Всего четыре дня

Я погружаю руки в ворох листьев,
Они еще хранят уютное тепло.
И я храню, не в сердце - в мыслях,
Хотя воды с тех пор немало утекло.

Нас разделяет много тысяч километров,
Четыре года, месяц и пять дней,
Равнины, горы, степи, ветры,
И то, что ты не одинок, а с ней!

Прошла любовь - ну, кто бы мог подумать!
Не жаль. Не больно. Всё равно.
Предположил бы раньше кто-то - плюнуть,
И рассмеяться цинику в лицо!

Действующие лица:
Партизаны.
Фашисты.
Полицаи.
Разведчик.
Предатель.
Дух хозяина болота.

Действие первое.
Картина первая.

(Поздняя осень. Партизанский лагерь)

Иван:
Шумит суровый брянский лес.
Вот и обрезан мой обрез,
Патрон последний вставлен в дуло.

Радист:
Кажись, фашисты взяли Тулу
И (точка, два тире) Житомир.

Фельдшер:
Начштаба в страшных муках помер,
И остальные тоже мрут.

Политрук (пленному немцу):
Дас ист фашистишен капут
Унд коммунистишен гешлоссен,
Их...

Написать о любви не --- возможно. Как бред,
Благоухающий Кристиан Диором,
Как выпрыгнуть из-под колес несуществующих карет
Или запеть одному - хором.

Есть чуть давящий спазм посредине груди.
Эта опухоль - жизнь изнутри, как лисенок наружу,
Проедает меня, оставляя меня позади.
Я стою опустевший,
Выпустив душу, -
А она, словно тень у романтиков,
Выбирает свои пути.


***


Уходишь. Провожаю.
Раздерну шторы. Пять утра.
Мне тебя жалко.
А ты одежду, как ноты с пюпитра.

Да...

Адвент, наконец-то, кончается.
Осталось четыре часа,
а там, за окном начинаются
серебряные чудеса.

Серебряный иней искрится,
как отблеск от стен галерей.
Сквозь кружево веток струится
серебряный свет фонарей.

Похожий на звон колокольный,
трамвайный заливистый смех
звучит широко и привольно.
Повсюду серебряный снег.
Повсюду, повсюду, повсюду,
повсюду одно волшебство.
Грядет величайшее чудо –
серебряное Рождество.

Вот-вот Млечный путь закачается,
совсем как серебряный мост...

Мойша Сруль – из местных воротил:
Он владелец мелких магазинов –
Джип себе «широкий» прикупил
С люком и шипованой резиной.
Мойша – от природы инфантильный –
Обожает крупных, пышных дам.
Женщина – кричит – должна быть сильной,
Я иначе ей рубля не дам!
Мойшина зазноба - из колхоза
Под названьем «Красная сопля».
Трудится в хозяйстве «добровозом» -
Удобряет «плюшками» поля:
Утром в поле стадо выгоняет –
И скотина землю удобряет.
Выпить-закусить она не дура.
А зовут ее Бычкова Нюра...

Папоротников зеленые тени на черном срубе,
Лес притих, наблюдая танцы бабочек и стрекоз.
Мерный стук - то ли дерево где-то рубят,
то ли дятел пугает личинок в коре берез.
Вот поляна, где мы услыхали пенье цветов,
здесь сплетали тоны в венки, исцеляя и раня
обитателей царства древесного много веков.
Тростниковая флейта и рог очищали тропу утром ранним.
Не печалься, мой мальчик, уже догорели четыре свечи.
Тишина не разбудит ни арфу, ни юную скрипку.
Голос твой - дар небесный, огнем...

Я в тот вечер изрядно устала:
восемь раз танцевала «на бис».
Под конец чуть с шеста не упала:
от усталости руки тряслись.
В нашем клубе «на бис» вызывают
ну, от силы, разок или два.
Три почти никогда не бывает,
и понятно: «колеса», «трава»…
Мужичок до того охмуренный,
что стриптиз для него – как бега.
Нашпигован бумагой зеленой,
а мужского в нем нет ни фига.
Сунет, скажем, двадцатку под лифчик
и собою немыслимо горд.
Весь сияет, как школьник-счастливчик
и глядит свысока, будто...

Боюсь за тебя…

Куда ушел, когда вернешься…
Не знаю…думаю…молчу…
Когда моей руки коснешься…
И что с тобой…узнать хочу…
Минуты тянутся…и снова…
Смотрю в слезах я на часы…
Три восемнадцать…что такого…
Но сердце шепчет – не смотри…
Но снова взгляну…вот, три двадцать…
Как время мне остановить…
Чтоб ты, живой и невредимый…
Пришел, чтоб нам поговорить…
Я знаю…поступаю глупо,
Уже два года на пролет…
Я жду тебя и счастье скупо…
А что,…а вдруг оно придет?
Вдруг ты полюбишь меня дважды...

Я гражданин страны Цейтнотия,
Глотаю на ходу мелодии,
Целую на бегу любимую,
Не отрываясь от мобильника.

Рассталкиваю всех в автобусах,
В очередях и людных оффисах,
Лечу на сумасшедшей скорости
Машиной неотложной помощи.

Мечусь как одержимый манией,
Кричу все время" до свидания!",
И сплю часа четыре ночью я
Как и все жители Цейтнотии.

И если вы меня вдруг спросите:
"Куда вы все-таки так носитесь,
И вообще еще как дышите
И как свои стихи вы пишите?

Я на бегу заулыбаюсь вам...

Зачем играть в чужие игры?
Когда ведешь свою одну.
Пускай ты слеп, не видишь лиры,
Но это лишь тебе к лицу.

И пусть жестокие мотивы,
Не побуждают злость в тебе.
Твоя игра знакома миру,
Ее нет хуже на земле.

Понять пытаясь человека,
Мы тратим время. Для чего?!
Пройдет еще четыре века,
Увидишь строчки, как кино!