Стоит смерть

Смрад утра.
Треск тормозов и гудков…
Остывшее тело Волчицы
На сырой, бездыханное земле.
Под железной сенью амбара
Ютится
Плач щенков
И холодное жало
Боли ранней,
Обретшей надел
В пасти дорожной.
Неподвижность любви
Глухотой в пустоту.
Кто-то, просто, куда-то успел,
Вот и все…
Объясни им, дворнягам таежным,
Отчего так горчит молоко.
Не могу…

Убили волка, подстрелили гада
В глазах холодных не увидишь слёз,
В его груди свинцовая награда
В его крови печаль далёких звёзд...

Прощай Луна, ты не увидишь друга,
И не услышишь одинокий плач...
Пляшите в такт, прикормленные слуги,
Не долог час, и к вам придёт палач...

Погиб подлец, без почестей могильных,
Без покаяний и без мёртвых роз...
Жалейте слабых, добивайте сильных,
Спасайте стадо от жестоких гроз...

Седой охотник головой поник,
Взглянул в глаза забитого злодея
И...

Последний вздох больной издал…
Душа, лети же прочь от плоти!
Мир, где ты мучился, страдал
Забудь в счастливом том полёте!

От боли, страха, лжи, невзгод
Лети, мой друг, в прохладе вьюги
Туда, где нет совсем забот,
Не льётся кровь и вечны други;

Губами прикоснись к цветку
Небытия! Как свеж, прохладен:
Утопишь ты свою тоску
В его бездонном аромате…

Не вспоминай же дом, друзей:
ты в омуте, во сне глубоком,
На самом дне: души твоей
Не разглядеть земному оку.

Дети в подвале играли в гестапо,
Зверски замучен сантехник Потапов,
Дети в подвале играли в фашистов,
Было замучено семь коммунистов.

Электрик Петров и сантехник Потапов,
Один участковый, дантист Эскулапов,
Дружинник один и двое прохожих,
В могиле их кости очень похожи.

Кости от Ромы и глазки от Сашки,
Трусики Людкины, лифчик Наташки,
Два башмака на левую ногу,
Двум костылям, наверно в подмогу.

Следствие долго копалось в подвале,
Столько костей отродясь не видали…

1978...

Держа за спинами дубинки из бамбука,
Вошли туземцы в хату словно глюки.

Вошли без стука под звуки пука,
Ба-бах из лука и нету Кука.

Короче, нету больше Кука,
Но впредь ему теперь наука.

Короче, помним мы все Кука,
Но вы скажите: был он сукой?

Она его любила и ждала,
Жизнь без него была ей не мила,
Он ласковым и нежным был всегда,
А правды не сказал ей никогда.
Но дело в том, что знала наперёд
Она, что будет, что произойдёт,
Читала мысли, видела судьбу,
Но на любовь наложено табу.
Ей очень тяжело так было жить,
Предателя как можно полюбить?!
Он врал, он причинил ей только боль,
Но вот зачем играл с её судьбой?
Она ушла, её не воротить,
В тени деревьев тихо умирая,
Навеки в нежном сердце сохранить
Смогла любовь так...

Он не подумает о внуках,
Ему нет дела до детей,
И он умрёт в жестоких муках,
Задавлен прессом новостей.

Его не вспомнят добрым словом
Друзья, соседи и враги,
Над ним не разорвут оковы,
Пред ним не вытрут сапоги.

А гроб покинет подоконник,
Его зароют, наконец,
И скажут: «То-то был покойник!..
А стал вдобавок и мертвец».

Убожество, краватей ржавых скрип
Лекарства, вонь обкраденной похлёбки
В углу, забившись съёжился старик
Пытаясь разглядеть знакомую походку

Темно, соседа давече схронили
Морщины, слабая дрожащая рука
-"Соседа навещать не приходили"
Чуть слышно шепчут губы старика

Обида, память мучает виски
Слеза, беззубая виднеется улыбка
Сжимаясь, сердце стонет от тоски
-"Хотелось внуков повидать мне шибко"...

Огни, колёса мерседесов белых
Печаль, рука исколата на треть...
-"Не дай Боже...

Ночкой темной, да безлунной
Я приду к тебе опять,
Буду я с тобой безумной,
В шею, в губы целовать.
Обращусь твоей подругой,
Голос нежный обрету,
Я твоей не буду мукой,
Я печаль твою сотру.
Обнимать меня ты будешь,
Руки загорят огнем,
Все на свете позабудешь
И заснешь ты крепким сном...
А к утру найдет лишь тело
Та, которую любил,
Спросит милая несмело:
"Кто любимого убил?"
Но молчанием осветит
Мертвый блеск твоих очей,
На петле себя повесит
Девушка твоих ночей...

Сергей Александрович, здравствуйте…
Не верю, что вам 117…

Гроза молодая… зевластая
по площади хлещет Сенатской!


Но вы — не забрызганы брызгами…
Но вы — не обветрены ветром…
Шагами легкими питерскими
уходите в вечность. Поэтом.


Сергей Александрович, здравствуйте!
Вам в городе этом
нет места.
Душой одинокой славянскою
вы больше коробки имперской.


И вот уж тугая расщелина
за вами бежит
через небо.

И конь под Петром Первым щерится
усмешкой недоброй
и медной...