Стылый

Как всегда, в заботах проживает
На пересечении путей
Станция,
Как мать,
И провожает,
И встречает
Радостно гостей.
А какие гости здесь бывали!
Ехали сюда и просто шли.
В тесной ожидалке ночевали,
Разговоры долгие вели.
Не однажды в стылые метели
Эти печки белые, как снег,
Александра Исаича согрели –
Очень знаменитый человек.
На минуту тормознёт «московский», -
И к столице через синь и лес.
Говорят, писатель Паустовский
Спал на этих лавках МПС.
И другие гости ночевали...

Старый дом, не вини и прощай!
В горле ком – даже он не помеха.
Напоследок прошу, обещай
Отозваться теплом или эхом.

От невиданной стужи дрожа,
Перед огненным ликом заката
Встала память острее ножа –
Этот дом был счастливым когда-то.

Рдели в свежих букетах цветы.
Стыли воды в глубоком колодце.
Закричишь с неземной высоты,
И холодная тьма отзовется.

Но сегодня ты тих и уныл,
Заколочены окна и двери.
Я давно здесь смеялся и жил,
Так давно,
что уже и не верю.

Хрустел на зубах казахстанский песок,
начштаба принёс свой рисунок – лесок,
а чуть в стороне голубым – озерко,
по краю штрихами, как стрелы – камыш…
Лежала кругом среднерусская тишь,
но как это было тогда далеко.
Горбатились сопки, тюльпаны цвели
на выжженном крае пустынной земли.
Огромное солнце, закрыв горизонт,
Пронзало лучами в степи гарнизон.
И смешивал краски майор пожилой,
бочком, осторожно к мольберту вставал.
Вдали разливался закат огневой…
Забыв всё на свете, майор рисовал...

Белым медведем, двойною льдиной зажатым,
ты проплываешь по стылой воде,
медленно танго танцуя со смертью,
удаляясь все дальше от материка.
Бьет в лицо холодная синева,
зеркала пустота, воды немота,
а в ладони твоей серебряной каплею
отражается та единственная Звезда и планета твоя,
на которой вы счастливы были.
Ты молчишь, смотришь в себя…
но с небес льется поток на тебя,
ты становишься собственным светом.
Слова между пальцами перетерты в песок,
мысли загнаны в стойла,
В гонке...

Без облика, подобия не стало, м......, бил
камнем о кресало, хотел извлечь огонь,
старался.
- А он?
- Нет, никак не извлекался.
Без скорби, рад и непосредствен, разбил
он руки в кровь, зато, был честен, и поднял/
одел (пальто), пошёл вприпрыжку вой возв-
ёл, он пел, ему казалось, весел и на луну,
не сдвинуть «чресел», все звуки изливались,
стыли или свинец на шкуру лили...

Вышивала Марья по канве узоры,
Пела песню Марья про свою печаль,
Про крутые горы, про степи просторы,
И мерцала тускло в горнице свеча.

Ой, ты бабья доля – ждать, любить и верить,
Верить, что вернётся милый сердцу друг –
Тень в окне метнётся, постучится в двери,
Поцелуи, слёзы, трепет нежных рук.

Тяжка и коварна рекрутская служба,
И совсем не скоро милому домой.
О далёком доме денно, ношно тужит
И рискует храбрый буйной головой.

А в степи ночами злые волки рыщут,
И холодный...

На землю стылую упал,
Он, осенённый благодатью.
Окончен жизни его бал,
И путь прервался его к счастью.

Заокеанских стран владыка,
Шлёт слуг в славянскую страну.
Сил Тёмных Князь и тёмный ликом,
Приказ отдал, разжечь войну.

Ему Россия в горле костью,
Не пресмыкается пред ним.
В ней хлебом-солью встретят гостя,
Мечом ответят врагам злым.

Но враг хитёр и одурманен,
Был его ложью русских брат.
И вот в Донбассе войны пламень,
Огнём плюёт система «Град».

И горе нам — враждой...

Перевдохни меня. Я чутче стал с годами.
Мне кажется, я здесь уже три века.
Бессмертна память и Бессмертно Обещанье,
Создавшее когда-то человека.

Слова мои, нас повстречают снова,
Распорят и сошьют, крестя дорогой,
Ведя сухими пальцами сквозь раны,
Ведя сухим дыханием за Богом.

И с каждым словом становясь на смерть короче,
И поминая музыкой терновый полдень,
Перевдохните, Гендель, в стылых пальцах ночи!
Пророчьте, Гендель, хмелем междустрочий.

Хмель не для мертвых, для живых...

Зимний лес спокойно спит,
Тишина в лесу стоит,
По тропе мужик идёт,
Песню тихую поёт.
Вдруг ему навстречу чёрт,
Мужика он взглядом тёр:
- Хорошо, мужик, поёшь,
И куда ж ты, друг, идёшь?!
Мужичок пред ним не стыл,
Мыслей чёрных не таил:
- У меня в деревне, бес,
Есть особый интерес,
Занемог мой брат на днях,
Тает, знаешь, на глазах.
Бес за ухом почесал,
Он ничуть не горевал:
- Поддержать тебя я рад,
Дам большой мешок деньжат!
Брата вылечишь, как пить,
Брат твой дальше будет жить...

I

Когда у ночи вкус
бессонницы и ветра,
когда сквозь шапки сосен
льётся влага звёзд,
и в памяти ладоней –
теплота песка,
а на крыльце –
ленивый хор цикад,
я прикасаюсь,
словно к девственной прохладе,
к полночной тишине,
набросив тень на сердце,
и нахожу в луне –
печать Джоконды,
и жду рассвет,
боясь пошелохнуться,
чтоб не спугнуть туман
седой реки.

II

Вечер
разбросал сто дорог.
Солнце качнулось на ветке.
Саван рубиновой пыли
лёг закатом на берег.
Птицы, лесные...