6. Колдуны Подмётной эпохи. Металл неволи

32...((76.а)) Реконструкция. В мороз куют магический металл.
Настала зима. Рабу пришло время обрести магические писчие перья, личные перья, которые будут слышать его мысли и подсказывать слова.
Ошейники на замковых статуях сделаны их подходящего металла, можно снять один из них, но сначала – цепь. Ошейник необходимо перековать в цепь, заложив таким образом в металл покорность, а уже из неё взять четыре звена для двух писчих перьев. Вещи, сделанные таким образом, послушны и чутки.
***
32...76.а Исходник
Летописец:
– Три стылых "из" – плита, вода, огарок.
Камень, вода, огонь. Всё как всегда.
В мороз куют магический металл,
у проруби,
на белой наковальне из трёх надгробий
ледяными молотками
из той воды, которой омывали покойника.
Ещё нужна свеча из мёртвых рук.
Не требуется нам ни дров, ни горна.
Цепь, скованная, обретёт покорность
безмолвному приказу колдуна,
который, окуная в полынью,
её на свет огарка вытащит.
В его зрачках и глянцевых кругах
воды глубокой, стылой, чёрной
свет отразится, затрепещет и погаснет.
Со взглядом колдовским одновременно
уходит цепь на дно внезапной темноты.
Она читает мысль его в глазах,
он для неё – ориентир во мраке.
Быстрей и преданней собаки такая цепь.
Она удавит, разомкнётся, всё, что прикажешь.
Разводишь околевшими руками,
хочешь спростить, чего я ждал?
Ведь холода стоят давно...
Есть «час привратника»,
когда он, словно распахнув врата
рисковых и желанных шансов,
выглядывает к нам. Вот лучший час.
***
33...((160.а)) Реконструкция. Ошейники на статуях.
Состав магического металла непрост. К счастью в хозяйстве старейшины есть сделанные их него предметы – ошейники замковых статуй, которые служат вешалками, канделябрами, колоннами.
– Раздал он их не мало, – задумчиво говорит Железный колдун, проходя главным замковым коридором, – а сделал ещё больше.
Чадят факелы в руках у статуй.
Раб всегда думал, что это просто украшения изваяний. Гладкие, массивные обручи, казалось, тяготят даже гигантов, держащих своды. Не зря казалось.
Остановившись пред крайним латником в ряду, скрестившим факелы над головой, летописец криво усмехается:
– В сущности, он сам напросился. Да и наглядный пример образумил многих, – освобождая статую от украшения, колдун добавляет, – а эта штука ему давно уже без надобности…
Раб взвешивает на руке тяжесть магического металла, изучает драконьи лапы застёжки, твёрдо решив не смотреть латнику в лицо. Оборачивается и смотрит.
..
Перед незрячими каменными глазами проходит старейшина, исчезая в сумраке коридора. Вспятный взор открывает рабу его будничные мысли.
Глубоко внутренне связанный с крепостью и её главным замком, он постоянно обвивал его новыми заклятиями, обходил, надстраивал. Украшал на свой вкус. Цепким холодным взглядом скользя по костяным колоннам и статуям, по их тяжким ошейникам, старейшина бормотал первые строки возводящих заклятий.
Они всегда зеркальные, как и магия порабощения. Эти заклятия и строят, и рушат, поэтому требуется немагический материал со стержнем внутри. Например, кости врагов. Стержнем будет порыв к свободе, замурованный на годы медленной смерти. Из врагов получаются самые надёжные колонны, и факелы на них удобно крепить.
***
33...160.а Исходник
Голос из прошлого, старейшина:
– Сходятся своды.
Катятся камни.
Чем подпереть их можно?
Руками.
Чем залатать их?
Черепами.
Косточка к косточке. Стой неподвижно.
Как бы то ни было, всяко сгодишься:
раб или враг, жив или наг ты до костей.
Вычертит тень твой силуэт,
держащий своды жаждой свободы
между сует вечных под ними.
Выше фонарь подними! Вровень с другими.
***
34...((173.а)) Реконструкция. Ковка перьев
Там, где лесная речка уходит в поля, огибая кладбище, есть глубокий омут.
Промёрзшим до дна руслом Железный колдун и раб идут к нему, а придя на место, выкладывают круг из чёрных горошин и заполняют ими.
Эти горошины, кусачие злые угольки – прожаренные семена из стручков треск-травы. Ничто на свете не даёт более горячего и неподдающегося смирению огня. Худший из кошмаров: проглотить его, когда по ошибке или злонамеренно был добавлен в еду, вместо чёрного перца. О влюблённом безумце колдуны презрительно говорят: съел злой уголёк.
