизонт, точно искал ответа в зыбких переходах света и тени на что-то такое в заповедных гротах и колодцах своей беспокойной души, что не давало ему покоя и тревожило, не будучи в силах сформироваться в простой и четкий вопрос. РП пожал плечами, на которых местами сохранились замытые следы его путешествия по каменоломне.
– Покуда Николай только-только вошел в храм.… И, как знать, не окажется ли его путь к Богу покруче дороги к тому храму?
12
Белый дух вышел на Красную тропу. Лохматая туча улеглась на обреченный город и, не спеша, облизывала утопающие в сизом смоге дома алым от крови языком, похожая на ненасытную черную кошку.
“Люди видят смог, не замечая тучи. А своим провидцам и пророкам не верят, – размышлял Дух, все более укрепляясь в мысли, что в поведении простых смертных просматривается нелогизм, перебор ограничений в восприятии мира. – Человек слеп. Он не способен видеть и ощущать сотой доли того, что его окружает! Но у него есть способный к совершенству ум и душа, способная впитать замысел Бога!”
Белый дух шел, и каждый его шаг приближал прошлое ровно на один день. Позади, во мраке выгнивающих катакомб и в столетиях пути, ждала мать, а через ее тело перетекала в землю людская злоба. Он шел, страдая от мысли, что чрево Матери-Земли скоро переполнится и произойдет взрыв, подобный тем, что стирают с ее многострадального лика миллионы невинных жертв. Кто задумал адский цикл Зодиака?
Дух видел Землю изнутри и понимал, что Разум не мог появиться путем химических превращений. Разум привнесен свыше! А раз так, то он прав в своем предположении, что Живой камень – хранилище разума на случай фатальной трагедии живущих поколений. И он шел, чтобы понять истинное предназначение камня. Кто знает, может быть, Живой камень – семя Бога, на тот случай, когда человеческий опыт Земли придется повторить сначала.
И еще: сын не может войти с разящим мечом в мрачные покои той, что вывела к Свету. В толще веков таилась разгадка бытия, жил опыт первых, ушедших навсегда цивилизаций. Белый дух решился пройти десятки тысяч лет, чтобы отыскать в роковой судьбе достойный Человека и Духа выход, “впитать в себя священную мудрость богов” и не допустить новой страшной погибели Мира.
А в зале “Свечи” рядом с язычком тусклого пламени в тоскливом ожидании перемен расползлись по черным нишам грустные тени.
– Ребята, мою голову не встречали? Не пинайте ее ногами, очки разобьются.
Догорели свечи.
Обсуждения Белый дух