Мраморное море

Если есть, что сказать – молчи.
Дай себе шанс овладеть тишиной.
Сгори, как осень-свеча
И воском расплавься
В мраморном взгляде Будды.
Есть сотни причин,
Чтобы остаться
На глубине бесприютного
Звездного сна,
Наедине с дорогой
Ветра-отшельника,
Там, где душа
Принимает образ любви,
Там, где новый Адам
Пьет вино
Из уст Евы-природы.

Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
ваш ученый,
кроя эрудицией
вопросов рой,
что жил-де такой
певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе.
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
из барских садоводств
поэзии —
бабы капризной.
Засадила...

Когда-то у меня были крылья, да, я точно помню, как опираясь на воздух,
раскуренный сахарной черемухой, несся беглой искрящейся музыкой
сквозь рябиновую кровь солнца и набухающие гроздья садов –
словно ожившие пассажи Рахманинова, словно магия тонов с картин Тёрнера –
они были вырезаны ветром пунцовых роз и приставлены невесомой прозрачной ношей
за моей спиной, а потом, спрятаны от меня, пока я не научусь
страдать и любить, как в последний раз, пока любовь –
не станет единственной...

Соорудили власти предержащие
намедни памятник Бориске...
Ну, коль забыл уж кто,- то первый
наш российский Президент...
Когда ж его взорвут, хочу спросить,
и мраморная пыль, белея в обелиске,
поразлетится в стороны.- Народу души
ублажая...- Плебс, лови момент!

Чтоб факт осилить, в воздаянии за
дела его, и в столь поступке благородном,
наверно, надо быть каким-нибудь
( Да пусть меня простят кавказцы... ), но джигитом...
А население, как право клянчит:
«Камень ирода во зле...

Глупость считать их врагами,
как многие нам преподносят.
Они или бедны мозгами,
Или словами поносят.
Они, разделяя единство,
в безудержном блядословии
творят в наших душах бесчинство
в угоду "златому" сословию.
Они прославляют "великих"
воров, бандюков, пидорасов
всех-всех сволочей многоликих
от рыцарей до аргонавтов.
Эфир день и ночь забивают
гнильё гнусных дел прославляя,
и мраморный след оставляют
подонков, что чести не знали.
Не страшно. Всех время рассудит.
И будет всему...

Лунной кувшинкой плывет
в подтеках радужносинего
авамарина
раннемолочный, пергаментный, мраморно-белый
зенит Фудзиямы.
В бронзе зрачка
отливается ценным кораллом
пламеннокрасное
сердце твое.
На устах
остывает свинцо-серый туман
сланцевой ночи,
где ты оставила,
в простынях трав,
ожерелье песочных звезд.
Скоро, желтый металл заката,
скоро, темно-лиловый
ветер ночной.
Жжет драконьей слюной
долготерпение,
легкостью тяжкий
труд любви
цвета кармина.

Остекленевший огненный шар Дианы,
мраморный берег ночной,
меридианы хвоинок звездных,
феррум дыхания Аквилона,
артерии ароматов
холодного океана
Фобоса. Чадной свечой
пробирается какофония поздних
оркестров в дом мой,
в дол мой, в боль, в долю,
в воздух, в лозы
проекций окон. Иллюминации грации
и кривизны весны, ласка
и деревянистость предчувствий.
Пусто, пустынно, картинно
густо от смол и темно-кровавой
пляски
далеких костров.

бабочка села на мраморный камень
как трепетно время

в лунной печали разрушенных храмов
солнце лотоса

с осенним закатом
венчаются искры клена

звезды с ладони ночи
Север сдувает

толика счастья
дыханье картин из песка

свежесть рожденья
в свечении сосен

кофе на дне чашки
откровенье опавших листьев

черный хрусталь
сердце разбитое женщины

лед родника
звук созерцания тонок

серебряный танец рыбы
стремится слиться с водой

взгляд отражения в озере горном
голубкой...

Сон голубой, или просто видение,
Часто мелькает в усталости бдения.
Мраморность тел выплывает расплывчато,
В сером сиянии, в камне обрывчатом.

Плеск, освежающий, явственно слышится.
Влагой мерцающей грудь не надышится.
Я поднимаюсь в спокойствие синее.
Мягкие клубы, нечёткие линии.

Чуть розоватые пятна сквозь призрачность.
Вновь ощущения некоей присно-сти.
Очень хочу заглянуть в откровение.
Но, как всегда, в этот миг – пробуждение.

Уснувшей на болоте лягушкой я созерцаю календарный
распорядок смены времен года в оконной раме
третьего тысячелетия, партитуры летней опрелости,
снежные зарисовки таежного многоголосия, осени рваное
золотое белье и желе весенней, малахитом
простуженной, радуги. Я меняюсь, теряю в воде свое отражение
и обретаю новое, но, кажется, все остается в нем, как и было,
как неизменная призрачная архитектура античных руин в движении
синей тяжести неба, все та же монументальная хрупкость,
все...