Нью-Йорке

Плотнее эхо в полости двора
В пятнадцати кварталах от Лагуны.
Здесь в белых чайках, будто на шарах,
Катается край неба с ровным гулом.

Здесь воздух января солен и свеж,
К отливу свет процежен облаками
И человек, обычно цвета беж,
Синеет здесь спиною и руками.

Он удаляется. И Бог его простит.
Но дребезжа, как чашки на подносе,
По всем земным законам перспектив
Вдруг: "Джозеф…, - в глубине двора, -
Иосиф...
Ося."

Нью-Йорк, 05.15.2011

Есть в красном нагота, сок, силуэт;
Все изнутри в корове – бездна страсти.
По сути, никаких отличий нет:
В Париже и местечке красный – красный.

В Париже те же голод, холод, грязь.
И возвращаясь в дом по кличке «Улей»,
Ты обнаружишь крысу, что томясь
Ночь дожидается тебя на стуле.

В Париже все свои: Шагал, Кремень,
Кикоин, Цадкин, много прочей пьяни,
Чеснок с вином, селедка каждый день –
И Пушкина читаешь Модильяни.

Нью-Йорк. 05.19.2011

Часы идут. Бильярд стоит. Покоя нет.
Есть комнаты, в которых не напиться:
В их зеркалах так ярко включен свет,
Что мысль не возникает отразиться.

В их постояльцах, в разных временах,
Внутри «Кот де Прованс», тоска и газы –
И если здесь послать кого-то на х.,
То, сотни лет прождав, он выйдет сразу.

Натертый охрой пол здесь не блестит,
Светильники слезятся, не моргая,
И забежавший на апперитив,
Не вздрогнет. Не уйдет. Не убегает.

Нью-Йорк. 05.21.2011

История и есть «Тора» и «Я»
С предназначеньем в том, чтоб совпадали
Построчно в черных днях календаря
И в красных - жизни, буквы и детали.

Дорога превращает всех в петит:
Попутчиков, и города, и даты;
Вид на Толедо и с Толедо вид
Должно быть отличались, но когда-то.

Жильцов Дворца и коридоров, ниш,
В которых проходили ночь и день их,
Иначе нынче и не вспомнишь, лишь
Как из цитат и судеб - совпаденья.

Нью-Йорк. 05.23.2011

Папиросный пепел вырастает по мере
Того, как сползает правый чулок.
Югендстиль повсюду: в пивной, на пленере.
В декадансе, в губах, выпускающих слог.

С верой в Вермахт, в Люфтваффе и в матку фрау,
В перспективе и мир, и войну побеждать!
Третий Рейх – это мясо зольдаттен для фау,
Это фройлян, которым зольдаттен рожать.

В помутневший монокль не видны все дольше
Веймар, Манн, «Шпритцер», джаз, кабарэ...
Частокол правых рук с громыхающим дойче,
На котором оракул орет в стиле рэп...

Когда ветер вырезает в песках миражи-города,
а вода точит камень, возвращая его барханам –
Это значит, столетья ушли, как песок и вода,
Сохранив себя конусом, влагой сухой в стаканах.

По надгробиям и некрологам рискуешь не сразу понять
То, что Клио сентиментальней серийного живодера;
Оттого ль, что игрива, коварна, (либо попросту б..дь) -
Эта склонность к аффектам да сплошь повторам.

Несть числа подходящим к холсту - с интересом, с трудом, легко,
В одиночку, группой, в контакных...

Когда б пловец не знал волны – не плыл.
Аз есмь сверхвласть: с девятым валом слиться,
Да показав Господний нрав и пыл,
Успеть с девятым тактом возвратиться.

Ведь мог бы проявить себя иным –
В кафе, за чашкой кофию скучая,
И кепкою прикрыв привычный нимб,
Чтоб, мимо проходя, не замечали.

Но нужен ли кому такой Творец:
Интеллигент и налогоплательщик?
А так – Безумье, Бездна и Пловец,
Судеб вершитель строгий и святейший.

Нью-Йорк, 05.31.2011

Все клети скучны снаружи, а изнутри похожи –
В домах, на пустырях, на воде, в пустыне:
Из прутьев, досок, из стекла, из кожи...
Их роднит еще то, что не бывают пустыми.

Все сложней опознать их. Нежданно, нередко
Упираешься больно лбом, носоглоткой, губами –
И стекаются лимфа, слюна, маски, родимые метки
Вдоль по граням, запотевшим, как в натопленной бане.

Так ребенок, строя знаки, гримасы и рожицы, тычет
Собою в стекло – и уродует в смятку анфас и профиль.
Дети знают: впереди еще...

Зимняя мечта.
 
Завалило, снегом завалило
Улицы, дороги и дворы
Где вчера проехать можно было
Нынче не проехать, не пройти.
 
Эх, а раньше было как прекрасно,
По сугробам мчались на санях,
А сейчас машины рвем напрасно
В наших, непокорных нам снегах.
 
Где - же вы, кулибины России?
Что сегодня не хватает вам?
Или вас пока - что не просили,
- Красоту, комфорт придать саням?
 
Чтоб с уютом мчать по бездорожью,
Чтоб метели не пугали нас.
Чтоб не беспокоился дорожник,
-чем...

Ни слов, ни ролей, образы утеряны, декораций
не было, режиссёра убили и его съели крысы,
балетмейстеру, сожгли лицо и глаза кислотой,
так, что он не успел сказать даже ой, опыт про-
пал без вести, труппа распалась как труп, только
один директор тут, кричал в рупор, не хотел в
это поверить, кого он будет, лошить и во что
теперь будет верить, кто напишет великие пье-
сы, для умершего тела, и кому стюардессы бу-
дут разносить виски, во время перелёта из мос-
квы в нью-йорк...