Лучшее

Пусть музыка по крови разольется,
Она текучее хмельное солнце!
Веселою печалью беспричинной
Волной накроют эндорфины.

Все лучшее, что приключилось в жизни,
Раскрасит память радужною призмой;
Оковы летаргии сокруша,
Вдруг оживет пропащая душа.

Одних ступеней не пересчитать,
Другие обрываются, как в бездну.
Романтику, свободу- не видать,
Вокруг стена, а за стеною бесы.
Перешагнуть, подпрыгнуть, переплыть,
Найти дорогу в лучшее сознание.
Почувствовать, поверить и забыть,
Что может где-то есть другое знание.
Шагами отмеряя каждый вздох,
Вершинами падения считая.
Проходят мимолётности эпох,
На мир людской с бесстрастностью взирая...

Пророчествуя громогласно
И обличая всё и вся,
Ждать одобрения напрасно
И верить в лучшее нельзя.

В темнице слабый свет зарницы
Осветит низкий потолок,
Чтоб смог в час смертный помолиться
Лишённый голоса пророк

Пред тем, как будет обезглавлен
И на пиру под дикий вой
Царице будет он представлен
Лишь отсечённой головой.

Рассервированное блюдо
Рукою лёгкой палача
Глазами будет лишь подспудно
Иродиаду обличать.

Но даже взляд из глаз застывших
И не закрытых...

Солнце встаёт и оно неделимо.
Лучиком света втекая в сердца,
Лунные струны заденет невинно,
Скрипку любви извлекая с чехла.

Тени запляшут, рождая причину.
Следствием выльется жизни кураж.
Ведь для того зажигают лучину--
Собственным стилем творить антураж

Скрипке любви. Унесённые в ретро,
В то достояние собственных сил,
Вос-пробуждаются чувственным ветром,
Лучшее взяв из того, что носил.

И отпуская себя в километры
Белой овечкой седых облаков,
Снова куражиться солнечным ветром...

В сердце надежда вселится осмелиться -
С верою в лучшее все переменится,
Все образуется, все перемелется...
Каждый бедняга на что - то надеется.

-Кто кроме нас? Только мы!
Горланили оттенки тьмы

Мы, гоблины, одеваемся модно
Наше завтра наступит сегодня

Все лучшее только для нас
Гуляй!
Живешь только раз

А ты давай, отползай
Туда, за самый край

Мы, гоблины, дети индиго
Мы хуже бываем Батыева ига

Говорить они уже еле могли,
Напившись багровой тьмы

Последняя искорка света
В темноте была сигарета

Откуда же ТЫ взялась
На святой Руси,
Чужеродная грязь!?

Семь бед – один поэт,
в котором старый, добрый блюз – лучшее лекарство,
где уют – это, он сам, и когда, как по маслу –
к беде, но он, все читает Фауста,
и одними устами творит молитву и проклинает,
любит лесть и за это себя презирать натощак,
думая – для кого стихи, когда кругом одна проза;
он знает, что ничего не знать,
не роднит его с Сократом –
поэтому, локти искусаны, колени разбиты и розы
перебинтованы в сердце стократным
“прости и “живи, пока дают”…

Лязг топоров, дрожь в теле тремор, паркинсона
«счетание» монет, походка, шаркал он ногами, в
коленях согнуты, и затуманен взгляд, предчув-
ствием и кто же виноват, что есть оно, а гильоти-
на отдыхает, бригада палачей, что красные одеж-
ды одевает, надеется на лучшее всегда, рука не
дрогнет, не изменит глаз, а глазомер оценит рас-
стоянье, а твёрдость не приемлет ожиданья, раз,
отсечена рука, и так по кругу, окончанье жизни,
в корзину сложат, части, многоточий звон, как
звон монет...

Не существуем? пространство отсутствует? замк-
нуто, светом, иллюзорного мира? радуемся, не
зная чему, всё чувствуем, заблуждаемся, раска-
иваемся, заполненностью, самих себя, собой, по-
нять не можем, что мы и есть оно, пространство,
сконцентрированное, пульсирующее, пока живо,
случайности миг, сфера, подвергшаяся взрыву,
росту во времени, а мне стучат по темени, о сво-
боде, воле, выборе, любви и совести, не надо по-
длости, для восприятия несуществующего, без на-
шего сознания...

Мы в стоге сена целовались, как шальные,
Я повторял тебе безумные слова,
Луч солнца гладил твои кудри золотые,
И кругом шла моя хмельная голова.

Твои глаза, полузакрытые, манили
Куда-то в небо, споря с ним голубизной,
И задыхался я от счастья, и дарили
Твои уста испепеляющий свой зной.

Ах, это лето, эти травы, эта сладость,
Кипящей страсти нашей бешеный порыв,
Играли в нас напополам любовь и младость,
Тонули в нежности мы, обо всём забыв.

Не удержал и не сберёг тебя годами...