Канитель

Снова лето рассыпалось звонами
В потайных закоулках души,
Мир наполнен ночами бессонными,
Светел сумрак рассветной тиши,

Когда ветер ночной наиграется
И утихнет, как будто бы ждет,
Пока сонный туман собирается
В тихой заводи утренних вод.

Незаметно луна растворяется
И в ночи прерывает полёт.
Алым цветом восток загорается,
И весёлое солнце встаёт

Канителью зелёной оденется
Окружение белых берёз...
Это то, что вовек не изменится
От рожденья до белых волос

Подчиняюсь законам...

В мерцанье первой утренней звезды
Уходят призраки бессонной ночи.
Я вновь иду в объятья суеты,
И рву твой образ в маленькие клочья.

Ты вновь не смог осилить мерок коды,
Перешагнуть барьер судьбы капризной.
И в одиночестве своём немодном
Дарю я всем улыбочки-репризы.

А март уже за поворотом жизни,
И снова год мой спрячу в канители
Беззвучных слов любви, страничек книжных.
И звуков новорожденной капели.

Когда разлука нам играла звонко
Походный марш на духовой трубе -
Черпала силы в мыслях о тебе,
В дыхании уснувшего ребёнка...

И если там рвалось, где было тонко -
Колени преклоняла я в мольбе,
И вновь победу в жизненной борьбе
Преподносила детская ручонка.

Судьбу семьи я расшивала битью
То канителью, то суровой нитью
Под пение божественных псалмов.

Хоть действовала больше по наитью,
Но боль двух душ старалась исцелить я,
А средством было в том - моя любовь.

Уставший бриг просил приюта у причала.
А с неба Джонатан пронзительно кричала.
Бросала перья в струи ветра носового,
Как будто слышала смиренье рулевого.

Перебори, отбрось нелепые сомненья.
Сегодня горечь пьёшь, а завтра вновь везенье
Коснётся мигов жизни, светлою капелью.
Над горизонтом, золотою канителью,

Протянутся лучи могучего Светила,
Пурпур зари и пышно-ватные белила
Раскрасят синеву бескрайнего простора.
Сегодня просто хмарь, и мысли тянут долу.

Не предавай...

О, Боже! Услышь меня: в малом…
и в главном…
Фракиец – не враг мне. Мой враг – Колизей.
Соперник сломался. Но – стойкость была в нем!…

Я слепо ударил.
Я страшно прозрел.


Нет, я не преступник. Я лишь гладиатор…
душой возлюбивший: и боль, и ожог…
Секира моя
и на голенях латы
испачканы кровью. Но кровью чужой.


Здесь – всякий из нас – с колыбели дерется…
Чтоб в реве трибунном зашлись во весь дух
все семьдесят тысяч больных идиотов…
И столько же тысяч
пресыщенных
шлюх...

1
А ближе к вечеру - по факту
( часов так около семи… )
и гости ( те, кто внемлют такту )
хотели ехать ( «Чтоб к восьми…» ),
но, тут, хозяин, столь польщённый
( Чрез пунш - весельем поглощённый! ),
ворота вздумал запереть…,
а посему: пришлось стерпеть…,
ведь он, в тирадах изливаясь,
всем, громогласно, объявил,
что никого ( Коль так решил! )
не выпустит ( Зло улыбаясь! ),
ну, то есть, оных, со двора
( И то - до самого утра! )…
2
А вскоре музыка, бравурно
( Довольно кстати...

От мороза ночной канители
Спрячусь я в снежной россыпи сна.
В чутком холоде этой метели
Пусть приснится опять мне весна.

Под сугробом среди декаданса
Бьётся медленно сердце моё.
Застывает всё здесь не напрасно,
Укрывая в покое чутьё.

В холодании смысл возрожденья.
Пересплю до поры этот миг.
И когда вдруг придёт вдохновенье,
Сон разрушит возникший блицкриг.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2014

Осенний экспромт 14-8

Не знать, не плакать, не страдать.
Уйти от мира в безпредельность,
Оставив нудь и канительность
Мне больше нечего терять.

Пожалуй, только жёлтый лист,
Упавший жертвенно под ноги,
Как кроток, хоть дожил до срока.
Исполнив божеский каприз.

Он тих, а я рыдаю внутрь.
Беззвучно разрываю нервы.
И блюз, златою канителью,
Вливается в осенний флуд.

Строка к строке. И новый стих.
Но сух он, хоть омыт слезою.
Ещё живу. И мысли строю
Сверлящий червь тоски притих...

Я уйду от тревог, человеческих мук
По широкой тропе леденелой,
Где большие деревья склоняют от вьюг
Веток тонких узор чёрно-белый.
Я забуду печаль, я забуду мечту,
Унесут мыслей ворох метели,
Здесь меня не найдут
В этом снежном бреду,
В лабиринтах лесной канители.
На колени паду, хитрых слов кружева
В хрупкий иней зима превратила.
Я чужая земле, потому что жива,
Сколько б слёз ей земных не дарила.

Наши души стремятся друг к другу – не страшна нам январская стужа.
Без упрека, сомнений и лжи мы с тобою еще - «малыши»,
Что лежат в одной колыбели,
Среди дивных и сочных растений, и арчой окуряется люлька,
От злых духов нас берегя и от острой сосульки.
По проселочным тропам жизни прошли – малыши-старики,
Умудренные тайною трагики, злые сатиры.
А теперь заселяют квартиры во четыре стены.
Хочешь, прысни в кулак, хочешь, мину скриви, мандарином в меня залепи,
Все ж пока мы еще...