Чёрные пальцы ноября

Серый мир не различаю красок
Я один выбит из привычных рамок
Не могу найти правильный ответ
Зачем я послан на этот свет?
Я живу уже много лет
И видел далеко не один рассвет,
Но смерть не спешит поймать меня в свои сети
Моя жизнь длится уже сотни лет на этой планете


Припев:
В сердце раны невыносимо
Моя болезнь не излечима
Я даже не знаю, как её назвать
Я не могу не жить, не умирать
И за смерть готов на свете всё отдать


Я видел многое, много пугало
И...

во мне звёздная пыль чёрного эха окраин неба;
во мне память Земли от цианобактерий до сложных форм жизни;
во мне тысячелетний дрейф тектонических плит и арктических льдов,
вулканический пепел дыханья ядра, перламутровый шёпот губ океана;
во мне желчная кровь Иуды и распятое сердце Христа, дневной свет и прилив
безнадежной ночи, рваный северный ветер и бархат южного бриза гаснущего горизонта.
а я смотрю на пустой мерцающий холодильник, цвета декабрьского грязного снега,
опуская в землистый...

Дактилоскопически всматриваюсь в дно неба дальнозорким сердцем,
на горизонте: дары волхвов, дёготь ночи, декорации оставленных сновидений,
дельта стеклянных созвездий, денатураты дня, выжитые до корки двужильным временем,
молящийся дервиш-ветер, депозитарий оставленных женщин, невесть где…

Дерзновенный демон мысли, повитый дерюгой, нашёптывает десертом на ухо
о вдохновенной молитве молчанья, диагностируя смерть, как константу пространства
и времени, диагностируя хаос второго закона...

Всю жизнь брести к себе, оледеневшей, мертвецкой походкой,
к своему глухому степному приливу, раскалённому мраком луны,
к своей полудикой присяге праведности, изливающейся
вакуумом света на подножие каменистых холмов;
одинокой песней выжженных трав всю жизнь искать свою тень.
Смотри, как солнце украсит палитру блюза, сыгранного в проёме окна,
на растаявших занавесках; мягкий полдничный ветер
ляжет в ладони пыльцой поцелуя; время подарит вечер –
вечер напишет чернилами сонных глаз...

Полная глухота, полная глухота – она же – твоя философия,
драматизм симфонизма, темперамент, блеск, богатство и глубина,
масштаб, неистощимость мятежного духа,
размах, динамика, темп, контраст,
экстремумы восприятия, экстаз и молитва –
нерушимая глухота, нерушимая глухота –
с кончиков пальцев льются зеркальные отблески
фортепьянной сонаты, искры борьбы с тканью звука,
отголоски неразборчивых черновиков.
Свинцовая тяжесть волн.
Заговорили метель, ночь, треснутый лёд чёрного неба...

Тяжело больной человек лежит в убогом парижском отеле,
свободно импровизируя на тему своей эпитафии; на жёлтых обоях
тает ноябрьский пот, играя забвением нового имени,
словно лёгкой иронией смерти, порождающей тотчас легенды.
Под тяжестью собственного дыхания английский бред
перемешивается с французской картавостью, дрожащие пальцы свечи
капают воском на одеяло; благословляющее крёстное знамение,
распятие на губах, капельки миры на глазах и ладонях;
смертельный холод пробирается в...

Контужен, мил и не опасен, а вася в колпаке
ужасен, он скоморох, он шут, чудак, всем ул-
ыбался и смотрел, в глаза заглядывал, и пел,
был весел, счастлив, пальцу рад, ну что грус-
тишь ты паря, гад, запарил роллтон, доширак,
«кнуря», добавил? и майонезом всё заправил,
ты одинок, охотлив, цел, твоё сознанье, в чём
удел, здоров, иль болен, опечален, за что на
веке удручён, ты беден, иль зажжен лампадой,
а шарфа не носи, не надо, державу, скипетр и
корону и нимб, и крылья и метлу и...

Горькие слезы как дождь кислоты
Ты не живешь, твоё время иссякло.
В облаке сна рыщешь мечты
Реальность опять ускользает сквозь пальцы.
И не пытайся закрасить грехи
Розовой краской на чёрном узоре.
Все мы живем в узде суеты
И подчиняемся здешним законам.
Детские сказки уже не пройдут
И не обманут столетнюю мудрость.
Но и из мира уйти не дадут
Нас все же держит чужая глупость.

Пьяный-пьяный, бреду пиано,
нечаянно, наотмашь
освещённый небесной механикой,
как в бреду обречённый
квантовой
неопределённостью
и притяжением тела;
абсолютный нуль городского улья,
одновалентный, разложенный в ряд –
восход-закат-восход-полураспад;
с искривлённым, как пространство-время,
позвоночником, ограниченный
скоростью света
и прожиточным минимумом;
перекличкой левого
и правого полушарий,
циркулирую
в навязчивых мыслях, как в мыле,
объедаясь
на ночь
пищей для...

000
Истории нашей следы
Только в старых книгах
Остались жить...

000
Истории стариковские шаги
Сквозь пожелтевшие страницы книг
Ведут меня за собой...

000
Почему так случилось- не знаю.
Над старым учебником истории склонившись
Я сочиняю хокку...

000
И в старой книге я читаю
Про давно ушедшие века,
Генетическая память во мне стучит...

000
Я кончил школу много лет назад,
Но старые учебники истории
Меня возвращают в детство..

000
Люблю старые учебники истории,
В них...