Мраморное море

Пока ты в сумерках смотришь на пояс Венеры,
я расскажу тебе о голубых пещерах Закинфа,
о песчаных дюнах Сахары и кольцеобразных затмениях,
о гейзерах Йеллоустоуна и великом коралловом рифе,
о песчаных бурях и огненной радуге,
о соляных озёрах Боливии и тосканских холмах,
о бирюзовых волнах и фьордах восточной Исландии,
о пропасти взгляда в разломах сланца, песчаника, известняка,
о синей луне и высокогорных лугах,
о водопаде Жемчужина и рисовых склонах на Филиппинах…
Пока ты смотришь...

Нежное чувство во мне пробудилось,
Словно в груди цветок солнца расцвел.
Тайна твоя ко мне прислонилась,
Образ как сон — в Парк Влюбленных увел.

В нем обитают влюбленные души,
Мирно гуляя средь мраморных статуй,
Мелодии сердца чтобы послушать,
Забывши про все — про деньги и статус.

Ангелы чар ласковой флейтой
Навеют им грезы божественных звуков,
И речка блестит серебряной лентой...
И в долгих объятьях сомкнулись их руки.

Загадочность Сфинкса в тебе, обреченность
На странствие...

Здесь, только тень, и больше – ни души.
В смарагдах окон – занавесок шелест.
В пробелах снега – голос тишины
и след любви, как полночи отшельник.

В заиндевевшем призрачном углу –
плафона нимб, застывший кляксой алой.
Сквозь лёд зеркал, белила и сурьму
играет месяц тонкой струйкой пара.

И больше – ни души; и не до сна;
и, лишь мерещится на тополиной ветке
надежды робкой вешняя листва
сквозь снежной пыли голубое пекло;

а рядом – тень, холодная, как хром,
нежней огня, отзывчивее...

"Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, "как последняя туча рассеянной бури"; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок..."
М.Ю.Лермонтов


Здесь на запад Бештау, а на север Машук,
Только город разросся за два века вокруг,
И отлитый из меди вечно юный поэт
На холодный гранитный присел постамент.

С пожелтевшей бумаги...

Четыреста восемьдесят первый опус

Ветхий мрамор с меловых ланит
Докрошим хоть о звездах и небе,
Виждит персть, кто еще именит,
Кто и рек о тлеющемся хлебе.

Пойте, сильфвы, нисан золотой,
Мы ль во шатах сиреневых плачем,
Полны кубки паршою свитой,
Се, тюльпаны мы звездные прячем.

Се обводки тлеенных лилей,
Се тюльпаны, тюльпаны блистают,
Се на ветхость мраморных аллей
Тени мертвых певцов налетают.

Четыреста восемьдесят второй опус

.
Любят розы менины, сурьму...

Ведь знаешь ты: иду на ощупь я,
По хрупким листьям, призрачным устоям, ветхим сваям,
Ты знаешь, как быстро таем. Слова по ветру лишь роняем,
Сердцами чисто изливаясь в мертвенную пустоту.
Ритм замирает, сонный день на входе,
Всё та же суета в народе,
Всё также обездолен судьбою гений и недоволен он собой.

Опознавательным нам знаком – Небесный Тадж-Махал,
Столь серебристый при луне, сколь розовый он на заре,
Сиянья белого исполнен днем, и призрачен,
Своей струящейся, как воздух...

Вновь с белого листа
Как тихо, как безлюдно
Чернеет край строки
Хозяину пера.
Последняя звезда
Сквозь мраморное утро
И инквизитор сна
Считает зеркала.
Прожилки тленных слов
Все саваны по меркам
Отпляшут на тебе
В свой предрассветный час.
И нежно голубой
Размажется по стенкам
Не смея взять взаймы
Тех строк что для тебя.
Помеченным числом
Февраль упал в чернила
И бледно в тишине
Колеблется душа...
Я наживо пишу,
Чтоб намертво остыло
Всё то, о чем так больно...

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят девятый опус

Молодое вино излием
На стольницы владык всеодесных,
Не дождался еще Вифлеем
Бледных агнцев и музык чудесных.

Полны кубки и внове столы
Дышат мрамром, тиснят им фиолы,
Иудицы ль одне веселы,
Ах, не плачьте по небу, Эолы.

Где морганы о злате горят
И темнятся букетники мая,
Наши мертвые тени парят,
Над юдолию желть вознимая.


Четыреста девяностый опус


Губы в мраморе темная злать
Выбьет...

Антикварные виты столы
Чермной патиной, щедро лиются
Яд со пуншем, опять веселы
Четверговки, алкая, смеются.

Ах, зачем нас и мертвых темнить,
Верди, Брамс иль Моцарт восстенают,
В шелках тени сбежитесь казнить,
Сколь молчат и бессмертие знают.

Век паяцев и падших столиц,
Мышъяком шелк испитан червонный,
Хоть следите, как с мраморных лиц
Наших точится мел благовонный.


Четыреста девяносто четвертый опус

.
Тушь парфянскую выцветит мгла,
Лорелея холодную пену
С дев смахнет...

С высоким мраморным челом,
на том краю бессонной ночи
тень притаилась за углом
и на меня кинжал свой точит.

У изголовья бродят сны
и ловят юркие минуты.
А я – то в осень из весны,
то – вновь в весну и почему-то
груз осознания вины
кладу упорно на весы,
а чаши их уже полны…

Упорно тикают часы.

А рядом спит моя любовь,
и снятся ей другие сны.
В них никогда не льётся кровь,
и крики боли не слышны.
Они чисты. Они полны
зимы морозной белоснежьем,
пьянящим запахом весны...