Смирена

Надгробный камень возвышался,
Часовня радовала взор
На месте,
Где, когда-то, папы путь прервался,
И осквернил проклятием то место
Епископов беснующийся хор.

* * *

Тяжелых бедствий череда Рим потрясла.
Народ, под гнетом черных суеверий,
К церковникам воззвал, моля спасения от зла,
Заступничества корифеев веры.

И наступил тот день!
И крестный ход к вратам
Апостола Петра священной базилики.
И торжествующий народ
Вослед процессии пошел,
Вознесши гимны к небесам и...

Разве думал я в июле,
Что подобное случится.
Не скучал я и не бредил.
Ведь чужой была мне ты.
Разве думал я, что стану
Так страдать и так молиться,
Защищать тебя стихами
От непрошеной беды.

Остудила осень лето.
Скоро лес засеребрится.
Август сделал всё что можно,
Чтоб нашли друг друга мы.
Мог ли я себе представить,
Что я буду так молиться,
Для Тебя просить у Бога
Справедливости взаймы?!



2001 г.

+++

Булочку хочу за три копейки,
Брежнева на трон и самиздат.
Снова...

В круглой башне он был заточён.
На больной спотыкался ноге.
Кардиналом он не был прощён.
Оскорбленьем – клеймо на руке.

Через год не смирился. С зарёй
прилетала голубка к нему,
посвист лился весёлый, родной,
речь понятна ему одному.

Каждой ночью подтачивал цепь.
Крепь держала надёжно стена.
А задремлет, является степь,
прошлогодней весной сожжена.

Кардинал приходил иногда:
постоит, ухмыльнётся, уйдёт.
Во дворе – то прибьют колдуна,
то – разбойник скребёт эшафот.

Время шло...

Я не в тот родился век,
и не в ту эпоху,
если б был я древний грек,
был бы выпивохой.

Если б в Средние века,
был бы мушкетёром,
и гонял бы в пол-пинка
гвардию с позором.

В девятнадцатом веку
я бы был поэтом,
разгонял бы грусть-тоску
рондо иль сонетом.

Мне бы в двадцать третий век
взять бы и податься,
средь космических парсек
с кем-нибудь бодаться.

Был бы парень хоть куда
и на загляденье,
без меня у них - бeда,
только приключенья.

А пока живу я тут,
и смиряя душу...

В горячем приступе отчаянья,
Когда проходят гнев и злость,
В преддверье вечного изгнанья
Я понял, что я в мире — гость.
Невольно в мыслях стал задирой,
Я видел жизнь сквозь боль и грусть,
И предо мной вершины мира
И смерть, с которой не смирюсь!

Что я! Когда бы эти люди
Мирились с горечью измен,
И знали б, верили, что будет
Златое время перемен.
Порою сам я сомневаюсь
В благоразумии судьбы...
Меня ведет любовь и радость,
Я верю в смысл своей тропы.

Август 1998

Ты красивоцветущая словно орхидея
И благоухаешь ароматами гардения
Выколото шрамами на сердце твоё имя
Для меня одна лишь ты богиня

Мне в память въелся образ твой
Не могу найти душевный я покой
Мысленно я смирился с судьбой
Но сердце не даёт любви отбой

Ты мне мерещишься во тьме
Красой твоей любуюсь я во сне
Хочу, чтоб было как в мечте
Но быть с тобой,суждено не мне

В стремлении неистребимом,
Как объяснить Россия-мать,
Твои народы-побратимы
Идут друг друга убивать?

Да что народы, мать-Рассея?
Брат брату метится в висок.
Стравить их было потруднее
Чем просто Запад и Восток.

Россия, Римская волчица,
Всех кормишь испокон веков.
Кровь Каина-братоубийцы
Сочится из твоих сосков

И в душах порождает зависть,
А в изобилии садов
Росинку впитывает завязь
Запретных будущих плодов.

Цвет яблонь тихо облетает.
Сомненья порождают грусть -
В чём...

Будто было все из папье-маше:
Превратилось в размокший от слез картон.
Пир горой не хочу, будет просто фуршет.
И на нем бокалов разбившихся звон.

Я смирюсь с тем, что ты не поверил мне,
И со временем краски смогу различать.
Только так мне не хочется видеть гнев
В тех глазах, что желанье могли излучать…

Недоверие кокон сплело тугой,
Достучаться не хватит моих больше сил.
Страшно ль, странно… Понятно, что ты не со мной.
Нет того, кто меня на руках носил.

Попытаться представить...

В далёких Ногайских степях
ветра развевают твой прах,
буруны шныряют в костях
в далёких Ногайских степях.

Когда-то здесь шёл караван,
погонщиком был Палладин,
отец его ибн Сулейман –
- слепой в Марканде муэдзин.

А мать его – Вия Зухра,
давно от чумы умерла,
забыл их уже Палладин,
родными отверженный сын.

Взамен ему плётка была,
пристроена к лучке седла,
да острый булатный кинжал,
что в ножнах спокойно лежал.

И если входили в кишлак
улыбку дарил Палладин
всем людям, и...

Не звони, не пиши, видно скованны чьим то проклятьем.
Мы друг другу никто и не связаны больше ничем.
Подпиши мне последний билет в никуда, а затем,
Вытри грязь от сапог на полу моим свадебным платьем.

Думал Богом дано? Но увы, ты не верь тайным знакам.
Испытаний суровых с тобой мы увы, не прошли.
В сотый раз двери в рай мы искали, опять не нашли.
Вырви сердце моё на съеденье голодным собакам.

Расставаться так трудно, но всё же прошу, уходи!
Не хочу, чтоб под мойкой валялись пивные...