Портовой город Свиноустье - крайняя северо-западная точка Польши. Мой родной город лежал на юго-востоке. Любое направление, которое я б не выбрал, вело меня к дому. Вот только дома у меня не было. Не было даже однокомнатной квартиры в коммуналке. Я снова был бездомным.
Изрядно продрогнув, я всё же дождался «фуры», готовой «подкинуть» меня хоть куда-то. Пожилой шофёр-румын, узнав, что я с Украины, сразу же перешёл на русский. Оказалось, он учился в Киеве и у него были милые воспоминания о киевлянках. По счастью румын не нуждался в собеседнике, а скорее в слушателе, поэтому мне достаточно было время от времени вставлять свои «да», «угу», «что вы не говорите», и думать о своём. Наш путь лежал на Познань.
Во время моей учёбы в Кракове и Варшаве, я очень нуждался в деньгах. Надо было оплачивать дорогу, жильё, питание. К счастью, учёбу оплачивал Фонд «Жизнь без зависимостей». Но по остальным счетам надо было платить. Я разместил в Интернете объявление, в котором предлагал свои услуги переводчика. Первыми откликнулись именно с Познани. Там намечалась большая международная конференция, посвящённая теме борьбы с бедностью. Участие в ней принимали и представители республик бывшего СССР. Нужен был человек, владеющий польским, русским, украинским и английским языками. Украинский был родным языком моего отца, а польский – моей мамы. Я разговаривал ими с детства. Русский освоил во время своих долгих странствований по России. А английский меня выучил спившийся филолог, по дороге с Архангельской области в Астрахань. Научил меня не только этого…
Я подобрал его в поселке Каряжма, Архангельской области, возле ресторана «Ермак», когда он пытался вытащить сигареты из кармана моей куртки.
- Ну что дед, - сказал я, держа его за руку, - сейчас утоплю тебя в Вычегде. На дворе весна, лёд тонкий, уйдешь на дно и концы в воду.
Со спокойной улыбкой на лице, совсем не пытаясь вырвать руку, он ответил:
- Ты глупый сопливый юнец, непонимающий ничего в жизни.
Старик вызывал симпатию своим спокойствием:
- Ну, хорошо, то что ты хочешь курить, это я уже в курсе, - смягчился я, - а как о том, чтобы подкрепится.
- Спрашивают у больных, - глаза деда хитро прищурились, - здоровым предлагают.
Я прожил в Каряжме уже четыре месяца, подрабатывая грузчиком в «Ермаке», и сожительствуя с вдовушкой, поварихой этого же ресторана.
Дедуля ел жадно, поспешно запихивая в рот все, что приготовила моя вдовушка. Не успевая пережевывать, он несколько раз давился. Мне приходилось хлопать его по спине, приговаривая:
- Реже мечи, дед, плохо станет.
Я прекрасно знал это сосущее, унизительное чувство голода, когда за кусок хлеба готов пойти на всё.
Дед наелся, мы вышли на солнышко, закурили. Мой новый знакомый оказался кандидатом филологических наук, в совершенстве владел английским, преподавал в университете, но пристрастился к алкоголю и «сошёл на нет». Хотя себя он считал политическим диссидентом.
- Я думаю, ты просто старый ленивый алкаш, а не диссидент, - высказал я своё предположение.
- Когда я говорю тебе, - с неизменно спокойной улыбкой ответил дед на мою реплику, - что ты глупый сопливый юнец, это не оскорбление. Это диагноз.
Старик хотел увидеть Каспийское море. Хотел страстно, со всех жизненных сил:
- Просто босиком пробежаться по воде, - мечтательно тянул он.
- Увидеть Каспий, и умереть! – прокомментировал я.
Он как-то странно посмотрел на меня., и произнёс:
- Н-да-а… Гиблое дело.
- Хорошо, Канди, - по ходу придумав ему прозвище, сократив и переделав на английский манер слово «кандидат», сказал я, - доставлю я тебя в Астрахань. А ты научишь меня английского.
Его глаза загорелись:
- Ну может не всё так уж печально. Кое-какие проблески надежды подаёшь даже ты.
Удивительно, но я почти никогда не обижался на этого старика, может потому, что он и не собирался меня оскорблять. Его спокойствие, приятная улыбка, своеобразное чувство юмора, умные глаза, вызывали симпатию.
