Киноварным вином смягчим холод, наконечником взгляда стегнем по шоссе,
что, как ящерица в белой пустыне пьяных от снега лесных изваяний.
Выберем направление – прокуренная туманность равнины, дождь изо льда
и зимнего спящего солнца, ультрамарин воздушной росы над головой, сияние
первых лучей рубиновых глаз молодой попутчицы – искры рассветной со дна
ночных монологов призрачных подворотен. Направление – данность;
ориентиры – костры у обочин из потерявшихся слов забытых преданий
надежды; курс – боль вдохновенья, собеседование с внутренней тишиной.
Обретем от утраты, сыграем органную партию в храме молчания,
скривим прямоходящую истину вешней дерзкой водой,
замешанной в грязи и поте полдня. Пока хмель ютиться под кожей
теплым комочком глины, пока серебро пейзажных набросков выводит стихи
на обрывках старой газеты, можно все, безостановочно, бесповоротно, и в тоже
время – скоротечно, мгновенно – но последнее затмевает наркотический вихрь
метели, где она – это я, а я – проекция ее танца, непокорная, наводненная блажью
эстета, и мы вместе прядем февральскую пряжу
способности видеть и чувствовать жизнь раненным сердцем художника.
Растопив густые снега до виноградного сока, соскребем седой иней
до плоти розоволицей малины, прольемся влагой летней души
на обморожение света. Я держусь за билет в один конец цветением
февраля – осколки, фрагменты, кадры, эскизы и линии –
знахарство снежного облака, обрамленное в тайну зеркал.
Я наблюдаю, как ветер хрустальный крошит
в тряпично-бумажный саван полей боль вдохновенья
воздушной криницей, я чувствую
улыбку волчьих следов, леса щенячий оскал…
что, как ящерица в белой пустыне пьяных от снега лесных изваяний.
Выберем направление – прокуренная туманность равнины, дождь изо льда
и зимнего спящего солнца, ультрамарин воздушной росы над головой, сияние
первых лучей рубиновых глаз молодой попутчицы – искры рассветной со дна
ночных монологов призрачных подворотен. Направление – данность;
ориентиры – костры у обочин из потерявшихся слов забытых преданий
надежды; курс – боль вдохновенья, собеседование с внутренней тишиной.
Обретем от утраты, сыграем органную партию в храме молчания,
скривим прямоходящую истину вешней дерзкой водой,
замешанной в грязи и поте полдня. Пока хмель ютиться под кожей
теплым комочком глины, пока серебро пейзажных набросков выводит стихи
на обрывках старой газеты, можно все, безостановочно, бесповоротно, и в тоже
время – скоротечно, мгновенно – но последнее затмевает наркотический вихрь
метели, где она – это я, а я – проекция ее танца, непокорная, наводненная блажью
эстета, и мы вместе прядем февральскую пряжу
способности видеть и чувствовать жизнь раненным сердцем художника.
Растопив густые снега до виноградного сока, соскребем седой иней
до плоти розоволицей малины, прольемся влагой летней души
на обморожение света. Я держусь за билет в один конец цветением
февраля – осколки, фрагменты, кадры, эскизы и линии –
знахарство снежного облака, обрамленное в тайну зеркал.
Я наблюдаю, как ветер хрустальный крошит
в тряпично-бумажный саван полей боль вдохновенья
воздушной криницей, я чувствую
улыбку волчьих следов, леса щенячий оскал…
Обсуждения Цветением февраля. Impressions