12. Колдуны Подмётной эпохи. Треф. Дуэлянт. Судья

64...((194.а)) Реконструкция. Дом Колдуна
Раб следует за некромантом в город.
Справа фундаменты бывших лавочек. Слева глухая ограда без ворот. Раб заходит, оборачивается и видит ожившую улицу: лавочки открыты. Дородная торговка стоит в дверях пекарни, кланяется и зовёт к себе человека с корзинкой.
Атмосфера магии здесь так густа, что вспятный взор открывает прошлое беспрепятственно, стоит лишь и прикрыть глаза.
Раб заставляет себя отвлечься и направится дальше. Отлично сохранившийся дом. Каменный фундамент, два этажа из тёмных брёвен. Фонарь у дверей светится «неугасимым светлячком». Раб протёр глаза: нет, не видение, колдовской светильник Подмётной эпохи жив досих пор. Дверь приоткрыта. Недобрым взглядом щурится бронзовая птица на молоточке входного звонка. Того гляди клюнет руку, а не колокол.
В дом раб заходит, как в цельный тягучий сон.
***
64...194.а Исходник
Раб:
«Из спальни Колдуна видна ограда
с лозой чугунной виноградной
и бронзовыми птичками на ней.
В стене напротив зеркало есть в нише
до потолка.
Вначале показалось – пейзаж в тяжёлой раме
с изображением ворот,
но нет – оно реальность приближало.
На этом странности лишь начались.
Я снизу вверх смотрел на отраженье
таких огромных в зеркале ворот:
ни неба, ни земли не поместилось.
Створки шли, как в гору плотно дороги,
и разошлись. Тогда за ними
открылся этот самый особняк,
под солнцем радостным и ярким,
а тот, кого впустил привратник – я!
Невольно к зеркалу шагнув поближе,
запнулся я и звон услышал.
Пустая рама, под ногами хруст стекла».
***
65...((96.а)) Реконструкция. Треф и Некромант
Видения настолько реальны, что раб крадучись обходит свой новый долговременный приют.
Обеденный зал – через арку от кухни, просторный чердак, погреба, хозяйственные пристройки.
Пройдя сквозной коридор до конца, раб выходит в сад на заднем дворе.
Солнце. Всё белое и слепящее: ажурные кресла, столик, кружевная скатерть на нём, вино, корзинка с разломанным хлебом. И да, за столом сидят они, те, кого раб повстречал на железной тропе – Колдун и Ученик! Полное чувство, что пришёл домой.
Третий колдун в кресле с высокой плетёной спинкой неуловимо напоминает некоманта какой-то чрезмерной сосредоточенностью в лице. Это не живое внимание, это покой, из которого не вынырнуть.
Буйно цветёт белая сирень, её кисти светятся, клубятся облаками.
Третий колдун, прикрыв глаза, вспоминает:
– Сирень едва-едва распустилась, черёмуха облетает, вишни… Лицо некроманта сливалось с их белизной.
Это Треф, друг Колдуна и речь идёт о годах Громовой эпохи, которые раб наблюдал с холма. Треф побыл и человеком, и мертвецом.
– Умирать нормально, – рассуждает он, – казнить… сомнительное дело. Возвращать к жизни, это поступок чудовища. Или ребёнка.
***
65...96.а Исходник
Треф:
– Черёмуха, цветущая в тот год,
сама себя затмила изобильем,
благоухание в сиянье утопив.
Колдун:
– В тот год, в который ты ещё был жив, или уже потом?
Треф:
– Ни то, ни то.
Колдун:
– В год смерти?
Треф:
– Снова нет. В год возвращения и в месяц,
шло третье воскресенье мая, день полный солнца.
Колдун:
– Ты его запомнил?
Треф кивает:
– Навеки.
Юный хмурый некромант настолько бледен,
что его лицо
сливается с цветами белых вишен.
Черёмуха сияет выше.
Он говорит, но я не слышу.
Колдун:
– Ты благодарен колдуну?
Треф:
– Я ненавижу.
Колдун, привстаёт и наклоняет ветку:
– Гляди, сирень – пять лепестков.
***
66...((153.а)) Реконструкция. Треф о своём прошлом
– Моя жизнь закончилась на дуэли, – рассказывает Треф.
Дуэль происходила на двух бокалах: отравленной и чистой воды. Треф выпил яд, оказавшийся настолько сильным, что его нетленное тело можно бы с тем же успехом воскресить лет через триста, но случилось это через год.
