Роковой соблазн

Вот и мокрый снег пошёл,
Чист, как белая бумага.
И бурлила рядом влага
И вершила произвол.
Был он – маленький художник,
Таял каплей на щеке,
Превращаясь в полудождик,
Истончась на сквозняке.
Зыбко дали провисали,
Уловить пытаясь миг.
Как мы ждали-ожидали,
Он нечаянно возник.
Роковое было что-то,
Болью полнило сердца.
Сладость раннего полёта,
Ощущение конца.

Однажды Ты повернулась ко мне и прошептала мне сон;
- Тысячи раз ты должен будешь состариться Мастер,
Тысячи раз, прежде, чем я приду!
И не спать тебе века напролет дожидаясь меня,
И эхом кричать в немой чернильнице,
Где последние пророки царств твоей крови
Будут искать встречи со мной.
На лице позволено видеть только глаза,
Смотри, смотри в них глубже!
Смотри - Болит лишь то, что живет,
Зеркалам чужды обманы мертвого серебра.
Ты всегда будешь писать сквозь меня, мной -
Звуков прямые...

Я рисую на боговой темноте певуче чёрным….
Пытка - мне ль присягать тебе утонченной?!
И писать как удар хлыста, целовать как укус пчелиный,
Забирая твои уста ночью длинной.
Так смертельно как всё на земле – обжигать словами…
Позволяя дышать тебе obscurite fatale …
Упиваясь твоим плечом с ликом лилий,
Вены дрогнут так горячо… остуди их.
И ударами губ и кнута дегустировать тело,
Разливая «Veuve Clicquot» леденелый








*Veuve Clicquot (фр.) - Вдова Клико шампанское вино и ТМ...

За ересь рифм взошедшим на костры,
Узревшим в зеркалах судьбы поминки,
Вотще постигшим правила игры,
Великодушно возлюбившим цинки;

Пытавшимся в пустой размер облечь
Веселье черни и пророков мрачность,
Пусть будет эпитафией вам речь
Поклонных дней, их темная прозрачность.

Ан солнце закатилось на века
В очах богоподобного Гомера,
Хромает всяка новая строка
И зрящих расхолаживает сера.

Но пройден до тройной развязки путь,
Повержены тираны поколений,
Нельзя теперь и в сторону...

Так нежность просится к огню -
Искать безудержные дали,
Искать полночные печали -
Так нежность просится к огню.
Молчу Тобой, молчу и пью...
Так нежность просится продлиться...
Мне снится, мне наверно снится –
Ночь, приручение к Огню.
Глаза и губы в тишине,
Как обещанье непокоя,
Как свет и тьма, как роковое,
Как причащение к Огню!
Как кровь, писавшая стихи
Пред обнаженной наготою...
Я заберу Тебя с собою
В другие жизни и стихи.
И там, где алый свет зари,
Где губы жаркие по телу...

На батареях Порт-Артура тишина,
Она застыла в пушках как нелепость.
Увы, судьба Кореи русской решена,
Японцам генералы сдали крепость.

На бастионах рвы убитыми полны,
Лежат тут самураи с казаками,
Трёмстам спартанцам в доблести равны,
Сошлись в бою с такими же врагами.

Кто будет жизни рад, не сыщешь таковых,
Предательства плоды невыносимы,
Напрасна кровь теперь сражений роковых;
Мукдена, Ляояна и Цусимы.

Царю не ведомы ни совесть, ни позор,
Сатрапам кроме денег всё не важно...

Ты для меня улыбка летнего солнца,
Алый утренний рассвет в лучах золотых.
Мои мечты – как светлая лазурь небес
Под гнетом тяжелых туч стальных.

Роковые стрелы голубых молний
Разрежут туч серебряную сталь,
Пронзив сосуд из вод печально-дождевых,
Что ливнями прольется на природы шаль.

С дождями летними прольются,
Выйдут из под гнета туч мои мечты,
Что были недоступны словно скалы,
Но покорны, как огонь в пожар ненастья.

Когда мы познакомились весной с тобой,
Я был израненный любовью и оглохшею душой.
Подруга, подаренная мне судьбой,
Все окружение мне казалось печальною тоской.
Тогда я был ослеплен горькою любовью,
Что нещадно сердце мне сожгла.
Днем не жил, существовал и ждал прихода
Звездной ночи, чтобы в объятиях луны забыться,
Успокоить боль сердца и души, от быта откреститься…
Если бы я мог из памяти стереть все то,
Что горьким было для меня, что душу мне терзало,
Был бы я счастливый человек...

– Парис, Парис, зачем тебе Елена –
Чужая, безрассудная жена?
Она прекрасна, но её измена
Сведёт народы Греции с ума.

Из-за неё падёт родная Троя
И кровь невинных потечёт рекой.
Из-за неё великие герои
Погибнут глупо в схватке роковой.

Восстанет небо, засвистят бореи,
Грозя бедою страшной кораблю.
Оставь её, плыви домой скорее!
– Я не могу, Богиня! Я люблю.

Под бледною портьерой облаков
равнины саван – мёртвое раздолье!
В краю плохих дорог и дураков
легла печать вчерашнего застолья.
Портьера рвётся, и слепит глаза
заката свечка.
Ветр живит берёзы…
Поклон… ещё… – Царю на образа, –
и в хрупкий путь, где царствуют морозы.
Полозьев росчерки. Храп жеребцов.
Еловые венки над головою.
По просеке рыданье бубенцов –
одно и то же: тонко «трисвятое».
Не страшно, нет. И чиркает легко
с деревьев вдруг слетающая стружка.
Пегас стучит копытами...