Пропитание

Падает наземь сорванный цвет
Кровью пропитан белый берет.
Листья кружатся, как воронье.
Больше не дышит счастье мое.

Миг растянулся тысячей лет.
Болью ударил, вспыхнув, рассвет.
Руки сжимают крепко цевье.
Остановилось сердце твое.

Криком исходит весь белый свет.
Розы измяты – алый букет.
Как же любил – и Бог не судья.
Кто погубил? Я, радость моя.

Здравствуй, город! Бездумный, бездонный!
Здравствуй, опухоль нашей земли!
Может это все так и задумано?
Руки делали? Ноги вели?

«Время -деньги!» - идея холодная
Узко мыслящим сделала взгляд.
«Время - деньги» - и значит свободного
Его больше не будет никак.

Вот плотина дверей прорывается –
Озабоченно мчится толпа.
Будь как все – если ты выделяешься,
То попросят представить права.

В серых формах голодная армия!
Люди- крысы глазами блестят.
Жаждут взяток – хотят пропитания,
Их...

Вот
и выпала
привязанность...
А привязан я к броне:
хоть и дышишь вволю газами,
все же держишься на ней
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.

Весь в пыли, пропитан сажею -
не беда... Зато уж не
полыхнешь в отсеке заживо,
как бывает на войне,
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.

В худшем случае так сразу же
сковырнет меня с брони...

В улыбке Моны Лизы не меркнет тайный свет.
Пропитан он и радостью и тяжестью тех лет;
Обидой на Создателя, что жить пришлось ей в век,
Где только зарождается "духовный человек".

Об этом невозможно не думать,
Суммируя, соизмеряя жалеть.
Глядя в окно позапрошлого лета,
Я наверное готова пойти раздетой
Босиком по расставленным пятнам,
Может вам не покажется внятным,
Всё о чём я сейчас - НАБОЛЕЛО...
Слишком много утраченно времени
Чтоб делить?..
Остаётся УСТАЛОСТЬ,
Первозданных секунд на обоях,
Отпечатков испорченных штампов,
Видно время настало ГЕРОЕВ!
Хорошо, коли быть при достатке,
Не хватает терпения что-ли,
Отпусти мне грехи вплоть до пятки,
Преподать...

Присела в кресло тяжело,
Перчатки чёрные, как локоны её,
Упали возле ног небрежно,
И в зеркале глаза смотрели на неё.

Свет пробивается в окно
И луч упал ей на лицо и сжёг его,
Оставив шрам, но всё равно
Сидит она, глаза в глаза – всё смотрят неподвижно.

На обуви её смертельная земля,
Сегодня с кладбища она пришла,
Две гвоздики в руках, как приговор, несла
И долго над могилой сидела молча.

Когда сейчас одна, всё те же слышит крики
И плач, глаза закрывает и лица вокруг,
Весь...

«До чего же мне все надоело! –
думал я, засыпая в ту ночь. –
И жена, что до смерти заела,
и беспутная дурочка дочь,
и сынок, потерявший работу,
и любовница с кучей проблем…
Да. Пожалуй, пора на охоту.
Я по ней стосковался совсем.
Неужели я завтра уеду
от работы, жены и детей,
по лосиному свежему следу
побегу я с собакой своей
и, увидев кормящую матку
с семидневным лосенком в кустах,
буду целиться долго в лопатку,
сжав «Сайгу»* свою в потных руках,
а потом, когда лес содрогнется...

Долой оковы убираю,
И ввысь лечу, и вглубь копаю…
В себя копнуть - и далеко
Уводят следствия причины.
И за личиной снять личину
Не так уж просто и легко…
И много их, и глубоко
Зарыли ясность тени, маски…
Порой, снимая с глаз повязку,
Пропитанную чем-то темным,
Я понимаю, что не помню,
Чем пропитала и когда,
Кто мы, откуда и куда...
Вкопавшись в самые глубины
Своей веками стывшей глины,
Освобождаюсь я от тины,
Так долго путавшей картину,
Что мне казалось, всё…, тону...

Вот тебе три строки,
Первая – нега теплых углей,
Вторая – ветреный дым,
Третья – зола и сажа,
Вот тебе три пути,
Первый - домашний елей,
Второй – пешая пыль,
Третий – уже не важно.
Вот тебе моя соль,
Сердце, накрытое небом,
Стопы, излитые полем,
Взгляд, пропитанный ночью,
Вот тебе мой покой,
Прими его, мне он не ведом,
Оставь его, мне он не волен,
Забудься в нем, как он порочен.
Вот тебе мое “Я”,
С самого темного дна,
Самым призрачным светом,
Первое – солнечный ветер,
Второе...

Голоса, голоса, голоса,
Лай собачий и крики ворон.
В это утро в родные леса
Заявился со свитой барон.

Ловят волки ноздрями крутой
Запах псов и людей, конский пот.
Воздух утра пропитан бедой.
Смерть – богиня всех волчьих охот.

Стая рвётся из леса в овраг,
Поле там, за оврагом, жнивьё.
А в лесу, каждый куст – это враг,
Где в засаде охотник с ружьём.

Словно впилась в загривок оса -
Пуля, волк завертелся и взвыл.
Но, увидев бегущего пса,
Он, ощерившись, в стойке застыл...