Молочной пеленой

Зарделась бледная земля,
изогнулась и рванулась,
и столб огня из недр своих, бушуя, извлекла!
И в огненную черепаху превратилась,
несущую на панцире диск солнца.
Свинцовый океан огня с небес пролился,
стихия радия светила погасила.
Клубился едкий мрак,
стонала черная земля,
но сквозь туман молочный
в видениях нам Тонкий Город проявился.
В спокойствии прозрачных храмов Дух обнажился.
И Духа Ткач нам невесомую реальность создавал,
где души поднялись с земли и заняли законные места...

Деревья за ночь подморозило,
Молочным цветом нарядило,
Аж зрение моё не верило,
Глаза ладонями прикрыло.

Стоят, блестят, переливаются.
Я будто в сказку попадаю.
Краснеют уши, сердце тает.
И птички с веток улыбаются.
-
Сергей Прилуцкий,2012, Алатырь

Смерть близкого, кажется такой далёкой,
потому, она всегда, так центростремительна, относительно боли.
Слёзы ранней, раненной дородовым теплом, весны –
это тоже подобие смерти, смерти бескровного
во имя освобожденного духа цвета,
в израсходованном, замкнутом годичном цикле,
замкнутом на застывшем сиянии молочного савана,
в цепочке перерождений взгляда художника
за окнами старой квартиры.
Что я могу изменить? Только себя, но не свою природу.
Высшая степень мужества, сильному...

Глаза в глаза любви отраву
Вливали, чтоб себя познать …
Они одни имели право
Сейчас весь мир не замечать.

Смыкались руки в сладком плене,
Молчанье было, как завет …
Ее атласные колени
Молочный излучали свет.

Она, прижав к лицу ладони,
Искала помощи в глазах …
Ей страшно было, как на склоне
Над жуткой пропастью в горах.

Все в первый раз происходило
Под ритмы рвущихся сердец …
И то, что тайной для них было,
Теперь открылось наконец.

Так корни ив после отлива,
Тяжелый...

Ты думаешь, старые сказки -
Лишь выдумки, попросту - небыль?..
Чуть только меняются краски,
Чуть тронуто заревом небо,
Крылатый Пегас белоснежный,
Смывая безликую серость,
Спускаясь с Олимпа неспешно,
Являет в мир нежную Эос.

С приходом её оживают
И травы, и звери, и птицы,
И там, где на землю ступает
Нога её, тают границы
Меж темной, бескрасочной ночью
И днём, полным яркого света,
А где-то в тумане молочном
Родник вдохновенья поэтов.

Веками слагаются строки
Об этом алеющем...

Уплыву сегодня за границу
Серости обыденных идей.
Уплыву за дальнюю зарницу
Юности, крылами журавлей.

Шёпотом рассветного прибоя
Напитаюсь, я ли не Душа,
Над жарками с неба голубого
Опущусь, их пламенем дыша.

В мягкий смог молочного тумана,
В зелень мха у топи просочусь.
Ароматом., юности духмяный,
Освежая дух, омоложусь.

Выпив, что оставила собою
В тех далёких северных краях,
Я вернусь, наполнено Весною,
С нежным поцелуем на устах.

Шаг медитативного экспромта
В глубину...

Седая прядь фонтана на летнем макияже,
И мраморной волны прохладная строка,
Флуоресцентный тюль на солнечных ветрах,
И кружева лазурных горных крыш, молочно-лунный пляж,
Коралловый закат –
Мне снится южный срез на бахроме дождя,
На мартовских полях
С забитыми под корку льда ручьями,
Среди гнилой травы, у пасмурного дна
Небесного, раскрашенного илом туч, колодца.

Вот дерево – в нём соки солнца, подземные ключи,
шёлк ветра, стойкость ста зимовок, ста перерождений –
теперь оно – листок бумаги
с отрыжкою чернильной у свечи
в подвале неизвестного поэта –
преемственность – когда поэт вдохнёт,
вернёт, нарежет
одну другую сотню слов ветвистых на плоскости молочной,
тогда природы память, труд и красота найдут
за этим всем, в какой-нибудь душе, очередное воплощенье,
дымясь листвой осенней, обретут они,
как часто происходит, в горне смерти...

В игольное ушко твоих номинаций
влезать не хочу, там конечно же тесно-
сидят на диване две-три топ-модели,
научный работник, почти поэтесса,

служанка-смуглянка, поп-дива, биолог,
уже стриптизёрша. Ой,… список их долог.
Мне неинтересно, смешно, неудобно.
К тому же, снимать очень долго перчатки,
корону, колготки, манишку. А тапки,
что ты предложил мне взамен ботильонов
не выдержат пола безудержных стонов.

Когда то давно – первый курс или третий?
С тобою хотели мертвецки напиться...

Художник нарисует воздух,
из воздуха родится –
дыхание, и чёрный голос воронья,
вещающий – дышать, что умирать,
но умирать с надеждой. Алмазной колесницей
прокатится зима по кремню глаз и высечет искру –
то гниль весны, то сырости печать
на запечатанном конверте солнца,
внутриутробного тепла горнило,
а значит, что-то в этом есть а, значит, что-то было…
Молочно-кислый месяц по утру,
прощаясь, растворит ещё одну печаль
для новых звёзд; бродячий всхлип эфира
подаст художнику на хлеб...