Гробы

Сказал я в своём сердце: Дай добром
Себя я испытаю и весельем.
Прохожих созывал я полный дом,
На празднества смотрел, как на спасенье –
Ведь от хандры мир лечит доброта.
Но вышло, что и это суета.

О смехе я сказал: Глупее нет
Занятия. А о веселье молвил:
Что делает оно? Какой из бед
Поможет, если смех съедает молью
Наш скроенный из времени покров?
Чем громче смех, тем больше дураков.

Задумав тело усладить вином
И сохраняя мудрость в моём сердце,
Решил я в удовольствии простом...

То завьюжит, то бежит капель,
превращая лес в живую сказку.
Тихо на душе... Но кровь на Пасху!..
Восемнадцатое... Оптина... Апрель...

Оборва'лось... И виски стучат.
Ночь как день, а дни теперь как ночи.
Памятью распятье мироточит*,
и три инока в своих гробах молчат.

А потом... потом переворот:
Ельцин, Белый дом в огне и танки
делят власть, а люди как подранки
мечутся во лжи и ищут к правде брод.

Спаса храм и Беловежский хмель -
Вы б уж выбирали: или, или...
Всю державу в...

О,мой растянутый ошейник-
Как ты застёгнут точно был
Там-у начала постиженья
Коварной сущности любви!

Приятный магазинный запах
И прострочённая кайма-
И сила в беззаботных лапах-
Есть от чего сойти с ума!

Я мир обнюхивал влюблённо
И,странный откопав сюрприз-
Его отринул оскорблённо-
Припёртый к стенке оптимист...

Ты по-отечески врезался
И мне легчало там внизу-
Опомнившись,рычал и клялся-
Достаточно всех этих сук!

Зверел,науку постигая-
За куний волос до черты-
Суть...

Говорила бабка деду:
"Ох, прос*ал ты, дед, Победу!

Надо нам, едр*на мать,
С гроба Сталина поднять!".

От избытка сердца говорю,
ибо места нет в душе для злобы,
от любви к Небесному Царю
буду песни петь Ему до гроба.

Иисус в день скорби посетил,
не оставил в горе. По Писанью,
как обещано, духовных сил
дал для одоленья испытанья.

И теперь мне без Него нельзя
день прожить, ни часа, ни минуты,
потому что мы с Христом - родня!
Я иду по царскому маршруту.

От избытка сердца про Христа
буду петь до Страшного суда!

Пятнадцать лет - юнец!
Загробья мрачного певец.
Похоже, в морге был рожден
поэта русский гений.
Вся жизнь его - короткий сон
кладбищенских видений.

Гусиное перо
макал он, стоя у бюро,
в коктейль,
где трупный яд со злом.
И не было попытки
изобразить своим пером
подобие улыбки.

И нет друзей, подруг.
Во вред избыточный досуг,
страстями полный до краев.
Но страсти те не светлы:
сарказм, рождающий врагов,
влюбленность - без ответа.

Обманна, как блесна,
его томов голубизна...

Компания по празднику Победы
вступила в разрешительную фазу,
не ведали дядья мои и деды,
что пол Страны в загул рванётся сразу.

Лежат они в серебряном болоте
под Ленинградом, без вести пропавши,
а в небе продвигается пехота
пред мавзолеем солнечным на марше.

Их восемнадцать черепов тех было,
красноармейцев, стыл, как гроб, вагончик,
но не была добротною могила,
не дал нам досок председатель, пончик.

Так, в плащ-палатках снова и зарыли,
он доски приберёг те для забора...

Я и креста себе не попрошу,
Пусть будет холм, пусть время все сравняет,
Уж сколько раз из жизни ухожу
И те могилы – Бог Один лишь знает…
В том нет печали. Тленны телеса,
Меняются по Божьему Веленью,
Но для живых извечны чудеса –
Не подлежит душа земному тленью.
Ну, что оплакивать? Души в могиле нет,
Как нет ее в гробу, в слезах, печали,
И не померк со смертью этот Свет,
И более. Она – уже вначале…
Я и креста себе не попрошу,
Но если кто-то тело оставляет,
Я больше всех рыдаю и...

Мозг растревожат с трудом
Мысли нестройной цепочкой,
Ночь в мой врывается дом
Не предоставив отсрочки.

Молча стоит над душой
Странной неясной тревогой
Боль. Я готов. Хорошо.
Значит опять ждет дорога.

Под грохот колес, невзначай
Коснется рука стоп-крана.
Что это, кровь или чай,
Из опрокинутого стакана?

Сыпь равнодушных огней
В мимо летящих станицах.
Сколько растраченных дней
В закрытых забытых страницах…

Золотом плачет в снегу
Брошенное кадило,
Церкви старинные жгут...

Она хотела умереть красиво,
чтоб – розы, ванная, фламандское трюмо,
чтоб некто обожал её так сильно,
что наложил бы на себя клеймо.

Когда она ложилась на диванчик,
где – пуфики, собачки, декаданс,
то фимиам ей нёс индийский мальчик,
с Парижа выписан, с провинции Прованс.

И всё бы ничего, хотелось верить,
и в смерти ей местечка – светлый мрак,
но загубил её красноармеец,
транжирщик, горемыка и дурак.

Родился он в губернии Тамбовской,
батрачил, книг красивых не читал,
а...