Протоколы сионских мудрецов

У гуся – две лапки,
Бусинки – глаза,
Есть свои повадки,
Ходит без оглядки,
Да и не спеша.
Гусь – мудрец домашний,
Мыслит, размышляет,
Он – борец отважный,
Только не летает.
С виду добродушен,
Но готов и в бой,
И ходить он может
Следом за тобой.
С глаз не отпускает,
Словно сторожит,
Но погладь, попробуй –
Тотчас убежит…
Только с любопытством
Бусинки-глаза
Наблюдают снова,
Подходить – нельзя!
Сам себе решает,
Как с тобою быть,
Чаще выбирает –
Что-нибудь просить…

Лишь мудрый понимает суть и смысл вещей,
Не зря в президиуме его место.
Иной сидит, бессмертный как Кощей,
Партийцам это лучше всех известно.

Монументальный лик осмысленно суров,
Транслируют его на всю отчизну.
Исходит от него поверх голов
Харизма – Людям жить при коммунизме.

«Я говорю вам: Слово царское храни
Во имя перед Богом данной клятвы…» –
Верховный жрец вещал с трибун в те дни,
Когда в анкете главным был пункт пятый.

«Где слово царское, там миром правит власть...

Мальчишки были зайчики,
а девочки – снежинки.
Листают мои пальчики
«Весёлые картинки».
Плечо под маминой рукой,
и огоньки повсюду,
и шоколадка за щекой,
и ожиданье чуда.

А вот оно – с мешком стоит,
и борода с плешинкой.
Сейчас меня вознаградит
пластмассовой машинкой…

***
Так и теперь под Новый год
сбываются желанья –
Бог по заслугам воздаёт
за все мои старанья.

Смотрю с надеждою вперёд
на Божию раздачу –
Он там заводы раздаёт
и фабрики впридачу.

Блондинке...

Все началось гораздо раньше,
Чем всякий думает сейчас.
Все началось с той самой фальши,
Что исказила Неба Глас.

Тогда гонимый по Египту
Народ нес тяжкое ярмо,
И жрец один по манускрипту
Был предназначен для него.

Он был достойным человеком
В храме близ древних пирамид,
И с детства мыслил о великом,
О том, что вечность охранит.

Им суждено было сойтися
С тем, чтоб людей расшевелить,
С тем, чтобы кровью обагрился
Наш свет, что нужно обновить.

Он был тогда довольно молод,
Но...

Подумай о дне погребения.
Скрестятся в трауре свита,
изголовье из лазурита,
гроб золотой.
Певцы разольют пред тобою песнь крови.
Колонны гробницы твоей
из белого камня,
не будешь завернут ты
в шкуру баранью,
и не насыплют холма над тобою…


(Имперский Рим)

Мгновенья смертной жизни,
лишь прелюдия
для лучшей, новой жизни.
Не унесешь ты больше, чем принес с собой,
не взвалишь скарб на плечи.
Все вещи, как багаж в гостинице,
придется переехать, покровы снять,
но не страшись...

Царь Соломон, мыслитель доантичный,
Не просто так старался для людей,
А с целью, чтоб вели себя прилично
И с каждою прочитанною притчей
Серьёзней становились и умней.

Простому дать смышлёность, знанье умным,
Разумному совет - так думал царь,
Чтоб даже тот, кто рос ребёнком трудным,
Сумел постичь в загулах беспробудных
Загадки мудреца, как календарь,

И речь замысловатую убогих.
Глупцам лишь наставленья - звук пустой.
Начало всех начал есть страх пред Богом,
и тех, кто не идёт его...

«В единстве сила! Вор – чужак!
И хуже – куплен он врагами», –
Нас часто учит кесарь так,
А, впрочем, так считаем сами.

Лишенный благ смирён судьбой
И только шепчет: «Чтоб, вы, суки…»
И то, оставшись сам с собой,
Не от достоинства – от скуки…

Бунтуют чаще от обид,
Идея пагубна для тела,
И тот, кто властью был избит –
Считает – за Святое дело!

И прежний строй во всём виня –
Террор. Делёжка. Послабленье…
Таскать каштаны из огня –
Занятие для населенья.

Мудрец критичнее к...

Кормилась стайка карасей.
И лишь один, карась Евсей,
Не мордой к корму, мордой вниз,
Карась Евсей имел каприз...

Карась Евсей смотрел наверх...
Его товарищ боком - сверк!
И по спирали вверх и вбок
(Где мой светился поплавок).

Так в мире исчезает все.
Наверх карась за карасем,
И пропадали без следа,
Там где кончается вода.

Философ мира карасей,
Евсей томим Вселенной всей.
Пока не прибыл сом Андрон,
Пруда паромщик и Харон,

Евсей хотел понять секрет
Что в Мире вечно, что в...

На далекой планете пыхтела разумная жизнь.
Для землян не понятна, нелепа, смешна и убога.
А планета вертелась волчком, так, что только держись.
И окрестные жители тоже придумали Бога.

Бог был синего цвета, трехглазым, хвостат и рогат,
Но для них он был всех и красивей и стАтней.
Подставляя вечерним лучам свой малиновый зад,
Делал жизнь на планете для многих светлей и понятней.

Солнце их набухало, грозило навеки, увы,
Превратить тот мирок в неживой колобок пропеченный.
Не помогут...

Что больше, век или мгновенье бабочки?
Что лучше, смерть на острие зари или постельный бред седин?
Открытый космос сердца, вселенской бездны лавочки,
Им тысячи имен, язык любви един,
Язык любви и смерти, язык рожденья света
И вдохновенья тьмы, язык природных яств.
Что крепче, мрамор колоннад иль струнный квартет ветра?
Что ярче, ожерелье солнца или янтарь богатств?

***
Что ближе, бродяга святой или лица
Согретые светом домашних забот?
Мы то, что мы мыслим,
Так мне говорил какой-то...