Не чая

Больно телу — душе грустно,
И покоя нет и сна.
И тоски Вселенской чувство,
Смотрит пропастью без дна.

В боль затянет как в болото,
И в глазах померкнет свет.
В миг такой жить неохота,
А смеяться силы нет.

Свистнет чайник, закипая,
Пара выпустит струю.
Выпью я покрепче чая,
Растворив в нём боль свою.

Наползёт на солнце туча,
Станет в комнате темней.
Кольнёт боль иглой колючей,
Душе плохо — грустно ей.

-«Ты терпи» — шепну ей тихо,
-«Больно — значит я живой!
Не грусти...

Вечер надёжен, как край пропасти.
Отрешённость выходит за рамки доступного.
В пасть горизонта летит пыльной костью
багровый закат. Облака – будто гусениц

след на осенней размокшей пашне.
Переключаемся с чая на кофе.
Тает прохладой, в замочной скважине
взгляда, июльского солнца Голгофа.

Небо очерчено летними звёздами –
вечная строгость, комар не подточит
носа, и шепчет луна, будто проза
жизни раскрылась поэзией ночи.

Осень. Воскресный вечер.
Луна покрывается хромистым льдом.
Сумрак глаз отзывается
самым глубоким молчанием.
Венецианским стеклом
играют свежие лужи,
вдыхая фонарный дым,
и бледное
заиндевевшее облако
напоминает огарок свечи,
оставшейся
от нашей последней встречи.
Я подношу чашку чая к губам,
словно беглый глоток
уходящего лета.
Настольная лампа
отсвечивает
желтизной опустевших аллей.
Камушком, брошенным в озеро,
в молчащее сердце летит
осколок луны,
и рана становится...

Вот и до нас погоде есть,
Туманом стынет, меркнет флора.
На теле появилась шерсть,
Богатый свитер из ангора.

Уж звезды скрылись в дымке злой,
Их просто на небе не стало.
И позвонки хрустят местами,
Как тучи дом обступят мой.

Трещат дрова в печи угрюмой,
И запах чая на траве.
Простилось лето в октябре,
И о тепле теперь все думы.

И ,все же, сделал свой рекорд,
Вчера ,буквально, искупался.
Немного правда испугался,
Перевалился через борт.

Вот так клевала Густера,
Задор под...

- Ах! Мадам! С Вами честен всегда
Ваш Месье! Я Вам предан и верен!
Молодой человек у пруда был Анри!
И я в этом уверен!

- Ах! Месье! Не могу я понять!
Ведь Анри должен ждать нас в Париже!
Ну, а Вы, мой любимый, опять,
От меня скрыли все, как я вижу!

- Ах! Мадам! Ничего я не знал
И напуган случившимся очень!
И, поверьте, сражен наповал
Тем, что сына увидел здесь ночью!

- Ах! Месье! Удивили меня
Вы, однажды, сказав, что похожи
С Элоизою мы, как родня
И ее это тоже тревожит...

Апроприация становилась мейнстримом, мим про-
цветал и был мнимым/реальным, истекшим и акт-
уальным, мысленно вращал, перцептивное вообр-
ажение качал, прокачивал, свои мозги сшивал, ста-
чивал,преобразовывал образ в уме или так как есть,
в сумме/в разности, изменял углы праздности,(пов-
орота), постигал ненасытности, (алчности) квоту,
вбирал/выбирал, (бился в судорогах), (не вписыва-
лся в его угол), не знал куда идти дальше? переме-
шивал реальности, фальши? витязь на распутье...

Сын убивает мать, так её так, без слов, сама ви-
новата, дала не ту таблетку, (задушил шнуром),
избив перед смертью, её, детку, хорошо там где
нас нет,потому что с нами ещё хуже, вставай не
надо и тебе сидеть в моей луже, ……
не помню ничего и не хочу вспоминать, иногда
прорвётся, так твою/его мать,расслабления миг,
без протеста, и крик, лишь во сне (и не сходя со
своего места), .................
(- Не выходя из себя?
- Не ко мне вопрос, ……и это не мой….. чёс).
Всех книг не...

Пятьсот четырнадцатый опус

Мир забудет, святые почтят,
Мы старизну давно и не прячем,
Ангелки умирять налетят,
Лишь тогда о юдоли восплачем.

А ещё ледяные огни
Наших свечек убого клонятся,
Мелов фивских тусклее они,
Чернецам от похмелия мнятся.

Хоровая погаснет звезда,
На диаменты кровь золотую
Нощь сольёт – и томись – никогда
Не узрите лепнину свитую.

Пятьсот пятнадцатый опус


Вновь асийские крысы бегут
И царевны опять меловые,
Ангелы Таиах стерегут,
А и мы не...

Сделаю йодную сетку... Головы,
Посмотрю этой жизни ещё одну сторону.
Проснувшись под солнцем уже другой страны,
Мне всё ещё как-то не очень всЁ-равно.

И от этих мыслей уже не скроюсь
Ни в чашку чая, ни в плед,
Ни на северный полюс.
Я продолжаю проживать этот бред
И, если, конечно, не вскроюсь,
Пожалуй, оставлю себе
Пару сотен тысяч планет
И Этот Долбаный Мегаполис.

– Как дела у теа?
– У чая?
– У тебя??
– Начало с начала.
– Что?
– Угрюмый утюг
повешен,
мятый сюртук
подвешен,
винный сарай взломан
подступающим сентябрём…

Что-то рухнуло.
Это небо
заколдовано.
– Аа…
– Та – суть ведьма…
– Кто?
– Немыслимая стихия
поглотила
уродливо
сколотым
бивня
дождём.

– А осень?
– На пороге скучала.
– Аа…
– Я ведь ей: - Сначала?..
А она синоптиков кормит,
на меня не глядит,
уходит,
когда рядом
рождает
перегной октября
скошенным
влево...