- Договорились, - подытожил я, - завтра и выступаем.
На следующее утро, под слёзы и причитания вдовы, собиравшей нас в дорогу, мы двинулись в путь.
Иногда мне хотелось его бросить. Он был настоящей обузой, много болел, быстро уставал, а ещё останавливался возле каждой церкви и долго бил поклоны, плачущим голосом канюча: «Господи прости… Господи прости… слаб я и грешен…».
В дороге нам приходилось иногда подрабатывать, иногда подворовывать, а он умел только нищенствовать (надо отдать ему должное, - это у него получалось прекрасно). Но он спокойно относился к моим пьяным выходкам, философски терпел мой скверный характер и учил меня английскому. Поэтому я тащил его за собой. Когда он болел, я ухаживал за ним, воруя по чужим погребам и подвалам малиновое варенье и покупая дешёвый аспиринчик.
Канди не просто в совершенстве владел английским языком, он его любил. Любил настолько, что когда месяца через три, мы провели с ним первый полноценный диалог на этом языке, он расплакался от умиления.
Где-то в околицах Волгограда я подвернул ногу. Она вспухла и ужасно болела. Канди наложив мне шины, куда-то исчез. Корчась от боли, я прождал его больше часа и понял, что пригрел на груди змею. В своей жизни я пережил много измен и предательств, да и сам был далеко не совершенство верности, но предательство Канди принесло мне, почему-то, сильную боль. Именно боль, а не злость. Меня это удивило, и пока я пытался разобраться в своих чувствах, из кустов вылез мой дедулька.
- А я думал ты меня бросил, - облегчённо проговорил я.
- Было бы странно, если б такой юнец как ты думал иначе, - съязвил Канди.
Наломав веток, он перекантовал меня на эти самодельные носилки. И поволок вниз к реке.
Там отвязал украденную им лодку с одним веслом и лопатой вместо руля, погрузив в неё меня и вещи, отчалил. Мы плыли вниз по Волге, Канди пытался рулить то лопатой, то веслом, луна освещала нам путь, и было мне хорошо-хорошо. Ведь впервые в жизни у меня, одинокого и неприкаянного бомжа, был друг, который меня не бросил…
В Астрахань мы прибыли в конце лета следующего года. Канди скинул с себя одежду, и в старых, грязных и рваных «семейных» трусах побежал к воде. Он был счастлив! Я был счастлив за него. Думаю, умер он от радости. Просто не выдержало сердце. Ещё секунду назад он барахтался в воде, а потом вдруг утих и… так и остался лежать в воде. Я вытащил его на берег, сбежались люди, приехала милиция… Мне пришлось ретироваться.
Похоронили Канди в дальнем углу местного кладбища под воткнутой палочкой и маленькой табличкой с надписью «Неизвестный». На остатки наших сбережений, накупив водки, пива и воблы, я пришёл к нему на могилку. Срубив берёзку, я соорудил с неё крест. Оторвав откуда-то досточку, карандашом написал на ней: «Тут похоронен Канди – великий знаток английского языка и диссидент». И подписавшись «От благодарного друга», привязал табличку к кресту. Думаю, Канди был доволен.
Потом, присев на его могилу, пил водку, запивая пивом и закусывая воблой. Каждый второй стопарик я честно выливал на могилу, стараясь не обделить моего друга. Только потом пришли слезы, первые за много лет. Уткнувшись лицом в свеженасыпанную землю, я рыдал, подвывая...
Разбавляя слезами водку, я допил её и уснул, придвинувшись ближе к самодельному кресту. Ночью мне приснился Канди. Спокойно улыбаясь, он сказал: «Глупый сопливый юнец, пора бы тебе уже начать понимать жизнь».
Проснулся я поздно. Допил пиво и пошёл искать ближайшую аптеку. Купив шприц, вернулся на могилу к Канди. Присев под крестом, я воткнул себе в вену пять «кубов» воздуха…
Смерть меня не взяла. Но что-то изменилась во мне этой ночью. Думаю, что Канди, придя к Богу, и встретив его Безграничное Милосердие, замолвил словечко и обо мне.
