Ковёр судьбы

Я не вру, я хочу не проснуться,
Я не вру, я хочу умереть.
Лучше, чем от любви задохнуться.
Лучше, чем ей дышать и болеть.

Я не живу, я теперь существую.
В глазах моих слёзы от сильной любви.
Я умираю.Теперь очень поздно
Дать мне лекарство от сильной любви.

Ну и пускай я сама так хотела -
Больно любить, быть Джульеттой твоей.
Я умираю и больше не в силах
Этой любовью питаться своей.

Бездомная клякса-дна идеала,
Изредка перемещаясь.
То там,то здесь,среди нас проявляясь,
Что-то пытаясь,со смертью сражаясь.
Тоже в списках исполняющих
Божьи дела.

P.S. Один блаженный жил,
Не знающий огня когтей(Царствие ему Небесное)
Он принял наказание телесное,
Но спас в пожаре двух детей.

Походкой легкой,словно на весу,
Вдруг,занавес приоткрываясь,
Она приятно улыбаясь,
Играла дивную весну.

Ее игрой я был пленен,
В мечтах она на первом месте,
В них небыло ни грамма лести,
Я был по настоящему влюблен.

Но жить в мечтах любовь не стала,
Любовь не долго танцевала,
С моей она не совладала,
Видать,не в том я был силен.

P.S. А вот живу 20-й год,
Но не с весной,а с жарким летом,
Видать я к ней с одним билетом,
Бесценным оказался лот.

В этом городе,
Сером, озябшем,
Заснеженном городе,
Я случайно сошел…
Нет, ссадили,
Всего вероятнее…
Что я помню?
Вагон-ресторан,
Ссора в тамбурном холоде,
И линейный наряд,
Бьющий нас
Со случайным приятелем.

В этом хмуром,
Враждебном, чужом
И неласковом городе,
Я сидел в «обезьяннике»
С тусклыми пыльными
Окнами.
И тщедушный сержантик
Охрипшим простуженным
Голосом,
Донимал – кто, откуда,
Нервируя
Горьковским оканьем.

В этом, чем-то похожем
На детство...

Его приговорили
Пожизненно к любви.
Он сам открыл ворота
Для страждущей толпы.
Толпе лишь нужен крайний –
Виновник всех невзгод,
Он – тот, кого отправят
Они на эшафот.
Толпа не разбирает,
Виновен или нет…
А новый век взирает
На жертву прошлых лет.

Рук моих тебе не целовать
Не касаться страстным вздохом шеи
Увядает нежность орхидеи
Никнет, невостребованно, стать.

День и ночь плела дорожку в миг
Очарованных прикосновений.
Пробегали разноцветно тени
И кружился в медальоне лик..

В бесконечность падал каждый раз,
Оставляя ароматы сена..
И сжимались обречённо вены.
Мысль цеплялась за обрывки фраз.

Я вязала их в петлю надежд
Позабытого земного счастья.
Но в тиши, как глас, звучало властно:
«Не твоё, забудь, не жди, не тешь...

Обречена в величии забвением,
Среди никчемности - слаба.
В чужих интригах - откровение,
А в безысходстве дней - раба.

Быть вольной птицей, только в клетке.
Быть ветром в шаре надувном
И строить дом на тонкой ветке,
Усевшись на плече чужом.

Мечтать парить, пугаясь неба,
Ждать перемен, не делая шагов.
Озолотиться честным хлебом,
Не замечая въевшихся оков.

И в бурю обходить порывы,
В движении случайного качка.
Просить и так бояться взрыва,
Перевернет что жизнь наверняка.

Не...

Из сигары клубится дымок,
Пепел сыпется весь на асфальт,
В горло будто вцепился бульдог,
Мир распался, как звонкий хрусталь.

Мне теперь ораторий орган,
Замолкая, играет псалмы.
Стал листом ноября хулиган
Шелестящий среди тишины.

Воздух свежий в прохладную мглу
Заморозил сердечный мой крик.
И беру я терпенья иглу,
Чтоб зашить рану этих интриг.

Воспевая любовь ту не раз,
Разрабатывал связки души,
Но к концу подошёл вдруг рассказ,
Мне оставив судьбы камыши.
-
Сергей Прилуцкий...

Весёлый Роджер рвётся на ветру
От рома в пляс морской.
Предугадать нельзя никак судьбу,
Всему есть свой прибой.

И если море разум опьянит
Ступай к нам на корабль.
У флибустьера лишь один магнит -
Бушующая даль.

Карибы - наши воды грабежа.
А нож и пистолет
Мы носим чтоб жива была душа,
Другой защиты нет.

Когда надует паруса пассат,
Испанский галион
С имуществом из серебра и злат
Спешит в свой отчий дом.

Его ждут флибустьеры всех мастей.
Вот абордаж, захват.
Лишиться...

Ты сбрасываешь
тяжесть полдня с плеч,
ты обретаешь признаки тени.
Я молюсь на твою наготу,
закрывая глаза, забывая сказать – прощай.
Первые звёзды,
оставившие
миллиард световых лет за дверью,
застают –
тусклый плафон на кухне и остывающий чай.

И мы будто скользим с тобой
вдоль вечной осенней аллеи,
тревожа сухую листву,
отмечая каждый малозначительный штрих,
из пункта А в пункт Б,
две городские тени,
предпочитающие молчание
всему вышесказанному до них.