Я русской предаюсь тоске
Среди «Тойот» и телефаксов.
В любом валютном кабаке
Бал сатаны - за десять баксов.
Корысть - начало всех начал,
Осточертевшая до дури,
И мне не виден тот причал,
Где отдохнёт корабль от бури.
Октябрь неистово взмахнул
Окровавленными крылами,
И меч безжалостный сверкнул
Над беззащитными телами.
Эпоха гОрька и страшна:
Россия, мощная держава -
Колониальная страна,
Закованная цепью ржавой.
Разорванная на куски,
Порабощённая столица,
И пир справляют мясники,
Лоснящиеся жиром лица.
Себя я вижу их врагом,
Когда при всём честном народе,
Ступив на горло сапогом,
Они талдычат о свободе.
Сказать бы многое я мог,
Сердца царей наполнив дрожью,
О том, как иудейский слог
Марает правду мерзкой ложью,
О том, что русские цари
Владеют славой лишь мгновенье.
Народ же вскорости дарИт
Им поруганье и забвенье.
Но в череде кровавых лет,
Среди задушенной культуры
Молчанью обречён поэт
Времён позорной диктатуры.
28 октября 1993 г.
Среди «Тойот» и телефаксов.
В любом валютном кабаке
Бал сатаны - за десять баксов.
Корысть - начало всех начал,
Осточертевшая до дури,
И мне не виден тот причал,
Где отдохнёт корабль от бури.
Октябрь неистово взмахнул
Окровавленными крылами,
И меч безжалостный сверкнул
Над беззащитными телами.
Эпоха гОрька и страшна:
Россия, мощная держава -
Колониальная страна,
Закованная цепью ржавой.
Разорванная на куски,
Порабощённая столица,
И пир справляют мясники,
Лоснящиеся жиром лица.
Себя я вижу их врагом,
Когда при всём честном народе,
Ступив на горло сапогом,
Они талдычат о свободе.
Сказать бы многое я мог,
Сердца царей наполнив дрожью,
О том, как иудейский слог
Марает правду мерзкой ложью,
О том, что русские цари
Владеют славой лишь мгновенье.
Народ же вскорости дарИт
Им поруганье и забвенье.
Но в череде кровавых лет,
Среди задушенной культуры
Молчанью обречён поэт
Времён позорной диктатуры.
28 октября 1993 г.
Обсуждения После бунта