Тысячелетний прилив

Плакать в платье песка
и любить море,
насколько хватит соли и бриза;

слизывать тени аллей
подошвой осени зрелой;

тело кутать в стихи и стихии –
это значит любить до конца,
до весенней шизофрении.

Лилией выплывет солнца ладья,
чтобы пелось светлее
на слете воскресших.

Утешится тьма
океаническим дном.

За окном расплетутся деревья
и узелки на память.

Станет немного необходимей
жить, дышать, бежать,
курить, глотать, говорить,
писать, и много еще чего,
о чем стоит молчать,
перед плачем в складки-сливки песка,
насколько хватит соленого ветра.

Отметкой, зарубкой, занозой
остался, прорвался, разбился –
слезой бирюзы скатился по ветке
волны – притаился ракушкой-затворницей
с жемчужиной сердца на глубине.

В окне неба – тысячелетний прилив –
золотая жила, душа созерцателя птиц.

Не помню лиц – помню,
лишь всплеск улыбки на смуглом лице
продавца африканских масок –

властью, данной ему солнцем,
он объявляет меня
триллионным первопроходцем
любви.