Летописец поджигает чёрный круг огнём кладбищенской лампадки. Столб пара с шипением взвивается, оставляя под собой круглую полынью. Глянцевая ледяная вода. Летописец кладёт чешуйчатую лапу – застёжку ошейника на белые надгробия и маленьким ледяным молоточком начинает работу.
Закончив ковать, без ковша и привязи оба пера он просто бросает в полынью.
Раб ложится на живот и мысленно приказывает: «Плывите ко мне, сюда!»
Как два малька, серебряные перья поднимаются из глубины и заплывают в ладони, сведённые лютым холодом.
***
34...173.а Исходник
Пока раб стучит зубами и греет руки в подмышках, Железный колдун, будто неподвластный холоду, сидит на льду и смотрит вглубь полыньи:
– Нам, помню, звездочёт когда-то
в собранье манускрипт принёс
не колдовской, не человеческий...
Коварной волей ада был создан он?
Иль демоном пленённым, как думаешь?
Нет и ещё раз нет.
А правильный ответ перед тобой –
в глубоком чёрном глянце.
Был он создан манускрипт
по воле мага холодным отражением его,
бесплотным, полностью бесстрастным.
Тьма формул сведены к одной,
подобной жалу, всемогущей,
конечной формуле,
сквозной для всех времён.
Чтобы ей воспользоваться мог любой,
магического дара лишённый человек…
Смешно.
Представь, и колдовском кругу
таких глупцов не мало,
искателей большого рычага!
Спроси их: чья легчайшая рука его нажмёт,
чтоб результат попал в пределы желанного,
так аккуратно?
Ведь не ответят!
Я про то не говорю,
что у людей всё сводится к оружию.
К войне всё сводится у тех,
в чьём духе права нет на власть.
Права колдунского, что значит – нутряного.
Запомни, друг, хоть наставление не ново:
чем выше в небо, тем далече от земли.
Нехитрая ведь мысль?
Чем уже, тем острей.
Чем шире, тем, понятно, эфемерней.
Оружие, как всякий инструмент,
под цель и создаётся в идеале.
А заклинания, что приложимы ко всему,
они – короткий благотворный дождик,
не могут большего, чем силы освежить
и выправить случайную ошибку.
Идущие на поиск эльдорадо высокой магии
приходят к тем пределам,
где вместе магом исчерпается она,
горя в бездействии блаженном,
где так полна, что вся растворена
в пробеле между нет и да.
А как иначе?
Убери из наговоров
их цели, их опорные слога.
Что остаётся?
Ветер. Круговращение времён.
Мишень подброшена,
и лук натянут,
но выстрелить не суждено.
Вся магия без страсти,
без воли к жестокой власти,
абсолютно вся
сводится к драконам и дождям.
Игра и только.
«Потрясающе, – думает раб, – только ничего не понятно и очень холодно».
***
35...((174.а)) Реконструкция. Два держателя и два характера перьев
Скучая по своей, как железного колдуна, мастерской и прежним занятиям, летописец возвращается в неё под благовидным предлогом. Он хочет сделать особенные держатели для перьев – с бесконечным запасом чернил. Ковка не подходит.
Через воронку, заклинанием вращая её, Летописец льёт чернильный металл тонкой струйкой, и образуется витая трубочка. Чтобы наполнить чернилами, обмакни в любую воду, но и это не обязательно. Вдыхая ночные туманы, держатель сам накопит влагу и окрасит её.
В итоге раб получит два пера: «дочка-черные-очи» и «сын-очей-синь» – широкое и острое, женское и мужское. У них разные характеры: пристрастия и упрямство, слух разный. Что слышит одно перо, другое не различает. Они берут какой-то ритм и бросают. Их шифр – непредсказуемые сбои ритмов. Что легко записать одним пером, другим – сплошное мучение.
– Не удивляйся, – говорит рабу летописец, – самые важные вещи плохо даются любому перу, но стоят потраченных усилий. Если столкнёшься с этим, не отступай. Их следует записать чем угодно, хоть струганной палочкой.
***
35...174.а Исходник.
Летописец:
– Характеры сцепляют два звена.
Что цепью были перья,
ты же помнишь?
У них предрасположенность одна,
разлука сообщает им подвижность.
Перо, лежащее в твоей руке,
с оставленным невдалеке поддерживает перекличку.
То направляя, то сбивая друг друга с ритма,
они вальсируют за край бумажной жизни.
Влечёт же их туда
предвечный поиск снежного листа,
широкого как поле, как гладкая ладонь,
где нет препятствий.
Ты понимаешь? Вот мечта:
Лист и рука – чисты и беспредельны,
а между ними перья, как метель,
мир колдовской творят и повествуют
о нём, обретшим на земле
плоть бытия.
Пером в крыле мечтает стать
перо любое,
и чтоб плыла под ним
засеянная первым снегом пашня.