Собрав свои вещички, я направился в сторону родных моих краёв, зная, что вчерашняя водка и сегодняшнее пиво были последним алкоголем в моей жизни. И что я больше никогда не буду таким, как был.
Изрядно продрогнув, я всё же дождался «фуры», готовой «подкинуть» меня хоть куда-то. Пожилой шофёр-румын, узнав, что я с Украины, сразу же перешёл на русский. Оказалось, он учился в Киеве и у него были милые воспоминания о киевлянках. По счастью румын не нуждался в собеседнике, а скорее в слушателе, поэтому мне достаточно было время от времени вставлять свои «да», «угу», «что вы не говорите», и думать о своём. Наш путь лежал на Познань.
Во время моей учёбы в Кракове и Варшаве, я очень нуждался в деньгах. Надо было оплачивать дорогу, жильё, питание. К счастью, учёбу оплачивал Фонд «Жизнь без зависимостей». Но по остальным счетам надо было платить. Я разместил в Интернете объявление, в котором предлагал свои услуги переводчика. Первыми откликнулись именно с Познани. Там намечалась большая международная конференция, посвящённая теме борьбы с бедностью. Участие в ней принимали и представители республик бывшего СССР. Нужен был человек, владеющий польским, русским, украинским и английским языками. Украинский был родным языком моего отца, а польский – моей мамы. Я разговаривал ими с детства. Русский освоил во время своих долгих странствований по России. А английский меня выучил спившийся филолог, по дороге с Архангельской области в Астрахань. Научил меня не только этого…
Я подобрал его в поселке Каряжма, Архангельской области, возле ресторана «Ермак», когда он пытался вытащить сигареты из кармана моей куртки.
- Ну что дед, - сказал я, держа его за руку, - сейчас утоплю тебя в Вычегде. На дворе весна, лёд тонкий, уйдешь на дно и концы в воду.
Со спокойной улыбкой на лице, совсем не пытаясь вырвать руку, он ответил:
- Ты глупый сопливый юнец, непонимающий ничего в жизни.
Старик вызывал симпатию своим спокойствием:
- Ну, хорошо, то что ты хочешь курить, это я уже в курсе, - смягчился я, - а как о том, чтобы подкрепится.
- Спрашивают у больных, - глаза деда хитро прищурились, - здоровым предлагают.
Я прожил в Каряжме уже четыре месяца, подрабатывая грузчиком в «Ермаке», и сожительствуя с вдовушкой, поварихой этого же ресторана.
Дедуля ел жадно, поспешно запихивая в рот все, что приготовила моя вдовушка. Не успевая пережевывать, он несколько раз давился. Мне приходилось хлопать его по спине, приговаривая:
- Реже мечи, дед, плохо станет.
Я прекрасно знал это сосущее, унизительное чувство голода, когда за кусок хлеба готов пойти на всё.
Дед наелся, мы вышли на солнышко, закурили. Мой новый знакомый оказался кандидатом филологических наук, в совершенстве владел английским, преподавал в университете, но пристрастился к алкоголю и «сошёл на нет». Хотя себя он считал политическим диссидентом.
- Я думаю, ты просто старый ленивый алкаш, а не диссидент, - высказал я своё предположение.
- Когда я говорю тебе, - с неизменно спокойной улыбкой ответил дед на мою реплику, - что ты глупый сопливый юнец, это не оскорбление. Это диагноз.
Старик хотел увидеть Каспийское море. Хотел страстно, со всех жизненных сил:
- Просто босиком пробежаться по воде, - мечтательно тянул он.
- Увидеть Каспий, и умереть! – прокомментировал я.
Он как-то странно посмотрел на меня., и произнёс:
- Н-да-а… Гиблое дело.
- Хорошо, Канди, - по ходу придумав ему прозвище, сократив и переделав на английский манер слово «кандидат», сказал я, - доставлю я тебя в Астрахань. А ты научишь меня английского.
Его глаза загорелись:
- Ну может не всё так уж печально. Кое-какие проблески надежды подаёшь даже ты.
Удивительно, но я почти никогда не обижался на этого старика, может потому, что он и не собирался меня оскорблять. Его спокойствие, приятная улыбка, своеобразное чувство юмора, умные глаза, вызывали симпатию.
- Договорились, - подытожил я, - завтра и выступаем.
