Заброшенный замок

Я аура души,
заброшенной заботливой рукой
в котёл бушующий - на упокой,
как "кур во щи"?
Иль юрко в куче
навоза - животворящего эфира
проросшей розы мира,
из колючки?
Мои?!
Восторги "ох" и "ах",
а нос наивного вопроса?
Слеза смущения в глазах
и нежный дух великоросса…
Похоже… пить дать... не обижусь -
себя, как в зеркале, я вижу!

Час зачатья я помню неточно.
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот...

10 (Альтернатива)
Небо, поющие в тональности мирно спящих сосен, невод заброшенного за облака полночного взгляда, дружелюбный холод чёрной реки, кормящейся с ладони лета – без тебя – бездыханный песок; с тобой – сладкая боль нежного самоубийства.

11 (Грех)
Грешные маки – твои уста; грешное солнце – в твоих волосах; грешные травы – твои глаза; грешная вьюга – крылья твои; грешный туман – твои ладони; грешный закат – твоё молчанье; грешная ночь – твои слова; грешная осень – твои мечты; тайна...

Ничего, что я не был на Западе.
Не топтал каблуком Карфаген.
Мне России заброшенной запахи
не давали подняться с колен.

Проползая в лугах, перелесками,
чрез разбитые лаги мостов,
там, где речки губами растресканными
лижут берег с подмытых кустов.

Средь ромашек и лютиков вяжущих,
повернувших глаза на закат.
Средь собратьев, голодных и страждущих,
с переката и – на перекат.

Там, где ширят размахи и вечности.
Где любовь – словно эхо в лесах.
Где метёлки рябин подвенечные...

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах всё быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

21 января 1940


+


Майкл Космика


Опять — под ливнем вся душа
промокнет...
Слепая стройка...

Он был жалок, убог, печален.

Часто кашлял и шмыгал носом.

"Дурачок" — ему вслед шептали

Все подряд, и глядели косо.

Делал вид, что не обижался,

Был приветлив, учтив, радушен.

Притворялся, и улыбался,

Пропуская смешки сквозь уши.

"Смейтесь! — мыслил. — Смотрите сверху!

Я вас выше! Уж я-то знаю!

Ваш удел — мерить вашей меркой!

И за это я вас прощаю!"

Он бродил, незаметной мышкой,

В переулках, где меньше шума,

Спрятан в серенькое пальтишко,

Весь утоплен...

Раздел I. Без лишнего.

Благодарю тебя, мой лес,
За тихие твои уроки.
За то, что жизнь возможна без
Дел суетных и слов жестоких.
И встреча капли и лучей
Есть главное моё богатство,
И лишь на дне души моей
Мои сокровища хранятся.
Как сосны, истина проста,
Как луч, зажёгшийся мгновенно.
Жизнь Духа - это нищета,
Та самая, что так блаженна.

* * *
Отрешиться, отрешиться -
Ото всех мирских забот.
Тихо тенькает синица
И зовёт, зовёт, зовёт...
Всё, что было важным, - небыль.
Все...

А жизнь моя полным - полна
Всем маем и сиренью.
Благоуханная весна –
Из смерти воскресенье.

Проникновенный взгляд огня –
Сквозь лес лучи продеты:
Вторженье жизни внутрь меня –
Проникновенье света.



РАЗДЕЛ I

ПЕРЕПОЛНЕНИЕ СЕРДЦА


* * *

Есть в мире истин так немного.
У Бога тайн от сердца нет.
Кто видел свет, тот знает Бога.
Кто знает Бога, видел Свет.
Как речь беспомощна земная
И как невыразима суть!
Я только то, на свете знаю,
Что переполнило мне грудь...

Тяжёлые цепи объятий света на шее летнего полдня –
люби же меня, мой город –
витринная, заасфальтированная пробка
на горлышке мглистой реки,
утоляющей жажду конструктивистских глаз
закалённого оружейника.

Вот, распадающийся свинцовой дробью дождь
нисходящего августа
перелистывает свою историю,
раздирая медные связки водосточных труб,
и сознание, как вода, играющая смуглым огнём грузного неба.
Вот, меня август возьмет под крыло,
лебединым пухом высечет буквы и цифры в...

Что может быть важнее печали и чище слёз,
бессмертнее смерти и ненадёжней дыханья в груди –
горсточка горечи на язычке кисти, скользнувшей
падающей звездой в недописанную картину
по живому сердцу.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь –
кружится часовой механизм, проверяя на прочность
вестибулярный узел. Кто умирающему мгновению
подарит вторую жизнь, подарит бессмертие,
как не тот неистовый нищий, расточительный на порок,
но жадный до невинного взгляда безумца.

В...