Сторон

Бежал Давид в пещеру Одолламскую.
Услышали про то его братья
И солидарность проявили братскую -
Присягу, по их мнению, дурацкую
Сменили на свободу бытия.

Пришли к нему туда с детьми и с жёнами,
С собою привели весь дом отца.
Примкнули к ним другие притеснённые
Обиженные властью, забубённые
Еврей, хохол, татарин и кацап,

Все должники, душою огорчённые,
Растратчики и дурни от сохи.
Возникло так властями запрещённое
Формирование вновь испечённое,
С четыре сотни гопников лихих...

А знаешь, знаешь, нет сближения
Устала видеть ты его попытки
Одни лишь чувства отторжения
Да негативов лишь избытки

А он, что он, он просто любит
Любовь свою тебе он говорит.
Он так как есть и так же будет
А ты, что ты. Пускай творит.

Его, себя, вы не жалейте
Не порти нервы ты себе
И не играйте вы на нервах флейте
Подчас в неправильной борьбе

Обманут правдою — не ложью.
Всё взвесив, точно рассчитав.
Неоспоримый факт предложив,
В себе к сомненью повод дав.

Как часто прячется за фактом,
Расчёт и низменный порыв.
В глаза нам режут правду-матку,
За правдой этой, злобу скрыв.

Вновь разум, фактов паутиной,
Опутав, пеленают в ней.
Мне обьясняя что мужчиной,
Быть некультурно средь людей.

Что некрасиво бить подонка,
За низость подлой клеветы.
Что должен я пройти сторонкой,
Что грязь не мажет красоты.

Всё ложь...

В стороне от дорог, от центральных кварталов
Шёл один паренёк по тропинке устало.
Шёл с работы домой, жизнь свою проклиная.
И летела вверху журавлиная стая.

Паренёк посмотрел на косяк этих птиц
И слезинка упала из тёмных ресниц.
Захотелось ему к этой стае взлететь,
С нею вместе в чужие края улететь.

Побежал, что есть силы, за ней он вперёд.
Впереди был закат, позади был восход.
До обрыва реки добежать он успел,
Оттолкнулся и камнем на пляж полетел.

А внизу в это время девчонка...

Мы вычеркнули друг друга
Из нашего ожидания,
Обрезали обруч круга,
Начав меж собой восстание.

Мы стали совсем сторонними,
Мы стали чужими ставнями,
Мы стали потусторонними
С несвязанными заданьями.

Всё бывшее как-то минуло,
Мы были, а вроде небыли,
И время всю память вынуло.
Сходиться вот всё же надо ли.

Подвержены настроениям
С тобою до провокации.
Но кончится лишь терпение
Опять убежим до станции.

Какие-то махинации
Нас сводят опять ко времени.
И снова от информации...

Премьер Медведев видать понял…
Ещё никто без своей экономики,
страну не поднял.
Если в стране экономику не развивать…
Стараться из-за границы все закупать.
Знать загибнет Матушка Русь!
За русский народ здесь и боюсь…
Отучить от работы ума не надо,
А приучить к работе… вот где награда.
Премьер за экономику страны сказал…
Кое-кто в стране его поддержал.
«Чтоб экономику в России поднять,
Надо несколько лет подождать».
Больше тридцати лет её валили…
Обстановку экономики сильно сгубили...

Медицина в глубинке Руси не меняется…
Простой народ от беспредела загибается!
Как-то Медведев с хлеборобами встречался…
Уборкой в России сильно интересовался.
Комбайнёр при встрече часто улыбался,
Аж Дмитрий, глядя на улыбку его, - рассмеялся!
У комбайнера зубы были все стольные…
Из черного Русского метала, - вековые.
Посля смеха, - вдруг Дмитрий удивился
И немного даже от увиденного прослезился…
В правительстве зубы у каждого керамические,
У трудяги комбайнёра, - они доисторические...

Когда-нибудь, когда меня не станет, –
а будет март… а, может быть, апрель, –
и грязный снег почти уже растает,
и дверь, стеснённая оковами петель,
рванётся вдруг за пролетевшей стаей –
то, так по-книжному, возникнет силуэт
той женщины, которая всё знает,
которая хранит мой тёплый плед,
и на плечо чужое, может статься,
слегка облокотилась у ольхи
(плевать, – она умеет улыбаться
и помнит наизусть мои стихи).
И вот, капелью редкою упившись,
весна столкнёт овалы бледных лиц…
Исчезну...

Вновь птицы певчие поют по вечерам
И голос их, от боли неземной,
Становится евангелием цветов,
Становится омоновеньем ран,
Стоящих насмерть на восторге слова
Такого звучного, что глохнет тишина!
Чей герб - покой, луна и седина...
Чьи тени у разрушенной колонны
Слагаются под вечер в имена.
И вновь слова темны, а сны прохладны,
И вновь пространство не имеет глаз.
И вновь приходят, отовсюду - стихи,
Которые из бренности ты спас.
Рассаживаются, в литеры смотря,
И пеленают в лист свои...

Обучи мое тело, жертвенный нож.
На равнине войны я любви присягал обнаженным.
Мы там выжили с ней.
Мир причислил нас к прокаженным,
Когда трепет души обнимал этот жертвенный нож.
Мы там выжили с ней
В стороне от безумного мира...
В тех касаниях, что неподвластны даже перу.
В нас звучал алый бог
И акафист, прикрывший нам спины,
Белым воинством лёг дорогою поутру.
Так возьми черный мёд,
Зачеркни и пиши за пределы
Этим белым, целующим
Стигматы листа.
Светлой болью пиши,
И сжимай...