На следующее утро, под слёзы и причитания вдовы, собиравшей нас в дорогу, мы двинулись в путь.
Иногда мне хотелось его бросить. Он был настоящей обузой, много болел, быстро уставал, а ещё останавливался возле каждой церкви и долго бил поклоны, плачущим голосом канюча: «Господи прости… Господи прости… слаб я и грешен…».
В дороге нам приходилось иногда подрабатывать, иногда подворовывать, а он умел только нищенствовать (надо отдать ему должное, - это у него получалось прекрасно). Но он спокойно относился к моим пьяным выходкам, философски терпел мой скверный характер и учил меня английскому. Поэтому я тащил его за собой. Когда он болел, я ухаживал за ним, воруя по чужим погребам и подвалам малиновое варенье и покупая дешёвый аспиринчик.
Канди не просто в совершенстве владел английским языком, он его любил. Любил настолько, что когда месяца через три, мы провели с ним первый полноценный диалог на этом языке, он расплакался от умиления.
Где-то в околицах Волгограда я подвернул ногу. Она вспухла и ужасно болела. Канди наложив мне шины, куда-то исчез. Корчась от боли, я прождал его больше часа и понял, что пригрел на груди змею. В своей жизни я пережил много измен и предательств, да и сам был далеко не совершенство верности, но предательство Канди принесло мне, почему-то, сильную боль. Именно боль, а не злость. Меня это удивило, и пока я пытался разобраться в своих чувствах, из кустов вылез мой дедулька.
- А я думал ты меня бросил, - облегчённо проговорил я.
- Было бы странно, если б такой юнец как ты думал иначе, - съязвил Канди.
Наломав веток, он перекантовал меня на эти самодельные носилки. И поволок вниз к реке.
Там отвязал украденную им лодку с одним веслом и лопатой вместо руля, погрузив в неё меня и вещи, отчалил. Мы плыли вниз по Волге, Канди пытался рулить то лопатой, то веслом, луна освещала нам путь, и было мне хорошо-хорошо. Ведь впервые в жизни у меня, одинокого и неприкаянного бомжа, был друг, который меня не бросил…
В Астрахань мы прибыли в конце лета следующего года. Канди скинул с себя одежду, и в старых, грязных и рваных «семейных» трусах побежал к воде. Он был счастлив! Я был счастлив за него. Думаю, умер он от радости. Просто не выдержало сердце. Ещё секунду назад он барахтался в воде, а потом вдруг утих и… так и остался лежать в воде. Я вытащил его на берег, сбежались люди, приехала милиция… Мне пришлось ретироваться.
Похоронили Канди в дальнем углу местного кладбища под воткнутой палочкой и маленькой табличкой с надписью «Неизвестный». На остатки наших сбережений, накупив водки, пива и воблы, я пришёл к нему на могилку. Срубив берёзку, я соорудил с неё крест. Оторвав откуда-то досточку, карандашом написал на ней: «Тут похоронен Канди – великий знаток английского языка и диссидент». И подписавшись «От благодарного друга», привязал табличку к кресту. Думаю, Канди был доволен.
Потом, присев на его могилу, пил водку, запивая пивом и закусывая воблой. Каждый второй стопарик я честно выливал на могилу, стараясь не обделить моего друга. Только потом пришли слезы, первые за много лет. Уткнувшись лицом в свеженасыпанную землю, я рыдал, подвывая...
Разбавляя слезами водку, я допил её и уснул, придвинувшись ближе к самодельному кресту. Ночью мне приснился Канди. Спокойно улыбаясь, он сказал: «Глупый сопливый юнец, пора бы тебе уже начать понимать жизнь».
Проснулся я поздно. Допил пиво и пошёл искать ближайшую аптеку. Купив шприц, вернулся на могилу к Канди. Присев под крестом, я воткнул себе в вену пять «кубов» воздуха…
Смерть меня не взяла. Но что-то изменилась во мне этой ночью. Думаю, что Канди, придя к Богу, и встретив его Безграничное Милосердие, замолвил словечко и обо мне.
Собрав свои вещички, я направился в сторону родных моих краёв, зная, что вчерашняя водка и сегодняшнее пиво были последним алкоголем в моей жизни. И что я больше никогда не буду таким, как был.
Обсуждения 7. Канди