Некромант не нуждался в слугах, он был очень молод, азартен и вернул Трефа к жизни бесцельно, пробуя силы.
Друзьями стать они не могли, врагами не успели: некромант допустил феерическую ошибку. Ему застила глаза горячая кровь. Приняв русалку за обычную утопленницу, некромант получил от неё гораздо больше, чем рассчитывал, но и заплатил дороже.
***
66...153.а Исходник
Треф:
– Я был самоубийца-дуэлянт.
Поверите, причины я не помню,
наверно, там присутствовала гордость,
ведь мой противник с дозой яда
не поскупился…
Залпом выпил я,
ему осталась чистая водичка.
Он долго допивал,
крутя бокал
мой рядом со своим в руке холёной,
заворожённый смертью, как ребёнок
игрушкой непомерно дорогой,
доставшейся другому.
Я смотрел на два хрустальных донца снизу
и видел, как одно из них дымится,
чернея.
Ледяной, немой,
трёхкратным ядом обездвижен,
я догадался, что не слишком
по цвету отличаюсь изнутри от этого бокала.
Посмотри:
кровь чёрная во мне так и осталась,
нетленным сохраняя, до рокового дня.
***
67...((45.а)) Реконструкция. Треф – судья над колдунами
Когда они остаются наедине, Ученик спрашивает Колдуна, почему гаданье – низший тип ворожбы. А если и так, из-за чего тогда перед его другом, Трефом у всех дрожат колени, цена же пасьянс – на высшей планке.
– Чтобы отсечь дураков, – отвечает Колдун хмуро и добавляет, помолчав. – Суд, это страшное дело. Суд, он всегда про жизнь и смерть. Трефу не надо расспрашивать свидетелей и смотреть на улики, довольно вытащить одну карту из колоды. Переворачивая её и кладя на стол, он ставит печать, удар которой слышен всему колдунскому кону. Рано или поздно кон исполняет приговор. Никто не может сказать, что не в курсе дела. Если кто встанет за виновного – сам виновен. Если кто встанет за правого – как ни крути, он палач. Не каждому такое понравится. Так что близко к Трефу не стой! Любопытный ты очень.
***
67...45.а Исходник
Ученик:
– Зачем гаданье – низшей страты удел?
Колдун:
– А много ль силы надо
для гладкой бесполезной лжи?
Гадалка не отнимет жизнь
и не спасёт за жалкую награду.
К ней ходят не затем, но, если надо
смягчить или усилить боль.
Ученик:
– Но есть же Треф?
Позволь, учитель, как же твой друг?
И почему приходят на поклон к нему большие колдуны,
а платят, последнее снимая платье?
Колдун:
– Ты лучше бы спросил: зачем ни разу
Треф для меня не разложил пасьянса
и даже не раскладывал при мне.
Ученик:
– И почему же?
Колдун:
– Треф не гадалка, не картёжник,
Треф среди нас – единственный судья.
И тот, кто жаждет приговора
сильнее, чем глотка воды, его получит.
Кон исполнит.
***
68...((189.а)) Реконструкция. Изнутри
Треф и не грезил о ворожбе. Он умер человеком, а очнулся колдуном. Что ему было делать, кроме как проклинать некроманта?
Подобно многим, чей дар стал для них неожиданностью, Треф начал с низшей магии, с гаданий. В его исполнении – высшей.
Истинный пророческий дар коренится в смерти, он чувствуется кожей и вызывает суеверный страх. Безупречный в предсказаниях Треф обнаружил, что на него смотрят вовсе не как на гадателя. Его обходили по широкой дуге, к нему приближались на цыпочках, совершая за поклоном поклон. Кому и быть судьёй над колдунами, если не мертвецу?
Раб смотрит туда, где сидел Треф и видит источающуюся тоску, как дым сандаловой палочки, причудливо изгибающийся, но вопреки своей природе, абсолютно лишённый запаха. След его непреходящей тоски медленно растворяется в благоухающем сиренью майском воздухе.
***
68...189.а Исходник
Дым:
– Я ничего не чувствую, и это
мне причиняет боль.
Когда на жизнь смотрю, то словно предаю её.
Я выдаю её, как мелкую воровку – страже,
одним лишь взглядом, невольно.
Я в крайних случаях гадаю,
лишь тем, кто на краю.
***
69...((197.а)) Реконструкция. Контраст
Поздний вечер.
