Венец безбрачия

Когда мы любим и любимы,
когда бурлит от страсти кровь,
для нас почти несовместимы
понятья «деньги» и «любовь».
А между тем понятья эти
на удивление близки.
Любовь шагает по планете
и собирает кошельки…

К тебе, наивная девица,
коль ты стремишься под венец,
хочу я нынче обратиться,
как мудрый, любящий отец.
Пусть этот мой совет нескромный
найдет приют в твоей душе:
«Не верь пословице никчемной,
мол, с милым рай и в шалаше!»

Нарву дурман-травы я в полнолуние,
Судьбой балуема травы нарву.
Заворожу её я поцелуями,
В свои объятия тебя зову.

Кому дано любить - с того и спросится,
Сестрица-осень, ты не торопи:
Моя судьбинушка по свету носится
И не устроена тоска в крови.

Крепка дурман-трава, сильны страдания,
Но ожидания - приятней нет.
Тебя я ласками в ночи дурманила
И ночь была милей, чем белый свет

Но о любви моей меня не спрашивай,
Для счастья нашего не надо слов,
А...

Я музу свою никогда не забуду,
Её представляю,о ней и пишу...
Возможно,случится когда-нибудь чудо,
Возможно,другую такую найду!

А когда отыщу,я беречь её стану,
Потому что душа все кровоточит,
А муза-любовь излечит мне рану,
Поставит мне в грудь огненный щит!

Я ей сердце отдам-пусть хоть режет,хоть любит!
Мне уже все равно-я уже им погиб.
Если хочет-пускай на кусочки порубит,
Если сможет-пускай его вновь воскресит...

Ей в глаза посмотрю обреченно-бесстрашно,
Её руку возьму как...

Я преклоняюсь перед обезьяной.
Она венец творения природы.
Она по воскресеньям чистит зубы
И груши палкой с дерева сбивает.

Я восхищаюсь этой обезьяной,
Она вполне достойна восхищенья -
Она давно уже без затруднений
На задних лапах ходит без опоры.

Она умеет даже шить одежду,
И пусть вся шерсть с нее еще не слезла,
Зато вполне разумные созвучья
Она движением гортани производит.

Я прославляю чудо-обезьяну,
Ведь у нее ума палата -
Она себе нору из силиката
На посрамление...

Вот два изображенья - вот и вот.
Одно лицо на этих двух портретах.
Не сведущий взглянув и не поймёт
различия, - различия при этом
существенны и глубоки.
Один портрет - то Солнечной реки,
другой - Венец бездушия пустыни.
Какая пропасть между ними!
Как будто не одной руки
и кисти не одной!
Рекою манит - губит пустотой.

Япония, тебе не спится.
Встречаешь первой ты рассвет.
И солнце по утрам садится
на золотой велосипед
в твоих горах.

В твоих садах вишневых души
сгоревших в ядерном огне
бесцельно бродят. Вот послушай!..
Звучат, как песня в тишине
их голоса.

Твой самурайский кодекс чести
превыше всяческих обид.
Да что обиды!.. Чувство мести –
оно и то тебе претит.
Простила ты.

Простила ты и кровь и слезы.
Простила просто, без затей
неизлечимые лейкозы
потом родившихся детей,
не знавших...

Какой же вы, сударь, отъявленный лжец!
А я, непутевая, с ним под венец...
Но как говорится, с овцы, да хоть клок:
Я сердце твое - в монастырь, под замок!
Поставлю решетки, в окошко ключи,
И душу - в темницу, кричи-не кричи...
Ты сам виноват, лжи построив забор,
Сорвавшийся в пропасть бродяга и вор!

И теперь, загнанная в угол, краем живой плоти и
вонзенной иглой сознания понимаешь –
как противен фрак и декольте на обочине пыльной дороги.
Как навязчиво выглядят одинокие пальмы и
как некстати всеобщее голосование, пискливое брюзжание и заносчивость.
Как отчаянно пульсирует в тебе
в другом увидеть отражение,
но оно лишь тускло мелькает и оседает пылью.
Вороватая крадучесть спешки и упреков скольжение.
Об асфальт, напрягаясь, трутся шины,
ершатся щетиной.
Взгляд на...

Так-так. Тык-тык.Полный бырындык.
Заходи, дорогой, посиди у меня, как свой.
А то, понимаешь ли, заграница –
Не могу ни с кем подружиться!
Лицо ершится матерщиной - обрастает злобой трава,
Пастух бежит за скотиной, но скотина права.
В брюзжащем зареве вздернутых глаз
Угольком укрепился алмаз. Синеватая жгучая пыль.
Надломлен, хромает костыль.
Какофонию рваных сердец
Несут в разомкнутое солнце.
Слова несутся под венец в разбитое оконце.
Под топот дискотечных ног я унесусь в похмелье...

Вышел Сеятель на поле,
Слово сеять по земле,
И легли по Божьей воле
Зёрна Истины и Соли
На людском добре и зле.

Те упали при дороге,-
Птичий корм удел их стал, -
Глухотой сердца убоги,
Сатана их хлеб украл.

Что упали на каменья,
Быстро с радостью взошли,
Но слабы проныр коренья,
Соблазнились от гоненья,
Страх и ужас их сожгли.

Пало в тернии иное,
В тень забот и суеты.
Одурманило земное
Сном богатого застоя,-
Терни похотей густы,
Слов соцветия пусты.

А на доброй-то...