Забравшись на чердак, раб наскоро записывает всё увиденное и падает. Тюфяк – сплошная труха. Под скатом крыши висят истлевшие пучки травы, вдоль стен сундуки с ржавыми замками. Судя по тишине в мыслях, колдуны бывали тут не часто. Вот и хорошо. Невозможно всё время подглядывать.
«Буду дрыхнуть до полудня», – решает раб и ошибается.
Его собственные человеческие воспоминания подступили к горлу, приставили к нему острое лезвие. Какой уж тут сон.
Брезжит восход, а раб так и сидит, привалившись к балке. В чердачном окне светлеет река Тихоня.
С чего вдруг: этот нож, эта боль от ухода эпохи? Ничего кроме рабства она ему не дала.
Каминный зал, витражи… Остались считанные годы, и витражи догорят, исчезнут. Каменные лица верховных колдунов, улыбки магических дев. Нет способа их удержать. Невыносимо...
А здесь за окном – самый расцвет эпохи. Более чем живые, полные азарта, мёртвые колдуны. Такой контраст. Что с ним делать? Как насмерть не захлебнуться этой ностальгией?
Чувство искало выход и нашло.
Голос из ещё большей древности, сухой ровный голос ведёт песню между берегами, не поднимая волны. Где-то река мелеет, где-то разливается. Где-то раб умывает лицо на берегу.
«День прощальный,
бег челночный, –
поёт Ян Трёхпалый. –
Было горько, будет горче,
грезилось,
пришло воочью.
Что ж теперь?
Всё в размер».
Голос ящера меняет интонацию, мягко и протяжно ведёт:
«Долго тянули основу,
быстро заткали.
Вышили золотой канителью:
прощай, золотой, навсегда.
Поздно, холоден воздух.
Руку мне дай».
– Кого тут любить? О чём тут жалеть? – с досадой вопрошает раб свои пустые ладони. – Иди к чёрту.
***
69...197.а Исходник
Раб:
«Я знаю. Разумеется, я знаю,
что эта мелководная река
берёт начало не из родника...
Что не журчанье ключа в опавших лепестках
меня бы выше по теченью повстречало,
и не оттуда выплывают облака.
Не это знание меня печалит,
а невозможность руслу повернуть
от цветников обратно в ущелье,
где стояла колонна водопада, грохоча.
Я не отсюда. Я хочу обратно,
от пышных миражей волшебных –
обратно к голым скалам колдовским.
Я помню их отчётливей,
чем утро сегодняшнего дня.
Я не могу понять,
когда и почему всё перекувырнулось,
Лишь отвернулся на минуту… –
Что это? Берега пологи, травы сочны,
от северных болот бежит река
к солёной пене устья,
а у меня в ушах тот водопад
по-прежнему клокочет».
***
70...((245.а)) Реконструкция. Упоение магическим слухом
В остальном жизнь прекрасна.
Ясновидение и бродяжничество – магический калейдоскоп. Смотреть на жизнь Цветущей трети Подмётной эпохи оказалось таким же упоительным занятием, как наблюдать за течением реки. Раб слышит мысли и понимает слова. О, как же они порой расходятся! Он записывает одно из десяти видений, но не чувствует вины перед летописцем. Порой ему бывает совестно перед чужими, давно умершими людьми, когда упоение магическим слухом заслоняет сочувствие. В такие моменты раб оправдывается тем, что прошлое нельзя изменить. Но не принимает своих же оправданий.
***
70...245.а Исходник
Раб:
«В момент возникновенья ускользают.
Какое имя подлинно, сказать?
Любое. Ведь живые себя не знают.
Откуда видно не личину, а истинно лицо?
Снаружи, изнутри? Ни то, ни то.
Оно в июльский зной обращено изнанкой,
где женщина идёт по сенокосу…
Но Колдуна лицо глядит в окно на вьюгу.
Так чьё оно,
его или подруги, не ставшей таковой?
Их общий дом… Он не существовал,
но за моей спиной – он самый.
Всё это не позёмка
случайных полу-мыслей, полу-грёз,
Это всерьёз и в самой явной яви.
Так действует подменный почтальон.
Когда придёт, не скажет: «Вот письмо».
Протянет молча.
Если ты возьмёшь,
тобой он тут же на пороге обернётся.
Кто после этого ушёл,
а кто остался?
Кто на пороге щурится вослед,
сминая пустой конверт?»